30
Мы успели сделать всего несколько шагов по коридору, когда меня окликнула сестра Элеонора:
— Стойте, сестра Джоанна. — Она ускорила шаг, догоняя нас. — Настоятельница попросила меня сопроводить вас.
Она оглядела Джеффри, почти не скрывая неприязни. Тот, пряча улыбку, поклонился ей.
Теперь шествие в зал капитула возглавляла сестра Элеонора. Я следовала за ней на почтительном расстоянии, Джеффри шел последним. Я чувствовала его дыхание у себя на затылке. Шаги его громко отдавались на каменном полу.
Когда мы добрались до открытого коридора, идущего вдоль сада клуатра, звук шагов прекратился. Я повернулась, чтобы узнать, в чем дело. Джеффри стоял рядом с колонной и смотрел на наш сад. Солнечный свет играл на изящных листиках айвовых деревьев и на ухоженных целебных растениях, расцветших к осени.
— Как красиво, — сказал он. — Никогда не видел ничего подобного.
— Господин Сковилл, прошу вас, — раздраженно проговорила сестра Элеонора. — Мы все в монастыре очень заняты.
Я осторожно вошла в зал, побаиваясь возвращаться сюда. Но все, что могло напоминать о пиршестве, было убрано, кроме гобелена. Ни столов, ни свечей, ни скатертей, ни серебра — ничего не осталось. Запахи пира рассеялись. Джеффри вошел так же неторопливо, как и я, глаза его обшарили зал дюйм за дюймом, словно он пытался воссоздать события вчерашнего вечера.
Сестра Элеонора, не думая о том, что ему нужно сосредоточиться, поинтересовалась:
— Господин Сковилл, сколько еще вы и ваши коллеги собираетесь пробыть в монастыре?
Теперь Джеффри внимательно разглядывал гобелен. Не отрываясь от этого занятия, он ответил:
— По закону коронер должен закончить расследование в течение трех суток с момента прибытия на место предполагаемого преступления. Жюри из двенадцати местных жителей должно выслушать свидетельские показания и решить, было ли совершено убийство. Далее коронер может предъявить обвинение подозреваемому, и, если жюри согласится, его будут судить.
Из этого подробного объяснения я поняла, что у них осталось всего два дня.
— Этот сюжет основан на чем-то? — спросил Джеффри.
— Это древнегреческий миф, — пояснила сестра Элеонора. — В нем рассказывается о нимфе по имени Дафна. Ее отец, речной бог, превратил девушку в дерево.
— Превратил дочку в дерево? Но зачем? — изумился молодой констебль.
Сестра Элеонора презрительно ухмыльнулась:
— Не думаю, что нечто подобное происходило в действительности, господин Сковилл. Миф — это что-то вроде сказки.
— Я это понимаю, сестра, — сказал он все тем же терпеливым тоном. — Но возможно, тут имеет место какая-то аллегория? — Джеффри показал на фигуру Дафны. — Девушка выглядит очень испуганной. — Он перешел к трем охотникам слева от Дафны. — Это, вероятно, они ее напугали?
— Понятия не имею, — пожала плечами сестра Элеонора.
— Два дня назад мы как раз говорили про гобелен с одним человеком, — сказала я. — И мне показалось, что он хорошо знает эту историю.
Джеффри повернулся ко мне:
— С кем именно?
— С братом Эдмундом. — Ох, не следовало мне его сюда впутывать, но, к сожалению, я поняла это слишком поздно.
Джеффри кивнул:
— Ах, с братом Эдмундом? Ну-ну!
Мне не понравилось, как он это сказал.
— Полагаю, вам лучше самому с ним побеседовать, констебль. Вы быстро поймете, что это за человек.
— Мы непременно поговорим с братом Эдмундом, не сомневайтесь. Он последний в нашем списке.
— Теперь, когда вы спросили, я присмотрелась к этому гобелену повнимательнее и заметила кое-что интересное, — пробормотала сестра Элеонора. Она прищурилась. — Эта девушка, Дафна, очень похожа на кого-то мне знакомого, вот только не могу понять — на кого именно.
— Вы срисовываете фигуры на гобеленах с натуры? — спросил Джеффри.
Она отрицательно покачала головой.
— Сестра Агата тоже говорила, что Дафна ей кого-то напоминает, — вспомнила я.
