Мы покинули Шенонсо в конце осени, когда пожелтели каштаны и стаи диких лебедей собирались к Шер, чтобы подкрепиться перед дальней дорогой. У меня было достаточно времени, чтобы сполна насладиться своей тайной, еженощно оживлять в памяти каждую ее подробность. Я каталась верхом с Марией и заботилась о здоровье Франциска; много бывала с Карлом, Генрихом и Марго, следя за их занятиями и благосостоянием.

Карл в свои десять лет стал поразительно похож на отца. Он был так же высок, как некогда Генрих, у него были орлиный нос и тяжелые веки Валуа. Он обожал те же подвижные занятия — верховую езду, охоту, фехтование, а также соколиную охоту; я велела смастерить для него лук, дабы он мог практиковаться в стрельбе. Семилетняя Марго уже превращалась в скороспелую красавицу — с копной рыжих волос и кошачьими глазами, от которых, казалось, ничто не могло укрыться. Впрочем, она была ленива, предпочитала часами прихорашиваться перед зеркалом, и я назначила ей строгую диету, поскольку она, как и я сама, легко набирала вес. Девятилетний Генрих, в противоположность своей сестре, был тонок, словно клинок шпаги, с унаследованной от меня смуглой кожей, длинными ресницами и темными глазами, в которых светилась прозорливость. Из всех троих, кажется, один только Генрих и почуял произошедшую во мне перемену.

Я упивалась каждым мгновением времени, проведенного наедине со своими детьми, однако эта идиллия не могла длиться вечно. Когда Гизы сообщили, что двор уже в Орлеане и готовится к Рождеству, мы уложили вещи и отправились в путь, причем дети щебетали от волнения, а я внутренне готовилась к очередной схватке с Гизами.

Вместо этого нас ожидала трагедия.

Мария де Гиз, правившая Шотландией от имени своей дочери, скончалась после долгих лет борьбы с протестантскими лордами, которые теперь управляли страной в ожидании того, как Мария Стюарт вернется домой или назовет другого регента. Самой Марии не было дела до политических распрей, терзающих ее королевство, она безутешно горевала о матери, которую едва помнила. Гизы объявили траур. Они хорошо понимали, что, покуда нет никаких средств сохранить порядок в Шотландии, наш союз с этой страной действителен только на бумаге. Престиж Гизов резко упал; лишь немногие из тех, кого пригласили ко двору на праздник, соблаговолили явиться. На улицах царил беспорядок, на каждом углу были развешены листовки, разоблачавшие Гизов как кровожадных тиранов. Мертвая хватка, в которой они держали Францию, неуклонно слабела.

Мне оставалось лишь заботиться о детях и Марии. Ее скорбь вызывала безумную тревогу у Франциска, которому невыносимо было видеть жену в таком горе. Эти переживания, скрытое бурление придворных интриг и ежедневные визиты монсеньора оказались непосильны для Франциска, и он опять слег.

На сей раз болезнь оказалась к нему безжалостна. За считаные дни в левом ухе образовалась чудовищная опухоль; он корчился от боли, из уха сочился гной, и вдобавок началась лихорадка. Я постоянно находилась при сыне и держала его, пока он исходил криком, а врачи спорили, стоит ли увеличивать дозу опиата.

— Болваны! — заорала я на них. — Поглядите на него! Сейчас же дайте ему опиата или, клянусь Господом, велю всех вас обезглавить!

Мария бродила поблизости. Я едва не прогнала ее, опасаясь, что Франциск, увидев супругу, еще сильнее возбудится, однако она украдкой пробралась к изголовью и взяла его за руку. В священном трепете я глядела, как он тут же затих, словно больное животное, успокоенное касанием руки хозяина. Безусловно, Мария воздействовала на него куда сильнее, чем опиат, и потому я оставила ее присматривать за Франциском, а сама наконец смогла заняться делами. Двор был охвачен тревогой, и она все росла.

