Глава 24
Я взволнованно расхаживала по своим апартаментам в Тордесильясе. Окна высокой башенки выходили на деревушку, носившую имя замка, и широкое русло мутной реки Дуэро далеко внизу, а дальше, насколько хватало глаз, тянулось окрашенное в цвет охры пыльное плоскогорье. Где-то на этой равнине, в окрестностях города Самора, Фернандо сражался с Альфонсо Пятым и его войском.
Наша последняя встреча была самой короткой из всех, что я помнила. Презрев совет доктора Диаса, я отправилась в Себрерос ровно через два дня после выкидыша. Инес встревоженно суетилась вокруг, Чакон по-отечески возражал, Диас предупреждал о серьезных осложнениях, но ничто не могло изменить моего решения. Все, чего мне хотелось, — бежать из этой жуткой комнаты, от стен которой словно отдавалось эхом несбывшееся обещание, и гнать коня что есть мочи, чтобы вновь увидеть лицо любимого.
Фернандо ждал меня в цитадели. Я шла по булыжникам под затянутым грозовыми тучами небом и видела грусть на его ожесточившемся лице, в ввалившихся глазах. Я бросилась в объятия мужа, не обращая внимания на собравшихся вокруг солдат, чиновников, придворных и грандов. Прижалась к его пахнущей потом и солнцем шее и прошептала:
— Прости меня. Мне так жаль.
Он привлек меня к себе:
— Изабелла, любовь моя, луна моя, — что бы я без тебя делал?
Его нисколько не волновал ребенок — только то, что выкидыш едва не стоил мне жизни. Мы вдвоем направились в приготовленные для меня комнаты, украшенные моими гобеленами и мебелью, которые он приказал доставить из Сеговии.
— Зачем? — проговорила я, чувствуя подступившие к глазам слезы. — Такие расходы…
— Да ладно. Что значат еще немного мараведи? — улыбнулся он.
С Исабель все в порядке, заверил он меня в ту ночь, когда мы лежали, обнявшись в постели, и прислушивались к нескончаемому стуку дождевых капель о стены замка. Она под надзором Беатрис и Андреса в алькасаре, где с ней ничего не могло случиться. Мы не говорили о надвигающемся на нас враге, об угрозе, от которой ничто не могло нас защитить. Мы ласкались и целовались, затерялись в запахе и прикосновениях друг друга и по молчаливому согласию больше не упоминали о потере, хотя оба остро ее ощущали.
Он покинул меня перед рассветом, облаченный в доспехи, во главе собранного нами разношерстного войска, что состояло из вассалов и слуг, добровольцев из отдаленных селений, возчиков, пажей, горожан, мелких вельмож и осужденных, которым заменили тюремное заключение возможностью сражаться за Кастилию. Проезжая по подъемному мосту над ущельем, под развевающимися знаменами с изображением наших стрел и уз, он обернулся и поднял руку в перчатке.
— Изабелла, mi amor! — крикнул он. — Жди меня!
И я ждала неделю за неделей, пока влажный июнь сменялся знойным июлем. Мне постоянно докладывали о происходящем курьеры, носившиеся в лагерь Фернандо и обратно; от них я узнала, что Альфонсо трусливо окопался за непреодолимыми стенами Саморы, отказался выйти и сразиться, хотя Фернандо вызывал его на поединок. Солдатам пришлось организовать осаду, копать траншеи и травить колодцы, пока припасы не подошли к концу и наступление, в которое мы вложили столько надежд, средств и сил, не начало разваливаться.
— Дай нам победу, — молилась я. — Дай нам восторжествовать. Ты забрал у меня дитя, так подари хоть это.
Я до сих пор не понимала, что попытка договориться с Всемогущим лишь разжигает Его недовольство.
Двадцать второго июля, когда я расхаживала по комнате в замке Тордесильяс, прибыл гонец с письмом, написанным почерком, которого я сперва не узнала. Я в ужасе прочитала его, взглянула на изнуренного гонца и твердым как камень голосом сказала:
— Возвращайся и скажи ему, что я запрещаю. Ни одна башня в Кастилии не должна попасть в их руки.
— Majestad, — съежившись, ответил курьер, — слишком поздно. Португальцы захватили Торо и отрезали снабжение нашего войска. Солдатам не хватает свежей воды и еды. У людей начался понос, пошли разговоры о том, чтобы отказаться от борьбы и перейти на сторону португальцев. Король приказал отступать, прежде чем солдаты начнут дезертировать. Они уже на пути сюда.
Клочки разорванного письма полетели на пол.
