Глава 13

В последние годы Иде часто приходилось иметь дело с новыми переживаниями, которые испытывали ее силу духа на прочность, но никогда еще она не находилась во власти подобного страха, никогда не ощущала себя настолько беспомощной. Лежа на кровати рядом с маленьким сыном, она следила, как грудная клетка бурно поднимается и опускается от нестерпимого жара, словно у задыхающегося пса. Кожа была покрыта сыпью, и за ночь его несколько раз стошнило. В последнее время рвота утихла, сменившись лающим кашлем, который сотрясал его так, что сил для дыхания почти не оставалось, не говоря уже о слезах. Ида сумела влить в него немного медовой болтушки и дала грудь, от которой уже почти отлучила, не для того, чтобы накормить, а для того, чтобы успокоить.

Осторожными движениями она протирала розовой водой горячее тело сына и напевала бессмысленную песенку о птице в клетке. Уильям хныкал и сопел. Глаза были открыты, но ничего не видели и походили на тусклые коричневые камешки. Она слышала, что в городе гуляет лихорадка, и, хотя другие женщины пытались скрыть это от нее, знала, что несколько детей умерли, в том числе малютка кузнеца, ровесник ее сына. Снедаемая ужасом и чувством вины, Ида просила о заступничестве святого Клемента и святого Буено, ставила свечи, раздавала милостыню и молила Господа пощадить Уильяма.

Она в очередной раз выжала тряпку и, омывая сына, ощутила сквозь влажную ткань жар его кожи.

– Пресвятая Богородица, – прошептала она, – не наказывай его за мои грехи. Не дай ему умереть. Возьми лучше меня!

Года подошла к кровати и осторожно тронула Иду за плечо:

– Миледи, вас ищут.

Оторвавшись от сына, Ида встретилась взглядом с Бономом, одним из церемониймейстеров Генриха. В его глазах светилось сочувствие, но лицо оставалось бесстрастным.

– Король требует вашего общества, госпожа.

Ида была потрясена.

– Ради всего святого! Его сын так болен, жизнь малыша в опасности. Король требует, чтобы я пренебрегла материнским долгом?

– Леди, это дело короля, а не мое. – Боном переступил с ноги на ногу. – Я только повинуюсь ему, как и следует всем нам. Мне жаль, что ребенок болен, но женщины позаботятся о нем, пока вы отсутствуете.

– Они не заменят мать! – процедила Ида сквозь зубы.

– И все же, госпожа… – Он поклонился, но взглядом дал понять, что выбора у нее нет.

Ида заставила себя встать. Она знала, что выглядит ужасно, но не собиралась умываться и душиться ради Генриха. Пусть видит ее подлинное лицо – лицо измученной, отчаявшейся матери, пытающейся поддержать жизнь в крошечном тельце ребенка. Может быть, Генрих, увидев, в каком она состоянии, сжалится и немедленно отправит обратно к сыну.

– Я позабочусь о нем, – подошла к кровати Годьерна. – Со мной он будет в полном порядке, правда, солнышко? – Она с трудом согнула подагрические колени, взяла у Иды тряпку и принялась обтирать малыша. – Идите и исполняйте свой долг. – Годьерна бросила на Иду взгляд, полный предостережения и жалости.

Ида сумела отодвинуть беспокойство на задний план и сосредоточиться на желаниях Генриха. Чем скорее она исполнит свой долг перед ним, тем скорее сможет вернуться к сыну.

Генрих ждал ее в спальне, расхаживая перед огнем. Слуги держались в тени, и король явно наслаждался одиночеством. Когда Ида вошла, он поднял взгляд, улыбнулся и поманил ее к себе.

– Я скучал по вас, милая. – Взяв Иду за руки, он поцеловал ее в губы и отстранился, чтобы посмотреть на нее. – Вы плачете? – Он потрогал большим пальцем мокрую щеку. – Что случилось?

Ида шмыгнула носом и вытерла руку широким рукавом платья.

– Прошу прощения, сир. Мой сын… Наш сын Уильям… У него сыпная лихорадка, и я боюсь за него. Я думала… Я думала, вы знаете, – надтреснутым голосом договорила она.

– Дорогая, – голос короля был умиротворяющим, – я знаю, и знаю также, что вам необходима передышка. Пусть другие позаботятся о нем. Врач говорит, когда жар спадет, ребенок поправится.

Генрих усадил ее на кровать и заставил выпить пряного вина с сахаром.

