Весна 1510 года

Екатерина не рассказала своему юному мужу ни о визите чернокожего лекаря, ни о том, что тот думает о состоянии ее здоровья. Она никому об этом не рассказала, даже леди Маргарет Пол. Положилась на свою судьбу, призвала на помощь гордость и убежденность в том, что она избранное дитя Божье, и, не позволяя себе сомнений, продолжила жить так, словно беременна. Основания для этого у нее были. Лекарь-англичанин, мистер Филдинг, по-прежнему излучал уверенность, повитухи ему не противоречили, и весь двор находился в убеждении, что в марте или апреле Екатерина родит.

Генрих, нетерпеливо ожидавший появления первенца, как только это произойдет, собирался устроить большой турнир в Гринвиче. Потеря дочери ничему его не научила, он хвастался всем и каждому, что у него скоро родится здоровое дитя. Его остерегли лишь, что не к добру предсказывать пол ребенка, и с тех пор он твердил, что ему все равно, кто это будет, принц или принцесса. Кто бы ни родился, он будет любить его как первый плод их с королевой счастливого брачного союза.

Екатерина держала свои сомнения при себе и даже с Марией не делилась тем, что ни разу не чувствовала, как шевелится дитя в чреве. При этом день ото дня ей становилось все неуютней, ее знобило, все больше она смотрела на окружающий мир словно издалека. Подолгу простаивала на коленях в часовне, но Господь не заговаривал с ней, и даже голос матушки вроде замолк. Все сильней донимала тоска по Артуру, и это были не страстные томления молодой вдовы, а печаль по дорогому другу, единственному, кому она могла бы поверить свои страхи.

В феврале Екатерина, блистая улыбками, участвовала в масленичных гуляньях. Все видели ее сильно раздавшийся живот, и, отпраздновав начало поста, двор переместился в Гринвич в полной уверенности в том, что дитя родится сразу после Пасхи.

В Гринвиче для меня приготовили комнаты, сделав это в полном соответствии с указаниями Королевской книги, написанной покойной миледи Бофор. Стены увешаны гобеленами, на которых изображены приятные глазу сцены, полы устланы коврами, по ним разбросаны свежие, пахучие травы. Я медлю в дверях, за спиной у меня друзья пьют пряное вино за мое здоровье. Здесь, в этих комнатах мне предстоит исполнить свое предназначение, сослужить службу Англии, выполнить миссию, ради которой я рождена на свет. Глубоко вдохнув, я вхожу. Дверь за мной закрывается. Я не увижу своих друзей: герцога Бэкингема, милого Эдуарда Говарда, моего исповедника и испанского посла — пока не родится мое дитя.

Мои придворные дамы уже здесь. Леди Элизабет Болейн ставит на столик у кровати круглый футлярчик с ароматическими шариками. Сестры герцога Бэкингема, леди Элизабет и леди Анна, пытаются поправить криво висящий гобелен. Мария де Салинас улыбается, стоя у огромной кровати с новыми темными занавесями. Леди Маргарет Пол подвигает туда-сюда колыбельку в ногах кровати, поднимает глаза и улыбается мне, и я вспоминаю, что она сама мать и знает, как лучше.

— Хочу, чтобы вы стали во главе королевских детских, милая леди Маргарет, — неожиданно для самой себя вдруг говорю я, движимая привязанностью к ней и нуждой в совете, исходящем от доброй и многоопытной женщины.

Дамы в удивлении переглядываются. Уж они-то знают, что я, как правило, соблюдаю декор, и все назначения исходят от моего дворецкого после консультаций с десятком персон.

Леди Маргарет улыбается и кивает.

— Я знала, что вы этого захотите, — отвечает она тем же глубоко личным тоном, что и я. — Я на это рассчитывала.

— Без королевского приглашения? — смеется леди Болейн. — Фу, леди Маргарет! Да вы выскочка!

Тут мы все хохочем, потому что мысль о том, что достойнейшая леди Маргарет может искать королевского покровительства, невыразимо смешна.

— Я знаю, что вы будете заботиться о нем как о родном сыне, — шепчу я.