Всякий раз, выходя из покоев Франциска, чтобы переодеться, поесть или отдохнуть, я натыкалась на толпу возбужденно шепчущихся придворных и послов с горящими глазами, которые подстерегали меня в галереях и пытались прочитать по моему лицу правду о состоянии короля. Франциск бездетен, его наследник — мой третий ребенок и второй сын, десятилетний Карл. Я почти явственно слышала алчные домыслы придворных, чуявших, что равновесие власти вот-вот нарушится. Потому я взяла за правило боковыми укромными коридорами пробираться в свои покои, где задерживалась ровно настолько, чтобы восстановить силы.

Как-то ночью, едва держась на ногах после неусыпного бдения, я вошла к себе, точно в полусне. Проходя мимо алькова, я почуяла, что там кто-то есть. Я стремительно развернулась — и не сумела сдержать крика. Из пустоты соткался Нострадамус.

— Вы меня до смерти напугали! Как вы попали сюда?

— Через дверь. Меня никто не заметил.

Он был в неброской черной одежде с высоким воротником. В руке он сжимал палку и подчеркнуто сутулился, как то в обычае у пожилых людей, однако в тоне его я уловила отзвук мрачного веселья.

— Просто удивительно, как мало обращают внимания на стариков. — Голос Нострадамуса смягчился. — Госпожа моя, я искренне сострадаю вашим испытаниям. Я не решился бы побеспокоить вас, если бы не чувствовал в том настоятельной необходимости.

— Нет! — Я отступила на шаг. — Не смейте мне этого говорить!

— Если я не скажу, как же вы это узнаете? — Нострадамус наклонил голову к плечу.

— Я не хочу знать! — Голос мой сорвался. — Мой сын умирает! Если в вас есть хоть капля жалости ко мне, вы не станете говорить о новых бедах. Я — не вы. Мне не вынести знания будущего.

— И однако же вы должны его узнать. Ибо я видел вас в воде. — Голос Нострадамуса обрел мрачную силу. — Старшая ветвь отомрет в восемнадцать, без листьев, и два острова в разладе. Младшее древо станет править дольше, против тех, кто наполнит страну кровью и распрями.

Словно черная волна обрушилась на меня.

— Что… что это значит?

— Вы спрашиваете, однако уже знаете. — Нострадамус покачал головой и предостерегающе вскинул руку. — Я не могу дать вам то, чем не обладаю. У меня нет ключа. Ключом владеете только вы, ибо это ваш путь.

Он повернулся и вышел, оставив за собой пустоту. Мне хотелось что есть силы закричать ему вслед, заставить вернуться. Что пользы в провидце, который говорит загадками и исчезает, точно дым? Как могут помочь мне сейчас его запутанные пророчества?

И вдруг я поняла.

Франциск — мой старший отпрыск; детей у него нет. Острова в разладе — это религии, католическая и протестантская. И мой следующий сын, Карл, унаследует трон. Он будет править дольше, одолевая тех, кто желает нам зла. Это Гизы, мои заклятые враги. Мне придется сражаться. Карлу я нужна буду больше, чем когда-либо нужна была Франциску; я должна буду отстаивать его права, расстраивать планы тех, кто попытается править за него и ввергнуть Францию в еще больший хаос.

«Не забывай, что Господь уготовил тебе особую судьбу, — вспомнилось мне. — Без тебя эта страна распадется на части».

Я вот-вот потеряю сына… но взамен обрету возможность спасти его королевство.

Я позвала Бираго.

— Разошли письма с моей личной печатью, — велела я, понизив голос. — Напиши коннетаблю, всем вельможам, которые желали бы поражения Гизов. Напиши им, что королева-мать срочно нуждается в их присутствии при дворе. Что это дело жизни и смерти.

Бираго кивнул.

— Так его величество…

— Скоро, — прошептала я. — Мы должны подготовиться.

Пятью днями позже на глазах у меня, державшей его исхудалую руку, Марии, рыдавшей рядом, и угрюмых Гизов мой сын, Франциск II, испустил последний вздох.

Ему не исполнилось еще и семнадцати.