Лето 1513 года

Гибель Эдуарда Говарда заставила Екатерину еще упорней заниматься подготовкой английской армии к французскому походу. Возможно, Генриху предстоит всего лишь поиграть в войну, но пушки, ядра, мечи и стрелы в этой игре будут самые настоящие, и ей хотелось, чтобы сделаны они были как положено, на совесть. Она-то знала, что такое война, но теперь, после гибели Эдуарда, и Генрих понял впервые, что война — не захватывающая история из книжки и совсем не рыцарский турнир. К чести молодого короля, это открытие ничуть не поколебало его мужества и решимости. Между тем Томас Говард занял место своего брата, а его отец собирал из своих вассалов отряд, чтобы отомстить за сына.

Часть войска переправилась в Кале в мае. В июне королю Генриху, собранному и серьезному, как никогда раньше, предстояло последовать туда с остальным войском.

Королевский кортеж выехал из Гринвича в Дувр, медленно продвигаясь от города к городу. Всюду Екатерину и Генриха встречали с радостью и любовью, всюду к ним примыкали мужчины, желавшие послужить своей стране. Король и королева ехали на красивых белых конях, Екатеринин был почти полностью укрыт ее синей юбкой. Златовласый, улыбающийся Генрих выглядел великолепно и казался выше и сильнее всех.

По утрам они покидали очередной город. Оба были в доспехах; Екатерина надевала только нагрудник и шлем из кованой стали с гравировкой золотом, зато Генрих был в доспехах с головы до пят, какая бы жара ни стояла, и улыбался из-за поднятого забрала. С двух сторон их сопровождали штандарты — с испанским гранатом с одной и с английской розой — с другой. Провожавшие царственных супругов подданные стояли вдоль дороги и за городом, и еще более мили Екатерина и Генрих, ехавшие во главе войска, благосклонно приветствовали горожан, бросавших розовые бутоны и лепестки под ноги коням, выкрикивавших приветствия и распевавших старые английские песни, а иногда и песни, сочиненные королем.

Чтобы добраться до Дувра, ушло две недели, и в каждой деревне, не говоря уж о городах, королевское войско пополнялось новобранцами. Не было в стране англичанина, который не желал бы защищать Англию от французов. Не было девушки, которая не хотела бы, чтобы ее парень пошел в солдаты. Вся страна объединилась в жажде отомстить Франции. Вся страна твердо верила, что под водительством юного короля французам будет воздано по заслугам.

Я счастлива! Счастлива впервые с тех пор, как умер наш сын. Даже не думала, что смогу быть такой счастливой. Каждую ночь на протяжении нашего марша к морю Генрих радостно входит в мою опочивальню. Он мой, душой и телом. Он отправляется в кампанию, которую я для него придумала и организовала так, чтобы он благополучно был подальше от настоящей войны, руководить которой предстоит мне. Судя по всему, Генрих ни о чем не догадывается. Я молюсь, чтобы в одну из этих ночей мы зачали новое дитя, нового сыночка.

Погрузка на корабли прошла безупречно. Никаких задержек, никакой путаницы, никаких жизненно необходимых вещей, о которых вспомнили в самую последнюю минуту. Флот Генриха — четыреста кораблей, все с реющими флажками на мачтах и парусами, ждущими, чтобы их подняли, — в полной готовности ждал короля с войском. Сияя позолотой, покачивался на волнах флагманский корабль с алым драконом на стяге. Вымуштрованная королевская гвардия в бело-зеленых, тюдоровских цветов, мундирах парадным маршем прошла по пирсу. Нарядные доспехи короля были загодя доставлены на корабль, особо выученные белые скакуны уже стояли там в стойлах. В тщательности и продуманности подготовка к этой войне не уступала приготовлениям к самым изысканным придворным маскарадам, и Екатерина с грустью поглядывала на молодых людей, которые нетерпеливо рвались в бой, словно на бал.

