40
До городка Эймсбери мы добрались после захода солнца. Моя племянница была права, когда предостерегала нас: по Уилтширу мы продвигались медленно, пока не добрались до главной дороги, соединяющей Лондон и Эксетер. Эймсбери, с его церковью и небольшим рынком, стоял на этой дороге, и, по словам Луки, там имелась великолепная гостиница для путников.
Мы с братом Эдмундом, уставшие после долгого пути, вошли в это заведение. Оно было на удивление просторным и сияло высоким беленым потолком. Хозяин приветствовал нас у дверей с озабоченным выражением на лице.
— Меня зовут Эдмунд Соммервиль, мы с сестрой хотим у вас переночевать, — сказал брат Эдмунд. — Нам потребуются две комнаты, конюшня для наших лошадей, а также место для двух наших слуг. Мы готовы заплатить, сколько вы попросите.
— Мне очень жаль, сэр, у нас в гостинице осталась только одна комната.
Это было для нас неожиданностью. До этого дня мы без труда снимали две комнаты в любой гостинице — время года для путешествий было не самое подходящее.
— Но у нас в городе есть Бенедиктинский монастырь, хотя мне и жаль будет терять клиентов, — продолжал хозяин. — Монахи — люди добрые, и гостеприимство у них в крови. Вы можете послать туда одного из своих слуг: пусть узнает, есть ли свободные места.
Брат Эдмунд отрицательно покачал головой. Еще до отъезда мы решили, что будем избегать монастырей из опасения, что как-нибудь случайно выдадим себя.
— Ах, так вы не сторонники старой веры? Извините, что предложил вам, — взволнованно проговорил хозяин.
Брат Эдмунд вздохнул:
— Не беспокойтесь. Я готов заплатить вам побольше. Неужели у вас всего только одна комната?
Хозяин захрустел пальцами.
— К сожалению. У нас сегодня остановилась большая компания. Брату с сестрой случается спать в одной комнате, тем более у нас помещение просторное, и я могу принести еще один тюфяк.
Я подтолкнула брата Эдмунда локтем в бок.
— Не можем же мы вернуться на дорогу. Ничего страшного — переночуем в одной комнате.
— Хорошо, — кивнул он.
Хозяин с облегчением сказал:
— Еду мы подаем вон там — за аркой. Это никакая не таверна, так что вашей сестре вполне пристало там находиться. Позвольте мне, не взимая с вас дополнительной платы, предложить вам горячий ужин.
Это было гораздо привлекательнее, чем черствый хлеб из наших седельных мешков.
Боковая комната с полудюжиной деревянных столов, как и говорил хозяин, оказалась вполне пристойной. В камине недавно развели огонь. Несколько минут спустя мы уже поглощали горячие, с пылу с жару, пироги. Слуга принес кружки с элем.
— Не похоже на то, чем угощала нас вдовствующая герцогиня, верно? — улыбаясь, сказал брат Эдмунд.
Я пожала плечами:
— На мой вкус, неплохо.
Он задумчиво разглядывал меня через стол.
— В чем дело? — спросила я.
— Мне ваш характер кажется весьма примечательным, сестра Джоанна. Ни в монастыре, ни во время нашего путешествия вы ни разу не пожаловались на трудности или неудобства.
— Разве мы все не отказываемся от удобств и мирской роскоши, когда принимаем обет? — спросила я.
— Да. Но все же, после того как я увидел вашу родственницу, ваше поведение представляется мне еще более поразительным.
Я почувствовала, что заливаюсь румянцем.
— Мне показалось, вы были в восторге от вдовствующей герцогини, — смущенно проговорила я.
Брат Эдмунд улыбнулся:
— Она не принадлежит к тому разряду женщин, которые приводят в восторг доминиканских братьев.
— А что, есть такие женщины, которые приводят братьев в восторг?
Он открыл было рот, но тут же закрыл его. Брат Эдмунд, к моему удивлению, выглядел донельзя смущенным.