Джеффри оживился:
— Сестра Элеонора, прошу вас: срочно найдите сестру Агату и приведите ее сюда.
Циркатор неуверенно посмотрела на меня.
Но констебль махнул рукой:
— С сестрой Джоанной ничего не случится. Я попросил бы ее остаться, так как, возможно, мне понадобится задать еще несколько вопросов об этом гобелене. Поторопитесь, пожалуйста. Как вы сами сказали, мы все — люди занятые.
И довольно скоро мы наконец остались одни.
Я откашлялась и сказала:
— Очень рада видеть вас в добром здравии. — С каким трудом дались мне эти слова!
Джеффри осторожно ответил:
— И я вас тоже, сестра Джоанна. — Он помолчал. — В последний раз я видел вас при весьма печальных обстоятельствах.
— Верно. Но, к счастью, это все в прошлом.
— И как вам удалось выкрутиться?
— С меня сняли все подозрения и отпустили обратно в Дартфорд.
— Вам повезло.
Я не знала, что еще ему сказать. Я сама давно хотела поговорить с Джеффри наедине, а теперь словно воды в рот набрала.
Молчание нарушил он сам.
— Никто не знает, что я два дня провел в Тауэре, — тихим голосом произнес Джеффри. — Меня тоже отпустили. Сэр Уильям Кингстон проверил, есть ли мое имя в списке констеблей Рочестера — эти списки имелись в Лондоне. И этого, вкупе с моим заявлением, данным под присягой, оказалось достаточно. Официально я так и не был арестован. И потом, когда меня выпустили, я вернулся домой и сказал главному констеблю, что задержался в Лондоне, где останавливался в одной из гостиниц. Долгое время я боялся, что кто-нибудь придет и расскажет или что мне на службу пришлют письмо. Но ничего такого не случилось.
— Понятно.
Он прикусил губу.
— Я буду вам признателен, если вы сохраните в тайне мое участие в вашем деле. Это может погубить меня.
— Но вы сами чуть не раскрыли то обстоятельство, что это именно я весной покинула Дартфорд без разрешения, — сердито заметила я.
— У меня имеются определенные обязанности, — сказал Джеффри. — Я подчиняюсь мировому судье Кэмпиону и должен всячески помогать ему в расследовании. Я очень многим обязан ему.
— Да неужели?
Вид у Джеффри был смущенный, но он продолжил:
— Он, в отличие от меня, человек состоятельный и оплачивает большую часть моего жалованья из своих личных средств. Констеблям платят гроши — уж не знаю, известно ли вам это.
Снаружи из галереи до нас донесся звук женских голосов. Я подумала было, что это возвращаются сестра Элеонора с сестрой Агатой, но голоса вскоре смолкли.
— Джеффри, я должна сказать вам кое-что, — начала я.
Глаза его расширились, когда он услышал свое имя из моих уст.
— То, что я наговорила о вас в Тауэре, когда вас привели в камеру… В общем, это неправда, я вовсе так не думала. — Наконец-то я сделала это. Но мои слова, казалось, не удовлетворили Джеффри.
— Тогда почему же вы это сказали? — спросил он.
— Герцог Норфолк — страшный человек. Вы не знаете его так, как я. Если бы я стала выгораживать вас, он только насторожился бы.
Мой собеседник прищурился:
— Небось за брата Эдмунда вы заступились — тут вас ничто не остановило.
— Здесь совершенно другие обстоятельства, — возразила я.
— Что, интересно, этот человек делает в Дартфордском монастыре? Я непременно все выясню, — заверил меня Джеффри. — Насколько я понимаю, монахини должны быть отделены от братьев и монахов.
— Мы не молимся вместе, не работаем вместе, не едим вместе, — сказала я.
— И не спите вместе?
Моя рука была быстра, как хлыст. Звук пощечины разнесся по залу. Я в ужасе уставилась на свою покрасневшую ладонь.
Джеффри прижал руку к щеке.
— Пожалуй, я это заслужил. — Он рассмеялся. — Тут у вас для монастыря что-то раздается многовато ударов.
Прежде чем я успела ответить, вошла сестра Элеонора в сопровождении взволнованной и смущенной сестры Агаты.
— Не понимаю, чем я могу быть полезной, — заявила начальница послушниц.