И вот, когда все было готово к отплытию, на набережной Дувра состоялась короткая и простая церемония — король Генрих перед всеми торжественно вручил большую государственную печать королеве Екатерине, на время своего отсутствия назначив ее регентшей королевства и главнокомандующей внутренними войсками.

Когда король назвал меня регентшей Англии, я изо всех сил старалась сохранить серьезное выражение лица. Поцеловала супругу руку, а потом, от души, одарила полновесным поцелуем в губы и пожелала ему счастливого пути. Но когда королевский флагман, ведомый баржей, вышел из гавани, распустил паруса и с попутным ветром понесся к французскому берегу, я чуть не запела от радости: Генрих оставил мне все, о чем я только мечтала. Я теперь больше чем принцесса Уэльская, больше чем английская королева, — я единовластная правительница королевства, командующая его войсками. Англия принадлежит мне.

И первое, что я сделаю, — побью шотландцев, и, по чести сказать, это единственное, для чего мне нужна власть.

Едва вернувшись в Ричмонд, Екатерина отдала приказ Томасу Говарду, младшему брату Эдуарда, взять пушки из арсенала в Тауэре и всем наличным флотом плыть к северу от Ньюкасла. Он не был адмиралом, как его брат, но был надежен, и Екатерина на него полагалась.

Ежедневно она получала донесения из Франции, которые доставляли гонцы, по ее приказу загодя расставленные вдоль всей дороги. Уолси были даны строжайшие указания докладывать королеве обо всем, что происходит на фронте военных действий. Она желала получать от него достоверные сведения, поскольку знала, что донесения Генриха будут составлены с оптимистической точки зрения. Отнюдь не все новости доставляли радость. Английская армия прибыла во Францию, ее восторженно встретили в Кале. Однако император Максимилиан не смог собрать свою армию, чтобы, как было договорено, выступить в поддержку Англии. Напротив, жалуясь на бедность и клянясь в горячем желании оказать помощь, император явился в Кале предложить юному королю свою шпагу и свои услуги.

Конечно, Генрих ликовал — еще ни разу не услышав боевого выстрела, он уже одержал первую победу. Екатерина хмурилась, читая ту часть донесения Уолси, в которой говорилось о Максимилиане. Ну конечно, Генрих наймет императора, причем за непомерную плату, и, таким образом, будет вынужден оплачивать действия союзника, который прежде обещал помощь за свой собственный счет. Опять все то же двуличие, характерное для этой кампании с самого ее начала! Впрочем, по меньшей мере, император будет рядом с Генрихом во время его первой битвы, и на многоопытного вояку можно рассчитывать: он остережет импульсивного молодого короля от безрассудств.

По совету Максимилиана английская армия осадила Теруан. Этот городок, на который император давно поглядывал, не имел тактического значения для англичан, и Генрих, на безопасном расстоянии от орудий ближнего боя, установленных на городских стенах, в полночь браво расхаживал по лагерю, подбадривал постовых, и ему даже позволили выстрелить из пушки.

Между тем шотландцы, которые только и ждали, когда король отправится за моря и Англия окажется беззащитной, деятельно готовились к войне. Уолси с тревогой сообщил об этом Екатерине, спрашивая, не сочтет ли она необходимым ввиду новой опасности отозвать войско из Франции. На это Екатерина ответила, что сама в силах утихомирить шотландцев, и, пользуясь теми списками, которые заранее заготовила, объявила новый призыв по всем городам страны.

Созвав лондонское ополчение на смотр, она — в доспехах, на белом коне — собралась напутствовать свое войско перед тем, как оно отправится на север.

Две камеристки завязывают мне нагрудник, третья держит в руках шлем, лица у них несчастные. Та, что со шлемом, выглядит так, будто он непосильно тяжел, будто она вот-вот его уронит. Я вижу их в зеркало. Глупенькие, не понимают, что я рождена для этой минуты.