– Сир, мне известен мой долг перед вами, – произнесла Ида, опустив кубок, – но я мать. Я должна быть с мальчиком.

Она умоляюще вцепилась в его рукав. Вино пролилось в желудок расплавленным свинцом, вызвав тошноту.

– Вы больше не носите мой перстень? – резко спросил король.

– Он у меня в сундуке, – сглотнула Ида. – Я сняла его, чтобы ухаживать за нашим сыном. Боялась поцарапать малыша и совсем позабыла о кольце, когда получила приказ. – Она слышала панику в своем задыхающемся голосе и понимала, что не справляется с ситуацией.

Лоб Генриха прорезала нетерпеливая складка.

– О нем позаботятся другие женщины! – прорычал он. – Говорю вам, все будет хорошо. – (Она молча кивнула.) – Ида, взгляните на меня. – Король приподнял ее подбородок указательным пальцем, чтобы рассмотреть лицо. – Ах! – Голос его смягчился. – Вы очень, очень красивая девочка, и я люблю вас всем сердцем.

У Иды сжалось горло, и она едва не закашлялась. Какого ответа он ждет?

– Насколько я понял, брат уже говорил с вами?

– О чем, сир? – Она казалась рассеянной, поскольку думала только о сыне и необходимости вернуться к нему.

– О своей идее отдать вас в жены Роджеру Биго.

От его слов у Иды перехватило дыхание. Ее словно шлепнули по лицу мокрой тряпкой, и мгновение она, открыв рот, изумленно смотрела на Генриха. Она с этим не справится, нет, не сейчас, когда столько забот.

– Значит, не говорил? – раздраженно спросил Генрих.

Ида постаралась сосредоточиться на насущных нуждах:

– Говорил, сир, но довольно давно. Он сказал, что вы размышляете над этим вопросом.

– И еще не принял решение, любовь моя. Ваш брат утверждает, что у вас нет возражений. Это правда?

У нее скрутило живот. К горлу подкатила тошнота.

– Нет, сир, – прошептала она. – У меня нет возражений.

– Вы готовы стать женой Роджера? – Король погладил ее по волосам и шее тыльной стороной руки, и она усилием воли сдержала тошноту.

– Он производит впечатление достойного человека, сир.

– И вы откажетесь от жизни при дворе ради него? От пышных нарядов, танцев и развлечений?

– Я постараюсь привыкнуть, сир. – Иде с трудом удавалось сохранять спокойствие.

– Вы не только красивая девочка, но и смелая. Иногда наибольшей силой наделены самые тихие и нежные.

Тишина растянулась на несколько ударов сердца. Ида услышала, как зашипела свеча, когда в воске попалась примесь, увидела, как задрожало и заискрило пламя. Она пыталась отогнать мысль, что эта свеча – жизнь сына, готовая угаснуть в любой момент.

– Я не хочу вас потерять… – Генрих повернул ее лицо к себе и стал целовать, сначала нежно, затем все более властно и пылко. – Не хочу отдавать другому мужчине.

Когда он лег с ней, Ида замкнулась, отделив душу от тела. Скоро это закончится, говорила она себе. И тогда она продолжит бдение у постели Уильяма. Обо всем остальном она подумает позже, потому что невозможно смотреть в две стороны одновременно.

Закончив, Генрих лежал рядом, отдуваясь и прикрывая глаза рукой. Ида кусала губы, глядя на полог и гадая, когда король позволит ей уйти. Свеча еще горит, но сколько ей осталось? Она наблюдала за огоньком, страшась вновь увидеть его дрожание, и сжимала ноги.

Генрих повернул голову на вышитой подушке.

– Возможно, я уже потерял вас, – устало вздохнул он. – Одевайтесь и идите к сыну. Не стану больше докучать вам сегодня.

Ида поспешно натянула сорочку:

– Благодарю вас, сир! – Вместе с облегчением она испытала благодарность и чувство вины.

Хорошо, что не требует размять ему спину или помассировать ступни.

– Я навещу его утром, – пообещал Генрих, – и вас. – Он поцеловал ее в щеку.

Ида бегом вернулась в женскую спальню. Матильда, недавно родившая служанка, держала Уильяма у груди. Ребенок спал, так и не выпустив соска, его щеки были блестящими и красными, как яблоки. Годьерна сидела рядом с кормилицей, присматривая за ней и малышом. Иду охватила острая любовь к сыну, переплетенная с ревностью оттого, что его насытила другая.

