1935 год я встретила с новой решимостью действовать.

Скьяпарелли в этом году представила новые костюмы в стиле милитари, с короткими жакетами с баской, и свои отвратительные тесные capotes. Журналы пришли в полный восторг. Мне хотелось визжать от негодования, когда я читала, что только что разведенная американка Уоллис Симпсон, чья скандальная связь с принцем Уэльским потрясла Британскую монархию, посетила ателье Скьяпарелли и сделала там примерку. Мои premières уговаривали меня подстроиться в соответствии со вкусами времени и внести в мои модели элементы сюрреализма. Я отказалась. В течение лета, отдыхая в «Ла Паузе», повсюду на Ривьере я встречала свои пляжные пижамы. У меня еще был порох в пороховницах, и я представила модели бархатных жакетов типа болеро с коротким рукавом, V-образным воротником внахлестку; твидовые двубортные костюмы с пиджаками с присобранной талией; блузки с жесткими рюшами и уже ставшие моим фирменным знаком двухцветные туфли-лодочки.

Последняя коллекция имела успех. Британская редакция «Vogue» смирилась и предложила послать в «Ла Паузу» фотографа; им хотелось поместить на своих страницах мои снимки. Из Парижа я уехала довольно рано: надо было подготовить виллу. Ириб сказал, что приедет позже, как только закончит с последним номером своего журнала. Наши отношения стали гораздо прохладней, он был слишком увлечен политикой, но я надеялась, что, как только он окажется в «Ла Паузе», вдали от своей работы, мы сядем и как следует обсудим наше неожиданное решение пожениться. Я уже сожалела о нашей близости. Я не только не была вполне уверена, что люблю его, но и считала, что, уж если мы собрались пожениться, брак наш должен быть истинным во всех отношениях, а не проходным, когда подразумеваются и другие связи.

В том году в «Ла Паузе» было просто чудесно: пышно цвели ирисы и розы, тонкий их аромат проникал в дом, создавая удивительную атмосферу. Фотограф, присланный «Vogue», оказался покинувшим родину русским бароном. Он сообщил, что однажды его отец отказался отдавать честь кайзеру просто потому, что считал этого немца выскочкой, а его родословную не идущей ни в какое сравнение с древностью его рода и благородством предков. Я мимоходом заметила, что Дмитрий Павлович, который сейчас выступает на митингах и собраниях во Франции против канцлера, был моим другом. Потом и Мися попотчевала нас байками о своих легендарных, а скорее всего, просто выдуманных предках, и ее откровенное и бесстыдное заигрывание вызвало улыбку на губах барона.

Позвонил Ириб и сообщил, что взял билет на ночной экспресс из Парижа. Мы встретили его на вокзале в Каннах. Пока ехали на машине к вилле, я заметила, что у него странное бледное лицо, такого прежде я не видела, а когда приехали, не могла не обратить внимание, что он нетвердо держится на ногах.

— Я просто устал и страшно проголодался, — отмахнулся Ириб, заметив мое беспокойство. — Надо хорошенько выспаться, а завтра сыграем в теннис. Этот новый корт, он у тебя готов?

— Да, — ответила я и осторожно улыбнулась. Ириб и вправду выглядел не ахти. — Но это не к спеху. Через несколько дней приезжают гости. Ты лучше отдохни как следует.

Он немного перекусил и отправился наверх в комнаты, которые когда-то занимал Бендор. К нашему непринужденному обеду в кругу друзей Ириб не спустился, и я принесла ему поднос с едой наверх. Он крепко спал, был весь в поту, хотя в комнате, находившейся в задней части дома, было довольно прохладно. Подоткнув одеяло, я оставила одно окно раскрытым, чтобы с моря задувал свежий ветерок, и ушла. Если завтра ему не станет лучше, вызову врача.

Наутро Ириб выглядел совсем молодцом. Мы позавтракали на террасе, он долго рассуждал о политике и своей в ней роли, потом мы пошли на теннисный корт. Играю я довольно плохо, он скоро совсем загонял меня, я взмокла до нитки, гоняясь за мячом, а он знай посылал его через сетку мощными ударами ракетки. В конце концов я выдохлась; мне было досадно, что все утро я потратила не на игру, а на пустую беготню по корту, и я не выдержала:

— Ты бы мог хотя бы попытаться не унижать меня?

Ириб остановился, вытер полотенцем пот со лба и пристально посмотрел на меня сквозь запотевшие очки.

— Унижать?.. — повторил он.