Она берет меня за руку и помогает улечься в постель. Я тяжелая и неуклюжая, и в животе у меня постоянно бьется боль, которую я пытаюсь скрыть.

— Дай-то Бог, — бормочет она.

Проститься со мной приходит Генрих. С разгоряченным лицом, то и дело закусывая губу, он больше похож на мальчика, чем на короля. Я беру его за руки и нежно целую в губы.

— Любовь моя, молись за меня, — говорю я. — Я верю, что все будет хорошо.

— Только роди, и я поеду к Божьей Матери Вальсингамской, возблагодарить ее, — в который раз обещает он. — Я написал в монастырь и посулил им великие щедроты, если они испросят для нас божественного благословения. Теперь они молятся за тебя, любовь моя. Круглые сутки.

— Господь милосерд, — говорю я, вспоминаю мавританского лекаря, который сказал мне, что чрево мое пусто, и прогоняю это воспоминание. — Это моя судьба, желание моей матери и Господня воля.

— Мне так жаль, что твоей матушки нет здесь с нами, — допускает бестактность Генрих, но я не позволяю себе поморщиться.

— И мне, — говорю я. — Но я уверена, она смотрит на нас с небес.

— Могу я что-нибудь для тебя сделать? Принести что-нибудь?

Это смешно, чтобы Генрих, который никогда не знает, где что лежит, бегал сейчас для меня с поручениями, но я не смеюсь.

— У меня есть все, что нужно, — ласково говорю я. — Мои дамы обо мне позаботятся.

Он выпрямляется, очень величественно, и оглядывает их, как войска на плацу.

— Получше служите своей госпоже, — строго говорит он всем и добавляет, обращаясь к леди Маргарет: — Прошу вас, пошлите за мной сразу, как только будут какие-то новости. Днем или ночью! — Засим он целует меня на прощание с большой нежностью и уходит. Дверь за ним закрывается, и я остаюсь одна с моими дамами. Так будет до тех пор, пока я не рожу.

Я рада уединению. Уютная, тихая опочивальня станет моим убежищем, я смогу отдохнуть в обществе милых мне компаньонок. Можно перестать притворяться, играя роль плодовитой и уверенной в себе королевы, и быть собой. Я отстраняю от себя все сомнения, все переживания. Не буду ни о чем думать, перестану волноваться. Буду терпеливо ждать, пока дитя не запросится наружу, и выпущу его в свет без страхов и воплей. Я твердо намерена верить в то, что этот ребенок, переживший свою сестру, будет крепок и здоров. А я, пережившая гибель первой дочери, буду смелой матерью. Возможно, мы вместе преодолеем горе и утрату: это дитя и я.

Я жду. Я жду весь март и прошу слуг снять гобелен, закрывающий окно, чтобы в комнату доносились запахи распускающейся зелени и крики чаек, которые носятся над рекой во время прилива.

Я жду, но ничего не происходит, ни с ребенком, ни со мной. Повитухи спрашивают, болит ли у меня что-нибудь. Я говорю — да, болит, но это тупая боль, к которой я давно притерпелась. Спрашивают, брыкается ли ребенок, но, сказать правду, я плохо понимаю, что они имеют в виду. Они переглядываются и громко, подчеркнуто заявляют, что это хороший знак: спокойный ребенок — сильный ребенок, он, надо полагать, отдыхает.

Я стараюсь забыть о сомнениях, которые гложут меня с самого начала этой второй беременности, так прямо и откровенно отринутой врачом-мусульманином. Я отказываюсь думать о предупреждении, высказанном им с таким сочувствием на лице. Я твердо настроена на лучшее. Однако приходит апрель, по подоконнику стучит дождь, потом лужицы высыхают под солнцем, но по-прежнему ничего не происходит. Мой живот, всю зиму туго обтянутый платьем, в апреле слегка опадает, а потом и еще больше. Я отсылаю всех женщин, оставив одну Марию, расшнуровываю платье, показываю ей живот и спрашиваю, не кажется ли ей, что я теряю в объеме.

