43
На обратном пути в Дартфорд состояние брата Эдмунда улучшилось. По утрам он уже не выглядел изможденным. Я не видела у него на лбу капелек пота, прекратились его вспышки раздражительности. Казалось, какой-то новый источник силы укрепил его. Мне бы радоваться этому, но в том, что с ним происходило, я видела нечто зловещее. Мы оба были изысканно вежливы друг с другом в дороге, в гостинице, за обедом. Разумеется, я хотела знать, что намерен делать брат Эдмунд после нашего возвращения в Дартфорд, но одновременно и опасалась этого знания. За все время я ни словом не обмолвилась о поисках короны.
Но не проходило ни минуты, чтобы я не думала об этом. Я преисполнилась убеждения, что в Дартфорде тоже есть подземные помещения — «темный дом» — и именно там и спрятана корона. Если вспомнить историю о посещении монастыря принцем Артуром, то вход в «темный дом» должен был находиться где-то в передней части здания, а не там, где обитали монахини. Уполномоченные уже обыскали покои настоятельницы и ничего там не нашли. Но оставались еще другие комнаты и коридоры.
Я спрашивала себя, не обнаружатся ли на втором гобелене Говардов, сотканном в Дартфорде (на том, что висел в доме Норфолка в Ламбете), недостающие сведения, необходимые мне, чтобы найти корону? Хорошо бы взглянуть на него, но, с другой стороны, не слишком ли велик будет риск? Ламбет находился на южном берегу Темзы, по другую сторону от Лондона, довольно близко от Дартфорда. Герцогу Норфолку, граф-маршалу королевства, принадлежало столько домов, что его частенько вообще не бывало в Лондоне. Родовое гнездо герцога и вовсе находилось в Восточной Англии. Вероятность того, что он окажется в своем ламбетском доме, была невелика.
Но оставалась еще одна проблема. Я не хотела, чтобы брат Эдмунд сопровождал меня.
В последнее утро нашего путешествия, когда мы поили лошадей у гостиницы, в которой переночевали, я сказала:
— Как вы думаете, брат, к полудню мы доберемся до Лондона?
Он кивнул, проверяя седло своей лошади.
— Да. А в Дартфорд успеем еще до темноты.
Стараясь говорить как можно спокойнее, я сказала:
— Я бы хотела ненадолго остановиться в Ламбете. Может быть, Джон проводит меня, а вы поедете в Дартфорд?
— Вы хотите взглянуть на второй гобелен?
— Да, я постараюсь в точности запомнить все, что увижу, и потом обязательно сообщу вам, брат. — Я тоже проверяла свое седло, радуясь, что нашла предлог не встречаться с ним взглядом. Я ждала его ответа, но он молчал.
Я села в седло и наконец взглянула на брата Эдмунда: он стоял рядом со своим скакуном, и глаза его смотрели с такой печалью, что я исполнилась раскаяния.
— Сестра Джоанна, я бы хотел сопровождать вас и быть вам полезным, — очень тихо проговорил он.
Я сделала вид, что распутываю уздечку.
— Как вам угодно, — проговорила я.
Приблизительно час спустя после того, как мы отправились в путь, небеса разверзлись ледяным дождем, и мы были вынуждены искать укрытия. Когда, дрожа от холода, я стояла рядом с братом Эдмундом, который держал поводья наших лошадей, мне вдруг захотелось поговорить с ним откровенно, как прежде. Однако вовсе не про корону: тут наши планы не совпадали самым кардинальным образом. У меня из головы не шло его признание у входа в монастырь Мальмсбери. Я тоже хотела бы сказать ему кое-что, если бы Джон не стоял рядом. Но тот не отходил от нас ни на шаг, и когда дождь прекратился, мы снова двинулись к Лондону.
На сей раз мы ехали другим путем — прямо через центр города, — ведь мы собирались заехать в Ламбет. Мы двигались по Чипсайду, и вокруг нас толпились лондонцы, такие крикливые и шумные, абсолютно не похожие на сельских жителей. Это напомнило мне мрачный майский день, грохочущую по дороге телегу, наполненную пустыми бочками для эля, маленький рынок, где продавали пряности, и испуганную девчушку, бегущую по улице. Путешествие в Смитфилд и ужас сожжения Маргарет все время были со мной, но стоило мне оказаться на Чипсайде, как эти воспоминания буквально обожгли меня, разбередив старую рану.