Я тихо вздыхаю. В доспехах я так похожа на матушку, словно я ее отражение в зеркале: горделивая, спокойная, с волосами, убранными назад, и глазами, которые сияют не меньше начищенных золотых деталей доспехов, возбужденная, в предвкушении битвы, полная уверенности в победе.

— Неужели вы совсем не боитесь? — тихо спрашивает меня Мария де Салинас.

— Нет, — честно говорю я. — Я королева, дочь королевы, и обязана воевать на благо своей страны. Сейчас не время сидеть на троне и раздавать призы на турнирах. И потому я поеду во главе моей армии.

Ропот удивления.

— Верхом? На север?!

— На парад — отчего ж нет, но на север?!

— Но ведь это опасно!

Я протягиваю руку за шлемом.

— Я поскачу с армией навстречу шотландцам. И если столкновение произойдет, приму бой. А вступив на поле боя, не уйду с него, пока мы не одержим победу.

— А как же мы?

— Три из вас поедут со мной, — с улыбкой, но твердо говорю я, — остальные останутся здесь. Будете продолжать шить знамена, делать бинты и отсылать их мне. Поддерживайте здесь порядок. Тем же, кто поедет со мной, придется стать солдатами. Жалоб и хныканья я не потерплю.

Оставляя возгласы испуга позади, я направляюсь к дверям.

— Мария и Маргарет, прошу вас сейчас со мной!

Войско выстроено перед дворцом. Я медленно еду вдоль ряда, останавливая взгляд на каждом лице. Я видела, как это делали отец и матушка. Отец говорил, что на параде каждый должен почувствовать, что его ценят, что в нем видят отдельного человека, что он является важной, необходимой частицей целого — армии. Я хочу, чтобы мои солдаты знали, что я вижу их, всех и каждого, что я их знаю в лицо. Я хочу, чтобы и они меня знали. Объехав весь строй в пятьсот человек, я останавливаюсь в центре площади и снимаю свой шлем, чтобы все могли меня разглядеть. А потом я начинаю свою речь, стараясь говорить так, чтобы каждый услышал.

— Воины Англии, — говорю я. — Вы и я — мы вместе — отправимся сейчас бить шотландцев, и ни один из нас не дрогнет и не подведет. Мы не отступим, мы дождемся, когда они покажут нам свои спины. Мы не познаем отдыха, пока они не погибнут. Сражаясь бок о бок, мы победим. Не мы затеяли эту войну, она — следствие предательского вторжения, давно замышленного Яковом Шотландским. Это он нарушил заключенный между нами договор, чем оскорбил свою жену-англичанку. Это безбожное вторжение осуждено самим Папой. Яков обдумывал его в течение многих лет. Он выжидал момента, когда мы ослабнем, и, как трус, надеялся ударить исподтишка. Но он ошибся: мы ничуть не ослабли. Мы победим его! Я могу говорить об этом с такой уверенностью, потому что твердо знаю: Господь на нашей стороне. Господь с нами! Не сомневайтесь: Господь всегда с теми, кто защищает свой дом!

Раздался одобрительный рев, я поворачиваюсь и посылаю улыбку сначала на левый фланг, потом на правый, чтобы они видели, как мне приятно, что они разделяют мой настрой.

— Отлично, — говорю я командиру, который стоит рядом. — Отправляйтесь!

Войско разворачивается и марширует прочь с плаца.

Пока первые подразделения оборонной армии Екатерины продвигались маршем на север под командованием графа Суррея, пополняясь новобранцами по пути, в Лондон то и дело прибывали гонцы. Наконец пришла весть о том, что силы Якова пересекли границу и продвигаются в глубь страны.

— Может, это все-таки обычный набег? — спросила Екатерина, зная, что это не так.

Гонец покачал головой:

— Милорд приказал доложить вашему величеству: французский король пообещал шотландскому, что признает его, если шотландцы нас победят.

— Признает? В каком качестве?

— В качестве английского короля.

Екатерина против ожиданий только кивнула, услышав это, и перешла к более важным вопросам.

