Глава 20

Обхватив ладонями раздувшийся живот, Ида наблюдала, как женщины вешают новый постельный полог. Тяжелая красная шерсть была подбита добротным льном, чтобы складки падали ровно, а внутри было тепло и укромно. По краю красного покрывала была вышита эмблема Биго – красные кресты на золотом фоне, и тот же узор красовался на балдахине. Летом стены получили свою порцию побелки, их расписали орнаментом из зелени и скромных алых первоцветов. Красно-золотые занавеси украшали стену возле окна, а в зимнюю ночь ими можно было задернуть ставни, чтобы в комнате стало уютнее.

– Превосходно, – произнесла Ида, когда служанка повесила последнее кольцо и прикрепила полог к балдахину на дневное время.

– Достойно короля, миледи, – широко улыбнулась женщина.

– Лишь бы было достойно милорда Биго, – поморщилась Ида.

– Да, но, если король нагрянет с визитом, нам не придется краснеть. – Служанка была новенькой и не имела ни малейшего понятия о прошлом Иды, хотя, несомненно, рано или поздно узнает все от сплетниц.

Избегая смотреть в глаза Годе и Бертрис, Ида отвернулась от кровати. Маленький сын Розы Роберт скакал по комнате верхом на деревянной лошадке и что-то кричал воображаемому другу. Ребенок в утробе Иды энергично толкнулся, и ей стало легче. Она положила руку на живот и была вознаграждена прикосновением крошечной ножки.

Ида остановилась рядом с кроватью перед крепкой вишневой колыбелью. Она обнаружила эту вещь, когда расчищала подвал. При виде ее Роджер удивился и слегка опечалился. Он рассказал, что колыбель принадлежала ему, а до того деду и прадеду. Ида не стала спрашивать, качали в ней его братьев или нет, – по всей вероятности, качали.

– Мадам, прибыл ваш лорд, – сообщила из дверного проема жена камергера.

Ида немедленно воспрянула духом. Роджер уехал в Ипсуич на несколько дней, а затем должен был присутствовать на заседаниях в различных окружных судах. Она поспешила к окну и открыла ставни, впустив сырое утро конца октября. Роджер, уже спешившись, давал во дворе наставления паре слуг, хлопотавших над вереницей вьючных лошадей. Он поднял взгляд, увидел в окне Иду и улыбнулся. Она помахала, повернулась и, отдав служанкам приказания, сбежала вниз, чтобы поприветствовать мужа.

Он схватил ее в объятия, поцеловал холодными после дороги губами и опустил взгляд на живот:

– С вами все хорошо?

– Теперь хорошо, – запыхавшись, хохотнула она. – Вы голодны?

Несмотря на груз беременности, Ида внезапно ощутила себя легкой как перышко.

– Просто умираю. – Роджер отправился греть руки у огня.

Его люди последовали за ним, все в прекрасном расположении духа, и Ида проследила, чтобы никого не обделили хлебом, сыром и вином.

– Как дороги?

– Сплошное болото после осенних дождей, – скривился Роджер. – Хорошо хоть у нас были вьюки, а не повозки.

Он обласкал пса, который подбежал, виляя хвостом, и жестом приказал слугам, вошедшим с узлами и свертками, отнести их в жилые покои.

– Так, пустяки, – отмахнулся он, когда Ида с любопытством посмотрела на багаж. – Я раздобыл нитки, о которых вы говорили, и два рулона фламандской ткани… Да, и еще розовой воды и кумина, как вы просили.

Слуги поставили у огня стол и принесли еду. Ида заметила, что Роджер купил новую шляпу, и восхитилась широкими полями, элегантными насыщенными оттенками зелени и бойким хохолком из фазаньих перьев.

– Под такой шляпой можно спрятать немало мыслей, – поддразнила она.

– Зачем бы иначе я ее купил? – весело посмотрел на нее муж. – Хорошая маскировка стоит своих денег.

– И ваша слабость к шляпам ни при чем?

Он взял ломоть хлеба и отломил от него кусок.

– Абсолютно ни при чем. Шляпа – самый практичный предмет одежды и совершенно незаменимый, не правда ли, Оливер?

– Безусловно, милорд, – серьезно согласился рыцарь.

За едой Роджер поведал Иде о заседаниях окружных судов, на которых он председательствовал, о нарушениях лесного права в Уэстоне и условиях сержантства в Тасберге, где он пришел с арендаторами к соглашению, что они должны предоставлять во время войны копейщиков. Ида слушала и старалась запоминать его слова, поскольку они касались управления их имуществом. Знать подобные вещи было полезно, хотя в отсутствие Роджера ими занимались его помощники.

