Глава 15
Ни единое облачко не омрачало небеса в тот день, когда в Париже праздновалось бракосочетание дофина. Пламя свечей искрилось, отражаясь в драгоценностях знати, и свежий ветерок, влетавший в распахнутые двери Нотр-Дама, играл складками шелковых знамен. Наша казна была пуста, но ради этого праздника мы не поскупились.
Глядя, как Франциск и его нареченная преклоняют колени перед алтарем, я изнывала от тревоги. Вначале я была против этой свадьбы. Моему сыну исполнилось четырнадцать — тот самый возраст, когда у юных принцев пробуждается интерес к плотским утехам, однако он по-прежнему страдал от жесточайших воспалений уха, которые не поддавались никакому лечению, и в своих одеяниях, изукрашенных драгоценными камнями, выглядел болезненно хрупким и слабым. Марию он обожал, но держался с нею скорее как с любимой сестрой, нежели будущей супругой. Генрих полагал, что постельные игры — это именно то, в чем нуждается наш сын. Однако я подозревала, что Франциск еще не достиг необходимой зрелости, и винила в этом Диану — именно из-за ее неусыпного надзора мой сын взрослел медленнее, чем требовалось. Она намеренно задерживала его развитие и баловала без меры, дабы сохранить свою власть над ним.
Тем не менее этот брак скреплял союз Франции с Шотландией. Гербы Валуа и Стюартов красовались на паланкинах, доставивших нас назад в Лувр, а скатерти на столах, за которыми мы трапезничали, были расшиты шотландским чертополохом и французскими лилиями.
Танцы открывали Мария и мой муж, а я сидела на возвышении и вспоминала, как сама, будучи невестой, впервые заняла место рядом со своим свекром.
Генрих облачился в наряд из лилового бархата, расшитый жемчугом. Дожив до тридцати девяти лет, он стал больше походить на отца, хотя вел себя более сдержанно, ни на миг не забывая о своем монаршем достоинстве. Франциск слишком громко смеялся и слишком много пил. Генрих едва прикасался к вину, а редкая улыбка была едва заметна на его обрамленных бородой губах.
Что до невесты — как разительно отличалась она от той наивной девочки, какой когда-то была я! Волна каштановых волос, ниспадавших ниже талии, стройная шейка, обвитая нитью из моих семи серых жемчужин, — Мария упивалась своей красотой и поглядывала на Генриха с беззастенчивым кокетством. Я позавидовала ее беспечной юности и живости… и обратила взор на наших гостей.
Вдовая герцогиня де Гиз, восседавшая за столом Гизов-Лотарингских в окружении своей любимой невестки, жены Меченого, и нескольких лотарингских родственников, так и раздувалась от гордости, глядя на свою августейшую внучку. Что до младших отпрысков Гизов, они расположились за детским столом вперемежку с моими детьми.
Главным среди них, безусловно, был сын Меченого Генрих, мальчуган с точеными чертами ангельского личика и золотистыми локонами. Он сидел рядом с другим Генрихом — моим семилетним сыном, который вертел в пальцах подаренную мной драгоценную подвеску. В его темных глазах поблескивало нетерпение: он был отменный танцор и изнывал от желания покрасоваться своей грацией. Франциск, новобрачный, не сводил глаз с Марии, а мой второй сын Карл, которому вот-вот должно было исполниться восемь, рассеянно ковырял в ухе. Моя старшая дочь Елизавета, безмятежная в своем сердоликовом наряде, сидела неподалеку, присматривая за десятилетней Клод и пятилетней Марго. Самый младший, четырехлетний Эркюль, ковырял в тарелке с едой.
Мне подумалось, что все они, подобно Франциску, когда-нибудь вступят в брак и покинут меня. Мне надлежит позаботиться о них, пока это еще в моих силах, продумать их будущее и сделать все, чтобы они были счастливы.