— Сколько их числом? — спросила она.

— С точностью сказать не могу… — замялся гонец.

— А примерно?

— Боюсь, тысяч шестьдесят, ваше величество. Возможно, даже больше…

— Насколько больше? Ну?!

Он снова замялся.

Екатерина поднялась с места, отошла к окну и оттуда доверительным тоном сказала:

— Ты сослужишь мне службу, гонец, если скажешь, что ты на самом деле думаешь. Представь себе, что будет, если я выеду с войском навстречу врагу и увижу перед собой гораздо более сильную армию, чем рассчитывала!

— Я бы сказал, там с сотню тысяч, ваше величество, — тихо сказал гонец, ожидая, что она вскрикнет от ужаса, но королева улыбнулась.

— О, этого я не боюсь!

— Не боитесь сотни тысяч шотландцев? — недоверчиво переспросил посыльный.

— Я видывала и побольше, — было ему ответом.

Я знаю, что я готова. Шотландцы валом валят через границу, с устрашающей легкостью овладевая нашими северными крепостями. Между тем цвет английского войска находится за морем, во Франции, и французский король вознамерился победить нас руками шотландцев, на нашей собственной территории, в то время как наша маскарадная армия перемещается по северу его территории, время от времени грозя противнику пальцем. Настал мой час. Решать мне и тем людям, которые остались в моем распоряжении. Я приказываю достать из сундуков штандарты и знамена. Развернутые во главе армии королевские штандарты говорят о том, что в сражении участвует король Англии. Вместо короля буду я.

— Неужели вы, ваше величество, поедете под королевскими знаменами? — удивляется одна из моих дам.

— Разумеется, поеду.

— Но это же должен быть король…

— Король бьется с французами. Я поеду биться с шотландцами.

— Но, ваше величество, королева не может…

Я улыбаюсь. Когда-то я обещала Артуру, что стану королевой-воительницей, вот и стала.

— Может, если она уверена в том, что победит.

— А если… — робко начинает кто-то и замолкает, завидев мой строгий взгляд.

— Не сомневайтесь, я все продумала, — говорю я. — Хороший командир всегда толкует о победе, а про себя обдумывает путь отступления. Я точно знаю, где должна отступить, где перегруппироваться и где снова вступить в бой, а если и тут неудача, то где перегруппироваться снова. Не для того я так долго дожидалась английского трона, чтобы увидеть, как король Шотландии и эта дурочка Маргарита у меня его отнимут.

Армия Екатерины, все сорок тысяч человек, беспорядочно брела за королевской гвардией, под жарким осенним солнцем таща на себе оружие и мешки с провизией. Королева возглавляла движение под тюдоровским штандартом. Дважды в день она объезжала всю колонну, чтобы люди видели ее сейчас, на марше, и узнали потом, на поле битвы. У нее всегда было про запас подбадривающее словцо для тех, кто притомился, тащась в арьергарде и глотая тележную пыль. Притом она много молилась, пробуждалась на рассвете, чтобы отстоять мессу, причащалась в полдень, укладывалась в постель на закате и вставала в полночь, чтобы помолиться за королевство, за короля и… за себя.

Между армией Екатерины и авангардом под командованием Томаса Говарда, графа Суррея, то и дело сновали гонцы. План состоял в том, чтобы Суррей при первой возможности вступил с противником в бой, дабы приостановить стремительное и пагубное продвижение шотландцев в глубь страны. Потерпит Суррей поражение — в дело пойдет армия Екатерины, которая остановит противника на границе южных графств Англии. Если же неудача постигнет англичан и здесь, то Екатерина с Сурреем оставшимися силами пойдут на защиту Лондона. Перегруппируются, призовут народное ополчение, построят земляные укрепления вокруг Сити. Если же рухнет и этот план, то тогда армия отступит в Тауэр, где можно продержаться до прихода из Франции основных сил.

