2
Стоя на краю поля, кишащего людьми, которые с нетерпением ожидали зрелища — сожжения Маргарет, я вспоминала, что говорил мой отец о Смитфилде. «На этом месте двор Плантагенетов проводил когда-то самые блистательные рыцарские турниры, Джоанна. Поэтому-то они и выбрали его: ровное поле поблизости от дворцов. Ну а со временем его стали называть Смитфилд».
Мой отец был не ахти какой мастер на слова, но рыцарские турниры описывать умел. В юности он считался отважным воином, одним из лучших поединщиков королевства. Это было еще до казни дядюшки, которого обвинили в государственной измене, когда мне стукнуло десять лет. Это было еще до отлучения моих родителей от королевского двора. До падения Стаффордов.
Отец к тому времени уже много лет как не участвовал в рыцарских турнирах, но сохранил о них самые яркие воспоминания. Я закрывала глаза, слушая его, и мне представлялось, что я сижу в седле, скачу по ристалищу, разделенному на две части низкой деревянной перегородкой. Серебряные доспехи сверкают на солнце. В левой руке у меня щит, а в правой — копье. Вдали противник, и с каждой секундой он все приближается, приближается… И вот уже наконец до него осталось всего несколько футов, а затем раздается оглушительный удар копий о доспехи.
Представляя себе этот миг столкновения, когда поединщик может погибнуть, если копье пробьет латы, я вздрагивала, а отец улыбался. Эта мимолетная ухмылка удивительно походила на мальчишескую, хотя к тому времени в его каштановых волосах уже пробивались седые пряди.
Давненько не видела я эту ухмылку. Когда в прошлом году я сказала отцу, что хочу стать послушницей и принести обет, он попытался меня отговорить, но не очень усердствовал. Поскольку видел, что я искренна в своем желании вести в уединении духовную жизнь. Отец написал необходимые письма и — хотя не без труда — нашел деньги для пожертвования монастырю. Он пошел на это потому, что не знал других способов сделать меня счастливой.
И в течение нескольких месяцев в Дартфорде я и в самом деле была счастлива. Мое существование обрело цель, на меня снизошла благодать, к которой я так стремилась, благодать, никак не связанная с эгоизмом и тщеславием, бессмысленной суетностью мира.
Однако счастье это оказалось хрупким. Я стала послушницей в ту пору, когда жизнь монастырей не просто клонилась к закату (в наше время духовные обители привлекают людей гораздо меньше, чем в прошлые века), но подвергалась яростным нападкам. Наш король порвал с его святейшеством папой римским. За два предыдущих года в Англии ликвидировали все малые монастыри, а монахов и монахинь выставили на улицу. Настоятельница Элизабет заверила сестер, что большие обители вроде нашей останутся, но страх теперь постоянно витал в каменных коридорах, в саду клуатра, даже в спальнях Дартфорда.
Всего неделю назад, направляясь по южному коридору на вечернюю молитву, я впервые услышала ее имя. Шедшие впереди монахини переговаривались шепотом:
— Та женщина, которая была среди главарей Северного бунта, леди Маргарет Булмер…
— О ком вы говорите? — воскликнула я.
Две сестры, беседовавшие между собой, остановились и изумленно обернулись. Послушницам не дозволено столь дерзко обращаться к старшим.
— Простите меня, сестра Джоан и сестра Агата. — Я низко опустила голову, сцепила руки, потом подняла глаза.
Сестра Джоан, циркатор (в ее обязанности входило наблюдать за исполнением монастырского устава), смерила меня холодным, неодобрительным взглядом. Но сестра Агата, руководившая послушницами, не могла противиться желанию поделиться новостью.
— Последние главари бунта были привезены в Лондон, суд над ними проходил в Вестминстере, — проговорила она быстрым шепотом. — Всех признали виновными. Мужчин приговорили к повешению, включая и сэра Джона Булмера, но его жена будет сожжена на костре на Смитфилде. По велению короля.