Я откинулась в кресле, потянувшись к кубку с вином, и тут взгляд мой наткнулся на суровое лицо Жанны, королевы Наваррской, сидевшей за столом справа от возвышения. Глаза ее были холодны, и взирала она на меня с той же нетерпимостью, которую проявила много лет назад, в Амбуазе, осуждая католическую веру. Ее мать, сестра Франциска I Маргарита, умерла несколько лет назад, вскоре после бракосочетания Жанны с принцем Антуаном Бурбоном. Бурбоны, род, известный с тринадцатого столетия, были католическими принцами французской королевской крови и следующими после моих детей претендентами на престол. Жанна и Антуан составили блестящую пару, хотя, подозревала я, не слишком счастливую. Антуан, смазливый увалень в расстегнутом камзоле, пил без устали; растрепанный, с раскрасневшимся лицом, он непринужденно болтал с накрашенной придворной шлюхой, хотя его супруга сидела за пару кресел от них — в простом черном платье, как предписывала ее кальвинистская вера. Говорили, что Жанна пыталась обратить мужа в протестантизм, но безуспешно. Вот Антуан, наклонившись, едва ли не ткнулся носом в шею собеседницы, и я преисполнилась сострадания к Жанне. Видно было, что Антуан глубоко равнодушен не только к религии, но и ко всему прочему, что могло стать между ним и его утехами.
Тем не менее Жанна держалась столь неприступно, что до сих пор я обменялась с ней от силы парой слов. Придумывая, как бы вовлечь ее в разговор, я вдруг обнаружила, что смотрю на ее сына, маленького Генриха, наследника наваррского трона, — крепкого веснушчатого мальчугана, который унаследовал от матери рыжие волосы, а от Антуана — зеленые глаза и резкие черты лица. Мальчику было шесть лет — на год больше, чем Марго. Я гадала, почему он не сидит вместе с другими детьми, но сын Жанны вдруг повернулся в кресле, и наши глаза встретились.
Меня заворожил его взгляд. В его любопытных глазах, еще не тронутых тенью взрослости или жизненных невзгод, я узнала себя, ту, какой я была когда-то: преждевременно познавшую мир, но еще не ведавшую, как сильно он может перемениться. Сочувствие охватило меня при мысли о том, как он, должно быть, ошеломлен буйством и пышностью нынешнего праздника. Повинуясь порыву, я поманила его. Жанна вздрогнула, наклонилась к сыну и зашептала на ухо; мальчик на миг замялся, но потом встал и подошел ко мне.
Он отвесил четкий, но отчасти неловкий поклон, явно чувствуя себя неудобно в праздничном наряде; рыжие волосы его неукротимо вздыбились, точно иглы у ежа. Он родился под знаком Стрельца, припомнила я, мыслями вернувшись в тот день, когда Жанна сообщила письмом о рождении сына, а я отправила в подарок серебряную купель.
— Дитя мое, — мягко проговорила я, — знаешь ли ты, кто я такая?
— Да. — Он уставил взгляд на свои блестящие башмаки. — Вы — тетушка Екатерина.
— Верно. Я — тетушка Екатерина. Подойди сюда, позволь мне тебя обнять.
Взгляд его метнулся к матери, а я между тем сошла с помоста и заключила в объятия крепко сбитое тельце, которое даже не дрогнуло в моих руках.
И на меня обрушилось видение. Ничего подобного я не испытывала с того памятного дня в детстве: мощь видения была такова, что мир, окружавший меня, растаял и я осталась парить в бесплотной темноте.
…Пушечный выстрел гремит вдалеке, и эхо его прокатывается по длинной долине, погруженной в клубы черного дыма, долине, где на обугленных деревьях трепещут лишь изодранные остатки осенней листвы. Человек сидит на черном боевом коне; на нем темная шляпа с белым пером, у него густая медно-рыжая борода, обветренное лицо с длинным носом, широкие скулы и близко посаженные, горящие решимостью глаза; он, мнится, повелевает самым воздухом, которым дышит. Он сидит верхом так, словно родился в седле, и сжимает коленями бока своего коня, унимает его, нервно перебирающего ногами.
К нему бросается юный паж в зеленой ливрее с незнакомым мне значком.
