Глава 30
Я расхаживала по колоннаде, изнемогала на неослабевающей андалусийской жаре, бросала раздраженные взгляды на суетившихся вокруг чиновников и прочих придворных и ожидала новостей с фронта.
— Где он? — спросила я, наверное, уже в сотый раз у несчастной Инес, пытавшейся поспеть за моими беспорядочными перемещениями. Со лба ее стекал пот, капая на влажный корсаж. — Сколько еще ждать этого гонца? Фернандо с солдатами уехал в Лоху две с лишним недели назад; наверняка уже должны быть известия.
— Сеньора, его величество предупреждал, что осада Лохи может затянуться, — в очередной раз ответила Инес. — Он сказал, что будет нелегко, поскольку сеньор Боабдиль решил, что город должен достаться ему по праву короля.
— У него нет никаких прав, — бросила я, — после того как он обратился против нас, объединившись с этим волком Эль-Сагалем.
Я замолчала, пожалев, что сорвала на ней злость.
— Прости. Похоже, я схожу с ума. Мне хочется хоть что-то делать, я больше не могу оставаться в стороне, когда другие отвоевывают мое королевство.
Она сочувственно кивнула. Схватка за Лоху имела особенное значение — именно там Фернандо впервые потерпел сокрушительное поражение от мавров, и теперь город находился в руках презренного червяка Боабдиля как часть его нового союза с Эль-Сагалем. Наше решение отбить город и отправить Боабдиля восвояси в Гранаду могло повлечь за собой серьезные последствия — в случае неудачи Эль-Сагаль с бандами воинов-кочевников получит необходимый повод, чтобы оспорить наши прошлые достижения, устраивая осады и смертоносные атаки на нескольких фронтах.
Я уже собиралась вновь излить Инес все мои тревоги, когда послышался звук бегущих ног, сопровождавшийся громкими голосами придворных. Ко мне мчался гонец в ливрее, а за ним следовала возбужденная толпа. Он упал на одно колено, вручил мне листок пергамента.
Не в силах пошевелиться, даже протянуть руку к бумаге, я смотрела на его склоненную голову. Инес взяла послание вместо меня и, следуя моему едва заметному кивку, сломала печать.
— Что там? — прошептала я, чувствуя на себе взгляд каждого из придворных.
— Лоха пала, Majestad! — сдавленно ответила Инес.
— Я еду в Лоху, и дело с концом.
Советники встретили мое заявление ошеломленным молчанием, за которым последовали встревоженные возгласы:
— Вы не можете, ваше величество! Подумайте о вашей безопасности, о риске. Мавританский убийца, любое происшествие на дороге, ужасные условия в лагере — все это не для знатной дамы, не говоря уже о царствующей королеве.
Я позволила себе улыбнуться:
— Я не могу отвечать за происшествия на дороге или условия в лагере — все это в руках Господа. Что касается убийц — если они представляют такую угрозу, я надену легкие доспехи, изготовленные специально для меня, которые защитят мою царственную особу.
— Доспехи? — хором выдохнули они, будто я сказала, что нацеплю набедренную повязку.
Я едва не закатила глаза, заметив насмешливый взгляд Чакона, который сидел в углу, скрестив руки на мощной груди.
— Хорошо, — согласилась я, — доспехов не будет. Слишком жарко. Только нагрудник и меч, — добавила я, — на случай одного из происшествий, о которых вы так тревожитесь.
Сеньоры не могли скрыть волнение, но я чувствовала, что беспокоятся они не столько за меня, сколько о том, как бы не пришлось меня сопровождать; пожилые вельможи вроде них не желали оказываться в непосредственной близости от фронта, если имелась возможность этого избежать. Они предпочитали отправлять слуг, сыновей, кого угодно, кто мог бы сражаться вместо них. Их трусость вызывала у меня смех. Вся более молодая знать собралась под нашими знаменами; даже сеньоры средних лет, вроде Медина-Сидонии, по колено ходили в крови неверных во имя нашей славы.
— Как вы сами мне напомнили, я ваша царствующая королева, — сказала я. — Если встану рядом с мужем в час его победы, это вдохновит наших людей на новые подвиги. И я намерена отправиться туда не как хрупкая женщина, но как воин, готовый сражаться и умереть за Кастилию, подобно им самим.
Чакон широко улыбнулся, когда я прошла мимо него к двери. Неделю спустя королевский оружейник доставил в мои покои прекрасный нагрудник, изготовленный из закаленного железа и украшенный золотисто-черным сетчатым узором. Изнутри он был выложен красным бархатом на фланелевой подкладке и полностью соответствовал форме моего бюста.
