Глава 30

Роджер стоял с Александром, начальником гавани, и наблюдал, как моряки снимают мачту со стоящего на якоре корабля. Был прилив, и солоноватая вода устья билась о сваи причала. Дул ветер, дождь брызгал в лицо, влажный воздух пах морем. Солнце уже почти село, но небо на западе было мутного синевато-серого цвета. Роджер держал в руке мятый кусок пергамента, а массивное золотое кольцо, сопровождавшее письмо, он надел на средний палец, чтобы не потерять.

– Приведите его.

Александр кивнул, повернулся и щелкнул пальцами сержанту, который отправился исполнять поручение.

Роджер взялся за переносицу и подавил вздох. Он очень устал, прибыв из Херефорда ближе к вечеру. Вести от Александра заставили отправиться прямо на пристань; зад еще побаливал от седла, а чулки пахли взмыленной лошадью. Ни отдыха, ни покоя. Если верить письму, страна находится на грани хаоса.

Вернувшись из Крестового похода, Ричард отправился домой по суше, и в Австрии его пленил герцог, с которым он поссорился во время кампании. Герцог Леопольд передал пленника немецкому императору Генриху, у которого также были политические причины держать Ричарда под замком. Ввиду заточения брата Иоанн решил стать королем, а юстициарии, королева Алиенора и оставшиеся верными Ричарду люди пытались ему помешать. Роджер взглянул на перстень, украшенный двумя рубинами и сапфиром, который он видел на пальце графа Мортена в день коронации Ричарда. Какая ирония, что оно используется при попытке свергнуть Ричарда! Иоанну пришлось бы по вкусу это украшение.

Вернулся сержант с двумя товарищами, которые тащили покрытого синяками и кровью мужчину со связанными за спиной крепким морским канатом руками.

– Парень сел на корабль в Сент-Омере, – сообщил Александр. – Капитан обыскал его вещи, пока тот спал, нашел письмо и кольцо и решил, что вы захотите их увидеть.

– Отличная работа. – Роджер протянул Александру кошелек с серебром. – Проследите, чтобы капитан получил вознаграждение за свое усердие.

– Да, милорд.

Роджер сосредоточился на пленнике. Его левую глазницу украшал багровый синяк, а нижняя губа была глубоко рассечена.

– Я ничего не знаю! – предвосхитил вопрос пленник с густым фламандским акцентом.

– Тогда откуда у тебя это? – Роджер показал письмо и перстень.

– Я действительно служу гонцом у графа Мортена, – покачал головой мужчина, – но не знаю, что везу. Мне было велено немедленно выехать в Виндзор и там получить указания…

– Ты должен был отправиться дальше?

– Но мне не сказали куда, – сглотнув, кивнул пленник.

– Похоже, тебе вообще ничего не сказали, – ледяным тоном заметил Роджер, гадая, в какой степени страх и неведение гонца являются маскировкой.

Конечно, можно привязать его к столбу во время полного прилива и дать поразмыслить. С другой стороны, письмо и перстень – надежное доказательство, что Иоанн велит своим кастелянам пополнить крепости людьми и запасами и сообщает им, что собирает армию наемников за Северным морем, в Виссане, и готовится к вторжению. Рассказал бы Роджер правду гонцу, если бы план принадлежал ему? Он пристально смотрел на пленника, лихорадочно обдумывая только что прочитанное. Не в последнюю очередь его заботило то, что некоторые противники, упомянутые в письме, приходятся родней людям, которых он считает союзниками.

Едва ли был отправлен только один гонец. Иоанн не доверил бы все единственному – вдруг перехватят. Королеву и юстициариев необходимо известить немедленно, чтобы защитили побережье и разобрались с кастелянами Иоанна. Еще не поздно предотвратить вторжение, но действовать надо быстро.

– Отведите его в тюрьму, – приказал он. – Возможно, у меня появится к нему пара вопросов.

С последними лучами света Роджер повернул к дому и велел камергеру привести писца и двух гонцов.

