Книга: Вечная принцесса
Назад: Весна 1510 года
Дальше: Весна 1511 года

Гринвичский дворец, май 1510 года

Я посылаю за Генрихом, он должен услышать это от меня первым. Он приходит, но неохотно. Женские тайны его пугают, и не хочется вступать в комнату, приготовленную для родов. Но это еще не все. Я вижу холодность в его чуть отвернутом в сторону лице, он избегает встречаться со мной взглядом. Однако не время упрекать его в холодности. Сначала надо поговорить. Леди Маргарет оставляет нас вдвоем, прикрывает за собой дверь. Я знаю, что она проследит за тем, чтобы никто не подслушивал. Все и так скоро узнают.
— Супруг мой, я сожалею, у меня печальная новость, — начинаю я.
Он надувает губы, совсем как дитя.
— Я так и понял, когда леди Маргарет явилась за мной.
Обижаться на него глупо. Придется мне справляться за нас обоих.
— Ребенка не будет, — говорю я, словно бросаюсь в воду. — Доктор ошибся. Ребенок был только один, и мы его потеряли. Мое уединение было ошибкой. Завтра я возвращаюсь ко двору.
— Но как же он мог ошибиться в таком деле?
Я легонько пожимаю плечами. Конечно, очень хочется сказать, что мог, потому что он надутый дурак и подлиза, как все те, которыми ты себя окружаешь. Они всегда будут тебе льстить и подпевать и никогда не скажут правды. Но, конечно же, вместо этого я роняю:
— Значит, мог.
— Я буду всеобщим посмешищем! — взрывается он. — Ты просидела здесь целых три месяца, и ради чего?
Я отвечаю не сразу. Бесполезно жалеть, что я замужем за человеком, который больше всего озабочен тем, как он выглядит, и меньше всего думает обо мне.
— Ничего подобного, — твердо говорю я. — Если на то пошло, посмешищем, в первую голову, буду я. Кем надо быть, чтобы не знать, беременна ты или нет! Но, видишь ли, во всем этом есть один плюс: у нас было дитя, и это значит, что будут еще и другие.
— В самом деле? — оживляется он. — Но почему мы потеряли ребенка? Потому что прогневили Господа? Совершили что-то непотребное? Может, это знак Его гнева?
Я закусываю губу, чтобы не повторить тот вопрос, который задал мне мавр: неужто Господь наш так мстителен, что способен сгубить невинное дитя только затем, чтобы наказать его родителей за грех столь мелкий, что они сами не помнят, что его совершили…
— Моя совесть чиста, — уверенно заявляю я.
— Моя — тоже, — быстро говорит он. Слишком быстро.
Но нет, моя совесть не чиста. Этой ночью я стою на коленях перед распятием и молюсь. Не мечтаю об Артуре, не беседую с матушкой, а крепко закрываю глаза и молюсь.
— Господи, это было слово, которое я дала у смертного одра, — медленно, отчетливо говорю я. — Он потребовал, чтобы я дала его. Ради блага Англии. Ради того, чтобы повести королевство и нового короля по пути церкви. Ради того, чтобы защитить Англию от мавров и от греха. Я знаю, что это привело меня к власти и к трону, но я сделала это не ради выгоды, нет. Я сделала это ради Артура, ради Генриха, ради Англии и ради себя. Если это грех, Господи, то дай мне знак. Если я не должна быть ему женой, скажи мне об этом сейчас. Потому что я верю — я поступила правильно тогда и сейчас поступаю правильно. Я верю, что Ты не заберешь у меня сына, чтобы наказать за это. Верю в Твое милосердие.
Я долго, целый час стою на коленях и жду, чтобы мой Бог и Бог моей матушки выказал мне свой гнев. Однако Он этого не делает.
Из этого я делаю вывод, что я права. Артур правильно сделал, что взял с меня слово, я правильно сделала, когда солгала, моя матушка правильно верила в то, что мое призвание — стать королевой Англии, и, что бы там ни случилось, этого ничто не изменит. Аминь.
Леди Маргарет Пол приходит провести со мной последний вечер моего уединения. Она ставит стул с другой стороны камина, в достаточной близости, чтобы можно было поговорить без опаски, что нас подслушают.
— Я должна вам кое-что рассказать, — начинает она.
Я внимательно вглядываюсь в ее лицо. Оно так спокойно, что я сразу понимаю: что-то неладно.
— Говорите!
Она вздыхает.
— Сожалею, что приходится посвящать вас в дворцовые сплетни, но…
— Очень интересно! Слушаю вас.
— Речь о сестре герцога Бэкингема.
— Элизабет? — уточняю я, видя перед собой хорошенькую девушку, которая, едва узнав, что я буду королевой, пришла ко мне проситься в придворные дамы.
— Нет, Анна.
Я киваю. Анна — младшая сестра Элизабет, замужняя дама с проказливым огоньком в темных глазах, которая пользуется успехом у придворных кавалеров, однако держится — по крайней мере, в моем присутствии — со всей скромностью, подобающей представительнице высокородной семьи в услужении у королевы.
— Так что же?
— Выяснилось, что она тайно встречалась с Уильямом Комптоном. Ее брат, узнав, разъярился и, вне себя оттого, что она ставит под удар свою репутацию и свое доброе имя, посвятил в дело ее мужа.
— Уильям наверняка относится к этому не всерьез, — говорю я, помня, что Уильям Комптон — один из самых буйных приятелей Генриха. — Ему нравится разбивать сердца.
— Да, но как-то Анны хватились во время маскарада и не нашли. Потом — во время ужина. И на охоте ее целый день не было…
Я киваю:
— Да, это уже серьезней. Так что, они любовники?
Леди Пол разводит руками:
— Одно могу сказать: ее брат в ярости. Он налетел на Комптона, и они крупно повздорили. При этом король на стороне Комптона.
Я сжимаю губы, чтобы сдержать раздражение. Герцог Бэкингем — один из самых влиятельных вельмож в Англии. Он принадлежит к числу моих ближайших друзей. Даже в самые тяжелые времена он встречал меня улыбкой и ласковым словом. Каждое лето присылал мне дичь, и бывало, что другого мяса у нас неделями не было. Нет, Генрих не рассорится с ним из-за женщины, как вздорят торговец с фермером. Его батюшка Генрих VII без поддержки Бэкингемов не добился бы трона! Раздор между королем и столь влиятельным вельможей и землевладельцем, как Бэкингем, — это не частное дело. Это национальное бедствие. Генрих, будь он умней, уладил бы мелкий дворцовый скандал, не доводя до конфликта.
Леди Маргарет кивает, догадываясь, о чем я думаю.
— Неужели нельзя сделать так, чтобы я могла покинуть двор и мои дамы в тот же миг не начали бы выскакивать из окон своих спален и гоняться за кавалерами?
Она ласково похлопывает меня по руке:
— Похоже, что нет. Ведь у нас при дворе преимущественно легкомысленная молодежь, ваше величество, и нужно натянуть узду, чтобы держать их в строгости. Король сурово побеседовал с герцогом, и тот очень обиделся. Уильям Комптон говорит, что посвящать в подробности он никого не станет — поэтому все предполагают самое худшее. Анну ее супруг, сэр Джордж, почти что заточил дома, мы ее сегодня не видели. Боюсь, что, когда вы вернетесь ко двору, он не позволит ей служить вам, а в таком случае, ваше величество, будет задета и ваша честь. — Она помолчала. — Не в моих правилах распространять дворцовые слухи, но я подумала, вам лучше узнать об этом загодя, чтобы быть готовой к завтрашним сюрпризам…
— Спасибо, леди Маргарет, — говорю я. — Завтра я с этим разберусь. В самом деле, о чем они думают? Как школьники, право слово! Уильям ведет себя как великовозрастный сорванец… И Анне должно быть стыдно — забыться до такой степени… И что вообразил о себе сэр Джордж? Тоже мне ревнивый рыцарь из Камелота, который запирает в башню блудливую жену!