— Они не сдадутся! — выдыхает паж, и человек бросает на него взгляд, в котором на миг вспыхивает нетерпение.
Затем он откидывает голову и хохочет. И что-то говорит, — но я не разбираю слов и пытаюсь переместиться ближе, расслышать… Но он тает, растворяется, точно дым, и…
Сдавленный вскрик — мой собственный — вернул меня к действительности. Покуда я силилась вспомнить, где и почему нахожусь, боролась с тошнотой, подступающей к горлу, и обливалась потом, мальчик ладонью робко коснулся моей щеки.
— Тетушка Екатерина… — прошептал он.
Сверху вниз я завороженно глянула на его лицо и тогда поняла, что видела именно его — такого, каким он вырастет.
Жанна решительным шагом направилась к нам и вырвала сына из моих объятий.
— Довольно, мадам, — процедила она.
Глаза ее сверкнули, задержавшись на усыпанном рубинами и жемчугом распятии, которое было приколото к моему корсажу, — недавний подарок невесты сына.
— Она не сделала мне больно, — заявил маленький Наварра. — От нее приятно пахнет.
— От нее пахнет идолопоклонничеством! — отрезала Жанна.
Вопреки изнурению, которое неизменно сопутствовало проявлениям моего дара, я нашла в себе силы засмеяться:
— Вижу, кое в чем ты не изменилась. Я хотела лишь поприветствовать твоего сына и спросить, не хочет ли он сесть с другими детьми. Он ведь, если ты не забыла, наполовину Валуа — эта кровь течет в его жилах благодаря тебе.
И, словно не заметив, как она нахмурилась, обратилась к мальчику:
— Хочешь познакомиться со своими кузенами?
Наварра поглядел на детский стол. Я ожидала, что он откажется, вцепится в свою матушку, которая явно ни на миг не спускала с него глаз. К моему удивлению, он выпятил подбородок.
— Да, хочу. Можно, матушка? — Он поднял глаза на Жанну.
Что ей оставалось делать? Чопорно кивнув, она во все глаза глядела, как я взяла ее сына за руку — для такого крепкого мальчишки у него были на редкость маленькие руки — и повела к детскому столу. Там я представила его юному Гизу — тот выразительно зевнул, — а затем своим детям.
— Это ваш кузен Наваррский. Он впервые при нашем дворе. Позаботьтесь о нем.
Марго улыбнулась.
— Тебя звать Маргарита, — пробормотал, запинаясь, Наварра, и она решительно замотала кудрявой головой.
— Сказал бы еще — маргаритка! Я не цветок, кузен. Все зовут меня Марго.
— А я — Генрих, герцог Анжуйский! — Мой сын Генрих воинственно вздернул подбородок.
— Ну-ну, — попеняла я, — будь паинькой. Когда закончатся взрослые танцы, вы сможете потанцевать вместе.
— Надеюсь, тебе у нас понравится. — Я заглянула в поднятые ко мне глаза Наварры и вновь ощутила сердцем некое непостижимое родство с этим мальчиком.
Постепенно последствия видения прошли, но остаток вечера я просидела в задумчивости. Юный Наварра неуклюже, но храбро продирался сквозь дебри танца, а Марго вертелась вокруг него, точно проказливый эльф. Вот, думалось мне, принц, которого стоит не упускать из виду.
После свадьбы мы вернулись к безмятежным прелестям Фонтенбло. Могло показаться, что ради венчания моего сына время остановилось и в мире ничего не происходит, но это было не так, что подтвердили последние сообщения кардинала.
Генрих вызвал меня в свой кабинет. Когда я вошла, он сидел за письменным столом, под глазами у него набрякли темные мешки.
— Мария Тюдор умирает. Наш английский посол сообщает, что беременность, о которой она объявила, на самом деле опухоль. Она не слушала своих врачей и целыми днями рыдала из-за Филиппа, так как он покинул ее и вернулся в Испанию, едва только услышал, что она тяжела.
— Бедная женщина. Ей выпала нелегкая жизнь.