Тут от входа донесся какой-то шум, а затем раздались звуки мужских голосов. А затем к нам присоединилась самая необычная группа, какую мне только доводилось видеть. Дюжина мужчин расселась за столами, на всех них были одеяния монахов или братьев, но разных орденов. По большей части здесь были бенедиктинцы, но еще я увидела францисканцев и августинцев. Не было среди них представителей только одного ордена — Доминиканского.
Наиболее колоритно выглядел монах-цистерцианец. У этого человека, облаченного в белый хабит и черный скапулярий, были бледная кожа, голубые глаза и ободок седых волос, хотя он едва ли перешагнул тридцатилетний рубеж. Я сперва удивилась, но потом сообразила, что вижу перед собой альбиноса.
Брат Эдмунд не мог оторвать глаз от этой группы. Цистерцианец, сидевший к нам ближе всех, медоточивым голосом проговорил:
— Приветствую вас в этот прекрасный вечер. Меня зовут брат Освальд.
Видя, что брат Эдмунд потерял дар речи, глядя на этих странствующих монахов, я сказала:
— Приветствую вас, брат. Позвольте представиться: Джоанна и Эдмунд Соммервиль, мы едем из Кента в Лондон по семейным надобностям.
Он улыбнулся:
— Приятно встретить такую красивую пару. Давно вы женаты?
— Мы вовсе не состоим в браке, — возразил брат Эдмунд. — Джоанна — моя младшая сестра.
Брат Освальд стрелял глазами то в меня, то в брата Эдмунда. Он явно заметил, что мы с ним совершенно не похожи.
— Великолепно, — сказал он все тем же слащавым голосом, затем сделал большой глоток эля из стоявшей перед ним кружки. И обратился к своим товарищам: — Братья, разве нам не повезло? Разве сам Господь не улыбается нам? Сначала мы прослушали мессу в великолепной церкви, потом вернулись в эту гостиницу и вкушаем обильную пищу, а теперь знакомимся с этими добрыми странниками, братом и сестрой, которые тоже отправились в путешествие.
Остальные монахи посмотрели на нас и дружелюбно заулыбались.
— И какова цель вашего путешествия? — поинтересовался брат Эдмунд.
Брат Освальд улыбнулся:
— Постижение Божественной истины.
— Аминь, брат, аминь! — закричали другие монахи.
— У нас духовная цель, — пояснил брат Освальд. — Мы путешествуем по стране в поисках этой самой истины. Мы больше не имеем возможности искать ее в монастырях. Наши дома были закрыты по повелению короля, и мы вынуждены покинуть их. Но нам это не помеха. Нет-нет-нет. Мы собрались… или, иными словами, нас соединило желание путешествовать вместе. Когда-нибудь мы узнаем, как лучше всего служить Господу, как лучше всего прожить остаток наших дней здесь, на земле. Нам еще предстоит понять, в чем состояло Его намерение, когда Он позволил закрыть монастыри в Англии.
Брат Эдмунд опустил взгляд на стол; его худые плечи дрожали. Я боялась, что он в присутствии всех потеряет над собой контроль.
— Позвольте спросить, — быстро сказала я.
— Конечно, госпожа Соммервиль.
Я поморщилась — стыдно было представляться такому человеку, как брат Освальд, фальшивым именем. Но продолжила:
— Как я поняла, вы путешествуете от церкви к церкви по всей Англии и ищете озарения через молитву?
— Мы посещаем мессы, где это только возможно, — ответил он. — Но, кроме того, мы ищем Господа в лесах, в полях, на рынках — повсюду, где можно найти Его мудрость. Мы пришли сюда, в Эймсбери, чтобы совершить паломничество в одно древнее место. Это одно из старейших мест на земле. Вероятно, вы слышали о нем? Я говорю о Стоунхендже.
Я напряглась:
— Он разве находится неподалеку?