 

Королева Екатерина без лишних слов вышла из своего уединения и вернулась в апартаменты, которые всегда занимала в Гринвиче. Церковной церемонии, которая отметила бы ее возвращение к обычной жизни, не было, поскольку роды не состоялись. Понятное дело, не было и крестин. Она вышла из затемненной комнаты, ни слова не говоря, словно страдала там от какой-то неведомой, но позорной болезни, и все сделали вид, что королева отсутствовала не почти три месяца, а всего несколько часов.
Придворные дамы, разбалованные ее отсутствием, быстренько собрались в комнатах королевы, в то время как горничные торопливо разбрасывали по комнатам свежее сено.
Перехватив несколько виноватых взглядов, Екатерина сделала вывод, что отнюдь не одна дама порезвилась в ее отсутствие, и следом заметила, что возбужденное перешептывание стихает, едва она поднимает голову. Очевидно, случилось что-то посерьезней, чем провинность Анны, и столь же очевидно, что об этом ей докладывать не хотят. Она поманила к себе одну из дам, леди Мадж.
— Что-то я не вижу здесь леди Элизабет. В чем дело? — спросила она, имея в виду старшую из сестер Бэкингема.
Девушка покраснела:
— Не знаю, ваше величество.
— Где она?
Леди Мадж оглянулась за помощью, но все прочие дамы внезапно погрузились в свои занятия: шитье, вышивание или чтение. Элизабет Болейн вглядывалась в карты с таким вниманием, словно на кону стояла ее жизнь.
— Боюсь, она уехала, — решилась сказать Мадж, и кто-то ахнул.
— Уехала? — удивилась Екатерина. — Может, кто-нибудь все же расскажет мне, что случилось? Куда уехала леди Элизабет? И как она смела сделать это, не испросив моего разрешения?
Все молчали. В этот момент в комнату вошла леди Маргарет Пол.
— Леди Маргарет! — обратилась к ней Екатерина. — Что я слышу? Вот леди Мадж говорит, что леди Элизабет Стаффорд покинула двор, даже не попрощавшись со мной! Как это возможно?
Леди Маргарет легонько качнула головой, Екатерина почувствовала, что любезная улыбка застывает у нее на губах, и движением руки отпустила перепуганную девушку.
— В чем дело? — сбавив тон, поинтересовалась она у леди Пол.
Не совершая заметных глазу перемещений, все дамы подтянулись поближе, чтобы услышать, как леди Маргарет будет докладывать королеве о новостях.
— Судя по всему, король сделал выговор герцогу Бэкингему, и тот оставил двор, забрав с собой обеих своих сестер.
— Как же так? Они обе — мои придворные дамы! Они не могут покинуть двор без моего разрешения.
— Это и впрямь серьезная провинность, ваше величество, — согласилась леди Пол и таким образом сложила руки на коленях, так посмотрела, что Екатерина поняла: лучше не вдаваться в расспросы.
— Так расскажите же мне, милые дамы, чем вы занимались в мое отсутствие? — пытаясь развеять напряжение, любезно обратилась Екатерина ко всем сразу. Те как-то сразу заробели. — Может быть, появились новые песни?
— Да, ваше величество, — вызвалась одна из дам. — Угодно ли, я спою?
Королева кивнула, кто-то взял в руки лютню. Похоже, придворные дамы дружно старались ее отвлечь. Она улыбнулась, в такт музыке постукивая по ручке кресла рукой. Вся обстановка говорила о том, что произошло что-то серьезное, и, выросшая при дворе, Екатерина не могла этого не понимать.
Раздался шум приближающейся толпы, двери распахнулись, и в комнату вошел король со своей свитой. Придворные дамы, заметно оживясь, повскакивали со своих мест, отряхнули юбки, закусывая губки, чтобы сделать их порозовей. Кто-то хихикнул.
Генрих, только что с охоты, был еще в сапогах для верховой езды и за руку вел за собой Уильяма Комптона.
Екатерина не могла не заметить перемен в поведении мужа. Он не кинулся к ней, не схватил в объятия, не поцеловал. Не прошел он и в середину комнаты, чтобы оттуда отвесить супруге поклон. Нет, как вел за руку Комптона, так и остался с ним рядом, чуть ли не прячась за его спину, как проказливый мальчишка, боящийся наказания. Под строгим взглядом королевы Комптон неловко отошел в сторону. Генрих, опустив глаза, без особого рвения приветствовал жену, взяв ее за руку и поцеловав в щеку.
— Ну что, поправилась? — спросил он.
— Да, — мягко улыбнулась Екатерина. — Вполне. А как чувствуете себя вы, сир?