Когда мастер помог мне его надеть и застегнул ремни, мне показалось, будто меня заключили в камень.
— Тяжелый, — сказала я, неуклюже поворачиваясь к зеркалу. — Они всегда такие?
Мастер шагнул ко мне, поправил нагрудник:
— Это самый легкий из всех, что мне когда-либо доводилось делать, Majestad. Доспехи, которые носят наши сеньоры и его величество, почти вдвое тяжелее, поскольку состоят из нескольких частей для защиты всего тела.
— Вдвое?
Я по-новому оценила наших солдат, представив, каково это — взбираться по крутому склону под палящим зноем, таща на себе такую тяжесть. Повернувшись, взяла меч — узкий сверкающий клинок с украшенной рубинами и изумрудами рукояткой в форме короны. Он тоже оказался тяжелее, чем я ожидала. Вернувшись к зеркалу с мечом в руке, я отчетливо вспомнила миг из детства, когда мы с Беатрис смотрели на закат над Авилой и спорили о предназначении слабого пола.
«Кто сказал, будто женщина не может взять меч и крест и отправиться в Гранаду на войну с маврами?»
— Она права, — вслух проговорила я и увидела в зеркале взгляд Инес.
— Кто, сеньора?
Улыбнувшись, я покачала головой. Беатрис была в Кастилии, заканчивала собирать вещи и готовила моих младших детей к путешествию на юг, чтобы присоединиться к нам.
Как же она разозлится, узнав, что пропустила такое!
Усталые и окровавленные солдаты подняли радостный шум, неожиданно увидев меня верхом на белом коне, в нагруднике и с мечом на поясе. Их приветственные крики эхом отдались по зияющим провалами укреплениям разрушенного города, и я поняла, что была права, явившись как одна из них, а не как высокомерная королева, что прибыла пожать плоды их тяжких трудов. Пленные неверные падали на колени, касаясь лбами пыли; их женщины набирали горсти обожженной земли и с рыданиями посыпали ею головы, вне себя от горя.
— Взгляни на них, — восхищенно проговорил Фернандо. — Они тебя боятся.
— Неудивительно, — ответила я. Поднялась на помост, повернулась лицом к солдатам и объявила: — Возношу вам сегодня хвалу, ибо, как и подобает рыцарям, вы защитили нашу веру от опасностей, угрожающих нашей стране. Богу ведомо, что наше дело правое, и Он не забудет тех тягот, что вам довелось вынести, вознаградит в раю. Я же от всей души благодарю вас за ваши жертвы!
В знак уважения к их отваге я сняла широкополую шляпу с кистями, открыв палящим лучам солнца мои потемневшие с возрастом каштановые волосы. Последовал приветственный рев, заставив пленных неверных съежиться. Я восторженно схватила Фернандо за руку, и мы подняли к небу наши ладони с переплетенными пальцами.
— Tanto monta, monta tanto! — воскликнула я. — Вперед в Малагу, к победе!
В ту ночь Фернандо принял меня со всей страстью.
— Ты моя королева-воин, — шептал он, раз за разом входя в меня. — Подари нам сына, mi luna. Подари нам еще одного принца.
Но несколько недель спустя мои месячные возобновились. Когда прибыла Беатрис с моими детьми, я призналась ей, что после рождения Каталины менструации стали нерегулярны, иногда сопровождались сильными спазмами, хотя мне еще не исполнилось сорока.
Я расхаживала по алькасару в Кордове, словно львица в клетке, понимала, что не могу даже оправдать свое бездействие необходимостью беречь дитя в утробе, и вдруг осознала, что мне следует делать. Едва услышав, что наша армия окопалась перед Малагой, я надела нагрудник и меч, оставила младших детей на попечение Инес и отправилась с Беатрис и Исабель вдохновить наши войска.
При виде Малаги, стоявшей на берегу сапфирового моря в окружении гор Сьерра-Бланка, у меня захватило дух. Знойный майский ветер шелестел листьями пальм и финиковых деревьев; над высокими крепостными валами города висела густая пелена дыма и благовоний, пропитанная богатым ароматом трав и пряностей.
Мавры знали о наших намерениях, предупреждением о которых им послужили события в Лохе. С крепостных стен смотрели пустыми глазницами полуразложившиеся головы наших павших; наша армия, насчитывавшая теперь пятьдесят тысяч человек, двигалась по выжженной равнине подобно ангелам мщения.