— Не знаю, — говорит она, но по лицу видно, что вид моего живота ошеломил ее: очевидно, что ребенка там нет.

Прошла неделя, и это стало очевидно каждому, кто меня видит. Я худею. Повитухи твердят, что иногда такое бывает, что ребенок опускается ниже, перед тем как выйти на свет, и прочий вздор.

— Живот явно спадает, и как раз сегодня начались месячные, — холодно говорю я. — Вам известно, что мои месячные регулярны с тех самых пор, как я потеряла ребенка. Как такое может быть?

Они взмахивают руками, но ответа не знают. Надо спросить у досточтимого лекаря моего супруга короля. Именно он с самого начала первым сказал, что я ношу второго ребенка. Сами они такого не говорили. Их просто позвали принять роды.

— Но что вы подумали, когда он сказал, что это двойня? — настаиваю я. — Разве вы не были согласны, когда он постановил, что, потеряв одного ребенка, я сохранила другого?

Они трясут головами. Они не помнят.

— Вы должны были что-то подумать! Вы же видели, как я выкинула! Вы видели, что мой живот после этого ничуть не опал. Какая другая причина могла этому быть, если не второе дитя?

— Господь милосердный, — беспомощно роняет одна из повитух.

— Аминь, — с усилием отвечаю я.

— Позови мавра, — тихо говорит Екатерина Марии де Салинас.

— Ваше величество, возможно, его нет в Лондоне. Он состоит в свите одного французского графа, а живет, насколько мне известно, в Константинополе.

— Узнай, где он, и если не в Лондоне, то когда сюда вернется. Никому не говори, что это я его спрашиваю.

— Ваше величество желает испросить у него совета? — сочувственно поинтересовалась Мария.

— А что остается, если в Англии ни одного университета, где изучают медицину! — с накопившейся горечью воскликнула Екатерина. — Ни одного, где учат языкам! И астрономии, математике, геометрии, географии, космографии тоже не учат! Даже животных и растения не изучают. Английские университеты — все равно, что монастыри, где монахи раскрашивают поля священных книг…

— Но, мадам… — растерялась Мария. — Церковь утверждает…

— Конечно! Зачем церкви хорошие врачи? Зачем церкви знать, как зачать здорового сына? Церковь занята откровениями святых. Там служат мужчины, которых не волнуют болезни и трудности женщин.

— Но, ваше величество, вы же сами сказали, что не хотите языческой мудрости! Вы сами сказали так лекарю. Вы сказали, что ваша матушка правильно сделала, закрыв мавританские университеты!

— У моей матушки было полдюжины детей, — сердито отозвалась Екатерина. — Но говорю тебе, если б она могла отыскать врача, который бы спас моего брата, она заполучила бы его, даже если б его учили в аду! Она была неправа, повернувшись спиной к учености мавров. Она ошибалась. Даже великие люди совершают ошибки… И это была великая ошибка — прогнать мудрецов заодно с еретиками…

— Сама святая церковь говорит, что ученость неотделима от ереси, — заметила Мария. — Как одно может быть без другого?

— Знаешь, не твое это дело — рассуждать о подобных материях, — сказала загнанная в угол дочь Изабеллы. — Я же сказала тебе, что следует делать!

Выяснилось, что мавр Юсуф в отъезде, но он обещал вернуться через неделю. Мне надо быть терпеливой. Я сижу взаперти в своих комнатах и терпеливо жду.

В округе он хорошо известен, доложил человек, которого Мария послала навести расспросы. Каждый раз его появление на улице — событие, ведь чернокожие в Англии большая редкость, а этот к тому же красив и щедро расплачивается мелкой монетой за небольшие услуги. Требует свежую воду, чтобы мыться в своей комнате, и делает это каждый день, а порой и несколько раз в день, и — чудо из чудес! — три-четыре раза в неделю принимает ванну, с мылом и полотенцами, расплескивая воду по всему полу, к большому неудобству горничной. Странно, что он не понимает, как это опасно для его здоровья.