Джеффри указал на гобелен:
— Кто эта девушка?
Сестра Агата смешалась:
— Дафна. Героиня античного мифа. Отец, чтобы спасти ее, превратил в дерево.
— Спасти от чего? — спросил Джеффри.
Она показала на трех охотников:
— От них. От этих людей, которые ее преследовали. — Она скользнула по мне взглядом и понизила голос: — Мы не обсуждаем, с какой целью.
— И что, эту девушку срисовали с какой-то реально существующей? — продолжал свои расспросы констебль.
— Нет-нет, — ответила сестра Агата. — Мы никогда так не делаем.
— Но вы и сестра Элеонора обе сказали, что она на кого-то похожа, — настаивал Джеффри.
Сестра Агата посмотрела на светловолосую красавицу на гобелене — ноги ее оплели ствол, из рук прорезались листья.
— Я не обратила на это внимания, когда гобелен ткали, но теперь, много месяцев спустя, когда смотрю на девушку, то вижу… сходство с сестрой Беатрис.
— Да, — выдохнула сестра Элеонора. — Именно.
Джеффри посуровевшим голосом поинтересовался:
— Кто такая сестра Беатрис?
— Послушница, которая покинула монастырь в тысяча пятьсот тридцать пятом году, — сказала сестра Агата. — Когда приехали уполномоченные короля. Они собрали нас и объявили, что все, кому еще не исполнилось двадцати пяти лет, должны покинуть монастырь. Но таковых среди нас не оказалось. Тогда уполномоченные спросили, не хочет ли кто-нибудь покинуть обитель добровольно. Дескать, им велено задавать этот вопрос во всех монастырях. И тогда вперед вышла сестра Беатрис. Она сказала, что хочет уйти из монастыря. Но не объяснила, по какой причине. Как только она…
— Этого достаточно, — прошипела сестра Элеонора.
— А сестра Беатрис была знакома с лордом Честером?
— Конечно нет, — ответила сестра Элеонора.
— И где она сейчас? — продолжал расспросы Джеффри.
— Не знаю. Наверное, живет в своей семье. У них дом неподалеку от Кентербери.
Внезапно сестра Агата испустила крик и указала пальцем теперь уже не на Дафну, а куда-то в угол гобелена, где за водорослями виднелась голова старого речного бога.
— Вы знаете, на кого он похож? На настоятельницу Элизабет.
— На кого? — переспросил Джеффри.
— На нашу бывшую настоятельницу — она умерла в прошлом месяце, — пояснила сестра Элеонора. — Но это просто смешно. Она была моей родной тетей, и я бы знала, если… — Голос ее замер.
Я вгляделась в фигуру. И вдруг, потрясенная, увидела: седые волосы, нос с горбинкой, большие голубые глаза. Сомнений не оставалось: речной бог напоминал настоятельницу Элизабет Кросснер.
— Кто отвечает за гобелены? — поинтересовался Джеффри.
Мы переглянулись.
Сестра Элеонора неохотно выдавила:
— Сестра Елена. Она рисует сюжет и сама ткет лица и фигуры. Я найду ее и приведу сюда, хотя…
— Нет, вы сейчас отведете меня к ней, — перебил Джеффри.
— Но это против наших правил, господин Сковилл.
— Настоятельница заверила, что вы все будете помогать нам, сестра, — сказал он. — Я не хочу, чтобы кто-то из вас пообщался с этой самой сестрой Еленой, прежде чем это сделаю я. Где она сейчас?
— В гобеленной, — сказала сестра Элеонора.
— Это далеко?
Она отрицательно покачала головой.
— Тогда идемте.
Было уже поздно. Мы обычно покидали гобеленную, когда ткать при естественном свете уже становилось невозможно. Работа при свечах на ткацком станке губительна для зрения. А кроме того, правильно подобрать цвет при искусственном освещении невозможно. Но колокола еще не звали нас на молитву: вероятно, потому, что люди из Рочестера, задававшие вопросы, задерживали настоятельницу. А потому сестра Елена, возможно, все еще оставалась в гобеленной. К тому же именно в этой комнате она чувствовала себя безопаснее всего.
Сестра Елена и в самом деле была там, когда мы все вошли: сидела в одиночестве за ткацким станком. Она смущенно встала, держа в руках множество катушек с изысканными шелковыми и шерстяными нитями, которые присылали нам из Брюсселя.