Суррей обеспокоен тем, что я приказала ему одному идти на врага, — он предпочел бы, чтобы мы ударили объединенными усилиями, однако я настаиваю, чтобы мы следовали моему плану. Конечно, ударить всей мощью было бы безопасней, но я веду оборонительную кампанию. Необходимо иметь резерв на тот случай, если шотландцы победят в первой битве. Одним сражением тут дело не ограничится. Идет война, которая должна усмирить шотландцев на десятки лет, а лучше бы — навсегда.

Я борюсь с искушением приказать ему дождаться меня, до того мне хочется в бой! Я совсем не чувствую страха, ей-богу, только какую-то дикую радость, словно я сокол, которого долго держали в клетке, а теперь отпустили. Однако мне хватает здравого смысла, чтобы не бросить людей в битву, поражение в которой откроет дорогу к Лондону. Суррей считает, общими силами мы наверняка победим, но я-то знаю, что в военном деле ничего наверняка не бывает. У меня есть план и для моих войск, и для войск Суррея. И продумана позиция, на которую можно отступить, а затем еще и еще одна. Шотландцы могут выиграть одну битву, но отнять мой трон им ни за что не удастся.

Мы находимся в шестидесяти милях от Лондона, в Букингеме. Армия идет с хорошей скоростью для пешего марша, а для английской армии, которая, поговаривают, в дороге имеет обыкновение мешкать, это просто превосходная скорость.

И еще у меня есть секрет. Каждый вечер, оставив седло, я первым делом иду в палатку или куда-нибудь, где могу побыть одна, поднимаю юбки и осматриваю свое белье. Я жду месячных, и уже второй месяц их нет. Надеюсь, и очень сильно, что перед отплытием во Францию Генрих наградил меня ребенком.

Я никому не скажу об этом, даже камеристкам. Представляю, какой крик они поднимут, когда узнают, что я, беременная, каждый день езжу верхом и собираюсь сражаться! Конечно, ничего нет важней, чем наследник трона, за исключением одной вещи — защиты Англии, чтобы этому ребенку было что наследовать. Я стисну зубы и приму на себя этот риск.

Люди знают, что их ведет сама королева, что я обещала им победу. Они бодро вышагивают и будут биться насмерть, потому что верят в меня. Люди Суррея, которые ближе к врагу, чем мы, знают, что за ними стоит моя армия. Они знают, что я сама веду подкрепление. Молва об этом идет по всей стране, люди горды тем, что королева с ними. Если я сейчас повернусь лицом к Лондону и велю им продолжать без меня, потому что у меня появились женские заботы, они тоже все бросят и отправятся по домам. Так все и будет, я нимало в этом не сомневаюсь. Они подумают, что я струсила, что потеряла в них веру, что предчувствую поражение. И без того полно слухов о неудержимой мощи шотландцев — сто тысяч диких горцев!

А, кроме того, если я не могу спасти королевство для моего ребенка, какой смысл заводить детей? Нет, необходимо побить шотландцев, а для этого нужно стать полководцем. Выполнив свой долг, я со спокойной совестью снова стану жить как женщина.

Ночью я получила от Суррея известие, что шотландцы расположились лагерем на возвышенности, в местечке под названием Флодден, и заняли оборону, держа под контролем подходы с юга. Прислал он и карту, набросок от руки, один взгляд на которую говорит, что не дело идти в атаку снизу вверх, когда там расположился хорошо вооруженный противник. Лучники засыплют нападающих стрелами, а кого пощадит стрела, не пощадят свирепые горцы. Ни одна армия не справится с такой атакой.

— Скажи своему господину, я советую выслать разведчиков, пусть найдут путь, каким можно обойти лагерь и напасть на врага с севера, — говорю я гонцу, не отрывая глаз от карты. — Пусть прибегнет к уловке — оставит на виду у шотландцев столько людей, чтобы привязать их к месту, а остальных отведет, словно они направляются на север. Если повезет, шотландцы пустятся в погоню, и тогда, возможно, удастся вывести их на ровное место. Если ж не повезет, придется напасть с тыла. Что там за почва? Тут на карте вроде бы какой-то ручей.