— О, прекрасно, — отмахнулся король. — Отличная выдалась сегодня охота. Жаль, тебя не было с нами. Доскакали почти до Сассекса!
— Завтра я поеду с вами, — пообещала Екатерина.
— Да? А тебе можно?
— Конечно, — подтвердила она.
— А мне сказали, тебе еще долго будет ничего такого нельзя! — сболтнул он.
Екатерина с улыбкой покачала головой, гадая, кто бы мог такое ему сказать.
— Ну, давайте же завтракать! — воскликнул он. — Я умираю от голода!
Предложив руку жене, он повел ее в обеденный зал. Придворные, тихонько переговариваясь, потянулись следом. Екатерина проговорила так, чтобы никто не услышал ее слов:
— Дошло до меня, что при дворе произошла ссора.
— А! Ты уже слышала о нашей маленькой буре, да? — отозвался он слишком громко, слишком беззаботно, слишком похоже на то, как ответил бы взрослый мужчина, которому не о чем беспокоиться. Рассмеялся через плечо и поискал взглядом, с кем разделить свою наигранную веселость. Охотников нашлось много. — Не беспокойся, это все пустяки. Я крупно поговорил с твоим приятелем Бэкингемом. Он так разозлился, что покинул двор! — Он снова расхохотался, еще сердечней, чем прежде, и покосился на жену, улыбается ли она.
Екатерина, однако, отозвалась с холодком:
— В самом деле?
— Поверь мне, он вел себя высокомерно! Ничего, пусть поживет вдали от двора, пока не остынет. Такой надутый, важный! Послушать его, так он все знает лучше других! И его кислая сестрица ему на пару!
— Она хорошо мне служила, — заметила Екатерина. — Я надеялась повидаться с ней сегодня. Я не ссорилась ни с нею, ни с ее сестрой. Насколько я понимаю, ты ведь тоже с нею не в ссоре?
— Достаточно того, что я недоволен ее братом. Пусть все убираются!
Екатерина помолчала, перевела дыхание и только потом сказала:
— Обе сестры у меня в штате. Разве это не мое право — выбирать себе камеристок? И выгонять их?
Он по-детски вспыхнул:
— Вот и выгони, раз я прошу об этом! Неужели мы будем с тобой считаться правами!
Толпа позади них тут же примолкла. Всем хотелось услышать, как в первый раз ссорятся король с королевой.
Екатерина отняла руку у мужа и пошла кругом стола, чтобы занять свое место. Этого времени хватило, чтобы собраться с мыслями. Когда король с другой стороны подошел к своему месту и встал рядом, она уже улыбалась:
— Как тебе будет угодно, Генрих. Мне, в общем-то, все равно. Дело всего лишь в том, что при дворе должно быть подобие порядка, а разве это порядок — отсылать молодую женщину из хорошей семьи, которая не сделала ничего дурного?
— Но тебя ведь тут не было! Откуда ты можешь знать, что она делала и что не делала! — Найдя новый аргумент в споре, король взмахом руки пригласил всех садиться и уселся сам. — Ты заперлась на несколько месяцев! Что я должен был делать? Какой порядок может быть при дворе, когда тебя нет?
Екатерина, сохраняя невозмутимое выражение лица, кивнула. Она слишком хорошо знала, что в эту минуту за ней пристально наблюдают десятки глаз.
— Ты ведь не думаешь, что я сделала это для своего развлечения? — без малейшего сарказма в голосе произнесла она и с изумлением услышала, что ее супруг принял этот вопрос за чистую монету.
— Ты не представляешь, сколько неудобств мне это доставило! Конечно, тебе было очень хорошо! Ты там лежала, а двор остался без королевы! Твои дамы совсем распустились, никто не знал, что к чему, посещать тебя мне не разрешали и спать мне пришлось одному…
Тут, наконец, до Екатерины дошло, что под всей этой бурей кроется настоящая боль. Себялюбивый до крайности, Генрих в результате ее долгого и мучительного затворничества преисполнился жалости не к кому иному, как к себе самому, умудрившись обвинить ее в том, что она бросила его в одиночку справляться с королевским двором: иначе говоря, он считал, что она его подвела.
— Я полагаю, ты должна сделать, как я прошу, — словно капризный ребенок, сказал он. — Мне и без того хватает хлопот. Все это, знаешь ли, бросает на меня тень. Я выгляжу как идиот. А от тебя никакой помощи!
— Что ж, — с мягкой улыбкой примирительно произнесла Екатерина. — Договорились. Раз ты об этом просишь, я отошлю обеих: и Елизавету, и Анну.
— Вот и отлично, — засиял он. — И раз ты теперь со мной, все снова вернется на круги своя!