— Да, совсем рядом. Я думаю, что постояльцы этой гостиницы в основном те, кто приходит увидеть его.
Я ребенком слышала захватывающие истории про Стоунхендж: будто бы это был храм, построенный много веков назад расой великанов, что некогда жили в Ирландии.
— Но, кажется, это место поклонения друидов, — сказала я.
— Мы открываем наши сердца и умы любому знаку Божьему, госпожа Соммервиль, и мы слышали, что иногда на рассвете в Стоунхендже Бог говорит с истинно верующими.
Брат Эдмунд поднял на него взгляд.
— На рассвете? — переспросил он хрипловатым голосом.
Брат Освальд вгляделся в брата Эдмунда.
Голубые глаза цистерцианца задержались на его шляпе, словно разглядели под ней тонзуру.
— Хотите присоединиться к нашему утреннему паломничеству?
— Нет-нет, мы не достойны сопровождать вас, — возразил брат Эдмунд.
Брат Освальд улыбнулся.
— Перед лицом Господа мы все достойны, — сказал он. — И хотя я только сегодня познакомился с вами, но глубоко чувствую, что вы и ваша добрая сестра посланы Богом, чтобы идти в паломничество вместе с нами.
Брат Эдмунд посмотрел на меня.
— Если хочешь — пойдем, — ответила я. Он благодарно кивнул.
Мы договорились с братом Освальдом и остальными встретиться перед рассветом. Большинство монахов заплатили за комнаты, но сам он и еще двое братьев собирались спать на земле в конюшне. Как сообщил нам новый знакомый, он был истинным цистерцианцем и не спал в постели с тех пор, как еще юношей принес обет.
Мы с братом Эдмундом поднялись по лестнице в нашу единственную комнату. Я открыла дверь. Комната была большой; хозяин, как и обещал, принес дополнительный тюфяк. Он лежал против кровати, наверху — кипа одеял. Даже огонь в камине горел.
Брат Эдмунд помедлил у двери.
— Я сильнее, чем прежде, чувствую, что подобное неприемлемо, — сказал он. — Я могу лечь в конюшне вместе с братом Освальдом, Джоном и Лукой.
— Но вы посмотрите на эту комнату, — возразила я. — Не могу же я занимать ее одна.
Наступило долгое неловкое молчание, после которого он сдался:
— Хорошо. Но мы должны повесить одеяло у вашей кровати, чтобы у вас была возможность уединиться.
Брат Эдмунд соорудил между нами импровизированную ширму. Я залезла под одеяло на своей кровати, стянула с себя юбку и корсаж, положила их сверху, оставшись в одной рубашке.
Я не слышала ничего, кроме потрескивания поленьев в камине.
— Спокойной ночи, брат Эдмунд, — нервным голосом сказала я.
Ответом мне было долгое молчание. Я уже подумала, что брат Эдмунд уснул, когда раздался его голос:
— Спокойной ночи, сестра Джоанна.
Сон не пришел сразу; я так устала, что забвение никак не могло поглотить меня. Но потом я обнаружила, что стою на поле в жаркий день. Повсюду я видела цветы самых разных оттенков. Я срывала их и складывала в корзинку. Одно из пятен алых цветов было особенно красиво, и я наклонилась, чтобы выбрать несколько штук.
Тут чья-то необычайно бледная рука ухватила меня за запястье и потянула вниз — под влажную землю. Образовалась нора, и я полетела в нее. Я знала, что никто меня не услышит, но все равно закричала.
Теперь я оказалась в пещере: сидела в ней, обхватив колени руками. В темную лужу капала вода. Я услышала шаги в конце пещеры, и дыхание мое участилось. Я никого не видела, но вдруг рядом со мной на колени опустился человек. Он улыбнулся, пытаясь успокоить меня.
— Ничего дурного с вами не случится, сестра Джоанна, — сказал он.