— Принесите мою шляпу! — крикнула я. — И оседлайте коня!
Снаружи стояла такая жара, что казалось, где-то рядом поселился изрыгающий адское пламя демон. Задыхаясь, я проехала через подъемный мост, по круто уходившей вниз дороге, мимо деревушки, по дамбе через реку, а затем выехала на пышущую жаром равнину. Там приказала поставить навес и принести складной стул и стол, после чего стала ждать, слушая лишь тяжелое дыхание Канелы, что стоял возле моих секретарей и Инес. Кубок с водой оставался нетронутым на столе. Шли часы. Когда на равнину опустились фиолетовые сумерки, я наконец увидела на окрашенном алым заревом горизонте силуэты измученных бредущих людей.
Я села на Канелу, подняла руку — знак, что мне не требуется ничье общество, — и выехала навстречу возвращающемуся войску. Во главе его ехал Фернандо с адмиралом; лица их были измождены, с носа слезала обожженная солнцем кожа, грязные волосы спутались. Их доспехи лязгали в корзинах на боках уставших, покрытых пеной лошадей.
Больше всего меня разгневал именно этот звук — лязг сброшенных доспехов, не запятнанных кровью врага.
Заметив меня, Фернандо удивленно поднял взгляд, затем пришпорил коня и устремился вперед, словно пытаясь оказаться как можно дальше от солдат, которые не были изначально убеждены в успехе нашего предприятия и тем самым обрекли нас на поражение еще до того, как мы успели ранить хотя бы одного португальца.
— Изабелла, — запинаясь, начал он, — у меня… у нас не было выбора. Они не оставили бы город; они спрятались за крепостными валами Саморы и осыпали нас стрелами, камнями и собственными отбросами.
Голос его дрожал от унижения:
— Альфонсо смеялся надо мной, стоял на стене, смеялся и издевался! Говорил, что у себя в уборной он лучший король, чем я в Кастилии. Он отказался от предложенного мной поединка, заявил, что предпочитает подождать, пока все мы медленно не умрем, словно мухи на дерьме.
Я не сводила с него взгляда, пытаясь призвать сочувствие, жалость, какое-нибудь чувство из того склепа, где прежде находилось мое сердце. В конце концов я холодно сказала:
— Тебе не следовало возвращаться, пока в его руках находится хотя бы одна башня Кастилии.
Глаза его сузились.
— Что мне оставалось делать? У нас нет осадных машин, нет пушек, нет пороха, и ты это знаешь. Мы оказались прискорбно неготовыми с самого начала.
— Все это не имеет значения. — Я ударила в грудь кулаком. — Бог на нашей стороне; именно наше дело правое, а не тех, кто пришел похитить то, что ему не принадлежит. Как мог Альфонсо Португальский лишить тебя отваги, поднимающей людей на бой, — с нашей верой и такой армией?
Он вздрогнул, и голос его стал тверже:
— Изабелла, предупреждаю тебя — хватит. Тебя там не было, и тебе не понять.
Но я уже его не слушала. Казалось, все страхи и унижения моего детства собрались воедино в этот невообразимый момент, когда мой муж, прославленный воин Арагона, поджал хвост и бежал от врага, единственной целью которого было отобрать у нас трон.
— Можешь считать, что я ничего не понимаю, — сказала я. — Многим мужчинам кажется, будто женщины не разбираются в войне, поскольку мы не воюем на поле боя. Но никто не рисковал больше, чем я, ибо я полагалась на моего мужа и короля, которого люблю больше всех на свете. — Голос мой сорвался. — Я рисковала своим сердцем ради добра наших королевств, зная, что, если мы проиграем, я тоже могу всего лишиться!
Слова мои эхом отдавались по молчаливой равнине. Наше войско не двигалось с места — протянувшиеся на мили тысячи незнакомых мне лиц. Фернандо продолжал неподвижно сидеть на коне, и лицо его походило на застывшую маску.
— Если бы ты сокрушил стены Саморы, — добавила я, — как наверняка и поступил бы, обладай моей силой воли, Португалия и ее монарх были бы изгнаны из нашего королевства и мы не оказались бы здесь в этот позорный час.
Он хлопнул ладонью по седлу, и его конь взрыл копытом землю.
— Не могу поверить. После всего, что нам пришлось вытерпеть, ты жалеешь, что мы вернулись целыми и невредимыми? Пусть мы не выиграли сражение, но и не проиграли.
— Да? — возразила я. — Может, ты и считаешь, что в поражении есть слава, но меня удовлетворит лишь победа.
Произнеся эти слова, я поняла, что зашла слишком далеко. Лицо его помрачнело.