 

Ни слова заботы в мой адрес, ни слова утешения, ни одного сочувственного слова. Я могла б умереть, рожая ему ребенка, но не родила, и это еще хуже. Генрих совсем, совсем обо мне не думает!
Вопреки этим горьким мыслям я нашла в себе силы ему улыбнуться. Разве, выходя за него, я не отдавала себе отчета в том, что он эгоистичный мальчик, из которого вырастет эгоистичный мужчина? Отдавала и поставила себе целью направлять его и помогать стать лучше, насколько позволяет его природа. Однако время от времени он поступает не так, как должно мужчине, и, когда такое случится, как вот сейчас, я должна видеть в этом свою неудачу, свою неспособность направить его как нужно. Я должна прощать его.
Если я не стану его прощать, если не стану простирать свое терпение шире, чем это кажется мне возможным, наш брак станет мучением. Генрих совсем не похож на Артура и никогда не станет таким королем, каким стал бы Артур. Но он мой супруг, мой король, и я должна его почитать.
Именно так: почитать. Заслуживает он того или нет.

 

За завтраком придворные сидели притихшие, почти не отрывая глаз от стола на возвышении, где король и королева беседовали мирно и вполне благодушно.
— Так знает она или нет? — прошептал один из вельмож Екатерининой камеристке.
— Ну, кто ж ей скажет? — ответила та. — Кроме Марии де Салинас или леди Маргарет — некому. Ставлю свои серьги, что не знает.
— Идет. Пять фунтов, что узнает.
— К какому сроку?
— Назавтра.

 

Еще один кусочек головоломки бросается мне в глаза, когда я просматриваю счета за те недели, что пробыла вдали от двора. Поначалу особо чрезмерных трат не наблюдалось. Но затем расходы стали расти. Счета от певцов и актеров, которые репетировали представление в честь рождения королевского отпрыска, счета от органиста и хористов, от мануфактурщика за драпировки, флаги и вымпелы, от горничных, полировавших золотую крестильную купель. Затем пошли счета портным за маскарадные костюмы из ярко-зеленой ткани, певцам, которые пели под окнами леди Анны, служащему, который переписывал слова новой песни, сочиненной его величеством королем, репетиции бала-маскарада, который всегда бывает в первый день мая, и костюмы для трех дам и леди Анны, которой предстояло изображать собой Недоступную красавицу.
Я встаю из-за стола, за которым просматривала бумаги, и подхожу к окну, выходящему в сад. Там установлен ринг для борьбы. Генрих и молодой Чарльз Брендон, скинув куртки, в одних рубашках, вцепились друг другу в предплечья и пихают один другого, как кузнецы на ярмарке. Вот Генрих делает подножку, Чарльз падает, Генрих садится на него сверху, чтобы не дать встать. Принцесса Мария хлопает в ладоши, все смеются.
Я отворачиваюсь от окна. Любопытно, в самом ли деле леди Анна оказалась такой уж недоступной. Любопытно, весело ли было им утром первого майского дня, когда я проснулась в своей затемненной спальне, одна-одинешенька, в печальной тишине и никто не пел у меня под окном. И с чего бы это королю платить певцам, нанятым Комптоном, чтобы ублажить свою новую возлюбленную?

 

После полудня король пригласил королеву в свой кабинет. От Папы пришло несколько посланий, и он хотел знать ее мнение. Екатерина сидела рядом с супругом, слушала доклады посланников и время от времени тянулась, чтобы что-то прошептать Генриху на ухо.
Тот кивал и важно произносил:
— Вот королева напоминает мне о нашем альянсе с Венецией. Хотя о чем тут напоминать? Я и сам прекрасно все помню. Вы можете рассчитывать на нашу готовность защитить Венецию — как и всю Италию, впрочем, — от честолюбивых планов французского короля.
Послы поклонились, давая понять, что хорошо поняли смысл сказанного.
— Мы пришлем вам соответствующее заявление, — величественно заявил король.
Послы откланялись и удалились.
— Напишешь им? — повернулся он к Екатерине.
— Конечно, — сказала она. — Что ж, по-моему, ты очень хорошо справился с этим приемом.
Генрих расцвел от похвалы:
— Знаешь, мне все удается, когда ты рядом. Без тебя все как-то наперекосяк.
— Что ж, вот она я, — улыбнулась Екатерина, кладя руку ему на плечо. Мускулы как литые. Да, Генрих уже мужчина. — Дорогой Генрих, я так огорчена этой вашей ссорой с Бэкингемом!
Мускулы под ее рукой дрогнули, он отпрянул от прикосновения.
— Да вздор это все! Попросит прощения, и все будет забыто!
— А не лучше ли ему просто вернуться ко двору? — предложила она. — Без сестер, если ты не хочешь их видеть?
Он вдруг разразился каким-то неприятным смехом.
— Да верни их всех, если тебе так хочется! Если это сделает тебя счастливой! Не надо было тебе удаляться в уединение, вот что я скажу. Не было там ребенка, это всякий мог видеть…
Екатерина опешила:
— Так это все из-за того, что я удалилась рожать?
— Да уж без этого бы ничего не случилось! И все видели, что ребенка не будет. Странное дело!
— Но ведь это твой же доктор…
— Да что он знает? Только то, что ты ему говоришь…
— Но он уверил меня…
— Доктора ничего не понимают! Женщины ими вертят, как хотят! Это общеизвестно! И женщина может сказать что угодно. Был ребенок, не было ребенка! Девственница, не девственница! Только женщина знает, как все было на самом деле, а остальных дурачит!
— Я поверила твоему лекарю, — в растерянности сказала Екатерина. — Он был очень убедителен. Он уверил меня, что я на сносях, только поэтому я и удалилась от двора. В другой раз я буду умнее. Мне очень, очень жаль, что он так ошибся. Для меня это настоящее горе!
— А я-то в этом деле выгляжу совсем дураком! — жалобно произнес он. — Что ж тут удивляться, что я…
— Что ты? Что ты такого сделал?
— Ничего я не сделал, — буркнул он.