— Вы знаете, как меня зовут?
Он кивнул.
Я почувствовала такую слабость, что легла на пол пещеры, услышала, как быстрее закапала вода в лужу рядом с моей головой. Я закрыла глаза, предчувствуя: сейчас со мной что-то случится. Мне не хотелось видеть это. Но и вставать я тоже не хотела.
Я почувствовала на своем теле легкое приятное дуновение. Ничьи руки не трогали меня — только ветерок легкими, щекочущими и мучительно протяжными касаниями ласкал мою кожу. Вода закапала еще быстрее. Она превращалась в водопад. Я услышала короткое, сдавленное, торопливое дыхание. Но не мужское — такие звуки могла издавать только женщина. Мои конечности горели, их пощипывало.
Вздрогнув, я проснулась. Прохлада и ласкающий ветерок исчезли. Закутанная в свое одеяло, я лежала, потная от смущения.
На меня нахлынула громадная волна стыда. Я видела греховный сон. Я повернулась к разделенному переплетом окну рядом с кроватью. Высоко в небе стояла луна. Ночь была в самом разгаре.
Несмотря на невероятную усталость, меня охватило беспокойство. Мне не давал покоя вопрос: спит ли брат Эдмунд? Если нет, то я хотела срочно поговорить с ним. Понимаю, что вы меня осудите, но мне было необходимо услышать от него, что я не безнравственный человек. Я села на кровати. Рука моя дрожала, когда я потянулась, чтобы слегка сдвинуть одеяло, которым он отгородил мою кровать.
Я осторожно выглянула. Лунный свет заливал комнату. Я отчетливо увидела, что тюфяк против моей кровати пуст. Брата Эдмунда в комнате не было.
Я улеглась в кровать. Вероятно, он все же решил переночевать в конюшне. Я чувствовала смущение и злость из-за того, что он сделал это после нашего разговора. Но, с другой стороны, я испытала и странное облегчение.
Прошло несколько минут, и я снова уснула.
Проснуться до рассвета было нетрудно. Я привыкла к этому в монастыре. Одевшись, спустилась по лестнице.
Монахи и братья толпились во дворе рядом с гостиницей. Брат Эдмунд разговаривал с двумя бенедиктинцами. Рядом с ним я увидела Джона и Луку, наши лошади были готовы.
Брат Эдмунд направился ко мне. Я ждала, что он объяснит как-нибудь свое ночное исчезновение.
— Это будет короткое путешествие, — сказал он холодным, безразличным тоном. — Мы дойдем с братьями пешком до Стоунхенджа, а потом поедем своим путем и доберемся до монастыря Мальмсбери задолго до захода солнца.
Я кивнула. Ждала — но он так ничего и не сказал о прошедшей ночи. Я обратила внимание, что вид у брата Эдмунда уже не такой больной, как раньше. Значит, кошмары сегодня не мучили его.
Он наклонился, чтобы сказать что-то еще. Тихим голосом проговорил:
— Я пойду с братьями, но вы должны ехать на лошади.
Я отпрянула:
— Это монахи попросили вас об этом?
— Нет.
— Значит, вы сами хотите, чтобы я шла отдельно?
— Полагаю, так будет лучше всего.
— Если мы собираемся совершить паломничество в это древнее место, то я хочу, как и все, идти пешком, — сердито заявила я.
Он начал было возражать что-то, но я не стала слушать — направилась к брату Освальду.
— Я очень благодарна вам за приглашение. И готова тронуться в любую минуту, как только вы решите, что пора.
Мы двинулись по темному, погруженному в тишину городку Эймсбери. Возглавлял шествие францисканский монах с толстой свечой в руке. Подмерзшая земля похрустывала под нашими башмаками.
Я намеренно шла отдельно от брата Эдмунда — была очень сердита на него. Каждый раз, когда он приближался ко мне, я ускоряла шаг или начинала разговор с одним из братьев — все они относились ко мне очень дружелюбно. После третьей попытки мой спутник, казалось, сдался и предпочел держаться вдали.