Ида оглядела спальню, проверяя, все ли готово.

Ванна, полная исходящей паром воды, стояла у огня, рядом лежало хорошее белое мыло. Ида разложила для Роджера чистую одежду, в том числе котту, над которой трудилась несколько недель. Новая вышивка со сценой пикника оживляла стену за кроватью, и Ида наняла художника, чтобы нарисовать над ней гармонирующий узорный бордюр. В комнате было светло и просторно, но достаточно ярко и богато, чтобы обстановка казалась спокойной, а не холодной. Интимной ее делали яркий огонь, корзинка для шитья и игральная доска рядом с подсвечником на столе, ожидающем игроков. Ида была довольна своими усилиями. Кто откажется провести время в такой комнате? Кто захочет променять ее на превратности пути?

– Мама, они приехали! – ворвался в комнату Гуго с раскрасневшимся от ветра лицом – он высматривал отцовский отряд с зубчатой стены.

Ида подозвала четырехлетнего Уильяма и велела няне привести двухлетнего Ральфа. Девочки шли перед ней, взявшись за руки, а Гуго указывал путь, совсем как взрослый. За стенами зала продолжали возводиться башни и защитные куртины, которые со временем сомкнутся. Жилища каменщиков теснились во дворе деревушкой из бревенчатых хижин с соломенными крышами, и масштаб строительства, затеянного Роджером, означал, что они простоят еще много лет. Пыль проникала всюду, и, хотя Ида привыкла к присутствию каменщиков, она часто мечтала, чтобы они исчезли и дали передышку от неумолчного шума и гама. Детям происходящее нравилось. Гуго был без ума и от стройки, и от каменщиков. Он часто по вечерам убегал в их поселок и слушал рассказы и песни. Иногда Мари сопровождала брата, и приходилось посылать за детьми слугу, если они задерживались допоздна.

Кавалькада рыцарей, оруженосцев, священников, слуг и вьючных лошадей въехала во двор. Ида посмотрела на Роджера, сидевшего верхом на гнедом коне, и у нее сжалось сердце. Он так давно не был дома! Муж управлял Херефордом, занимался государственными делами, а теперь еще и выступил против мятежного младшего брата короля, организовав защиту побережья, так что Ида почти не видела его с прошлой осени.

Роджер спешился, и жена присела перед ним в реверансе. Мальчики поклонились, а девочки последовали примеру матери, переглядываясь и хихикая. Роджер поднял Иду и столь же официально поцеловал в обе щеки:

– Вы хорошо выглядите.

– Да, милорд, благодаря встрече с вами, – тепло ответила она.

Вымученная улыбка была не тем приветствием, которого жаждала Ида, и у нее вытянулось лицо.

Роджер взъерошил светлые волосы Гуго.

– Готов поклясться, ты еще подрос, приятель, – произнес он чересчур жизнерадостно.

– Я тоже подросла, – заявила Мари.

– И я! – решительно напомнила о себе Маргарита.

– Тогда вы все станете великанами.

Роджер поднял взгляд к парапету.

– Неплохо, – одобрительно кивнул он. – К середине лета эту башню закончат.

– То есть летом вы будете дома? – Ида услышала в своем голосе ворчливую нотку которая ей совсем не понравилась.

– Надеюсь, но все зависит от обстоятельств, – передернул плечами Роджер.

Он вошел в дом и поднялся по лестнице в спальню, где остановился и, увидев исходящую паром ванну, красивые украшения и еду, закрыл лицо ладонью.

– Что случилось?

– Нам приходится нелегко, – покачал он головой, – и вид домашних услад почти невыносим.

Материнский инстинкт Иды возобладал над разочарованием.

– Искупайтесь и поешьте, – приказала она. – Вам станет легче.

Она потянулась к пряжке его пояса, расстегнула ее, и мгновение они стояли совсем близко. Ее дыхание участилось, а к лону прилило тепло. Господь всемогущий, шесть месяцев – настоящая засуха!