Представляю, как высокий брезгливый мавр складывается вчетверо, чтобы поместиться в ванну, и, вздыхая, вспоминает об ароматном паре, о сладостной возможности расслабить усталое тело в теплой воде, о массаже, за которым следует долгий отдых в задумчивом молчании, покуривая кальян, попивая крепко заваренный, сладкий мятный чай. Не забуду, как я была поражена, когда, приехав в Англию, обнаружила, что люди здесь моются лишь от случая к случаю, а перед едой разве что смачивают кончики пальцев. Я думаю, мавр Юсуф справился с этим лучше, чем я, — он устраивает себе дом сам, куда б ни приехал. Я же в своем рвении стать Екатериной, королевой Англии, перестала быть Каталиной Испанской.

Мавра во дворец привели под покровом тьмы. В назначенный час Екатерина выслала всех из своей опочивальни, сказав, что хочет побыть одна. Она сидела у окна, гобелен с которого был откинут, чтобы впустить в комнату свежий воздух, и, когда Юсуф вошел, встала ему навстречу. Горела свеча. Первое, на что он обратил внимание, была ее стройная на фоне темного окна фигура.

Мавр сочувственно покивал головой:

— Ребенка нет.

— Нет, — подтвердила она. — Завтра я выйду из уединения.

— Боли есть?

— Нет.

— Уже хорошо. А кровотечение?

— Обычные месячные закончились на прошлой неделе.

Он кивнул.

— Возможно, болезнь прошла сама собой. Ты сможешь зачать другое дитя. Не стоит отчаиваться.

— Я не отчаиваюсь, — бросила она. — Никогда. Поэтому я и послала за тобой.

— Полагаю, ты хочешь зачать как можно скорее.

— Да.

Он немного подумал:

— Что ж, инфанта, раз у тебя уже был ребенок, хоть ты его и не выносила, мы знаем, что ты и твой супруг способны к деторождению. Это хорошо.

— Да? — удивилась она. Эта идея не приходила ей в голову. Расстроенная выкидышем, она не подумала о том, что, зачав, доказала свою плодовитость. — Но почему ты упоминаешь при этом и моего супруга?

— Чтобы зачать дитя, нужны двое, — улыбнулся мавр.

— Здесь, в Англии, считают, что это зависит только от женщины.

— Да, считают. Но в этом, как и во многом другом, они ошибаются. Чтобы создать дитя, необходимы два элемента: мужчина вдыхает в него жизнь, а женщина дарит плоть.

— Говорят, что, если у женщины выкидыш, это ее вина и что, скорее всего, на ее совести великий грех.

— Это возможно, — нахмурился он. — Но маловероятно. В противном случае как рожали бы убийцы? И с чего бы случались выкидыши у невинных животных? Я думаю, со временем мы узнаем, по каким причинам это случается. Возможно, дело в несовместимости или в заразе… Но то, что женщин в этом винить не нужно, для меня ясно.

— Говорят, брак бесплоден тогда, когда на нем нет благословения Божьего.

— А ты подумай о своем Боге, — рассудительно сказал он. — Подумай, разве Он станет казнить несчастную женщину для того только, чтобы настоять на своем?

— Если я не рожу живого ребенка, винить будут меня, — сказала Екатерина, оставив без ответа его вопрос.

— Я знаю. Однако же суть дела состоит в том, что если ты уже была раз беременна, то есть все основания полагать — даже пусть ты дитя и потеряла, — что ты можешь забеременеть еще, и не раз.

— Следующего ребенка я непременно должна выносить.

— Было бы полезно, если бы я осмотрел тебя.

— Это невозможно, — покачала она головой.

Во взгляде мавра сверкнула искорка смеха.

— Ах вы, дикари… — тихо пробормотал он.

Екатерина даже ахнула:

— Ты забываешься!

— Тогда прогони меня.

— Нет, останься, — подумав, велела она. — Но об осмотре не может быть и речи.

— В таком случае давай подумаем, что поможет тебе зачать и выносить ребенка. У тебя должно быть крепкое, здоровое тело. Ты ездишь верхом?

— Да.