 

— Славный вечер, — ласково говорю я своим дамам. — Пойду-ка я прогуляюсь. Леди Маргарет, составьте мне компанию!
Мне приносят плащ и перчатки, мы выходим. Дорожка, которая спускается к реке, мокрая и скользкая. Мы с леди Маргарет поддерживаем друг друга. Распустившиеся нарциссы сверкают золотом в лучах закатного солнца. По реке плывут белые лебеди, впрочем, их быстро спугивают лодки. Я вдыхаю всей грудью. Как же хорошо выйти, наконец, из заточения, пусть даже и добровольного, снова чувствовать на лице солнце! Даже не хочется разбираться в этой истории с Анной Стаффорд!
— Вам, конечно, известно, что произошло? — поворачиваюсь я к леди Маргарет.
— Только слухи, — спокойно отвечает она. — Ничего достоверного.
— Отчего его величество так гневается? Он расстроен из-за моего отсутствия, он сердится на меня! Что его гложет? Уж конечно, не интрижка между Анной Стаффорд и Комптоном?
— Король очень привязан к Уильяму Комптону, — мрачно произнесла леди Маргарет. — Он не потерпит, чтобы его оскорбляли.
— На мой взгляд, все выглядит так, что оскорблена совсем другая особа, — замечаю я. — Если замужняя дама выскальзывает из комнаты, чтобы под покровом ночи встретиться с джентльменом, а он при этом не предлагает ей руку и сердце, на мой взгляд, должен найтись кто-то, кто сделает ему внушение, и этот кто-то — разумеется, король. Леди Анна не из тех, кем можно пренебрегать. Следует принять во внимание и ее семью, и семью ее мужа. Разве его величеству не следовало одернуть Комптона?
— Увы, понятия не имею, — развела руками леди Маргарет. — Другие дамы ничего мне не рассказывают. Мрачно молчат.
— Но почему ж, если это обычное дело? Весна, зов юной плоти, и все такое…
Леди Маргарет качает головой:
— Истинно вам говорю, мадам, не знаю!
— И если это, всего лишь, интрижка, отчего вышел из себя Бэкингем? Отчего дошло до ссоры с королем? Почему остальные дамы не посмеиваются над тем, что все вышло наружу? И еще одно… — говорю я и замолкаю. Леди Маргарет ждет. — С какой стати король оплачивает ухаживания Комптона? Плата трубадурам проходит по дворцовому ведомству.
— Зачем королю поощрять этот роман? — хмурится леди Маргарет. — Его величество не мог не знать, что герцог вспылит.
— И Комптон не вышел из фавора?
— Они неразлучны.
И тогда я говорю вслух то, о чем не хочется даже думать:
— А не думаете ли вы, леди Маргарет, что Комптон служил прикрытием, а роман на деле происходил между Анной Стаффорд и королем, моим супругом?
Мрачный вид моей собеседницы подсказывает мне, что я выразила и ее страхи.
— Не знаю, — как всегда честно, отвечает она. — Говорю же, девицы мне ничего не рассказывают, да и я сама никого не спрашивала…
— Потому что думали, что вам не понравятся ответы?
Она кивает. Я медленно разворачиваюсь, и мы в молчании идем вдоль реки.

 

Направляясь ужинать, Екатерина и Генрих во главе процессии прошли в большой зал и, как обычно, заняли свои места под балдахином с королевской символикой. В тот день в зале присутствовала труппа певцов, прибывшая в Англию из французской столицы. Певцы пели без аккомпанемента, очень точно и на несколько голосов. Это было на редкость красиво. Генрих слушал как завороженный. Когда певцы умолкли, он бурно захлопал и попросил спеть песню еще раз. Улыбаясь от удовольствия, они выполнили просьбу короля, он попросил спеть снова и потом сам исполнил теноровую партию, причем безупречно.
На этот раз захлопали в свой черед певцы и с поклоном попросили короля спеть с ними ту партию, которую он так быстро освоил. Екатерина в своем кресле, наклонясь вперед, улыбалась своему красивому мужу, который распевал чистым молодым голосом, а придворные дамы смотрели на него с открытым восхищением.
Когда заиграла музыка и начались танцы, Екатерина сошла вниз с подиума, на котором стоял королевский стол, и составила пару с Генрихом. Тот, поощряемый ее теплой улыбкой, танцевал в итальянской манере, высоко подпрыгивая и мелко перебирая ногами.
Одна из ее камеристок, склоня голову к тому вельможе, который держал с ней пари, что «королева не узнает», сказала:
— Пожалуй, мои сережки останутся при мне. Он ее провел. Его величество держит ее за простофилю, и теперь каждая из нас вправе рассчитывать на его внимание. Она его не удержит.