Продолжая раздевать мужа, Ида осмотрела его тело и испытала облегчение, не увидев следов войны. Его кисти и запястья были чистыми, лицо тоже, но тело было покрыто грязью – он много дней провел в седле, не снимая доспехов. Роджер шагнул в ванну и глубоко вздохнул. Ида подложила подушку ему под спину и распорядилась поставить рядом с ванной табурет, чтобы разместить на нем кубок вина и пирожки с курятиной. В былые времена они разделили бы ванну и насладились трапезой и купанием наедине, но слуги и дети, суетившиеся в комнате, а также неотложные дела мешали подобной близости. И все же Ида воспользовалась возможностью вымыть мужа и познакомиться с его телом заново. Она чувствовала, как Роджер расслабляется под прикосновениями намыленной тряпицы.

– Все закончилось? – спросила она.

– Не знаю, – скривился Роджер. – Перемирие должно продлиться до Дня Всех Святых, но это выгодно Иоанну, поскольку он все равно проигрывал. Его флот до сих пор не выступил, и он сумел найти только жалкую горстку наемников из Уэльса. Мы вовремя перехватили его письма и подавили вторжение в зародыше. И все же он продолжает уверять всех и каждого, что Ричард никогда не вернется из Германии и он должен принять корону.

Ида намочила и намылила ткань, а Роджер откусил от пирожка. Крошки упали в ванну и присоединились к россыпи трав и сухих лепестков.

– К счастью для нас, стало известно, что даже в плену Ричард пребывает в добром здравии и не теряет присутствия духа. Маневры Иоанна ни к чему не приведут.

– И что сейчас происходит?

Он пожевал и проглотил.

– Необходимо выкупить короля. Каждый должен отдать четверть своих доходов. Доля рыцаря будет оценена в двадцать шиллингов. Все сокровища королевства – золото, серебро, все, что удастся найти, – мы обменяем на его освобождение.

– И сколько составляет выкуп? – Ида подлила вина в кубок и смахнула капли воды с плеч мужа, чтобы еще раз прикоснуться к нему.

– От нас требуют сто тысяч марок.

Ида была поражена:

– Но где столько взять? Ричард почти разорил нас, чтобы собрать деньги на Крестовый поход. Что осталось?

Роджер доел пирожок и ополоснул руки в остывающей воде.

– Есть еще кое-какие ресурсы, в том числе возобновляемые, например настриг шерсти. Пока Ричард жив, пусть и в плену, Иоанн не может стать королем. Я берегу наши земли для сына. Не позволю, чтобы война опустошила их, перечеркнув все мои труды.

– Но двадцать шиллингов с рыцаря…

– С нас – чуть меньше ста девяноста марок. Не сомневаюсь, что сумму округлят до двухсот… и еще придется добавить столовым серебром, драгоценностями и так далее. – Тяжело вздохнув, он вышел из ванны. – Немецкий император не дурак. Он подсчитает, сколько можно выжать из Англии, и запросит ни одним пенни меньше.

Одевшись, Роджер отправился инспектировать строительство. Оставив детей со служанками, Ида сопровождала мужа, пока он обсуждал с мастером стоимость работ и неизбежный пересмотр сроков ввиду необходимости собрать выкуп за короля. Затем они поднялись на бревенчатую стену с видом на море и ярко-зеленые весенние луга. Ягнята резвились рядом с матерями, одетыми в нарядные шубки. Ида испытала укол обиды при мысли, что они уже принесены в жертву вызволению короля из плена.

Прислонившись к бревнам, Роджер произнес:

– Я был здесь, когда сносили укрепления Фрамлингема. Не тронули только старый дом. Моим долгом было засвидетельствовать разрушение, и я поклялся тогда, что верну себе графство и не просто отстрою все заново, а возведу краше прежнего, – мрачно улыбнулся он жене. – Когда гол как сокол, потерь не страшишься. Но если есть что терять, все иначе.