Меня качнуло, и я вытянула руку, чтобы опереться о сырые камни стены и не упасть.
— Ужасно, правда? — прокудахтала сестра Агата.
Но ее спутница смотрела на меня проницательным взглядом.
— Сестра Джоанна, вы знали леди Булмер до прибытия в Дартфорд? — спросила она.
— Нет, что вы, — солгала я, совершив тяжкий грех.
Сестра Агата продолжила:
— Интересно, что происходит с ними… потом. Я имею в виду, разрешат ли родным леди Булмер забрать тело несчастной для захоронения? Хоть она и государственная изменница, но ведь предать земле ее надо…
Сестра Джоан смерила начальницу послушниц строгим взглядом:
— Это совершенно не должно нас заботить. Уверена, что у родных этой дамы хватит средств, чтобы потом подкупить стражников. Нас должно волновать спасение души, а не бренная плоть.
Мы дошли до церкви. Сестра Джоан и сестра Агата поклонились алтарю и заняли отведенные им места. Я сделала то же самое, проследовав в отведенную для послушниц загородку в передней части. Мое место как самой младшей находилось рядом с алтарной ступенькой. Я возвысила свой голос в молитвенном пении. Правильно пропела все антифоны.
Но мой мозг тем временем лихорадочно работал, составляя план. Я знала, что вконец запуганные королем Стаффорды не пожелают иметь ничего общего с Маргарет и не станут заниматься ее погребением. Мне невыносима была мысль о том, что моя бедная сестренка примет страшную смерть в одиночестве, что никто из тех, кого она любила, не придет и не будет молиться об облегчении ее страданий, что потом ее несчастное тело будет захоронено в безымянной могиле. Господь хотел, чтобы я присутствовала там: на этот счет я не испытывала ни малейших сомнений.
Я покину Дартфордский монастырь и отправлюсь в Лондон, на Смитфилд, а поскольку Доминиканский орден придерживается строгих правил в том, что касается затвора, и не выпускает послушниц и монахинь за стены монастыря, мне придется сделать это без разрешения.
Не буду кривить душой, это пугало меня. Если станет известно, что я нарушила затвор, последствия могут оказаться слишком серьезными. Страшнее этого прегрешения только нарушение обета невинности. В течение двух следующих дней я сомневалась, не будучи уверена в правильности своего решения. Я ждала знака свыше, надеясь, что он будет послан мне в молитве.
И действительно, во время полуночной службы на меня снизошло откровение. В девять вечера послушницы Дартфорда, получив приказ спать, обычно уже лежат в постели, но мои глаза в ту ночь так и не сомкнулись. Я была сама не своя. Вместе с другими прошла в церковь, и вот между «Отче наш» и «Аве, Мария» меня вдруг осенило. Все мои сомнения, страхи и беспокойства рассеялись, я словно бы стояла в водопаде и меня омывали его чистейшие струи. Решено: я отправлюсь на Смитфилд. Все будет хорошо. Я подняла руки, повернула ладони к алтарю, щеки мои покрылись слезами благодарности.
Когда мы поднимались по лестнице в свои спальни, чтобы поспать несколько часов перед лаудами, сестра Кристина, старшая послушница, строгим шепотом спросила меня:
— На вас что, снизошло божественное откровение? Судя по вашему виду, так оно и случилось.
— Пожалуй, — осторожно ответила я.
— Я буду молиться, чтобы и мне была ниспослана такая же благодать, — сказала сестра Кристина сердитым голосом.
Она была исключительно благочестива и иногда даже носила власяницу под хабитом послушницы, хотя начальство этого и не одобряло. Послушницы по правилам не должны были стремиться к усмирению плоти. Считалось, что мы еще не готовы к этому.
Сестра Винифред, которая дала обет за три месяца до меня, сжала мою руку.
— Я рада за вас, — сказала она своим приятным, мелодичным голосом.