— Что ж, — тихо проговорил он, — в таком случае, боюсь, нам предстоит тяжелая задача, ибо тебя не удовлетворят усилия никого из простых смертных.
Гнев мой вдруг прошел, и я увидела перед собой реальность — наше войско, оборванное и потрепанное, но, как и пытался сказать мне муж, не потерявшее ни одного солдата, самого Фернандо, живого, а не лежащего мертвым или раненым под грудой трупов. Он приподнялся в седле, и я увидела принца, которого избрала за его упорство и который снова и снова сражался за свое королевство. Передо мной был король, принявший невероятное решение сегодня, чтобы избавить нас от катастрофы завтра, — и мой муж, ради любви ко мне и моему королевству отправившийся на войну против наших врагов, готовый, если потребуется, умереть во благо Кастилии.
Передо мной с тошнотворной ясностью открывался вид на равнину. Я впервые увидела усталого адмирала, что в замешательстве смотрел на меня со своего коня, и отважных солдат, измученных поносом, голодом и зноем, во взгляде которых читалась душераздирающая смесь благоговейного страха и крушения всех надежд. Я была их королевой, но, вместо того чтобы выразить благодарность за то, что они остались в живых, обругала их за то, что отказались пожертвовать собой.
Мне захотелось спрятаться от их взгляда. Неужели Фернандо прав? Меня никогда не удовлетворят ничьи усилия, и прежде всего мои собственные?
— Прости меня, — прошептала я, заставив себя посмотреть в глаза Фернандо и ожидая увидеть в них отстраненность и нежелание быть рядом со мной, возможно навсегда.
Я раскритиковала его перед солдатами — худшее оскорбление, которое можно нанести командиру, — и он был в полном праве разозлиться. Но он лишь неохотно кивнул, словно слишком хорошо понимал причину моего гнева.
— Просить прощения не за что, — ответил он. — Проявим же отныне смирение перед Ним, перед кем слабы даже самые могущественные, и, возможно, в час нужды Он одарит нас своей милостью.
У меня перехватило дыхание. Мне нечего было сказать, и ничто не могло стереть столь бездумно брошенные мною слова. Я развернула Канелу, и мы с Фернандо поехали к замку вместе с маршировавшим позади войском.
В Вальядолиде мы созвали заседание кортесов, где я выступила со страстным призывом о помощи. На кастильскую землю вступила иноземная армия, и она намеревалась нас уничтожить. Однако представители городов, истощенных прошлыми пожертвованиями, проголосовали против выделения нам новых средств. Как сказал кардинал Мендоса, когда мы устало сидели за столом совета, нам осталось уповать лишь на Церковь. Если я потребую от церковных властей пожертвовать половину их золота и серебра на защиту королевства, мы сможем переплавить их в необходимые нам деньги. В противном случае у нас не оставалось иного выбора, кроме как идти на переговоры с Альфонсо и Вильеной.
— Ни в коем случае, — сказал Фернандо, взглянув на меня. — Ты ведь говорила — ни одной башни? Мы не можем оставить им ни одной башни.
Я скрыла улыбку. После стычки в Тордесильясе в наших супружеских отношениях произошли некоторые перемены. Хоть муж и был тогда со мной слишком резок, действуя напоказ, он понял, что я готова сама облачиться в доспехи и взяться за меч, чтобы защитить свой трон, даже ценой жизни, если возникнет такая необходимость. В итоге это лишь распалило его необузданную страсть, с которой он принял меня в спальне. Что интереснее, он стал соглашаться со мной в моменты, подобные нынешнему, оставляя окончательное решение за мной и считая, что в военных вопросах я разбираюсь не хуже любого мужчины.
— Риму это не понравится, — осторожно сказала я. — Его святейшеству еще предстоит выдать соизволение, которое требуется Альфонсо, чтобы жениться на Иоанне ла Бельтранехе, но, если мы конфискуем сокровища Церкви, он может внезапно счесть нужным именно так и поступить.
Кардинал Мендоса кивнул:
— Возможно, но его святейшеству будет дан совет, что победа ваших величеств — в его же интересах, ибо в последующие годы вы станете благочестивыми и щедрыми поборниками веры.
Намек кардинала был ясен, хотя, стремясь заполучить новый источник средств, Фернандо его не заметил.
— Да, — ответил мой муж. — Так и сделаем. Изложите ваш совет в письменном виде.
Он испытующе взглянул на меня:
— Изабелла, что скажешь? Нам нужны пушки, порох, современное снаряжение. Мы можем купить их у Германии и Италии, но они потребуют плату вперед. Это единственная наша надежда.