– Он взял грудь и крепко заснул, благослови его Боже, – улыбнулась Годьерна. – По-моему, ему стало чуть лучше.

Ида подхватила юбки и села на кровать, забрав сына у Матильды и даже не взглянув на нее. Служанка убрала грудь и грустно посмотрела на Годьерну. Уильям захныкал, но Ида баюкала его, гладила по лицу, и малыш успокоился. Кажется, он уже не такой горячий, подумала она. По крайней мере, на время лихорадка ослабла.

Годьерна и Матильда тактично отошли, оставив мать наедине с сыном. Годьерна на мгновение остановилась, чтобы похлопать Иду по плечу и запечатлеть материнский поцелуй на ее виске. Ида прошептала женщинам: «Спасибо». Теперь, когда Уильям был у нее на руках, она испытывала раскаяние из-за своей ревности.

Остаток ночи Ида сидела в кровати, опираясь на подушки и баюкая своего малыша. Она смотрела, как он дышит в ровном свете свечи. Его волосы были мокрыми от пота и завивались на кончиках, ресницы слиплись, а кожа была усыпана темно-красными пятнами. Она любила его так сильно, что сама чуть не пылала в лихорадке. Пусть прелюбодеяние – грех, пусть она впала в отчаяние, обнаружив, что носит ребенка, теперь ее сжигает любовь к сыну.

Утром, прежде чем уехать на охоту, Генрих зашел навестить сына. В полной боевой готовности, сгорающий от нетерпения, он тем не менее постоял у колыбели пару мгновений.

– Ему немного лучше, сир, – сказала Ида.

Она невероятно устала после ночного бдения, но жар спал, и глаза Уильяма утратили мутную поволоку. Недавно его снова стошнило. Говорить, что малыш идет на поправку, было еще преждевременно, но его состояние стало более стабильным.

– Женщины всегда слишком переживают из-за пустяков, – раздраженно пожал плечами Генрих. Бросив еще один долгий взгляд, он отвернулся от колыбели и потянул.

Иду за собой. Заправив за ухо прядь волос, выбившуюся из ее прически, он добавил: – Я много размышлял. Вы действительно вправе перед Господом иметь мужа и дом. Я решил позволить вашему брату обсудить вопрос брака с Роджером Биго.

Ида глядела на него, не зная, что сказать. После минувшей ночи слова казались соломинками, кружащимися на поверхности бурного потока.

– Вы онемели от счастья или от ужаса? – Улыбка Генриха была натянутой.

– Нет, сир, – постаралась собраться с духом Ида. – Разумеется, я вам благодарна, но у меня совсем ум за разум зашел из-за Уильяма. Сегодня утром я с трудом вспомнила свое имя. Я довольна, поверьте, довольна.

– Ах, Ида… – Улыбка Генриха смягчилась и стала чуть грустной. – Однажды вы облачитесь в панцирь и этим причините мне боль… но для вас, полагаю, так будет лучше. – Он снял перстень, взял ее правую руку и надел его на средний палец. – Я буду молиться за нашего крошку. – Генрих потрепал ее по щеке и вышел, на ходу призывая охотников, оставляя мгновение близости позади, подобно очередному завершенному делу.

Ида знала, что должна пребывать в эйфории, но испытывала лишь огромную усталость, как будто долго, очень долго тянула за тугую веревку, и ее силы наконец иссякли. Она опустила взгляд на кольцо, подаренное королем: плетеное золото с редкой инталией. Очередная безделушка в ее коллекцию. С кольца все началось, кольцом и закончилось. Она покачнулась, и Годьерна поспешила к ней, зовя Году. Совместными усилиями женщины отвели Иду в постель.

– Поспите, – сказала Годьерна. – Ребенок пока вне опасности, и вы ничем не сможете ему помочь, если не отдохнете хотя бы немного. Обещаю, я разбужу вас, когда потребуется.

Ида слишком устала, чтобы спорить, но с беспокойством наблюдала, как Уильяма кладут в колыбель у кровати. Она все еще страшилась мысли, что может его потерять.

– Пускай я старею, но слух у меня по-прежнему острый, – пробормотала Годьерна, задернув полог. – Похоже, прилив сменился отливом?

– Надеюсь, – ответила Ида.

Она погрузилась в тревожную дремоту, и ей привиделся длинный плоский берег с влажным песком цвета тусклого золота, который омывало беспокойное серо-голубое море.