Выйдя из города, мы вытянулись на тропинке в цепочку и принялись петь псалмы. Над нами поднимались белые облачка пара.
Тропинка шла по небольшим, невысоким холмам. На востоке занималась заря. Я оглянулась, оглядела всю цепочку — брат Эдмунд шел посредине. Лука и Джон в самом конце — они вели лошадей.
Францисканец со свечой остановился на вершине холма, повернулся к нам и задул свечу. В небе пульсировало красноватое сияние.
— Поспешим! — прокричал кто-то.
Цепочка распалась. Мы припустили бегом к вершине холма, на котором остановился францисканец. Добравшись до него, мы все встали плечо к плечу, чувствуя себя равными.
На вершине соседнего холма я увидела неровный круг, сложенный из громадных каменных плит одинаковой высоты, а внутри его — еще один круг из камней поменьше. Ничего более необычного я в жизни не встречала. Но в то же время было в этом и что-то знакомое. Словно обрывки какого-то очень давнего сна воплотились в жизнь на этой холмистой равнине.
Когда мы все вместе подошли к этим каменным плитам, над холмом далеко за Стоунхенджем поднялось солнце. Внезапно там, где только что на темной земле стояли светло-серые каменные плиты, я увидела нечто ослепительное. На черном поблескивало золото. Повсюду прыгали тени.
Ближайший ко мне монах при виде этих теней счастливо рассмеялся. Это был бенедиктинец, плотного сложения, с широко поставленными карими глазами и седеющей бородой. Слезы потекли по его щекам. Я еще не разговаривала с ним в то утро, а до вчерашнего вечера даже не знала о его существовании. И все же мы улыбнулись друг другу, словно старые друзья. Я протянула ему руку, и он взял ее. Его грубые пальцы царапали мою ладонь. Остальную часть пути мы проделали вместе.
Когда мы подошли к наружному кругу камней, я исполнилась убеждения, что вся моя прежняя жизнь, каждое решение, каждое произнесенное мною слово вели меня на этот холм, к этому утру.
Некоторые монахи и братья ходили между камнями; другие молились, опустившись на колени; кое-кто стоял в центре, подняв вверх ладони. Я увидела брата Эдмунда — он медленно поворачивался, глядя на плиты. Брат Освальд, опустившись рядом с ним на колени, читал нараспев молитвы.
Я прошла между двумя наружными плитами в три человеческих роста и оказалась в центре. Гигантские камни в середине были какие-то особенно бесформенные, невероятным образом перекрученные, словно кто-то специально изуродовал их. Я почувствовала, что наружный каменный круг обладает какой-то таинственной, защищающей силой. Все это чем-то напоминало монастырь и нас, сестер, пекущихся друг о дружке. Больные, ущербные или ослабевшие оставались в центре, а более сильные образовывали вокруг цепочку, чтобы исцелять их и утешать. Я увидела здесь символ нашего призвания, наших жизней. Все это имело огромное значение.
Я встала на колени. Солнечные лучи коснулись моего лица. Я начала молиться. Прошло совсем немного времени, и я почувствовала, как чья-то нога коснулась моего покоящегося на земле колена. Это был брат Эдмунд. Лицо его скривилось.
— Нам пора, — произнес он.
— Уже? Так быстро?
— Здесь мы не найдем ответов, — сказал он. — Только огромные камни. Их много веков назад заволокли сюда язычники.
— А брат Освальд? — Я кинула взгляд на молящегося цистерцианца.
— Он ничего не узнает здесь. И уж конечно не поймет, почему Господь допустил закрытие монастырей. — Брат Эдмунд говорил резким тоном. — Найти способ остановить Кромвеля — вот единственное, чем мы можем помочь ему, помочь всем этим бедным, потерянным людям.