 

Я же дождалась, когда мы останемся одни и он насладится мной с присущей ему жадной радостью, а потом выскользнула из кровати и принесла ему кубок эля.
— А теперь скажи мне правду, Генрих, — просто сказала я. — В чем суть этой ссоры между тобой и Бэкингемом? Что за отношения сложились у тебя с его сестрой?
Он отвел взгляд в сторону, и это сказало мне больше всяких слов. Понятно, что собирается лгать. Я слышала, как он рассказывал, что во время маскарада все в масках танцевали и Анна танцевала с Комптоном, и знала, что он лжет.
Оказалось, что это болезненней, чем я ожидала. Мы были женаты почти год — в будущем месяце годовщина, — и все это время он всегда разговаривал со мной, не отводя глаз, глядя на меня со всей своей мальчишеской искренностью. Голос его всегда звучал правдиво. Да, он мог бахвалиться, мог вспылить, как всякий молодой человек, но никогда раньше я не слышала, чтобы он бормотал что-то так неуверенно. Лжет, лжет, это очевидно. Пожалуй, я бы предпочла откровенное признание в неверности этому невинному взгляду и лживым речам.
Терпение мое иссякло.
— Довольно, — сказала я. — Я знаю достаточно, чтобы понимать, что это неправда. Она была твоей любовницей, не так ли? А Комптон — всего лишь ширма!
— Екатерина… — растерялся он.
— Просто скажи мне правду.
У него задрожали губы. Он не в силах был признать, что наделал:
— Я не хотел…
— Я знаю, — печально сказала я. — Я уверена, тебя искушали.
— Тебя так долго не было…
— Я знаю.
Наступила ужасная тишина. Обдумывая этот разговор, я предполагала, что он мне солжет, что я уличу его и произнесу обвинительную речь, выступлю, как королева-воительница в своем праведном гневе. Но вместо гнева меня охватила печаль и чувство, что я потерпела поражение. Если Генрих не смог остаться мне верным, когда я готовилась родить ему ребенка, как сможет он хранить мне верность до смерти? Как сможет блюсти свой брачный обет, если его так легко завлечь? Что же мне делать, что делать женщине, если ее супруг такой глупец, что желает минутных радостей, нарушая обет, данный вечности?
— Дорогой мой супруг, это весьма прискорбно, — грустно говорю я.
— Все дело в том, что меня замучили сомнения. Я подумал, на мгновение, что мы не женаты, — признался он.
— Как это не женаты?! — недоверчиво переспрашиваю я.
— Ну, я подумал, — вскидывает он голову, сверкнув полными слез глазами, — что, раз наш брак недействителен, я ничем не связан…
Я совершенно поражена:
— Наш брак? Почему недействителен?
Он трясет головой. Ему слишком стыдно. Но я настаиваю:
— Почему же?
Он становится на колени перед моей стороной кровати и прячет лицо в простынях.
— Она понравилась мне, и я воспылал к ней желанием, и она сказала мне кое-что, из-за чего меня охватило такое чувство…
— Какое?
— Я подумал…
— О чем?
— Я подумал, была ли ты девственна, когда мы поженились?
Тут настораживаюсь я, как преступник на месте преступления, как убийца, когда труп истекает кровью при виде его.
— К чему ты клонишь?
— Она-то точно была девственница…
— Анна?
— Да. Сэр Джордж бессилен. Это все знают.
— В самом деле?
— Да. Она была девственна. И она вела себя не так… — Он зарывается лицом в простыню, запинается в поиске слов. — Не так, как ты. Она кричала от боли. У нее кровь пошла, просто ужас, сколько крови… Она даже не могла продолжить, в тот первый раз. Мне пришлось остановиться. Она плакала, я ее утешал. Она была девственница. Вот как это бывает у девственниц в первый раз. Я стал ее первым мужчиной. Это было очевидно.
Последовало ледяное молчание.
— Она одурачила тебя, — жестко говорю я, одним махом — ради пользы дела! — разрушая и репутацию Анны, и ту нежность, которую испытывает к ней Генрих. Выставляю ее шлюхой, а его — простаком.
— Как?! — поднимает он ошеломленное лицо.
— Ей не было больно. Она притворялась, — обличающе говорю я. — Это старый, известный всем трюк. У нее в руке был пузырь с кровью, она сжала его так, чтобы он порвался. Вот откуда кровь. Я думаю, она с самого начала хныкала и жаловалась, что ей невыносимо больно.
— Да, так и было, — удивленно признал он.
— Она делала это, чтобы вызвать у тебя сочувствие.
— Конечно, я сочувствовал ей!
— Разумеется. Она хотела уверить тебя, что ты лишил ее чистоты, девственности, что теперь ты обязан взять ее под свою защиту.
— Так она и сказала!
— Она поймала тебя в ловушку, — жестко говорю я. — Никакой девственницей она не была, она просто играла роль. А я — да, я была девственницей в нашу первую ночь, и та ночь прошла очень естественно, ненатужно. Ты помнишь?
— Помню, — отвечает он.
— Никаких слез, никакого воя, как у актеров на сцене. Все прошло спокойно, любовно. Помнишь?
— Помню.
— Запомни это. Я была настоящей, подлинной девственницей. Ты был у меня первым мужчиной, я — твоей первой женщиной. Нам не было нужды притворяться и преувеличивать. Так и бывает при настоящей любви, Генрих, запомни. Чтобы больше никто не смог тебя обмануть.
— Но она сказала… — начал он.
— Что она сказала? — бесстрашно перебиваю я, преисполненная уверенности в том, что Анне Стаффорд ни за что не помешать в деле, направляемом объединенными усилиями моей матушки и самого Господа Бога.
— Она сказала, что ты должна была спать с Артуром, — запинается он, видя мое побелевшее, яростное лицо. — Должна была…
— Это ложь.
— Ну… не знаю…
— Я говорю тебе, это ложь. Мой брак с Артуром не получил законного завершения. Я пришла к тебе девственницей. Ты был моей первой любовью. Посмеет ли кто-нибудь опровергнуть мои слова, стоя передо мной?
— Нет, — торопливо отвечает он. — Никто не посмеет.
— И стоя перед тобой — тоже.
— Да!
— Посмеет ли кто-нибудь отрицать, что я твоя первая любовь, нетронутая девственница, твоя супруга перед лицом Господа, королева Англии?
— Нет, — снова бормочет он.
— И даже ты не посмеешь!
— И я тоже.
— Это порочит мою честь! И где предел этому скандалу? Ты понимаешь, чем все может закончиться? Чего доброго, еще скажут, что у тебя нет права на трон, потому что, по слухам твоя матушка не была девственна в день своей свадьбы?
У Генриха отвисает челюсть:
— Моя матушка?!
— Говорят, она делила постель со своим дядей, узурпатором Ричардом, — бросаю я прямо ему в лицо. — Только подумай! Говорят еще, что и твоему отцу она принадлежала даже до обручения. Получается, в день своей свадьбы она была дважды бесчестна! И что же? Мы что, позволим людям говорить такое о королеве? Не хочешь ли ты, чтобы тебя низвергли с трона из-за таких сплетен? И меня? И нашего сына?
Он ловит воздух губами, едва справляясь с собой. Он любил свою матушку и никогда не видел в ней женщины.
— Матушка никогда… Она была самая… самая… как это можно!
— Ты видишь? Вот что бывает, если позволить людям перемывать кости тем, кто выше их по положению! — формулирую я закон, который призван меня защитить. — Если ты позволишь кому-либо бросить на меня тень, скандал не остановить. Оскорблена буду я, но угроза висит и над тобой. Оскорбление, нанесенное королеве, подрывает основы трона. Помни об этом, Генрих.
— Но она сказала это! — кричит он. — Она сказала, что нет греха в том, что я лег с ней, потому что я женат не по-настоящему!
— Она солгала, Генрих, — говорю я. — Она притворилась девственницей и опорочила меня.
Он весь красный от гнева. Гневаться для него легче, чем оправдываться и защищаться.
— Вот шлюха! — взрывается он. — Только шлюха могла так обойтись со мной!
— Держи ухо востро, мой милый. Юным дамам нельзя верить, — спокойно говорю я. — Теперь, когда ты король, нужно быть начеку, любовь моя. Они будут бегать за тобой, очаровывать и соблазнять, но ты должен быть мне верен. Я твоя девственная невеста, я твоя первая любовь. Я твоя жена, Генрих! Не покидай меня!
Он сжимает меня в объятиях:
— Прости меня!
— Все, тема закрыта, — торжественно говорю я. — Мы больше никогда об этом не заговорим. Я не потерплю никаких намеков и никому не позволю чернить ни себя, ни твою дорогую мать.
— Да! — как в лихорадке, подхватывает он. — Перед Богом клянусь, мы больше и сами об этом не заговорим, и другим не позволим.