Я знала, что это правда, но все же идея была мне не по душе. Не хотелось навлекать на себя подобный долг перед Церковью, ведь сколь бы старательно мы не исполнили свою сторону сделки, в ней имелся скрытый интерес. Но без свежих ресурсов можно считать, что нас уже свергли с трона. Мы могли и дальше изводить португальцев, чем и занимались после отступления, — перерезали дороги и предавали огню окружающие сельскохозяйственные угодья, чтобы им нечем было поживиться, а также держали их взаперти в Саморе, Торо и нескольких городах в Эстремадуре, которые им удалось захватить. Но изгнать их не могли. Они размножались, словно паразиты, распространяли свое влияние подобно заразе. В конце концов народ устанет сопротивляться и примет их, возможно даже с радостью, если они пообещают достаточно взамен.
А если это случится, победа окажется на стороне Альфонсо и ла Бельтранехи. И уж они позаботятся, чтобы меня и Фернандо взяли в плен или убили, а затем захватят наш трон.
Я неохотно кивнула:
— Пусть будет так. Но лишь на следующих условиях: мы возвращаем все, что одолжим, в течение трех лет. И каждое отчеканенное нами мараведи должно быть использовано в военных целях. Ничто не пойдет в личный кошелек.
Мендоса наклонил голову в знак согласия. Фернандо целеустремленно поднялся и, склонившись ко мне, прошептал:
— На этот раз обещаю, что сотру сукиных сынов с лица земли.
Он знал, что говорил, — слишком глубоки были его позор и гнев. Фернандо Арагонский ни разу еще не оказывался в положении просителя, и теперь он с головой погрузился в снабжение армии, подсчитывал имеющиеся запасы, надзирал за закупками оружия, отслеживал прибывающие поставки и обеспечивал безопасный транспорт от портов до наших базовых лагерей.
В свою очередь, я занялась вопросами продовольствия, набором солдат и их обучением. Я заключила соглашения с грандами и даже послала Карденаса к мавританскому халифу в Гранаде, с которым подписала договор, пообещав маврам свободу в пределах их королевства и личное заглаживание любых обид, если в их границы вторгнутся гранды из Андалусии. В обмен халиф прислал четыре тысячи лучших лучников, каждый из которых мог выпустить почти без остановки сто стрел, сидя в седле.
Долгие часы тяжкого труда нисколько меня не тяготили; как и Фернандо, я была вне себя от нанесенных нам оскорблений. От давней привязанности к Иоанне ла Бельтранехе не осталось и следа — все стерли бурные месяцы, в течение которых мы с Фернандо посвящали каждую минуту защите того, что она столь бессердечно предложила Альфонсо.
Исабель я не видела уже долгое время, хотя постоянно переписывалась с Беатрис. Я не читала, не вышивала и не предавалась прочим женским занятиям, которыми прежде наслаждалась. Помня о попытках Диего Вильены разрушить замок Аревало, я съездила туда ненадолго, привезла новую стражу. Обитатели замка, обреченные на замкнутое существование, почти ничего не знали о происходящих за стенами волнениях, если не считать нехватки припасов, что длилась круглый год. Мать вела себя так, словно мы виделись на прошлой неделе, а потом вообще позабыла обо мне, вновь погрузившись в свой навязчивый бред. Донья Клара постарела и ходила с трудом, но все же отказалась от моего предложения уйти на покой, настояла, что умрет на ногах, как всегда служа моей матери. Не сомневаясь, что так оно и будет, я тем не менее наняла нескольких женщин из селения для домашних работ. Я таила надежду, что, возможно, пришло время привезти мать во дворец, где она исполняла бы роль вдовствующей королевы, а я могла бы лучше о ней заботиться, но во время своего тягостного визита поняла, что публичная жизнь не для нее. Я не могла рисковать; нельзя допустить, чтобы кто-либо сказал, будто на моем роду лежит пятно безумия, и поставил под угрозу замужество моей дочери. Хотя слухи все равно наверняка бы разошлись, никто не сможет лично их засвидетельствовать. Матери было суждено оставаться в Аревало до смерти, забытой всеми, и я уехала из замка с неодолимым чувством вины, зная, что обрекла самого близкого мне человека на жизнь вдали от всех — ради нее и будущего Кастилии.