Брат Эдмунд помог мне подняться, руки его оказались на удивление сильными. Он быстрым шагом, не отпуская меня, направился к лошадям. Когда мы проходили мимо густых зарослей, одна из веток царапнула меня по руке.
— Не надо меня тащить, — воспротивилась я. — Мне больно.
— Неужели я только что услышал от вас жалобу, сестра Джоанна? — саркастически спросил он. — Что ж, в конечном счете хоть одна запоминающаяся вещь сегодня утром случилась.
Я вырвалась из хватки брата Эдмунда.
— Да что с вами такое?
— Простите меня. Я не должен так говорить. Просто, глядя на этих невинных людей, я чувствую огромную боль. И жалость. Брат Освальд сказал мне, что они сложили вместе все свои выходные пособия, которые выплатили им уполномоченные короля. Этих денег вполне хватило бы на то, чтобы добраться на континент и найти там монастырь, который примет их. Но они не хотят покидать родную землю и расходуют все свои деньги сейчас, без всякого смысла бродя по Англии.
— Вы уверены в том, что это они бродят без всякого смысла, а не мы с вами? — спросила я.
Он поморщился:
— Нет, не уверен.
Несколько минут мы шли молча. Затем обернулись в последний раз — монахи все еще молились, читали псалмы и толклись вокруг древних камней Стоунхенджа. Я скорбела всем сердцем, что больше никогда не увижу их.
— И все же они сегодня могут найти истину, — сказала я, вспоминая то откровение, что снизошло на меня, когда я стояла среди камней. — Мы не можем слышать молитвы других людей.
Губы брата Эдмунда сжались.
— Нам следует поскорее добраться до монастыря Мальмсбери, сестра Джоанна.
Мы сели на лошадей и двинулись в путь на северо-запад.
Моя племянница была права: Лука оказался очень полезен, он знал все дороги. Мальчик возглавлял наше путешествие мимо голых полей и пастбищ. Двигаться приходилось медленно, потому что дороги были очень узкими и содержались в плачевном состоянии. Трудно было представить, что большой монастырь и место захоронения великого короля находятся в таком медвежьем углу. Брат Эдмунд все время поглядывал на солнце, которое, достигнув высшей точки, начало уже потихоньку клониться на запад. Он почти ничего не говорил, разве что неизменно отвечал «нет» на предложение Джона отдохнуть.
В середине дня я наконец сказала:
— Лошадей нужно покормить и напоить. Я тоже хочу добраться в Мальмсбери как можно скорее, но если животные упадут без сил, других нам взять будет неоткуда.
Пока лошади отдыхали, а мы с Джоном и Лукой подкреплялись хлебом и яблоками, брат Эдмунд стоял в стороне, сплетя за спиной пальцы и уставившись на деревья, растущие вдоль дороги. По тому, как Лука тайком поглядывал на брата Эдмунда, я понимала, что мальчишка побаивается его.
Я взяла последнее яблоко и подошла к брату.
— Пожалуйста, сестра, не просите меня об этом — я все равно ничего есть не буду, — пробормотал он.
Я увидела капельку пота, катящуюся по его лбу, хотя день стоял холодный. Его недуг сегодня проявлялся сильнее обычного.
Внезапно брат Эдмунд показал в сторону зарослей вдали от дороги и устремился туда.
— Что там такое? — окликнула я его. — Пожалуйста, подождите меня!
Но он побежал еще быстрее, и я, испуганная, последовала за ним.
За деревьями я увидела руины какого-то каменного здания. От него остались только фундамент и половина одной стены. Но в дальней части квадратного основания поднимался странный крест. В середине находился круг, и крестовины простирались за его пределы. На основании можно было различить какие-то полустертые надписи. Высота креста достигала приблизительно четырех футов, а его центр находился близко к земле, — видимо, он постепенно погружался в почву.
— Ему не меньше семи веков, — возбужденно пояснил брат Эдмунд.