Город со ста двадцатью укрепленными башнями притаился у подножия иззубренных гор, подобно величественному льву. Скрывая боль при мысли об опустошении, которое нам придется причинить, я поддерживала боевой дух солдат и проверяла наличие припасов, ужинала с командирами и следила, чтобы доспехи и меч Фернандо были как следует смазаны, оберегая его от неудачи в бою. Основная надежда была на новые пушки и катапульты, способные крушить стены, с которых мавры могли поливать нас горячим маслом, кипящей смолой или обстреливать отравленными стрелами. Но и рукопашной схватки избежать не удалось, и я без конца тревожилась, наблюдая за боем с безопасного расстояния вместе с Исабель и молясь, чтобы с мужем ничего не случилось.
В течение многих дней мы штурмовали стены Малаги. В воздухе висело удушающее облако каменной пыли, вынуждая нас завязывать тряпками носы и рты. Пыль оседала везде и на всем: на одежде, постелях, утвари, даже еда и питье были со вкусом песка. Мы знали, что будет нелегко, объясняла я дочери, сидя вместе с ней в шатре и слушая непрекращающийся звон колоколов, который по моему приказу продолжался днем и ночью. Звук этот смешивался со стонами раненых и воплями отчаяния оказавшихся в ловушке жителей Малаги. И все же сверхъестественная выносливость мавров удивляла даже меня; учитывая, что в порту стояли наши корабли, не давая возможности покинуть город, голод и болезни уже должны были взимать свою зловещую дань.
Наконец через три месяца после начала осады пришло известие, что мавры хотят переговоров. К тому времени стало ясно — подкрепления из Гранады не будет. Горожане прислали праведника, выразившего почтение к моему королевскому статусу, и я согласилась встретиться с ним в своей палатке, пока Фернандо отдыхал после очередного долгого дня командования осадой. Я надела красную королевскую мантию, золоченую сетку для волос и сапфировую диадему, но в последнее мгновение, когда мы уже собирались войти в палатку, Беатрис сорвала с моей головы диадему и бросилась вперед.
— Что ты делаешь? — прошипела я.
Она не ответила, и мне осталось лишь ошеломленно смотреть, как она неторопливо входит в богато обставленный шатер и садится на мой трон. Я в гневе уставилась на нее — она что, сошла с ума? Неужели жара и пыль повредили ее рассудок?
Мгновение спустя вошел рыжеволосый маркиз де Кадис в сопровождении человека в плаще и тюрбане, который бросил яростный взгляд на сидящую на моих подушках Беатрис и, прежде чем хоть кто-то из нас успел среагировать, с воем метнулся вперед, оттолкнув Кадиса и сунув руку под плащ. Я застыла, увидев в его руке кривой кинжал.
Беатрис пронзительно закричала. Стражники ворвались в палатку, едва не бросив меня на землю. Схватив кричащего что-то на своем языке мавра, они начали выкручивать ему запястья, пока он не выпустил оружие. Кинжал упал на ковер, и я шагнула к нему, чтобы поднять.
— Нет! — крикнула Беатрис. — Не трогай!
Краем юбки она осторожно подняла кинжал и показала мне. При виде покрытого гравировкой лезвия, на котором блестела тонкая зеленая пленка, по коже у меня побежали мурашки.
— Видишь? — прошептала она. — Это яд.
— Dios mio. — Я недоверчиво взглянула на нее. — Ты спасла мне жизнь. Откуда ты узнала?
Она пожала плечами:
— Предчувствие. — Она нервно улыбнулась. — Прости, что сорвала с тебя корону. Но если бы ему удалось, лучше бы он убил меня, чем тебя.
— Он умрет, — прорычал Кадис. — Его колесуют и четвертуют перед всем городом, чтобы его мерзкие хозяева видели!
Я повернулась к убийце, которого крепко держали стражники. Он смотрел на меня без тени страха, хотя наверняка знал, что его ждет. Я сомневалась, что он говорит на нашем языке, и потому удивилась, когда он бесстрастным голосом произнес слова, от которых у меня застыла кровь в жилах:
— На этот раз твой распятый бог тебя защитил. Но знай: отныне каждый час твоей жизни, христианская королева, — час, одолженный у смерти.
— Уведите его, — прошептала я, высоко подняв голову.
Разбуженный суматохой, в палатку, пошатываясь, вошел Фернандо. Он схватил меня в охапку, прижал к себе:
— Луна моя, любовь моя, когда я думаю о том, что могло случиться… — Он крепче обнял меня. — Грязные мавританские псы! Им неведомо понятие чести, если под предлогом переговоров подсылают убийцу. Я сам его убью, голыми руками. Вырву его мерзкое сердце. А потом сровняю этот жалкий город с землей, да поможет мне Бог.