— Сестра Елена, у меня к вам несколько вопросов касательно того гобелена, что висел на стене во время поминального пира, — объявил Джеффри.
Она застонала — это был жуткий, гортанный звук — и попятилась в угол, уронив все свои катушки.
Сестра Элеонора первой бросилась к ней:
— Не тревожьтесь, сестра. Прошу вас. Все будет хорошо.
Сестра Елена согнулась, ухватившись за грудь.
— Ей плохо! — выкрикнула сестра Агата, видя, что бедняжка рухнула на пол.
— Позовите брата Эдмунда, — приказала сестра Элеонора начальнице послушниц.
Я опустилась рядом с ней на колени — сестра Елена корчилась от боли. Она задыхалась; ее глаза, смотревшие то на меня, то на сестру Элеонору, обезумели от ужаса. Казалось, прошла целая вечность — а может быть, всего одна минута, — прежде чем она успокоилась, веки ее закрылись. Я положила ее голову себе на колени, погладила влажный лоб.
— Ах, сестра Елена, сестра Елена, — сказала я, чуть не плача.
Она не ответила.
В комнату вбежал брат Эдмунд. Он пощупал ее запястье, горло, потом поднял веки. Джеффри внимательно наблюдал за ним от двери.
— Мы должны отнести ее в лазарет, — сказал лекарь.
— Я вам помогу, — вызвался Джеффри.
Они оценивающе посмотрели друг на друга, потом брат Эдмунд кивнул:
— Спасибо, сэр.
Они вдвоем понесли сестру Елену, держась за противоположные концы длинного стола, на который ее положили. Зрелище это — вынос находящейся на грани смерти монахини по коридорам — было донельзя скорбное. Сестры вскрикивали, крестились при виде нас, а многие из них прошли в лазарет, чтобы быть рядом. Некоторые говорили, что обратили внимание на сестру Елену еще раньше: она ходила по монастырю, взволнованная, явно не в себе. Брат Эдмунд в конце концов вынужден был попросить всех соблюдать тишину, потому что разговоры отвлекали его. Из угла за всем этим с тревогой наблюдала сестра Винифред.
Мы договорились ночью по очереди дежурить при сестре Елене и сестре Винифред. Я должна была прийти в лазарет через два часа после полуночной молитвы.
— Молодые сильнее, они легче выносят недосып, — решила сестра Агата.
Я отправилась в трапезную на ужин и с удивлением увидела за столом для послушниц сестру Кристину.
— Маму отвезли домой, — объяснила моя подруга.
— Как она? — спросила я.
Сестра Кристина покачала головой:
— Чувствует себя совершенно потерянной. Она ведь тридцать лет прожила, целиком подчиняясь воле отца.
— А вы сами как? — Я положила руку ей на плечо, показавшееся мне необыкновенно твердым.
— За ответами на все вопросы я обращаюсь к Господу, — горячо сказала она. — Он должен наставить нас.
В конце ужина к нам бочком подсела сестра Агата:
— Верно ли, что из Лондона приехала целая депутация, чтобы поговорить с вашей матерью и мировым судьей?
Сестра Кристина неохотно кивнула:
— Да, когда до них дошло известие о смерти отца, приехали люди от двора, из королевского совета.
— Они не пытались взять ход расследования в свои руки? Правда ли, что произошла ссора?
— Я не следила за этим, поскольку была занята: молилась и утешала мать, которая находилась в плачевном состоянии, — резко ответила Кристина, и сестра Агата поспешила прочь.
По окончании последней службы мы с сестрой Кристиной поднялись по лестнице в спальню. Я собиралась лечь, не снимая хабита, и немного отдохнуть, чтобы потом по мере сил помочь брату Эдмунду.
Вытянувшись на постели поверх одеяла, я почувствовала, как что-то упирается мне в живот. Я стащила одеяло и увидела сложенный и запечатанный лист бумаги.
Я сломала печать, видя, как сестра Кристина в своем углу готовится ко сну. На вершине листа было нацарапано всего одно предложение: «Найдите гобелен Говардов». Подписи не было.