Я смотрела на него в замешательстве и испуге: лицо его было белее мела. Вдруг Ириб покачнулся. Ракетка выпала из руки.

— Что-то голова кружится, — прошептал он и неожиданно рухнул на колени.

Я закричала, перепрыгнула через сетку, подбежала к нему; он уже лежал на корте ничком и стонал.

— Врача, — прошептал Ириб, едва шевеля бескровными сжатыми губами. — Сердце…

Я отчаянно заорала, повернувшись в сторону дома, оторвала Ириба от земли, но тут его тело дернулось и вдруг застыло. Я дико завопила от ужаса.

Из дома выскочила Мися, за ней слуги, помчались ко мне. Мы отнесли Ириба в машину и с бешеной скоростью помчались в Канны — там была клиника. Но когда прибыли на место, оказалось, что уже поздно.

Человек, за которого я собиралась выйти замуж, умер в возрасте пятидесяти двух лет; он был моим ровесником.

— Коко, дорогая, ты должна что-нибудь съесть. Ну нельзя же так. — В дверях моей спальни стояла Мися.

— Оставь меня в покое. Я не хочу есть, — не поднимая головы, отозвалась я.

— Но ты должна хоть немного покушать.

Я слышала стук ее каблучков — она переступила через порог:

— Ты не ешь уже четыре дня. Ты же ни в чем не виновата. Ну коронарная недостаточность у человека. Такое бывает, и тут ничего не поделаешь. Больной человек и…

Я резко повернулась. С тех пор как он умер, я еще не смотрела на себя в зеркало, но могу представить, на кого я была похожа, если даже Мися, взглянув на меня, отскочила как ошпаренная.

— Заткнись! — прошипела я. — Ведь ты хотела, чтобы его не стало. Ты ненавидела его! Ты ненавидела всех, кого я любила. Убирайся! Не хочу, чтобы ты появлялась здесь. Не желаю больше тебя видеть. Прочь с глаз моих! Навсегда!

— О, Коко, — проговорила она едва слышно.

Дрожащий, жалобный голос, протянутые ко мне руки, несчастное лицо — все это сдвинуло холодный камень в моей груди, и последние, едва тлеющие угольки надежды, иллюзорных мечтаний прогорели и превратились в холодный пепел. В который раз меня покинул человек, которого я любила. В который раз я осталась одна, пытаясь перенести страшное потрясение. Только теперь у меня нет больше сил: смерть Ириба сокрушила меня. Я схватила первое, что попалось под руку, стакан с водой, и швырнула его в Мисю. Она успела увернуться, стакан врезался в стену за ее спиной и разлетелся вдребезги.

— Убирайся! — заорала я во все горло.

Она пулей выскочила из комнаты, но убираться и не подумала. Подослала ко мне Лифаря, который приехал, как и планировал, и застал меня в го́ре.

— Коко… — сказал он, бесстрашно подходя ко мне, хотя в красивых чертах его угадывалась тревога. — Так нельзя, Коко. Ведь Мися хочет помочь тебе. Она переживает за тебя, совсем потеряла голову. Прошу тебя, позволь нам сделать для тебя хоть что-нибудь… Мы должны помогать друг другу.

— Мне уже никто не сможет помочь, — прошептала я.

Глядя на него, я вдруг живо вспомнила, как отчаянно он страдал в тот день, когда умер Дягилев. Прижала пальцы к губам и зарыдала, ноги мои подкосились, и он едва успел подхватить меня.

— Никто ничего не может сделать, — слышала я свой задыхающийся голос, словно со стороны. — Никто. Он ушел от меня, оставил меня одну. Ну почему они всегда уходят? Почему? Почему никто не остается со мной?

Он прижал меня к своей широкой, теплой груди. Больше я никого не видела и не слышала.

— Надо послать за доктором, — прошептал он. — У нее истерика. Ей надо дать что-нибудь успокоительное…

Иголка вошла мне в руку. Лекарство проникло в вену, застывшая кровь разогрелась, побежала быстрее. Врач, приехавший из Канн, тот самый, что осматривал тело Ириба, улыбнулся:

— Ну вот и все. Теперь вы уснете. Нельзя принимать это так близко к сердцу, мадемуазель. Можно серьезно заболеть. Ваши друзья очень за вас беспокоятся. Теперь вам надо отдохнуть. А завтра вам уже будет лучше.

Страшная боль отступала. Уходила куда-то в туманную даль и исчезала.

Я вздохнула, медленно погружаясь в забвение.

Больше мне сейчас ничего не было нужно.