 

Наутро Генрих и Екатерина, пробудившись, вместе направились отстоять мессу. Екатерина преклонила колени, чтобы исповедаться перед своим духовником. Генрих отметил, что исповедь заняла совсем немного времени. Конечно, какие у Екатерины грехи? От этой мысли ему стало не по себе. Он знал, что она чиста сердцем, совсем как его дорогая матушка. Спрятав лицо в ладонях, он покаянно думал о том, что Екатерина ни разу не сказала лживого слова, ни разу не покривила духом…

 

На королевскую охоту я выезжаю в красной бархатной амазонке и с намерением показать, что прекрасно себя чувствую, что вернулась в свет, что все будет, как прежде. Мы долго скачем за красивым оленем, который обежал по кругу весь огромный парк, прежде чем гончие загнали его в реку. Генрих сам с хохотом полез в воду, чтобы перерезать ему горло. Речной поток окрашивается кровью, кровь пятнает одежду и руки короля. Я смеюсь вместе со всеми, но от вида крови меня тошнит.
Домой мы возвращаемся медленным шагом. На моем лице застыла улыбка, скрывающая, как я устала, как болят мои бедра, моя спина, мой живот. Леди Маргарет едет рядом, искоса бросая на меня взгляды.
— Сегодня вам лучше отдохнуть, — роняет она.
— Нельзя! — говорю я.
Ей нет нужды спрашивать почему. Сама урожденная принцесса, она знает, что королеве, хочешь не хочешь, следует быть на виду.
— У меня есть история для вас, если вам угодно будет послушать.
— Вы добрый друг, леди Маргарет, — говорю я. — Расскажите. Впрочем, худшее я, по-моему, уже знаю.
— После того как двор остался без королевы, король и молодые придворные по вечерам стали выходить в Сити.
— С охраной?
— Нет, без охраны и переодевшись.
Я подавляю вздох:
— И никто не попытался остановить его величество?
— Милорд Суррей попытался, благослови его Бог. Однако вся затея выглядела как веселая шутка, а вы знаете, король не терпит, когда ему мешают развлекаться.
Я киваю.
— Так вот, однажды они явились ко двору в том виде, в каком ездили в Сити, и притворились лондонскими купцами. Дамы танцевали с ними, это было забавно. Я, впрочем, в тот вечер отсутствовала, была при вас, но на следующий день мне все рассказали. Ну, я в общем-то пропустила мимо ушей. Но очевидно, что один из купцов выделил леди Анну и протанцевал с ней всю ночь.
— Генрих, — шепчу я и сама слышу, с какой горечью это звучит.
— Да, но все остальные подумали, что это Уильям Комптон. Они с королем примерно одного роста, оба были с наклеенными бородками и в шляпах. Вы же знаете, как это бывает.
— Да уж, — вздыхаю я.
— Очевидно, они договорились о встрече, и, когда герцог думал, что его сестра вечерами сидит при вас, она встречалась с его величеством. А уж когда выяснилось, что она отсутствовала всю ночь, оскорбилась ее сестра. Элизабет отправилась к брату и предупредила его. Дело дошло до ее супруга, все они, объединив силы, напали на леди Анну, и тогда она назвала имя Комптона. Но в тот вечер, о котором шла речь, Бэкингем был в одной компании с Комптоном, и тогда ему стало ясно, что с его сестрой был король.
Я качаю головой.
— Мне так жаль, дорогая моя, — мягко говорит леди Маргарет. — Что тут скажешь? Король молод! Я уверена, что так проявляется его тщеславие и легкомыслие.
Я молча киваю, думая об Анне, которая кричит от боли, когда рвется ее плева. Моя лошадь нервно дергает головой: я слишком натянула удила.
— А что, ее муж, сэр Джордж, и впрямь не мужчина? Она и впрямь была девственницей?
— Судя по слухам, да, — сухо говорит леди Маргарет. — Но кто может сказать, что делается в спальнях?
— Ну, что делалось в спальне короля, мы знаем, — шиплю я. — Они не слишком таились.
— Такова жизнь! Когда вы удалились от света, вполне естественно, что его величеству понадобилась любовница…
Я снова киваю. Это суровая правда. Удивляет меня только то, что я так оскорблена!
— Герцогу, должно быть, крайне неприятно, — замечаю я, думая о достойном вельможе, который помог Тюдорам взойти на престол.
— Да, — подтверждает леди Маргарет с ноткой неуверенности в голосе, которая подсказывает мне, что есть еще что-то и она не уверена, что мне следует об этом знать.
— Что, леди Маргарет? Я слишком хорошо вас знаю, чтобы не понять, что это еще не все…