Когда мы пересекли Темзу и свернули к Ламбету, стало тише. Здесь было несколько верфей, но в остальном — болота, уходящие в холодные, голые поля, за которыми вдалеке виднелись поросшие лесом холмы. Среди деревьев возвышалось несколько величественных особняков. Джон спросил у прохожего, где находится дом Норфолка.
— Говорят, что нужно ехать на Парадайз-стрит, — сказал он, вернувшись к нам. Брат Эдмунд посмотрел на меня долгим взглядом: Парадайз-стрит, райская улица.
Отыскать место с таким необычным названием оказалось нетрудно: следовало всего лишь присоединиться к всеобщему потоку. Почти непрерывная цепочка людей — все молодые и хорошо одетые — направлялась к одному и тому же особняку на этой улице. Кто верхом, кто в роскошных повозках, а некоторые даже в носилках: все они смеялись и перекрикивались, спеша по Парадайз-стрит. С их губ то и дело срывалось имя Говард. Мы двигались по широкой, хорошо ухоженной дороге, и я уже видела особняк Норфолка — большой дом, выделявшийся среди других, он стоял в окружении деревьев с торчащими голыми ветвями.
— Это может сыграть нам на руку, — сказала я брату Эдмунду. — Если у Говардов сегодня большой прием, то нам удастся войти и выйти незамеченными.
— Но разве это не означает, что и сам герцог сегодня дома? — обеспокоился мой спутник.
— Он не из тех, кто любит большие собрания, ибо считает всех в мире недостойными себя, — пояснила я. — К тому же ему перевалило за шестьдесят. Нет, скорее прием устраивает кто-то из младших членов семьи, а она у них очень большая.
Брат Эдмунд взглянул на меня с сомнением, но стегнул лошадь и двинулся за мной по дорожке, ведущей к дому Норфолка.
Мы оставили лошадей на Джона и, стараясь не привлекать к себе внимания, последовали к парадному входу за группой молодых людей. Как я и рассчитывала, холл был набит людьми, и все они, казалось, знали друг друга.
— Вы должны улыбаться, — прошептала я брату Эдмунду. — Для приема у вас слишком мрачный вид.
Брат Эдмунд иронично ответил:
— От меня много чего требовалось, после того как мы покинули Дартфорд, но чтобы радоваться в доме герцога Норфолка? Такую просьбу я никак не могу удовлетворить.
Я услышала взрыв смеха и почувствовала, как кто-то дергает меня за рукав.
Пухленькая, хорошенькая девушка с каштановыми волосами, невысокая и совсем юная — лет четырнадцати, не больше, — сказала:
— Добро пожаловать в Норфолк-Хаус. И кем вы будете сегодня? Монахиней или леди?
Челюсть у меня буквально отвисла от изумления.
— Не смотрите так испуганно, — захихикала девушка. — Вы что, не знаете, зачем вы здесь?
— Мы прибыли на прием, — сказал брат Эдмунд.
— Но кем вы хотите быть на маскараде? — спросила она. — Мой кузен Суррей ясно сказал: вы можете остаться самими собой — леди и джентльменом, — она с сомнением оглядела наши простые, измявшиеся за долгую дорогу одеяния, — или можете нарядиться монахом и монахиней. У нас их тут много. — Она повернулась к брату Эдмунду и улыбнулась, ямочка на ее правой щеке стала глубже. — Костюм монаха вам бы идеально подошел, сэр!
Мы изумленно смотрели на девушку. И тут брат Эдмунд рассмеялся. Плечи его затряслись. Я думала, он разрыдается от смеха, и уже начала волноваться, когда несколько голов повернулись в нашу сторону: узнать, кто это так шумит.
Щеки девушки порозовели.
— Вы смеетесь надо мной? — Голос ее обиженно задрожал.