В ночь перед казнью Маргарет я спала, но не больше часа. В густой темноте нашей послушнической спальни я надела кертл, который был на мне, когда отец прошлой осенью привез меня в Дартфорд. Затем спустилась по лестнице и прокралась на кухню. Я знала, что запор на одном из окон сломан. Выбравшись через это окно, я побежала по монастырской земле: через сарай, мимо спящего конюха, потом проскользнула в дверь. Больше всего я боялась, что меня обнаружит привратник, а потому, не рискнув приближаться к выходу, перебралась через стену, окружавшую монастырь, в самом невысоком ее месте. Поднялась по склону, чувствуя ногами сырую траву, и вышла на тропинку, ведущую через лес к главной дороге.
На тропинке под деревьями стояла почти полная темнота: луна в ту ночь пряталась за тучами. Я слышала только песни ночных существ. Мое присутствие не пугало их. Вернее, я словно проходила через ряды поющего вразнобой хора — кузнечики и другие звонкоголосые насекомые исполняли партии сопрано, а совы и жабы подтягивали им басом. Их веселая серенада не доставила мне удовольствия: я ни на минуту не забывала, куда направляюсь. Понимаю, что это покажется вам нелепым, но у меня возникло совершенно абсурдное ощущение, будто лесные жители насмехаются надо мной. Наконец я добралась до главной дороги и порадовалась тому, что к этому времени небо на востоке начало светлеть. Вскоре назойливый ночной хор смолкнет.
За пару сережек, которые он со звоном опустил к себе в карман, сонный смотритель пристани Хелдж-Хаус помог мне сесть в лодку, хотя и сделал это не слишком охотно.
— Надеюсь, молодая леди знает, что делает, — пробормотал он. Я ему не ответила.
Лодка отчалила от пристани, и когда проплывала по реке Дарент мимо рыбной заводи, мне показалось, что я услышала из монастыря далекий колокольный звон, зовущий к первым молитвам. Но возможно, мне это только почудилось.
Как далеко от Дартфорда находится Лондон? Пешком до него можно добраться за сутки, верхом на хорошей лошади — за два часа, а по воде — за четыре с лишним, поскольку река Дарент, прежде чем влиться в Темзу, петляет и извивается. Наверняка многие бы на моем месте предпочли другую дорогу в Лондон. Но я боялась, что на меня обратят внимание в деревне, если я попытаюсь нанять там повозку. А ведь мне, чтобы завершить свою миссию, нужно было исчезнуть на достаточно долгое время.
Вскоре после нашего отплытия начался дождь, и лодочник швырнул мне длинное покрывало, велев накинуть его. Тот, кто пользовался этой накидкой до меня, явно ел соленую рыбу — я все еще чувствовала ее запах. На реке меня окутал густой прохладный белый туман. Я почти ничего не видела. Слышны были только удары дождевых капель по воде, да гребец, сидевший у меня за спиной, время от времени покряхтывал, вытаскивая весла из серой воды. Я достала из кошелька Распятие и деревянные четки и начала читать молитвы Розария.
«Маргарет, я иду к тебе. Я тебя не брошу!»
Туман рассеялся — и я увидела серое небо. Река становилась все шире, и к нам присоединялись другие лодки, большие и маленькие. Некоторые лодочники окликали того, что вез меня, громко отпуская неприличные замечания о пассажирке: негоже молодой женщине путешествовать без спутника. Я перебирала четки, не обращая внимания на этих глупцов. Как только мы причалили много южнее Лондонского моста, я выпрыгнула из лодки. Больше всего я боялась, что доберусь до места назначения слишком поздно.
И вот я здесь: я успела попасть на Смитфилд до начала казни, но никак не ожидала, что увижу тут столько людей, настоящее столпотворение. Собравшиеся простолюдины толклись на месте, перекрикивались, смеялись и пили. Я бродила среди них туда-сюда в поисках места, где будет происходить сожжение.