Ида прикусила губу, не желая думать об этом. Не сейчас. Это нечестно. Муж вернулся домой, и, хотя она знала, что у него есть обязанности и тяжкая ответственность, должна быть хотя бы краткая передышка. Должна быть, иначе можно сойти с ума.

– Помните наше первое свидание? – спросила она. – В Вудстоке?

Роджер смотрел в одну точку на горизонте, но перевел взгляд на жену. Хмуриться он не перестал, однако губы слегка изогнулись в улыбке.

– Да, и что?

Ида коснулась его торса:

– Я сказала, что вы не стары и не седы, но нуждаетесь в заботе.

– Подобно больному дереву, – скривился он. – Как же, помню.

– Мне кажется, вы снова нуждаетесь в ней. – Она погладила мужа по волосам. Свежевымытые, они напоминали на ощупь мягкие перья. – Я уж точно нуждаюсь. – Ида легонько коснулась щеки и, когда Роджер повернулся навстречу ее ласкам, чтобы поцеловать ладонь, прошептала: – Я скучала по вас… – Внезапно у нее засаднило горло, и она прильнула к супругу. – Каждый день без вас казался годом.

– Каждый день казался годом! – Он заключил ее в объятия.

Сидя на боевом коне, Роджер любовался, как Гуго скачет легким галопом по выгону. Зажав под мышкой легкое копье, мальчик направлялся к первой из трех стоек, где были подвешены сплетенные из ивовых прутьев кольца. Гуго уверенно правил лошадью, хорошо сидел в седле, и рука не дрожала. Он попал в первое кольцо, а затем под рукоплескания зрителей подхватил копьем второе и третье.

– Он станет поединщиком не хуже отца, – с широкой улыбкой заметил Оливер Вокс, когда Гуго развернул коня и поскакал обратно.

Роджер гордо улыбнулся и не стал поправлять рыцаря, хотя в глубине души надеялся, что Гуго не станет тратить время на турниры. У паренька неплохие задатки, но Роджер знал, что при первой же возможности Гуго уткнется в научный трактат или отправится к каменщикам. Ему интересно, как ломают и обтесывают камень, он приходил в восторг от тонкой работы резчиков и шлифовальщиков. У него материнское чутье на симметрию, цвет и узор. Воинское дело являлось необходимой частью его образования, но Гуго не считал его главным в жизни, в то время как младшие братья размахивали игрушечными мечами, стремясь всех победить.

– Отличная работа, сын! – похвалил Роджер, когда Гуго подъехал.

Мальчик покраснел от удовольствия.

С уколом боли Роджер осознал, как сильно сын вырос за время его отсутствия. Гуго все еще был ребенком, но перед ним простиралась юность, а не несколько лет детства. Роджер приказал оруженосцу повесить кольца на место, взял копье у слуги и поскакал, чтобы повторить маневры Гуго. Отчасти хотел отточить собственное умение, но дело было не только в этом. Соразмеряя руку, глаз и движение лошади, Роджер испытывал наслаждение и напоминал себе, что под бременем дел и ответственности, навалившимся на его плечи, еще кипит кровь мужчины, способного радоваться мелочам жизни.

Он пробыл дома неделю, и, хотя был занят в поместье, приглядывая за строительством цитадели и решая вопросы выкупа, выдавались и краткие мгновения вроде этого, когда он мог расслабиться. Просыпаться в кровати с пуховой периной и Идой под боком было роскошью, как и наслаждаться ее обществом во время трапез и по вечерам, когда она льнула к нему за шитьем или пела с ним дуэтом. И конечно, роскошь плотской близости! Роджер, в отличие от некоторых мужчин, не был рабом похоти и блуда, но ему мучительно не хватало радости соблазнения жены… и соблазнения женою. Дети тоже радовали. Их проказы и веселье забавляли, как и эта скачка с копьем наперевес. Дети заставляли кровь в его жилах течь быстрее. Когда младшая дочь засыпала у него на коленях, свернувшись клубочком под отцовским меховым плащом, хотелось защитить ее от любых превратностей судьбы. Какое безоговорочное доверие и любовь! Его отцу было неведомо подобное, он отшатнулся бы при одной мысли взять ребенка на колени, и потому к радости Роджера примешивалась едкая нотка печали.