— Нет-нет, что вы, — заверил ее брат Эдмунд. — Ни в коем случае. — Он глубоко вздохнул и взял себя в руки. — Я с большим удовольствием буду монахом, госпожа… простите, как вас зовут?
Она сделала реверанс:
— Катрин Говард, сэр. Я здесь живу.
Брат Эдмунд поклонился:
— Для меня большая честь познакомиться с членом семьи Говардов.
Девушка снова захихикала:
— Не такая уж и большая. Я далеко не самый важный член семьи. — Она показала на дверь по другую сторону зала. — Там вы найдете костюмы. Сначала будут танцы, а потом представление: мой кузен Суррей написал пьесу для театра масок. И еще будет много вина для всех.
Вежливо помахав нам на прощание, она перешла к следующим гостям.
— Что может быть лучше? — прошептала я брату Эдмунду. — Наденем маскарадные костюмы и найдем гобелен. Долго здесь не задержимся.
Мы разошлись, направляясь в разные комнаты для переодевания. Я сняла зимний плащ, надела поверх юбки и корсажа черный монашеский хабит и замерла. У меня было такое ощущение, что я преступаю через наши святыни, нарушаю традиции. Служанка предложила мне маску, закрывающую верхнюю часть лица, и я повязала ее на свои черные волосы, потом накинула сверху маскарадную вуаль.
Затем я вышла в другое помещение, где выстраивались гости. Из большого зала доносилась веселая музыка. Более половины гостей надели монашеские одеяния. Я увидела трех епископов и даже кардинала в алой мантии.
У входа стоял слуга в герцогской ливрее Говардов, на которой красовался герб: длиннохвостый лев на золотом фоне. В руке слуга держал свиток. Выслушав, что сказал ему один из гостей, он пробежал список глазами, повернулся и выкрикнул в зал:
— Сэр Генри Лайл!
Я подалась назад. Вот так штука: здесь объявляют фамилии гостей. Как же нам быть? Я поискала глазами брата Эдмунда, но поначалу не смогла его обнаружить среди моря смеющихся монахов и братьев.
Я проталкивалась сквозь толпу гостей, кровь стучала у меня в висках. Наконец я его нашла. Он выделялся высоким ростом и худобой и в бенедиктинском хабите напоминал монахов из Мальмсбери. Дорожную шапку брат Эдмунд сменил на большую монашескую, которую надел на свои светлые волосы, чтобы скрыть тонзуру.
— Мы не можем назваться собственными именами, — прошептала я ему. — Но и выдуманными тоже — их не будет в списке.
Брат Эдмунд посмотрел в сторону входных дверей.
— Гобелен, скорее всего, висит там, — сказал он. — Может быть, нам хватит и пяти минут. Главное — войти.
Я лихорадочно обдумывала, как поступить, однако в голову мне ничего не приходило. Мы отошли в сторону, тогда как другие гости, напротив, продвигались вперед к слуге у входа. Скоро наши фигуры станут вызывать подозрение — почему это мы не входим в зал.
Мимо нас быстром шагом прошла невысокая монахиня. Ее каштановые волосы, выбиваясь из-под вуали, лежали на спине. Я узнала ее.
— Госпожа Говард? — окликнула я. Кажется, выход найден.
Она оглядела нас и зааплодировала:
— Эти костюмы великолепно вам подходят.
Я улыбнулась ей как можно теплее:
— Я знакома с вашим родственником Сурреем. Я, кстати, только что виделась с его сестрой, вдовствующей герцогиней Ричмонд. Но, понимаете, я хочу сделать ему сюрприз. Я бы предпочла, чтобы нас с моим спутником не объявляли. Это можно как-нибудь устроить?
Глаза девушки расширились.
— Все Говарды любят сюрпризы, — сказала она и задумалась на мгновение. — Идемте со мной!
Катрин Говард повела нас к узкому коридору.
— Видите двери? — спросила она. — Одна из них открывается прямо в большой зал.
— А как мы узнаем, которая именно? — спросил брат Эдмунд.
