Приближался День всех усопших верных, и мы готовились к поминальному пиру в честь лорда Честера. Поскольку все стулья у нас были простые, деревянные, их требовалось укрыть материей, чтобы на них было удобно сидеть гостям. Доминиканскому ордену чужды кубки и изящные тарелки, скатерти и расшитые салфетки, однако теперь все это требовалось непременно раздобыть. Я слышала, как брат Ричард обсуждал с Грегори, каких животных нужно заколоть к праздничному столу. На кухню наняли дополнительных помощников, привели откуда-то женщину, которой приходилось стряпать для богатых. Какой же пир без мясных блюд, а ведь мы в Стаффорде практически никогда не ели мясо и очень редко — птицу.

Меня освободили от работы в гобеленной. Теперь днем мы встречались с братом Эдмундом в зале капитула, где репетировали музыкальную программу. Мы ни на минуту не оставались наедине. Под наблюдением привратника постоянно сновали туда-сюда рабочие, готовившие помещение к приезду знатного гостя. Зал капитула буквально на глазах превращался в пиршественный зал для лорда. Лично мне это было не по душе, но я прекрасно понимала, что других комнат такого размера в монастыре просто не имелось.

Разумеется, исполнять псалмы или гимны на лютне и виуэле было невозможно. Но мы с братом знали несколько светских мелодий и проиграли их вместе, устроившись в уголке; голос его лютни возвышался над глухими, мягкими звуками моей виуэлы. Иногда, ввиду отсутствия других инструментов, нам приходилось прибегать к импровизациям. И тут брат Эдмунд проявил немалую изобретательность.

— Да у вас настоящий талант, — сказала я на третий день наших занятий, пока он заменял струну на лютне. На ней было пятнадцать струн, и он все время следил, чтобы они были целыми и невредимыми.

Брат Эдмунд улыбнулся, не отрываясь от работы.

— Мне нравится чтить Господа своей музыкой. В Кембридже я славился тремя вещами: познаниями в фармацевтике, скромным умением играть на лютне и интересом к истории.

Я смотрела, как он подтягивает струну.

— Какой именно истории? Доминиканского ордена или вообще всей Англии?

— Я изучал и то и другое.

Я прикусила губу.

— Тогда позвольте спросить вас кое о чем, брат?

Он поднял на меня свои огромные карие глаза, и я в очередной раз поразилась их спокойному безразличию. Помню, как-то в солнечный день в саду Стаффордского замка я увидела длинную ящерицу, гревшуюся на солнышке. Ох, как же я испугалась, когда она уставилась на меня странным взглядом: не мигая и без всякого испуга. Взгляд брата Эдмунда производил точно такое же обескураживающее впечатление.

Мне стало не по себе, но я постаралась отогнать дурные предчувствия. Сейчас не время прислушиваться к себе, нужно действовать! Библиотека Дартфорда оставалась закрытой для меня с того самого дня, когда я обнаружила там книгу про Этельстана, а мне еще так много нужно было узнать.

— Так что же вас интересует, сестра?

— Я хотела спросить про принца Уэльского, чей портрет висит в кабинете настоятельницы. Почему его прозвали Черным принцем?

— Да, я еще тогда обратил внимание, что этот портрет вас заинтересовал, — сказал он. — Почему Черный принц? Ну… Его не всегда так называли. Вполне возможно, это было как-то связано с его доспехами — перед боем принц надевал черные доспехи.

— Он был принцем-солдатом?

— Да, он возглавлял войска своего отца-короля во время войны с Францией. В правление Эдуарда Третьего мы вели с ней длительную войну. Вам это известно?

Я кивнула.

— Черный принц — его, кстати, тоже звали Эдуард — за несколько лет занял очень много городов, выиграл немало сражений. Но, увы, он не всегда был милосердным. — По лицу брата Эдмунда пробежала тень. — И совершил один поступок, который был настолько жесток, что, возможно, именно после этого его и стали называть Черным принцем.

Я вновь вспомнила надменное лицо на портрете.

— И что же он сделал, брат?

— Это не слишком красивая история. Я бы не хотел вам ее рассказывать, сестра Джоанна.

Я посмотрела на собеседника:

— Вы думаете, что я могу выслушивать только красивые истории? Я в своей жизни уже повидала немало грязи. — Между нами упала тень лондонского Тауэра.

Он вздохнул и начал свой рассказ:

— Среди взятых принцем городов был Лимож, это на юге Франции. Однако вскоре после ухода англичан французы сумели отвоевать этот город обратно. Эдуард был вне себя от бешенства. Он осадил Лимож, а когда тот наконец сдался, не пощадил ни одного жителя. Говорят, что он предал смерти три тысячи человек. Побежденные молили о пощаде, но он никого не оставил в живых, даже грудных детей.

Я отвернулась и погладила виуэлу, стараясь скрыть подступившую к горлу дурноту.

— То были другие времена, — сказал брат Эдмунд. — В большинстве хроник о принце Эдуарде говорится как о выдающемся человеке. Сила тогда очень ценилась. Между прочим, это он учредил орден Подвязки.

— А почему принц умер раньше своего отца? Вероятно, он скончался от ран, полученных в бою?