Он поймал три кольца наконечником копья и легким галопом вернулся к товарищам, невольно греясь в лучах сыновнего обожания.

Когда Роджер слезал с коня, огромный белый гусак с птичьего двора запрыгал по траве, хлопая крыльями. Вытянув шею, гогоча и шипя, он с неподдельной злобой преследовал несколько кудахчущих, взволнованных кур, защищая свою территорию.

– Осторожнее, сир, – предупредил конюх, который подошел, чтобы забрать коня Роджера. – На прошлой неделе он напал на главного каменщика, решил, что тот угрожает его подругам.

Конюх кивнул в сторону четырех бурых гусынь, которые щипали окустья травы под стеной склада.

Роджер весело фыркнул, наблюдая, как гусак гонит кур по двору. Несколько глупых тварей запрыгнули в поилку, хлопая крыльями и в ужасе кудахча, но гусак не оставил их в покое. Роджер закашлялся от смеха. Его товарищи держались за животы и хохотали, когда из кухни вышла румяная женщина с закатанными рукавами и большим половником.

– Тревога, – выдавил Анкетиль. – Вулфвин идет!

С красным от гнева лицом она зашагала к птицам.

– Посмотрим, как вы посмеетесь, милейшие лорды, когда у вас не будет ни цыпленка в горшке, ни яиц на столе! – завопила она, ничуть не смущаясь разницей в положении. – Да они теперь на месяц перестанут нестись!

Она посмотрела на Роджера так, будто он был во всем виноват, но у того только слезы навернулись на глаза от смеха.

Наклонившись над поилкой, Вулфвин достала из воды взъерошенных цыплят, крепко ухватила гусака за шею, прижала его крылья к бокам, засунула под мышку и в негодовании удалилась, бурча о глупости всех мужчин. Куры неуверенно бродили у поилки, трясли перьями и жаловались, а зрители вытирали глаза и пытались немного успокоиться.

– Вулфвин не свернет ему шею, – сказал Гуго. – Это ее любимчик, она все время с ним разговаривает. В основном, конечно, бранит.

– Совсем как своего мужика, – заметил Анкетиль.

– Вулфвин говорит, что гусак лучше мужика, – покачал головой Гуго. – Он защищает ее и не лезет под юбку всякий раз, когда она ложится в постель.

Все снова расхохотались, шатаясь и держась друг за друга. Гуго покраснел и усмехнулся.

– Чему это ты научился, пока меня не было? – добродушно пихнул его Роджер.

Гуго пожал плечами, лицо густо покраснело.

– Просто она так говорит, причем перед всеми.

– Выдает желаемое за действительное, – хихикнул Анкетиль. – Ни один мужчина в здравом уме не польстится на этакую ведьму. А если и польстится, кому захочется, чтобы его клюнули в орешки?

– Ради хорошего завтрака – почему бы и нет? – возразил Томас из Хичема, известный обжора.

– Да ладно, приятель, на завтрак подадут тебя!

Товарищеские остроты и шутки пробудили в Роджере теплое чувство. Его позабавило, что Гуго упивается ими, как голодный щенок. Мальчику полезно получить несколько уроков общения с людьми, ведь когда-нибудь ему придется приказывать. Разумеется, существуют границы приличного и допустимого, но хороший вожак и хороший лорд знает, где их провести и когда нужно проявить гибкость.

Пока мужчины приходили в себя, стремительным галопом прибыл гонец и соскочил с коня, едва успев натянуть поводья. Завидев Роджера, подбежал, преклонил колени и протянул пакет. Роджер знал, что посланник служит канцлеру Лонгчампу.

– Вы Джеффри? – Он жестом велел ему встать.

– Да, милорд. – Вестник уважительно снял шапку, обнажив копну седеющих кудрей.