— О да, и когда она умрет, нам тоже придется нелегко. — Генрих бросил взгляд на депешу в руке. — Англичане прочат на трон ее сестру Елизавету, хотя Мария держит ее под домашним арестом. — Он невесело усмехнулся. — Елизавета избегла обвинения в участии во всех заговорах против Марии, хотя всем известно, что она открыто исповедует протестантизм. Если она станет королевой, то выступит против нас.
Генрих отбросил депешу и сумрачно глянул на меня.
— Монсеньор говорит, что, как только Мария Тюдор испустит дух, мы сразу же должны предложить Филиппу новую невесту.
У меня потемнело в глазах, а в ушах звучало только одно слово.
— Невесту? — эхом повторила я.
— Да. Если Елизавета Английская займет трон, мы вынуждены будем заключить союз с Испанией.
В столбе золотистого света вихрились нестерпимо яркие пылинки.
— Екатерина, поверь, если б существовал другой путь, я бы выбрал его. — Генрих вздохнул. — Вот только его не существует. Лишь одна из наших дочерей созрела для брачного ложа.
— Но Елизавете всего четырнадцать, а Испания так далеко!
— Она принцесса. И должна исполнить свой долг, как исполнили его мы. — Он взял меня за руку. — Ты ведь понимаешь, правда?
— Понимаю. — Я кивнула. — Обещай только, что расскажу ей об этом именно я. Она должна услышать это из моих уст.
— Даю слово. — Он поцеловал меня в щеку.
Оставшиеся дни этого года пролетели, словно листья, опадающие перед первой метелью. Коннетабль и его племянник Колиньи, с которым я не виделась уже много лет, были посланы ко двору Филиппа II в Брюсселе для обсуждения условий брачного договора. Вскоре после того до меня дошли слухи, что Колиньи во время путешествия по Нидерландам проявил интерес к протестантской вере.
Я не обратила внимания на сплетни. Все мои мысли были поглощены приближающейся разлукой не с одной, а сразу с двумя дочерьми, ибо кардинал, едва услышав, что Генрих одобрил брак Елизаветы с Филиппом Испанским, не теряя времени предложил отдать другую мою дочь за герцога Лотарингского, родственника Гизов. Я горячо возражала, упирая на нежный возраст Клод, — ей еще не исполнилось одиннадцати. Однако же сама Клод, к всеобщему изумлению, неожиданно проявила живой интерес к идее замужества. Невысокая, пухленькая, унаследовавшая наименее привлекательные черты обоих родителей, она пришла ко мне и заявила:
— Мы с герцогом Лотарингским знаем друг друга с детства. Об ином муже я и не мечтаю.
— Но, дитя мое, откуда у тебя такие мысли — в твоем-то возрасте?
Я смотрела на Клод с печалью и почти суеверным трепетом. Я всегда уделяла мало внимания этой своей дочери и теперь опешила, обнаружив, что она стала почти зрелой женщиной, если не телесно, то в душе.
— Не вижу причины откладывать мою помолвку, — заявила она мне. — Не хочу окончить жизнь, как кузина Жанна Наваррская, женой какого-нибудь принца, который мне будет совсем не люб.
Мне нечего было ей возразить. Доводы ее были здравы, а потому я дала согласие — с условием, что герцог Лотарингский не взойдет с Клод на супружеское ложе, покуда ей не исполнится четырнадцать.
В ноябре умерла Мария Тюдор. Сводная сестра, которую она держала взаперти и едва не обезглавила за измену, взошла на английский трон под именем Елизаветы I.
Через несколько дней Филипп Испанский принял наше предложение о браке.
В январе 1559 года Клод обвенчалась с герцогом Лотарингским. К февралю адмирал де Колиньи и коннетабль добились заключения договора, по которому Генрих отдавал Елизавету в жены Филиппу II, а свою оставшуюся сестру, мою милую Маргариту, — Филиберту Савойскому, одному из союзных монархов Филиппа. Мир с Испанией после долгих десятилетий войны был достигнут, и Генрих, как обещал, позволил мне сообщить нашей дочери о скором замужестве.