— Почва болотистая, — кивает гонец. — Есть вероятность, что мы увязнем.

Я закусываю губу.

— Что ж! Скажи милорду, это совет, а не приказ. Он командир, пусть сам принимает решение. Однако скажи ему, что я уверена: необходимо согнать шотландцев с холма. Скажи ему, ни в коем случае нельзя атаковать снизу вверх. Нужно либо обойти лагерь и ударить с тыла, либо сманить их вниз.

Гонец кланяется и уходит. Господи, хоть бы он передал мои слова Суррею! Если тот думает, что можно воевать с шотландцами, атакуя вверх по холму, он погиб! Но тут в палатку, помочь мне переодеться, входит моя усталая и перепуганная камеристка.

— Что же будет?

— Пойдем на север, — коротко отвечаю я.

— Но сражение может начаться в любой момент!

— Конечно, и, если Суррей победит, мы повернем к дому. Однако же если нет, встанем между шотландцами и Лондоном.

— И что? — шепчет она.

— Побьем их!

— Ваше величество! — врывается в палатку паж, второпях едва отвесив поклон. — Гонец от милорда Суррея! С новостями о битве!

Екатерина, не успев снять кольчугу, оборачивается к нему:

— Впусти его!

Однако тот уже был в палатке, весь в грязи, но с сиянием в глазах, которое больше всяких слов говорило, что он с доброй вестью.

— Ну? — выдохнула королева.

— Победа, ваше величество, победа! Король Шотландский погиб, его сын тоже, сражены графы Аргайл, Леннокс, Ботвелл! Это поражение, от которого они никогда не оправятся! В один день лишиться цвета шотландского рыцарства!

Кровь отлила от лица королевы.

— Что, мы победили?!

— Вы победили, ваше величество, — галантно ответил вестник. — Милорд Суррей просил передать, ваши люди, собранные и выученные вами, сделали то, что вы приказали им сделать. Это ваша победа, вы обеспечили Англии мир!

Рука Екатерины сама собой легла на живот, под изгиб стального доспеха.

— Мы спасены, — проговорила она.

— Да, ваше величество. И еще милорд прислал вам вот это… — Гонец с поклоном протянул ей что-то белое в пятнах крови.

— Что это?

— Рубашка короля Шотландии. Мы сняли ее с мертвого тела, как доказательство. Тело у нас, мы его забальзамируем. Он погиб, шотландцы побеждены.

— Составь мне подробный отчет, — приказала она. — Ты говори, а писец все запишет. Припомни все, что знаешь. Все, что сказал лорд Суррей. Я должна написать королю.

— Лорд Суррей спрашивает…

— Да?

— Не следует ли нам сразу направиться в Шотландию и разграбить… то есть навести там порядок? Он говорит, большого противодействия не будет. Это наш шанс. Мы можем уничтожить шотландцев, они у наших ног.

— Разумеется, — было решила она, но тут же нахмурилась.

Такой ответ дал бы любой монарх в Европе. Беспокойный сосед, вечный враг повержен в прах. Ни один владыка христианского мира не упустил бы такого отличного шанса отомстить!

— Нет-нет, погоди минуту!

Повернувшись к гонцу спиной, Екатерина подошла к выходу из палатки. Снаружи люди готовились провести еще одну ночь в дороге, вдали от своих семей. По всему лагерю горели костры, чадили факелы, пахло готовящейся едой, нечистотами, потом. Эти запахи сопровождали Екатерину все ее детство. Первые семь лет ее жизни прошли в постоянной войне с врагом, которого загоняли все дальше и дальше, пока, наконец, не загнали в рабство, в изгнание, в смерть.