— Ищите резьбу на двери: лев на фоне плюща, — пояснила она.
— Что? — недоуменно переспросил он.
— Герб, — вставила я. — Это герб Говардов — золотой лев и плющ.
— Вы хорошо знаете нашу семью, — довольно улыбнулась Катрин. — В большинстве случаев плющ располагается впереди льва, но там спереди лев. Так я и узнаю эту дверь.
Она заговорщически подмигнула нам и растворилась в толпе.
Дверь мы нашли довольно быстро и присоединились к гостям в большом зале. Там было не меньше шестидесяти человек, и почти все они танцевали.
Я обшаривала глазами зал. Противоположную стену украшали гобелены. На одном из них, длинном, висевшем к нам ближе всех, был изображен великолепный сад, но я видела, что выткали его не руки дартфордских монахинь.
— Вероятно, это на другом конце, — предположила я.
Однако оказаться там было не так-то просто: по всему залу кружилось, кланялось и прыгало великое множество гостей. Все танцевали, кроме двух женщин постарше и слуг, обходивших присутствующих с подносами, на которых стояли бокалы с вином.
— Нам нужно пробраться туда, — сказал брат Эдмунд.
И тут из передней части зала донесся голос, призывающий к тишине. Между двумя громадными подсвечниками были возведены подмостки, посредине которых стоял крепко сложенный молодой человек лет двадцати в епископском одеянии, но без шапочки и маски. У него было гордое, красивое лицо и коротко подстриженные золотисто-рыжие волосы.
— Это и есть граф Суррей? — спросил брат Эдмунд.
— Да, — рассеянно кивнула я, погружаясь в воспоминания. — До чего же он похож на своего деда и моего дядюшку герцога Бекингема. Ну просто точная копия.
Между прочим, мой дядюшка тоже любил переезжать из одного своего дома в другой и организовывать пышные приемы. В этом была какая-то внутренняя справедливость: герцог Норфолк презирал жену и ее семью, но оба его любимых чада внешне были истинными Стаффордами.
— Благородные господа, прежде чем начнется представление, мы станцуем аллеманду! — прокричал молодой граф.
Толпа одобрительно зашумела. Музыканты подняли инструменты.
Все бросились выбирать партнеров и место для танца. Все, кроме меня и брата Эдмунда.
— Танец — один из способов пересечь зал, — заметила я.
— Отличная идея, но есть одна проблема, — сказал он. — Я не танцую.
— Я знаю, брат, что это неподобающе, но разве обстоятельства нас к тому не вынуждают?
Он прикусил губу.
— Дело не в этом. Я бы охотно станцевал, если бы мог, сестра. Но я не умею.
Я была удивлена, ибо считала, что уроки танцев — обязательная составляющая воспитания каждого ребенка из приличной семьи.
— Меня предназначали для монастыря с восьмилетнего возраста, — извиняющимся тоном пояснил он.
Граф Суррей снова хлопнул в ладоши, оглядел зал:
— Отлично, выстраиваемся рядами. — Сердце у меня упало, когда его блуждающий взгляд остановился на мне и брате Эдмунде.
— Друзья, я собрал здесь самых лучших — если не считать тех, что играют при дворе самого короля, — музыкантов, — улыбаясь, обратился он к нам. — Почему вы стоите в сторонке и не танцуете?
Я взяла за руку брата Эдмунда, радуясь, что у меня на лице маска.
— Мы будем счастливы занять свое место, милорд, — громко сказала я и, шепнув своему партнеру: «Делайте то же, что и я», повела его вперед к сцене, на которой стоял Суррей.
— Вот это другое дело, моя прекрасная брюнетка, — расцвел в улыбке граф и изящно поклонился. — А теперь, прежде чем мы начнем танцевать, позвольте мне представить вам наших почетных гостей. Повод для ношения монашеских хабитов сегодня самый что ни на есть подходящий. Один из их вождей вернулся сегодня на берега Альбиона.
Дверь рядом со сценой открылась, и появились два пожилых человека.
Это были Томас Говард, герцог Норфолк, и Стефан Гардинер, епископ Винчестерский.