— Речь о том, что Элизабет сказала одной из девушек перед тем, как уехать.
— И?..
— Элизабет сказала, что́, по мнению ее сестры, это отнюдь не мимолетный роман, который продлится, только пока вы рожаете, а потом благополучно забудется.
— А что же это, любопытно?
— Она считает, что у ее сестры высокие амбиции.
— На какой счет?
— Насчет прочной привязанности короля.
— Ну, разве что на сезон…
— Нет, дольше. Он говорил о любви. Говорил, что будет принадлежать ей до самой смерти. — Она видит, как искажается мое лицо, и замолкает. — Простите меня. Мне не следовало этого говорить.
Я вяло машу рукой.
— Так в чем там ее амбиции?
— Возможно, она думает, что, учитывая положение ее семьи и привязанность, которая сложилась между нею и его величеством, может стать первой фавориткой при английском дворе.
— Интересно. А как же я?
— Возможно, она рассчитывает, что со временем он отвернется от вас ради нее.
— Ну да. И если бы я умерла в родах, она могла бы аннулировать свой неудавшийся брак и выйти замуж за короля?
— Ну, это предел мечтаний! А ведь случались истории и более странные. Елизавета Вудвилль взошла на английский трон только благодаря своей внешности.
— А ведь Анна была моей камеристкой! Я сама ее выбрала! Я думала, она питает ко мне склонность…
Леди Маргарет качает головой.
— Женщины всегда соперницы, — просто говорит она. — Но до последних пор все думали, что король видит только вас. Теперь же стало ясно, что это не так. В стране нет ни одной хорошенькой девушки, которая не мечтала бы о короне.
— Но это моя корона!
— Но они все-таки надеются. Такова жизнь!
— Сначала пусть дождутся моей смерти!
А между тем охотники, дамы и кавалеры гарцуют, смеются, флиртуют. Генрих едет между принцессой Марией и одной из дам ее свиты. Это новенькая при дворе, юная, хорошенькая. Девственница, без сомнения, еще одна хорошенькая девственница.
— И кто из них будет следующей? — горько говорю я. — Когда в следующий раз я удалюсь рожать и не смогу следить за ним, словно коршун? Кто это будет? Девица Перси? Или Сеймур? Говард? Невилл? Кто из них попытается заменить меня в королевской постели?
— Некоторые из ваших дам вас очень любят.
— А некоторые попытаются использовать свое место, чтобы подобраться к королю! Теперь, когда все видели, как это делается, они будут ждать своего шанса! И одной из них хватит ума вскружить голову моему супругу. Он так юн и тщеславен, что это не так уж сложно.
Серые глаза леди Маргарет смотрят на меня с трезвой печалью.
— Возможно, вы правы, но, на мой взгляд, тут ничего не поделаешь.
— В том-то и дело, — вздыхаю я.

 

— У меня есть новость, — говорит Екатерина.
Они с Генрихом распахнули окна, чтобы впустить в спальню прохладный ночной воздух. Ночь была майская, теплая, и Генрих на этот раз предпочел лечь пораньше.
— Поделись, — сказал он. — Моя лошадь сегодня охромела, и я не смогу сесть на нее завтра. Хорошая новость мне не повредит.
— Похоже, я понесла.
Он подпрыгнул в кровати:
— Правда?
— Я так думаю, — улыбнулась она.
— Хвала Господу! Я пешком пойду в Вальсингам, как только ты родишь мне сына! На коленях поползу! Я пожертвую Божьей Матери жемчуга!
— Святая Дева и впрямь к нам благосклонна.
— И теперь все узнают, как я плодовит! Ты вышла из уединения в начале мая и к концу мая уже беременна! Это ли не чудо! Это докажет всем, какой я муж!
— Истинно так, — сухо кивнула она.
— А не слишком ли рано для полной уверенности?
— У меня не было месячных, а по утрам тошнит. Говорят, это верный признак.
— И на сей раз нет ошибки? — бестактно спросил он. — Ты точно знаешь?
— Насколько это возможно.
— О, счастье! Значит, летом мы будем путешествовать медленно. Охота тебе запрещена. Часть пути пройдем по воде, на веслах.
— Если ты не возражаешь, — сказала она, — я бы лучше совсем не путешествовала. Мне хочется пожить спокойно. Даже в носилках не буду никуда выезжать.
— Ну а я объеду страну, как обычно, а потом вернусь домой, к тебе. Ах, какой мы праздник устроим, когда родится дитя! Кстати, когда это будет?
— После Рождества, — ответила Екатерина. — В новом году.
Назад: Весна 1510 года
Дальше: Весна 1511 года