Удовлетворив первый голод, Роджер смахнул крошки с котты, а корку отдал подкравшейся гончей.

– В Ипсуиче меня настигли печальные вести. – Его лицо стало мрачным. – Я сомневался, говорить ли вам, но скоро о скандале станет известно повсюду, и лучше, чтобы вы узнали от меня, чем от досужих сплетников. Уильяма Маршала отлучили от двора под страхом смерти… обвинив в прелюбодеянии с супругой Генриха Молодого.

Ида в ужасе уставилась на него:

– Не верю! Он бы не стал! Он как вы – человек чести. Кто посмел его обвинить?

– У него есть враги в свите молодого короля, – скривился Роджер, – которые завидуют его положению и считают, что их несправедливо обошли. Маршал стал слишком известен и влиятелен, у таких людей всегда находятся враги.

– Но состряпать подобную историю! – Ида представила Уильяма Маршала.

Он был непременно добр и любезен с ней, даже когда она была королевской любовницей, и ей было известно, что отношения Уильяма с Роджером основаны на уважении и товариществе.

Роджер стиснул ладони коленями:

– Маршал и молодая королева – верные друзья. Домыслить подробности несложно. Молодой король и так уже завидует доблести Маршала и преклонению мужчин перед ним, а Генрих полагает, что Уильям в ответе за расточительность молодого короля, и потому рад его падению.

– Да, я часто слышала жалобы Генриха насчет непомерных расходов сына на свиту. Похоже, он считает виновником Уильяма Маршала.

– Несомненно, Маршал любит земные удовольствия, – развел руками Роджер. – Но он не транжира, и молодого короля не нужно подстрекать к чересчур вольному обращению с деньгами.

– И что теперь будет?

– Он лишился должности маршала Генриха Молодого и отправился в Кёльн поклониться мощам трех волхвов, – вздохнул Роджер.

– А когда вернется?

– Этого я не знаю, но у него много друзей, и он во Фландрии сдает в аренду несколько домов. Столь искусный воин не останется без дела. Но даже если рано или поздно Уильям будет оправдан, скандал оставит горький привкус. – Уголки губ Роджера опустились. – Король и его сыновья весьма искусны в варке горьких зелий, которые они предлагают другим.

Ида промолчала. Замечание мужа было справедливым, но она не знала, как ответить. Генрих соблазнил ее, удержал наследство Роджера и разлучил ее с сыном. По жесткому блеску глаз мужа было ясно, что он думает именно об этом.

– Так разбрасывают семена недовольства и мятежа, – зловеще добавил он.

– Но Уильям Маршал не повернет против своего лорда, – возразила Ида, и между супругами повисло непроизнесенное имя самого Роджера.

Он мрачно посмотрел на нее:

– Не повернет – из-за чести, которой его лорд и отец его лорда пренебрегли. Во мне же эти семена не взойдут, поскольку я видел, какой урожай пожинают те, кто возделывает подобные посевы. Король отобрал у моего отца земли, разрушил его замок, наложил штрафы и на вырученные деньги воздвиг Орфорд, чтобы ограничить его власть. Если бы отец не восстал, графство Норфолк не было бы конфисковано.

– Но вы вернете его. – Она накрыла руку мужа своей. – Рано или поздно этот день наступит.

– Как и Судный день, – отрезал Роджер и пожал плечами, словно стряхивая тягостные мысли. – Идемте. – Он встал, его лицо смягчилось. – К вопросу о будущем – мне есть что вам показать.

Заинтригованная Ида с улыбкой взяла мужа за руку и пошла за ним в спальню. Она хихикнула, когда он заставил ее закрыть глаза перед дверью и приобнял за место, где прежде находилась ее талия.

– Готово, – произнес он. – Смотрите.

Ида опустила руки и оглядела комнату. Слуги положили заказанные рулоны ткани на кровать, и еще несколько ярких тюков так и умоляли о внимании. Затем ее взгляд упал на изысканный латунный таз для купания новорожденного, на стоящую рядом с ним колыбель из теплого золотистого дуба с изящным узором из листьев клевера, вырезанным на боках и опорах. Колыбель была застелена мягчайшим отбеленным льном и накрыта прелестным покрывалом с белой вышивкой.

Ида прижала ладони к губам, заглушив тихий вздох изумления. Она подошла ближе, чтобы посмотреть и пощупать собственными руками. Дерево под пальцами было гладким и блестящим, никаких шероховатостей. Ида качнула колыбель. На ее боку рядком висели серебряные колокольчики, они дружно звякнули. Внезапно глаза Иды наполнились слезами. Ее поразила предупредительность мужа. Большинство мужчин не стали бы тратить время на подобные пустяки, предоставив женам самим собирать приданое для младенца. Она не купила колыбель, полагая, что Роджер захочет оставить старую, дабы продолжить традицию.