Он выглядел встревоженным.

Роджер взглянул на пакет с печатями Лонгчампа, короля и королевы Алиеноры. Взяв нож, он вскрыл конверт и изучил его содержимое. По мере чтения Роджер все больше хмурился, а потом бросил взгляд на сына.

– Неприятности? – спросил Анкетиль.

Мужчины больше не улыбались. Посланник Лонгчампа вытер ладонью вспотевшее лицо. Роджер отпустил его, чтобы он мог поставить лошадь в конюшню и попросить воды на кухне. Он не виноват, что принес дурные вести.

– От епископа Илийского одни неприятности, – мрачно ответил Роджер. – Меня вызывают на совет в Сент-Олбанс, чтобы обсудить выкуп короля. – Он снова посмотрел на сына, и лицо окаменело. – Оливер, соберите людей. Мне нужно перечитать письмо, поговорить с графиней, а затем решить, что делать.

Ида сидела в верхней комнате у открытого окна, и весеннее солнце заливало ее колени и рубашку, которую она шила для Роджера. Она могла бы прибегнуть к услугам швеи, но предпочла работать сама, чтобы ее изделие касалось его кожи, где бы он ни был. Роджер распахнул дверь и стремительно вошел в комнату, и Ида почуяла беду. От него слегка пахло конским и своим потом, но он не был энергичен и благодушен, как обычно после физических упражнений. А затем она увидела пергамент в его руке, и внутри ее все оборвалось.

– Что это? – спросила Ида.

Неделя. Они пробыли вместе всего неделю. Неужели пора разлучиться?

Роджер сел напротив жены у окна, где они в свою первую ночь в этом доме, в интимном полумраке свечей, кормили друг друга поджаренным хлебом, сочащимся маслом.

– Уильям Лонгчамп вернулся! – прорычал он. – Высадился не где-нибудь, а в Ипсуиче – в моем собственном порту. Созывает совет. Через неделю я должен быть в Сент-Олбансе.

Иду охватило смятение. Не смирясь с изгнанием, в прошлом году Лонгчамп пытался высадиться в Англии, но ему не дали. Она не ожидала, что канцлер повторит попытку… На этот раз ему удалось.

– Какой еще совет?

– По повелению короля. Ричард назначил его ответственным за сбор и передачу выкупа императору Германии Генриху. – Роджер взглянул на бумагу в руке, словно на кусок гнилого мяса. – Как только первые семьдесят тысяч будут заплачены, Ричард получит свободу, но император требует заложников для гарантии нашей добросовестности.

– Что вы говорите? – Внезапно встревожившись, Ида выпрямила спину.

Роджер недолго помолчал и произнес:

– Лонгчамп приказал мне стать заложником, а также Ричарду де Клеру и епископам Рочестерскому и Чичестерскому. Кроме того, он требует, чтобы мы взяли в качестве заложников своих сыновей… в том числе Гуго.

Руки Иды в ужасе взметнулись ко рту.

– Он не может так поступить!

– Он попросил Алиенору отдать одного из внуков.

– Вы не можете отдать ему сына, только не Гуго! – Ее затошнило.

– Я и не собираюсь, – с мрачной решимостью ответил Роджер. – Это часть переговоров. Просить слишком много, чтобы выказать благоразумие, согласившись на меньшее. Лонгчампу придется довольствоваться мной. Мне не десять лет, и я могу позаботиться о себе. Но я не отдам нашего сына.

Слова мужа не успокоили Иду. Не подчиняться приказам опасно, и, даже если Роджер сумеет защитить Гуго, сам он станет щитом и жертвой.

– Но вам все же придется отправиться в Германию?

– По всей вероятности. – Роджер смотрел в окно, избегая ее взгляда.

Ида засунула руки под шитье, чтобы муж не заметил их дрожи. Германия! Это все равно что Иерусалим.

– Когда вы уезжаете? – севшим голосом спросила она.

Он сложил пергамент и засунул за пояс.

– Завтра. У меня мало времени.