— Нет, не от ран. Во Франции, незадолго до той осады, он заболел. Говорят, что его на носилках поднесли к стенам Лиможа. Эдуард повторно захватил город и вернулся в Англию. Умирал он долго и мучительно, на протяжении нескольких лет. Его отец собрал всех лучших врачей христианского мира. Как только они его не лечили! Я читал записки лекарей: меня всегда интересовали медицинские загадки. Случай совершенно необъяснимый: принц Уэльский находился в расцвете лет, однако угасал с каждым днем. И никто не мог точно определить, от какого же именно недуга он страдает. Это точно была не чума, и не легочная гниль, и не оспа. Какое-то время считалось, что у принца водянка, но потом врачи дружно решили, что это не так. Я помню один отрывок… — Брат Эдмунд сложил губы трубочкой, вспоминая. — Некий итальянский врач писал: «Впечатление такое, словно силы медленно покидают его бренную оболочку, и никто не может воспрепятствовать этому».

Дрожь прошла у меня по спине.

Брат Эдмунд улыбнулся:

— Вы побледнели, сестра Джоанна. Давайте попробуем еще одну песню.

Я взяла виуэлу, и мы продолжили репетировать. Мы выучили уже две песни из запланированного репертуара, когда в зале появились сестра Кристина и сестра Винифред.

— А вот и наши помощницы, — приветствовал их брат Эдмунд. И, видя наше недоумение, пояснил: — Я думаю, будет лучше, если к нам присоединятся еще два музыканта. Никого из старших сестер я просить не осмеливаюсь, — боюсь, что они сочтут сие оскорблением их достоинства, — но вы обе вполне могли бы помочь нам. Брат Ричард специально раздобыл две цитры. Играть на них совсем просто.

Сестра Кристина отчаянно замотала головой, даже недослушав его:

— Нет, брат Эдмунд, только не это!

— Я научу вас самой простой мелодии. Вот увидите, у вас непременно получится, — ободряющим голосом сказал он.

— Я умею играть, — отрезала сестра Кристина, наморщив лоб. — Но ни за что не стану играть для отца. Пожалуйста, не просите меня об этом. — Она развернулась и выбежала из зала.

— Очень жаль, — вздохнул брат Эдмунд. — Я и не знал, что сестра Кристина так не любит своего отца.

— Не любит отца? — Его слова ужаснули меня. — Это неправда!

Он поклонился:

— Вероятно, я ошибся. Простите мне мои слова, сестра Джоанна. Ну что, продолжим репетицию? Позволь я тебе покажу, сестренка. Помнишь, в детстве мама научила нас обоих играть несколько песен? Я уверен, ты быстро освоишь инструмент.

Сестра Винифред села.

— Прежде чем начать, я хочу спросить тебя кое о чем, брат. Можно?

— Конечно, спрашивай. — Он улыбнулся. — Похоже, сегодня день вопросов.

Сестра Винифред подалась вперед — такого серьезного взгляда я у нее еще не видела.

— Что происходит, когда по распоряжению уполномоченных короля монастырь закрывают?

Брат Эдмунд на некоторое время погрузился в молчание.

— Не думаю, что это подходящая тема для разговора, — произнес он наконец.

— Можно узнать почему?

Он наклонился и взял ее руки в свои:

— Не хочу тебя лишний раз расстраивать, сестренка: ты и так нездорова.

— Но я не ребенок, — ровным голосом сказала она. — Я послушница, принесшая обет в Дартфорде. И я должна знать, что готовит нам будущее.

Брат Эдмунд вздохнул:

— Когда монастырь закрывают по приказу короля, все его члены должны в течение месяца покинуть стены обители. При этом им выплачивают что-то вроде выходного пособия. Иногда вполне приличную сумму, иногда — совсем мало. Что дальше? Вариантов не так уж много. Я знаю братьев, которые покинули Англию, чтобы жить в правоверных странах: они бродят в чужих краях из монастыря в монастырь, ищут пристанище. Те, кто остается здесь, могут принять священнический сан, если готовы согласиться с новыми правилами. Разумеется, они могут вообще оставить религиозное поприще и поискать себе какое-то другое занятие… может быть, даже жениться.

— Это все касается мужчин. А как насчет женщин? — не отставала сестра Винифред. — У них, я думаю, возможностей еще меньше.

Мы с братом Эдмундом переглянулись.

Сестра Винифред с ноткой негодования в голосе добавила:

— Если сестре Джоанне можно это знать, если ей позволительно обсуждать мирские проблемы, то почему мне нельзя?

Брат Эдмунд печально улыбнулся:

— Ну что же, сестренка, ты права. У женщин возможностей еще меньше. Женщины, во-первых, могут отправиться на континент в надежде найти европейский монастырь, который их примет, хотя лично я не слышал, чтобы это хоть кому-то удалось. Ну и, во-вторых, они могут оставить религию, вернуться в семью, выйти замуж и рожать детей.

Сестра Винифред некоторое время обдумывала услышанное.

— А сами монастыри? — спросила она затем. — Что происходит с ними?

— Их обычно дарят придворным, которые в фаворе у короля и у Кромвеля. Некоторые монастыри, не претерпевая никаких изменений, становятся обычными жилыми домами. Другие — новые владельцы разрушают ради получения прибыли. Здания разбирают на камни, все найденные золотые и серебряные предметы переплавляют, гобелены, скульптуры, книги, даже одежду вывозят. Свинцовые накладки и те отдирают и продают.

Глаза сестры Винифред расширились, нижняя губа ее слегка задрожала. Но она взглянула на нас с нарочитым спокойствием и невозмутимо сказала:

— Понятно. Спасибо, брат, что объяснил. А теперь я готова репетировать песни.