– Она прекрасна! – Ида повернулась и обняла его за шею. – Поистине прекрасна!

– Это новое начало. – Он ласково погладил ее округлившийся живот. – Для наших сыновей и дочерей. Они будут воспитаны в уважении к своему роду и семейному долгу, но никогда не будут связаны им по рукам и ногам, клянусь спасением своей души.

Роджер сощурился, и Ида не могла не заметить ударение на слове «наших». Она поняла, что это не просто подарок, чтобы порадовать ее. Это заявление о намерениях – символическая замена их прошлого будущим.

– Да, – энергично, со слезами на глазах кивнула она. – Они не будут связаны.

Ровно через год после свадьбы Ида лежала на большой кровати во Фрамлингеме и в муках давала жизнь ребенку. Хотя она уже знала, чего ожидать, это все равно было тяжелой и болезненной работой. Она исповедовалась и получила отпущение грехов на случай смерти родами, хотя повитухи, похоже, не сомневались, что все идет своим чередом. Опираясь спиной об одну из женщин, Ида тужилась что было силы. Она многие часы провела на коленях, моля Господа о милосердии, полная страха, что Он накажет ее за прелюбодеяние с Генрихом. А если маленький Уильям останется ее единственным живым ребенком?

– Ну вот и головка, – произнесла повивальная бабка, шуруя между бедрами Иды. – Теперь плечики.

Внезапно тембр ее голоса изменился.

– Осторожно, – предупредила она. – Осторожно, миледи, не тужьтесь!

– Что случилось? – Иду охватила паника.

– Ничего, миледи, ничего не случилось, просто не тужьтесь. Пуповина обмотала шею младенца, мы же не хотим ее затянуть…

Ида тяжело дышала с закрытыми глазами, борясь с почти неодолимым позывом потужиться. Пресвятая Богородица, святая Маргарита, только бы ребенок выжил. Только бы не погиб… Пожалуйста, пожалуйста!

Повивальная бабка кивнула Иде.

– Ну вот, освободился. Теперь тужьтесь, – приказала она, – но осторожно, миледи, легонько, как ветерок.

Ида повиновалась, и через мгновение женщина подняла в воздух синеватый комочек.

– Прекрасный мальчик, – сообщила она, вытирая рот и нос младенца, пока другая женщина перерезала пульсирующую пуповину. – Ну-ка, малыш, пора вдохнуть жизнь. Милостью Пресвятой Богородицы!

Держа ребенка за пятки, она резко шлепнула новорожденного по ягодицам, отчего он захныкал, а затем заорал. Звук, сперва прерывистый и неуверенный, набрал силу, когда повивальная бабка перевернула младенца вверх головой и отнесла к большому латунному тазу, который другая женщина наполнила теплой водой, сдобренной розовым маслом.

– С ним все в порядке? – Ида наблюдала за повивальной бабкой, вне себя от беспокойства.

– Да, миледи, – заверила женщина. – Сперва мы немного испугались, но все обошлось. – Она широко улыбнулась. – Замечательный маленький мужчина.

Женщина закончила омывать младенца и поднесла его Иде, завернув в теплое полотенце.

Ида побаивалась смотреть на ребенка, принимая его в объятия. Воспоминание о том, как она держала на руках своего первого новорожденного сына, было мучительно-ярким. Тогда Ида был напугана, изнурена и растеряна. Теперь ее переполняли другие, но не менее сложные чувства. Усталость повторилась, но к ней добавилось чувство вины из-за того, что случилось в прошлом. Ида испытывала облегчение и радость, родив Роджеру наследника, и свежую и нежную любовь, пронизанную страхом: она может оказаться недостаточно хорошей матерью и Господь, увидев это, накажет ее и снова лишит ребенка. Ей понадобилось собрать все свое мужество, чтобы взглянуть на новорожденного.

К счастью, ребенок мало напоминал своего единоутробного брата. В чертах его лица угадывался Роджер. Брови были тонкими ниточками светлого золота, а не четкими темными дугами, как у Уильяма. Иду переполнила любовь к сыну, горло сжалось от острой боли, а живот свела судорога. Мальчика назовут Гуго, традиционным именем сыновей Биго, и Ида прошептала это слово, обещая, что он ни в чем не будет нуждаться, насколько это в ее силах.