Иду словно ударили в живот.

– Тогда мне нужно собрать ваши вещи, – услышала она собственный голос. – Вам понадобится парадный наряд и несколько смен белья… Я… – Она сглотнула. – Я думала, мне хватит времени закончить вашу рубашку…

Ида опустила взгляд на мягкий отбеленный лен в своих руках и заморгала. Слеза упала на ткань и оставила прозрачное пятно. Еще одно лето пройдет впустую. Еще один широкий шаг к старости.

– Ида… – Он потянулся через оконный проем и взял жену за руки. – Это мой долг…

– Да, – сухо согласилась она. – Я не отпустила бы вас, но мне тоже известен мой долг.

Ида высвободилась и лихорадочно заработала иглой. Шов шел вкривь и вкось, и она укололась, испачкав чистую белую ткань своей кровью.

– Оставьте, – произнес Роджер. – Это не важно. У меня хватает рубашек.

– Нет, важно! – закричала она вне себя от ярости и нестерпимой боли. – Возможно, не для вас. Для мужчины рубашка – это просто рубашка. Но для жены, которая ее сшила, которая плакала над ней и кололась до крови, это намного больше, чем… чем долг. – Ида вскочила.

Когда Роджер протянул к ней руку, она выставила ладонь, чтобы остановить его.

– Нет! – отрезала она. – Мне нужно собраться с духом. Оставьте меня в покое.

Ида удалилась в спальню и задернула занавеску. Глаза наливались слезами, но она знала, что должна дать выход чувствам и двигаться дальше, выплакаться и казаться спокойной.

Роджер последовал за ней, отдернул занавеску.

– Я бы остался, если бы мог, – произнес он с ноткой раздражения, отчего Ида вздрогнула. – Но, давая клятву верности Ричарду, я обещал служить ему в подобных обстоятельствах, и кем я стану, если нарушу свой обет? Все слезы мира ничего не изменят.

– Знаю, – печально ответила Ида. – Но по крайней мере я могу выбирать, плакать мне или нет.

Он развернул ее и грубо притянул к себе:

– Вы полагаете, когда я покину вас завтра, мне захочется унести с собой воспоминание о ваших слезах?

– А может, мне нужно, чтобы вы унесли именно это воспоминание, – парировала она, превозмогая боль.

Они стояли совсем близко, задержав дыхание. Ида подумала, что сейчас Роджер отвернется и уйдет. Отчасти ей хотелось этого и чтобы ее горе стало всеобъемлющим, но он лишь схватил ее крепче и жарко поцеловал, и она ответила, так что их дыхание смешалось.

– Я скажу вам, какое воспоминание я хочу унести, – произнес он. – Более того, покажу.

Роджер подхватил жену на руки и увлек в супружескую постель.

Рано утром, еще в серых сумерках, Ида наблюдала, как Роджер удаляется от Фрамлингема со своим отрядом рыцарей, оруженосцев и священников, везя вещи на вьючных лошадях. Он не взял повозку, желая выиграть время. Гуго гордо стоял рядом с матерью, вскинув голову и по-мужски засунув руки за пояс, хотя Ида знала, что через час он снова станет мальчиком и будет гонять мяч или скакать на лошади наперегонки с друзьями.

Ида была не в силах улыбаться, но подняла руку в ответ на прощальный салют Роджера. Она не видела его лица, когда он скакал прочь, но чувствовала его напряжение и вспоминала о часе, который они провели вчера днем в спальне, и обо всем, что не было произнесено, но было сказано на интимном языке прикосновений. Роджер тоже не улыбался. Все, что у них осталось, – зловещее равновесие, необходимое, чтобы идти по тонкому канату над острыми ножами внизу, часть которых они выковали сами.

Когда последняя лошадь выехала за ворота Фрамлингема, гусак поспешил через двор, шипя и гогоча, словно преследуя незваных гостей. В другой раз столь комичное зрелище изрядно повеселило бы зрителей, но сегодня никто не смеялся.