— Нет, прошу тебя. — Я отстранилась, со слабой улыбкой прося всех уйти. Когда мы остались одни, я тихо сказала: — Мы уже потеряли без малого две тысячи, а еще больше умирают в моих лазаретах. У нас почти закончились припасы. Больше нам не выдержать. Фернандо, боюсь, придется искать мира, даже если это означает отступление от Малаги. Будут другие годы, другие возможности…
— Нет, — ровно проговорил он. — Отступления не будет. Никто не может угрожать моей жене.
Он вышел, позвав Кадиса. Я последовала за ним и услышала, как он говорит маркизу:
— Пошлите герольда к стенам города. Пусть объявит, что, если Малага не сдастся безоговорочно в течение трех дней, мы сотрем город с лица земли и вырежем всех, кто в нем окажется.
— Фернандо…
Он повернулся, и я увидела жесткий взгляд его черных глаз на посеревшем лице. Я прикусила губу, поняв, что придется подчиниться его решению.
Через три дня охваченные отчаянием жители Малаги прислали к нам парламентера с предложением мира. Фернандо разорвал письмо на глазах испуганного гонца:
— Я сказал — никаких условий. Вообще.
— Но, ваше величество, — умоляюще проговорил гонец, стоя на коленях, — в городе есть и христиане с евреями. Мой господин Эль-Сагаль заявляет, что, если мы не договоримся, он их всех убьет.
— Если он тронет хотя бы волос на голове христианина, он об этом пожалеет, — сказал мой муж. — Все вы об этом пожалеете.
Он наклонился к парламентеру так близко, что я едва расслышала его последующие слова:
— Я убью вас одного за другим на глазах у ваших семей. Заставлю жен смотреть на вашу казнь, прежде чем убьют их самих. Ни один мавр не останется в живых, будь то мужчина, женщина или ребенок. Передай это своему господину.
Судорожно вздохнув, гонец с немой мольбой повернулся ко мне. Рядом со мной чуть слышно всхлипнула Исабель. Осада взяла свою дань и с нее; она потеряла в весе и побледнела, под кожей виднелись вены. Приближался день ее бракосочетания, и мы не могли отправить ее в Португалию в столь плачевном состоянии. Дальше тянуть было невозможно.
— Мы обещаем пощадить вас, — сказала я, повысив голос, — если вы поступите так, как требует король, мой муж. Сдайтесь в течение недели, или я не отвечаю за то, что с вами случится.
Гонец помчался в тлеющий город. Прежде жители Малаги грубо насмехались над нами со стен, но после того, как мы отправили им катапультой изуродованный обезглавленный труп несостоявшегося убийцы, они притихли, и мы не увидели на стене ни души, наблюдая, как парламентер проскальзывает под массивной решеткой внешних ворот.
Два дня спустя Малага капитулировала.
Вряд ли объявление Малаги христианским владением Кастилии можно было назвать поводом для празднества. Наши потери насчитывали почти три тысячи. Выжившим в городе пришлось не многим лучше. Вынужденные есть собак и кошек, а потом и лошадей, после тягостных месяцев непрерывных обстрелов, они покорно смотрели на нас из развалин домов, понимая, что брошены на произвол судьбы.
Кадис и другие вельможи выступали за массовые казни, настаивали, что жители Малаги должны поплатиться за покушение на мое убийство; более того, Эль-Сагаль бежал еще до капитуляции, наверняка с помощью тех же горожан, что еще больше разозлило грандов. Но я не позволила творить подобную жестокость от моего имени, убеждала Фернандо, что всех их следует продать в рабство, освободив тех, кто мог заплатить выкуп. Фернандо долго упирался, и мне потребовалось несколько часов уговоров, прежде чем он наконец согласился.
И все же многим предстояло страдать на наших галерах и там умереть. То была страшная цена за Крестовый поход, и меня она нисколько не радовала, даже когда над мечетью Малаги подняли присланный покойным папой Сикстом серебряный крест, освятив ее как собор Санта-Мария-де-Энкарнасьон.
Тем временем я получила письмо от моего казначея равви Сеньеора, который в свое время договаривался о займах на финансирование нашего Крестового похода. Одна сефардская община желала заплатить выкуп за собратьев в Малаге. После долгих размышлений я приняла их плату в двадцать тысяч дублонов, и четыреста исхудавших мужчин и женщин получили свободу, смешавшись с евреями Кастилии.
Сколь бы ни малозначительна была подобная милость с моей стороны, я тем не менее на ней настояла.