Думай, говорю я себе. Не поддавайся на жалость, думай головой, пусти в дело солдатский здравый смысл. Суди не как женщина, под сердцем у которой ребенок, которая знает, сколько женщин овдовело сегодня в Шотландии. Суди, как королева. Враг повержен, перед тобой беззащитная страна, ее король мертв, ее королева — юная дурочка и твоя невестка. Ты можешь порубить эту страну на куски, можешь сшить из нее лоскутное одеяло. Любой мало-мальски опытный полководец в таких обстоятельствах разорил бы ее и оставил в руинах на целое поколение. Мой отец сделал бы так, не задумавшись ни на мгновение. Моя мать уже отдала бы приказ.

Я же останавливаю себя. Они были неправы, мой отец и моя мать. Наконец-то я сказала про себя эти немыслимые ранее слова. Они были неправы, мой отец и моя мать. Как воителям им не было равных, убежденности в них было с избытком, и звали их — «христианские короли». Но все-таки они были неправы. Вся моя жизнь ушла на то, чтобы это понять.

Постоянная война — оружие обоюдоострое, оно ранит всех — и победителя, и побежденного. Если сейчас мы пустимся вослед шотландцам, нам не будет удержу, мы опустошим страну на много поколений вперед. Однако на пустошах растут только крысы и сорняки. Со временем страна возродится, и тогда, помня свое унижение, шотландцы снова пойдут на нас. Их дети пойдут на моих детей, и им придется биться снова и снова. Ненависть плодит ненависть. Мои родители прогнали мавров за моря, но всякий знает, что они выиграли всего лишь один тур в войне, которая закончится только тогда, когда христиане и мусульмане научатся жить бок о бок в мире и покое. Изабелла и Фердинанд победили мавров, однако их дети и дети их детей в ответ на Крестовые походы столкнутся с джихадом. Война — это не ответ на войну, войной войну не закончить. Закончить войну может только мир.

— Пришлите мне свежего гонца, — сказала Екатерина через плечо и, когда тот пришел, велела: — Ты поскачешь к милорду Суррею и скажешь ему, что я сердечно благодарю его за радостную весть о достойной победе. Затем ты скажешь ему: пусть прикажет шотландским воинам сдать все оружие и отпустит их с миром. Я сама напишу шотландской королеве и пообещаю ей мир, если она будет нам доброй сестрой и хорошей соседкой. Победитель должен быть милосердным. Благодаря нашей победе мы добьемся долгого мира.

Гонец, поклонившись, исчез. Екатерина повернулась к тому воину, который доставил весть о победе:

— Поди поешь и умойся. Можешь рассказать всем, что мы одержали великую победу. Мы возвращаемся домой, обеспечив Англии мир и покой.

Оставшись одна, королева уселась за походный стол и пододвинула к себе шкатулку с письменными принадлежностями: заткнутой пробкой маленькой стеклянной бутылочкой с чернилами, коротко обрезанным, чтобы помещаться в шкатулку, гусиным пером и сургучом. Вытащив лист бумаги, Екатерина положила его перед собой, вывела обращение и задумалась. Предстояло написать королю о победе.

Я медлю, думая о том, что победа дает мне право с чистой совестью вернуться в Лондон и готовиться к рождению младенца — теперь я уж точно знаю, что понесла. Хотелось бы тут же сообщить Генриху, что я беременна, но об этом надо написать лично. Это же письмо, как почти всякое в нашей переписке, наверняка пойдет по рукам. Генрих сам никогда свою почту не вскрывает, это делает секретарь и зачитывает письма вслух, и ответы от его имени тоже секретарь пишет. Потом я вспоминаю, как говорила при нем, что если Святая Дева дарует нам дитя, то я сразу отправлюсь в Вальсингам, принести благодарность. Если он тоже об этом помнит, то все поймет. Кто угодно может прочесть королю письмо, но его смысл во всей полноте станет ясен одному только Генриху, он поймет, что я снова брюхата, что у нас может быть сын. Я улыбаюсь и начинаю писать, представляя, какую радость ему доставит мое послание.