Я снова сложила бумагу и засунула ее под подушку, чувствуя, как забилось мое сердце. Должна ли я отдать эту записку судье Кэмпиону? Поначалу мне показалось, что это наилучшее решение, но потом я отвергла его. Если тот, кто ее написал, хотел, чтобы эта информация попала прямо к следователям, то зачем было подсовывать бумагу мне? Нет, видимо, у человека, оставившего эту записку, кто бы он ни был, имелись веские основания поступить именно так.
Чутье подсказывало мне, что автор этого послания — сестра Елена. Там говорилось о гобелене — это раз. Она пыталась заговорить со мной сегодня днем, но нас прервали, — это два. И наконец, другие сестры видели, как она, взволнованная, ходила по монастырю, — это три. Вероятно, сестра Елена раздобыла бумагу и перо, написала эту записку и подсунула ее мне в постель.
Не могу сказать, что я обрадовалась. Указание найти старый гобелен, предположительно сотканный в Дартфорде, не вызывало у меня энтузиазма. И что это за Говарды такие? Скорее всего, это фамилия семейства, купившего у монастыря гобелен. Ну и каким образом я могла проводить такие розыски? А если даже я и найду упомянутый гобелен, то что это даст?
Так я и лежала в расстроенных чувствах, пока сестра Рейчел не потрясла меня за плечо.
— Просыпайтесь. Ваша очередь дежурить в лазарете, — сказала она.
Я не стала ей говорить, что не спала ни минуты, а встала и последовала за ней по лестнице, пряча в рукаве записку.
— В вашей помощи нет необходимости, — заявил брат Эдмунд, увидев меня. — Они обе успокоились, так что я вполне справлюсь сам. Идите отдыхать.
Но я настаивала, и брат Эдмунд в конечном счете уступил. Мой бедный мозг очень устал, я хотела найти ответы на мучившие меня вопросы у брата, который был необычайно ученым и проницательным и, как я уже не раз имела случай убедиться, хорошо понимал человеческую натуру.
Как только сестра Рейчел ушла спать, я вытащила бумагу.
— Кто это написал? — спросил он.
— Не знаю, но думаю, что сестра Елена. — Мы оба посмотрели на ее обмякшее лицо — она нам ничего не могла сказать.
Я думала, что брат Эдмунд как-то прокомментирует это послание, попытается хоть что-то объяснить мне. Но его лицо в пламени свечи казалось невозмутимым.
— Что, по-вашему, это может означать? — наконец спросила я.
— Не знаю, — ответил брат Эдмунд. — Но думаю, что сестра Елена повидала здесь много всякого, а остальные даже не догадывались, что она об этом знает.
«Например, о существовании спрятанной короны?» — подумала я, чувствуя, как перехватило у меня горло. Лорд Честер хвастался, что ему известна некая тайна, и был убит. Сестра Елена тоже владела каким-то знанием о том, что случилось в монастыре, и, возможно, пыталась сообщить это через свои гобелены. Нечто, касающееся послушницы по имени Беатрис и нашей покойной настоятельницы Элизабет. Но сейчас сестра Елена лежала без чувств.
Я больше ничего не сказала брату Эдмунду. Я не могла доверять этому человеку, — возможно, мне вообще не следовало показывать ему записку.
Мы оба работали молча. Брат ходил туда-сюда между двумя вверенными его заботам женщинами, а я готовила мешочки и растирала травы для компрессов. Он сел на стул рядом с сестрой Винифред, поставив локти на подушку. Несколько минут спустя его плечи опустились, и он медленно соскользнул на кровать. Примостившись рядом с сестрой, брат Эдмунд уснул.
Я зажгла маленькую свечу и побежала по проходу. Нельзя терять времени, пока он спит.
Я молилась, чтобы в той суматохе, что сейчас творится в монастыре, дверь в библиотеку забыли запереть. На сей раз мои надежды оправдались. Я сразу бросилась к той полке, где прежде стояла книга «От Каратака до Этельстана», которая могла открыть мне все.
Она была на месте, высовываясь на полдюйма вперед по сравнению с соседями, словно ее запихнули туда в спешке.
Я перелистала страницы до последней главы, нашла то место, где остановилась две недели назад.