— Какой это язык? — показала я на надпись.
— Не уверен — возможно, кельтский, — ответил он и, вытянув руку, почтительно погладил крест и начал молиться.
Когда мы вернулись к лошадям, брат Эдмунд спросил у Луки, нет ли где-нибудь в окрестностях еще таких руин.
— Есть, сэр, — ответил Лука. — Это ведь старейшая часть Англии.
— Старейшая? — резко произнес брат. — В каком смысле?
Лука неловко пожал плечами:
— Так люди говорят, сэр. Вот, например, эта дорога, Кингсвей, она была проложена много-много лет назад. Мой дед называл ее дорогой Альфреда.
Мы с братом Эдмундом обменялись взглядами, и он зашагал к своей лошади.
— Ну, — сказал он, — нам пора ехать дальше. — Его карие глаза сверкнули.
Джон с Лукой тоже встревоженно переглянулись, а потом поспешили к своим лошадям. Я, насколько это было в моих силах, делала вид, что все в порядке.
Приближался вечер. Должно было бы похолодать, но, хотя мы и двигались на север так быстро, как только это позволяла дорога, воздух становился теплее. Меня это обескураживало. Я не страдала болезненной потливостью, мучившей брата Эдмунда, — откуда же бралось это ощущение тепла? Потом я увидела, что и Джон расстегнул на себе верхнюю одежду.
Словно что-то поднималось над землей, согревая нас.
На перекрестке Лука привстал в седле.
— Вон там впереди Мальмсбери, — проговорил он.
На западе, у самого горизонта, виднелся плоский холм. За окружавшей его стеной поднимались крыши тесно сгрудившихся зданий. Похоже, городок не такой уж и маленький.
Я услышала шум воды. Слева от нас, перекатываясь через гладкие камни, бежала река. Она огибала город на холме. Через реку был переброшен древний каменный мост. Река разделялась, и один из ее рукавов огибал Мальмсбери с другой стороны. Дорога поднималась вверх к городу, который казался чуть ли не островом.
— Смотрите, по-вашему, это оно? — спросил брат Эдмунд, указывая на самое высокое здание на холме. Я увидела башню и длинную покатую крышу.
— Такой большой — настоящий собор, — восторженно сказала я.
Брат Эдмунд ударил лошадь каблуками в бока и поскакал через мост. Я услышала, как он прокричал человеку, идущему по краю моста:
— Где тут у вас монастырь?
— В северном конце города, сэр, — ответил тот, прикоснувшись к шапке.
Брат Эдмунд поспешил вперед и галопом миновал городские ворота. Моя лошадь устала, и я не хотела подгонять ее на подъеме, а потому мы втроем — я, Джон и Лука — ехали сзади рысцой.
Когда мы добрались до центра города, я увидела впереди брата Эдмунда. Он остановился и спрыгнул с лошади так быстро, что подвернул ногу, но тут же преодолел боль и выпрямился. Он подбежал к высокой кирпичной стене с правой стороны улицы и замер там, как статуя.
— Нет! — услышала я его крик — такой жуткий, будто его пронзили мечом.
Когда я подъехала, брат Эдмунд, не таясь, плакал. Рядом с ним собрались горожане: две женщины, старик и мальчик — все они явно были озабочены состоянием путника.
Я подбежала к нему и взмолилась:
— Ради Спасителя, скажите, что случилось?
— Мальмсбери уничтожен, — с трудом проговорил он.
Я заглянула в арочный вход. За стеной растянулся великолепный монастырь с округлыми башнями и колоннами, но громадный шпиль лежал на земле, и на его месте зияла дыра. Переднюю часть монастырского здания, похоже, уже разобрали. Рядом лежала груда кирпичей. Кирпичами были нагружены и две телеги. Неподалеку я увидела вырытую яму.
— Мы опоздали, — сказал брат Эдмунд. — Монастырь разрушили.