— Ездить лучше в дамском седле, а как понесешь, переходи на носилки. Ежедневно ходи пешком, гуляй побольше. Если умеешь, плавай. Чаще всего зачатие происходит через две недели после окончания маячных. В это время много отдыхай и позаботься о том, чтобы супруг приходил к тебе. Во время трапез вкушай умеренно и, по мере возможности, избегай этого их ужасного эля.

Она улыбнулась, припомнив свои собственные предубеждения.

— Знаешь ли ты Испанию?

— Я там родился. Мои родители бежали из Малаги, когда твоя мать ввела инквизицию и они поняли, что их замучат до смерти.

— Мне очень жаль, — смутилась Екатерина.

— Ничего, мы вернемся. Есть предсказание, — уверенно сказал он.

Оба они вдруг замолчали.

— Как ты теперь поступишь? Велишь мне сказать, что, на мой взгляд, тебе следует делать? Или велишь мне уйти? — легким тоном прервал он молчание, словно его не заботило, что она выберет.

— Скажи, что мне делать. А потом я заплачу тебе, и ты уйдешь. Мы рождены, чтобы быть врагами. Мне не следовало тебя приглашать.

— Мы с тобой испанцы по рождению, мы любим свою страну. Мы служим своему Богу. Возможно, мы рождены, чтобы стать друзьями.

Она едва удержалась, чтобы не протянуть ему руку.

— Что ж, может, и так, — глядя в сторону, неохотно пробормотала она. — Однако растили меня в ненависти к твоему народу и твоей вере.

— А меня растили так, чтобы я не знал ненависти, — мягко ответил мавр. — Может статься, именно этому я должен научить тебя прежде, чем всему остальному.

— Достаточно того, если ты научишь меня, как родить сына.

— Что ж. Пей только ту воду, которую кипятили. Ешь побольше фруктов и овощей. У вас при дворце выращивают овощи для салата?

На мгновение ей показалось, что она в Ладлоу, в садике у крепостной стены…

— Ты, кажется, о чем-то задумалась…

— Да. О моем первом муже. Он как-то сказал, что я могу выписать из Испании садовника, чтобы он выращивал здесь зелень, которой мне не хватает.

— У меня есть семена, — неожиданно сказал он. — Я могу поделиться с тобой.

— Ты дашь мне… продашь, я хочу сказать…

— Да. Я с тобой поделюсь.

Такая щедрость потрясла ее.

— Ты очень добр, — наконец выговорила она.

— Мы оба — испанцы, — с улыбкой ответил мавр, — и очень скучаем по дому. Разве это не важней, чем то, что ты белая, а я черный? Что я молюсь своему Богу, глядя в сторону Мекки, а ты — своему, глядя на запад?

— Я принадлежу к истинной вере, а ты — к ложной, — произнесла она с меньшей убежденностью, чем когда-либо раньше.

— Важно то, что мы оба — верующие, — с улыбкой ответил он. — Врагами же следовало бы считать тех, у кого нет веры ни в богов, ни в себя. Усилия наши следует направить против тех, кто привносит жестокость в мир на том одном только основании, что у них есть власть. На свете довольно жестокости и пороков — и вот с чем нужно бороться, а не обращать оружие против тех, кто верит во всепрощающего Господа и старается жить по совести.

На это Екатерина не нашлась что ответить. На одной чаше весов лежали наставления ее матушки. На второй — искренность и доброта, которая исходила от этого человека.

— Не знаю, — произнесла она, наконец, и сразу почувствовала какое-то освобождение. — Я не знаю. Мне надо будет спросить об этом Господа. Я помолюсь, чтобы Он меня наставил. Не стану притворяться, что знаю.

— Превосходно! Вот это и есть первый шаг к мудрости, — мягко сказал он. — По крайней мере, я в этом уверен. А теперь, с твоего позволения, я отправлюсь домой и там напишу список тех блюд, которых тебе следует избегать, а также пришлю лекарство, которое поднимет твое настроение. Не позволяй им ставить тебе ни банки, ни пиявки, и пусть не уговаривают тебя принимать яды и настойки. Ты молодая женщина, у тебя молодой муж. Дитя у вас обязательно будет! И очень скоро.

Это прозвучало как благословение.