Я нашла Елизавету в детской, сидящей у окна.
День выдался погожий. С легким ветерком доносились голоса. Я подошла к Елизавете и увидела в саду несколько человек. Среди них я безошибочно различила девушку — она встряхивала пышной гривой волос не менее задорно, нежели гарцующая лошадь, которую девушка держала под уздцы. Тут сердце у меня екнуло — верхом на лошади сидел не кто иной, как мой сын Франциск. Изо всех сил вцепился он в луку седла, а Мария между тем водила лошадь по кругу. Я вздохнула с облегчением, обнаружив поблизости от них целую толпу конюхов.
— Похоже, Мария Стюарт взялась помочь Франциску преодолеть страх перед лошадьми, — заметила я вслух с некоторым раздражением.
— Он делает успехи, — отозвалась Елизавета. — Скоро он будет готов впервые в жизни выехать на охоту.
Я обратила внимание, что рядом с ней сложены стопкой старые тетради. Должно быть, она обшарила все сундуки, чтобы извлечь на свет эти детские сокровища.
— Почему ты не с ними? — Я отодвинула тетради, чтобы присесть рядом с Елизаветой.
Дочь подняла на меня серьезный взгляд. В изящных руках она держала тетрадку; на пальцах не было ни колечка, хотя возраст уже позволял ей носить украшения; темные волосы обрамляли лицо, на котором жизнь еще не успела запечатлеть свои суровые уроки.
— Я хотела проверить, не забыла ли латынь.
— Забыла? — Мне показалось, что смех мой прозвучал чересчур громко. — Да как же, дитя мое, ты могла забыть латынь? Ты всегда знала ее в совершенстве. Никто не мог сравниться с тобой.
— Я просто хотела убедиться наверняка. — Елизавета подняла глаза. — Латынь пригодится мне при испанском дворе. Ты ведь за этим пришла, правда? Сообщить, что меня выдадут за Филиппа Второго?
— Кто тебе сказал? — Боль пронзила меня, точно молния.
— Мадам Сенешаль. Только не кори ее; я и сама это уже давно подозревала. Теперь я понимаю, матушка, сколько горя она тебе причинила, но сейчас винить ее не надо. Стать женой того, на кого мне укажут, — мой долг, и она лишь подтвердила то, что я и так знала.
Она все понимала; она знала, сколько мук принесло мне существование Дианы, хотя моя соперница была для детей словно вторая мать, неизменно присутствуя рядом с отцом. Елизавета знала, что мне довелось пережить в извечной тени фаворитки моего мужа. Казалось, я пряталась за прозрачным стеклом и все мои тайны для окружающих были как на ладони.
— У Филиппа будет любовница? — с тем же спокойствием спросила Елизавета.
— Нет, — ответила я не задумываясь. — Он известен своей высокой нравственностью.
— Но однако же он король. Много старше меня, уже вдовец. И у него есть сын от первого брака.
Онемев, я смотрела на Елизавету, а она продолжала:
— Я спрашиваю об этом потому, что в подобных обстоятельствах хочу держаться с тем же достоинством, что и ты.
— Филипп будет любить тебя. — Ощущая зияющую пустоту в груди, я крепко сжала руку дочери. — Разве может быть иначе? Ты молода, прекрасна, о такой жене мечтал бы любой король.
Не знаю, обращалась я в этот миг к Елизавете или же к мечте, которой у меня самой никогда не было. Но дочь улыбнулась и закрыла тетрадь, как будто мои слова успокоили ее.
— Я выйду замуж здесь или в Испании?
— Здесь, — услышала я собственный голос, словно моими устами говорил некто другой. — Мы все обдумаем.
— Хорошо. Я хочу, чтобы подружками на свадьбе были мои сестры и Мария. — Елизавета наклонилась ко мне. — Я знаю, что Филипп не приедет за мной, но хочу встретить его доверенного посланца как будущая королева.
— Так и будет. — Мой голос сорвался. — Обещаю.
Елизавета обняла меня — подлинно моя дочь, истая Медичи.
— Спасибо, матушка, — прошептала она.