Когда я вышла к плотному кружку возбужденно выкрикивавших что-то людей, сердце мое отчаянно застучало. Неужели все-таки опоздала? Я принялась проталкиваться вперед, надеясь найти проход.
Но в середине круга я увидела не человека, а курицу. Искалеченная и окровавленная, с полными ужаса глазами, она была привязана за одну ногу к колышку. Стоявший напротив меня человек с испещренным оспой лицом держал над головой небольшую деревянную дубинку, готовясь бросить ее в цель.
Он раскрутил дубинку и, громко крякнув, швырнул ее в птицу.
— Чтоб у тебя рука отсохла! Что ты сделал, глупая твоя морда?! — завопил стоявший рядом со мной мужчина, отирая капающую со щеки красную жидкость. Удар оказался настолько сильным, что кровь, брызнувшая из несчастной птицы, попала на него.
Не обращая внимания на эти слова, человек с изрытым оспинами лицом вышел в центр круга.
— Это мой обед! — завопил он. — А сегодня даже не Жирный вторник.
Я опустила глаза и увидела, что и мои собственные темные юбки забрызганы яркой кровью.
— О, Дева Мария, — простонала я и, сделав шаг назад, очутилась в луже и поскользнулась. Я начала падать, но успела ухватить за руку стоявшую рядом молодую женщину.
Это было ошибкой с моей стороны. Незнакомка — краснолицая, на плечо закинут мешок, какие носят прачки, — оттолкнула меня, пронзительно заверещав:
— Ты что, обокрасть меня вздумала?
— Что вы, мадам, я просто чуть не упала, — сказала я. — Примите мои извинения.
Прачка сделала издевательский реверанс:
— Нет, моя леди, это ты меня прости.
В толпе засмеялись. Несколько голов повернулось в нашу сторону.
Внезапно горячее зловонное дыхание обожгло мою шею, и в ту же секунду меня обхватили сзади две здоровенные ручищи. Я попыталась вырваться, но не смогла.
— Привет, куколка, — прорычал чей-то голос.
Наконец я оттолкнула незнакомца и потребовала:
— Уберите руки!
Он развернул меня, и я увидела этого наглого типа: высоченный, грудь колесом. Лица за грязной бородой было не разглядеть — виднелись только выпученные глаза и свернутый набок нос.
— Неужели я тебе не нравлюсь? — усмехнулся незнакомец, изо всех сил прижимая меня к своей грубой одежде и слюнявя мой лоб. Он был слишком пьян, чтобы найти мои губы.
Я подавила в себе отвращение и спокойно сказала:
— Сэр, я пришла помолиться за душу несчастной дамы. Не хотите ли присоединиться ко мне? Может быть, помолимся вместе?
Пьяная ухмылка сошла с его лица. Я знала, что задела наглеца за живое. Даже самые отъявленные грубияны по утрам стояли в церквях на коленях, молясь за мать или жену.
Но тут прачка закричала:
— Вздуй-ка ее хорошенько! Чего ты ждешь?
Незнакомец ухватил меня за руку. Я всячески отбивалась и старалась выскользнуть; вокруг нас стали собираться люди, но никто не остановил его. Никто мне не помог. Я исхитрилась и лягнула наглеца по голени. Толпа загоготала.
Он ответил мне не очень сильным ударом по лицу, но этого хватило, чтобы я села в грязь. А потом навалился на меня своим громадным животом, и я, задыхаясь, упала ничком. Одной рукой он ухватил оба моих запястья и зажал их у меня над головой. Другую его руку я почувствовала у себя на талии, потом выше, еще выше. Я сопротивлялась изо всех сил, но без толку.
«Десять лет назад, — вдруг мелькнуло у меня в голове. — Надо же, прошло почти ровно десять лет, и вот кошмар повторяется».
Мужчины и женщины сомкнули круг, подталкивали друг друга. Зрелище явно их забавляло. Я обреченно закрыла глаза, все глубже и глубже погружаясь в грязь Смитфилда.