«Этельстан привел в подчинение много других более мелких королей и лордов и создал большое королевство. Он учредил в Англии новые законы. Он чтил своих сводных сестер и братьев. Его сестры были самыми красивыми принцессами во всем христианском мире. Гуго Великий, герцог Франции и граф Парижский, искал руки Эдгильды, красивейшей из всех сестер. Герцог Гуго был из рода Капетов, и его сын, ставший королем Франции, положил начало династии французских королей, которая правила страной на протяжении веков.
Чтобы заключить союз с Этельстаном и стать мужем Эдгильды, Гуго Капет принес Этельстану богатые дары. В его владении находились мощи Карла Великого, потому что сам Гуго являлся прямым потомком этого великого христианского правителя. Он подарил Этельстану меч, копье, кубки и священную корону.
Были и такие, кто отказывался платить дань Этельстану и подчиниться его неудержимой воле. Они говорили, что лучше умрут, чем станут „недокоролями“ в Англии. Трое таких властителей заключили союз, чтобы уничтожить Этельстана. Король викингов Олаф Гутфритссон, король Шотландии Константин и король Уэльский Овейн Смелый в 937 году вывели свои армии против Этельстана. В утро сражения при Брунанбурге Этельстан надел корону, подаренную ему Гуго Капетом, и повел своих солдат со щитами на поле боя. Враги значительно превосходили числом армию Этельстана. Но он не боялся.
Состоялась великая битва, кровавая и ужасная. Этельстан сам вел своих людей в бой, чего не делал ни один король. Он обладал могучей силой, которую не могла остановить ни одна вражеская армия или даже союз армий, и был безжалостен в бою. Битва завершилась его победой. Говорили, что реки крови никогда не пропитывали землю на такую глубину, как это случилось при Брунанбурге. И столько людей погибло тогда, что вороны, орлы, ястребы и волки пировали много дней.
Так Этельстан стал первым правителем королевства Англии, Уэльса и Шотландии. Они были подвластны одному королю».
Корона. Речь здесь наверняка шла о той самой короне, привезенной из Франции и подаренной молодому английскому королю. Этельстан надел ее, идя в страшный бой, в котором никак не мог победить. Но тем не менее он одержал победу, которая объединила нашу землю, как никогда прежде. А потом, по причинам, недоступным моему разуму, королевская корона была вновь увезена во Францию и закопана в землю у Лиможа вблизи Аквитании.
Я взяла почти догоревшую свечу. Скоро начнет светать, а я должна вернуться в лазарет, пока не зазвонят колокола, зовущие нас к первой молитве.
Снаружи на галерее было холодно и очень темно. Я считала, что утро уже близко, но, оказывается, я ошибалась — ночь была в самом разгаре.
Я прошла всего несколько ярдов, когда порыв влажного ветра всколыхнул воздух. Я никогда не чувствовала ничего подобного внутри монастыря. Сад клуатра находился слишком далеко, а окон на галерее не было.
Я остановилась и стала ждать. Воздух сгустился и снова успокоился. И все же на галерее присутствовал кто-то еще. Я подняла свечу, повернулась в одну сторону, в другую. Никаких признаков человека — свеча непременно высветила бы фигуру мужчины или женщины, будь они там. Наверное, мне, находившейся в полном одиночестве на галерее Дартфорда, просто почудилось, что за мной наблюдают.
Внезапно мне стало страшно. Все, кто мог хоть что-то знать о тайнах Дартфорда, были повержены. Несколько минут назад я прочла достаточно, чтобы догадаться о том, что король Этельстан владел короной, обладающей магической силой. Он выиграл сражение, хотя по всему должен был его проиграть. Не потому ли он победил, что на голове у него была корона?
И тут я услышала что-то. Не слова, не шаги по каменному полу. Этот звук скорее был похож на дыхание, но не теплого, живого, смертного человека. Я чувствовала, как ко мне приближается сама судьба, суровая и неумолимая.
Снова я почувствовала странное движение воздуха. Сам монастырь словно бы оживал вокруг меня. Корона Этельстана двигалась между камней, устремляясь ко мне.
В этот самый миг моя свеча погасла, словно ее задуло чье-то постороннее дыхание.
Я бросилась по галерее с такой скоростью, с какой еще не бегала ни разу в жизни. Завернула за угол, в слепом ужасе размахивая руками, и налетела, как мне показалось, на живого человека.
Я закричала, но это продолжалось лишь мгновение. Большая сильная рука зажала мне рот, и я смолкла.