– Подите к милорду. – На ее ресницах сверкали алмазы слез. – Сообщите, что у него родился сын.

Испытывая тревогу, возбуждение и несомненную неловкость от вмешательства в женские дела, Роджер вошел в спальню. Последний месяц, ввиду приближения родов, он спал в отгороженном углу зала и управлял своими владениями из главной комнаты, чтобы Ида и женщины могли уединиться в опочивальне.

Он был как на иголках с тех пор, как начались роды. Прошло уже больше половины дня. Прежде он не ведал о том, что время может тянуться так долго и быть сущим наказанием. Он считал себя терпеливым и хладнокровным, но сейчас расхаживал по залу, словно зверь в клетке, и рявкал на людей, которые задавали совершенно безобидные вопросы. Когда на цыпочках вошла служанка и с улыбкой сообщила, что Ида благополучно разрешилась сыном, он оцепенел от облегчения.

Кошачье мяуканье младенца из новой золотистой дубовой колыбели неудержимо влекло его через комнату. Сын был распеленат и голеньким уложен на мягкую овчину чтобы Роджер мог осмотреть его собственными глазами и убедиться, что все на месте. Ребенок вопил и сучил крошечными ручками и ножками, словно пьяный плясун. Его лицо было красным, а все остальное – ярко-розовым. Оцепенение Роджера развеялось, будто дым на ветру.

– Прекрасный, здоровый мальчик, милорд, – улыбнулась повивальная бабка.

Роджер кивнул, не в силах говорить. Его распирало от гордости, ликования и осознания своей мужской силы. Теперь он мог спокойно смотреть Генриху в глаза.

Дама Сесили подняла ребенка, умело закутала его в льняную пеленку и теплое одеяльце и подала Роджеру. Сперва он пребывал в замешательстве. Затем, повинуясь инстинкту, о существовании которого и не подозревал, уложил хрупкое тельце себе на руку. Младенец вопросительно глянул ему в лицо, словно умудренный летами старец. Древний и новорожденный. Лицо его отца, его деда. Его самого и Иды. На мгновение Роджер увидел вереницу поколений, уходившую в далекое прошлое и неведомое будущее.

Нежно и осторожно он отнес ребенка к кровати. Ида сидела, опершись о взбитые подушки. Ее волосы были заново заплетены, и, хотя она выглядела усталой, глаза сверкали, а на губах играла улыбка. Роджер ласково поцеловал ее и сел на кровать.

– Служанки говорят, с вами все хорошо… – смущенно начал он.

– Да, милорд, – кивнула она, – хотя это нелегкое дело.

– Биго и де Тосни могут вами гордиться.

– Надеюсь. – Ида продолжала улыбаться, но глаза наполнились слезами.

– Никогда в этом не сомневайтесь. Вы подарили нам сына – еще одну причину бороться за наше будущее. – Внезапно испугавшись, он накрыл ее ладонь своей. – Ида?

– Мне говорили, это в порядке вещей, – надтреснуто рассмеялась она. – Женщины всегда плачут после родов. Настроение меняется каждую минуту. Позвольте подержать его.

Роджер осторожно протянул ей сына, а потом любовался, как Ида баюкает его. С ребенком на руках, опущенными ресницами в росе слез, в свободном голубом платье, она напоминала Мадонну. Возможно, эта мысль была нечестивой, но Роджер надеялся, что Господь поймет и простит его. Зачатие не было непорочным, но Ида – добродетельная жена.

– Я отправил весть вашему брату и моей матери, – произнес он. – Посыльный сообщит моим вассалам и аббатству в Эдмундсбери. Королю я тоже отправил гонца.

Внезапно в комнате повисло напряжение. Имя Генриха было подобно неглубокому и тонкому порезу, который заживает медленно и даже в столь радостных обстоятельствах способен вдруг заныть.

– Возможно, теперь, когда у нас есть наследник, он вернет мне отцовское имущество.

В голосе Роджера было больше надежды, чем веры. Более того, подумал он, все может обернуться совсем иначе. Генрих достаточно мелочен, чтобы лишить его милости теперь, когда род продлен.

Роджер оставался с Идой, пока она не поникла от усталости и повитуха не пробормотала вежливо, но твердо, что роженице нужно отдохнуть. Он предпочел бы остаться с женой и сыном, но знал, что рыцари ждут его, чтобы вместе открыть бочку доброго вина, припасенного специально для такого случая.

– Я зайду утром. – Он поцеловал жену и неохотно направился к двери.

На пороге Роджер обернулся и, увидев, как Ида целует головку ребенка, прежде чем отдать его повивальной бабке, ощутил всепоглощающую любовь.