Рождество прошло спокойно. Зима приостановила военный конфликт, и, пока Фернандо, пользуясь затишьем, отправился в Валенсию забрать фалангу присланных из Арагона солдат, я наконец встретилась с Исабель в Сеговии. В свои неполные пять лет она выглядела удивительно красивой — с густыми золотистыми волосами и бирюзово-зелеными глазами, столь похожими на глаза моей матери. Я куталась в меха и радовалась зимним прогулкам по садам алькасара вместе с Беатрис, пока Исабель семенила рядом, зачарованная магией снега. Какое-то время я делала вид, будто в мире меня ничего больше не заботит, кроме как зажжены камины или нет.
Но наступил Новый год, и еще до того, как растаял снег, Фернандо уехал с вновь снаряженным войском. К нашей кавалерии присоединились свирепые мавры на низкорослых лошадках, на запряженных волами повозках везли германские пушки и итальянский порох, а позади ощетинившейся железом и клинками процессии, словно неуклюжие гиганты, катились масляные осадные машины и катапульты.
Я опять перебралась в Тордесильяс и вновь получала известия от курьеров и жила в ожидании почты.
Война началась многообещающе. Португальцы за прошедшие месяцы расслабились и разжирели на добыче из разграбленных городов, и Фернандо, проявив чудеса отваги, быстро захватил Самору. Альфонсо внезапно перешел в наступление из соседнего Торо с целью отвлечь нас, в то время как его предприимчивый сын сумел пробраться мимо наших пограничных патрулей. Он прибыл с подкреплением из Португалии, во что я не могла поверить. Армия, на создание которой мы потратили восемь тяжких месяцев, оказалась в меньшинстве, окруженная со всех сторон океаном врагов.
Фернандо поспешно отступил за прочные средневековые стены Саморы. Я немедленно послала резервные отряды, чтобы изнурить португальцев и вынудить их отойти в Торо, надеясь таким образом обеспечить Фернандо возможность первого залпа. Однако после трех недель перестрелок и обмена ругательствами через стены стало ясно: возможно, Альфонсо, оказавшись в ловушке в Торо, посреди невыносимого холода, ничего не приобрел, но и мы мало что получили. Остатки золота, одолженного у Церкви, быстро шли на убыль, и Фернандо, застрявший в Саморе, где после предыдущей португальской оккупации не осталось ничего съестного, начал испытывать нужду. Связь между нами стала почти невозможной, но одному или двум курьерам все же удалось до меня добраться.
«Возможно, нам придется есть лошадей, — писал он, — если в ближайшее время не наступит перелом».
На этот раз я знала, что, прежде чем сдаться, он именно так и поступит. Я приказала захватить или уничтожить каждый замок в пределах ста миль от Саморы и Торо. Затем поставила гарнизоны на всех перекрестках, лишая португальцев любых путей к бегству, кроме одного, которым они изначально пришли. Я также издала указы, в которых угрожала повесить всякого мужчину, женщину или ребенка, простолюдина или гранда, который осмелится предложить захватчикам хотя бы хлебную корку.
Ночью, когда начали угасать свечи, а мои пальцы устали от написания посланий вельможам, петиций в города и объявлений для народа, не допускавших и мысли о компромиссе с португальцами, я пошла в часовню и встала на колени перед алтарем. Я ни о чем не молилась, не просила, не обещала. Просто закрыла глаза и вслушивалась в окружавшую меня глубокую тишину.
Я не могла заснуть, а когда мне это все-таки удалось, приснился наш древний боевой клич «Сантьяго!», утопавший в звоне мечей, ржании лошадей и трясине из крови и грязи, в которую превратилась земля под ногами. Я проснулась, тяжело дыша и комкая в руках простыни.
Я могу потерять его, подумала я. Фернандо может погибнуть.
Ветреным мартовским утром, почти два месяца спустя после того, как Фернандо захватил Самору, Инес привела ко мне гонца — мальчишку не старше двенадцати лет. Он опустился на колени у моих ног, промокший насквозь от дождя, а у меня вдруг возникла неуместная мысль о его плаще, столь грязном, что я не могла различить, какого он цвета.
— Majestad, — прошептал он еле слышным от усталости голосом и достал клочок бумаги, покрытый грязью и ржавыми пятнами.
Я взяла его, затаив дыхание.
Печати не было. Чувствуя тревожный взгляд Инес, я повернулась к окну и поднесла бумагу к бледному свету, не решаясь прочесть. Что бы ни говорилось в записке, я не могла сломаться. Не должна упасть в обморок или разрыдаться. Я обязана оставаться сильной. Этого ждал от меня Фернандо, так же как и я от него.
Развернув записку, я прочитала два слова:
Мы победили.
Я сразу же выехала ему навстречу. К тому времени узнала, что Альфонсо приказал отступать, поскольку я лишила его путей снабжения и разрушила все окрестные замки, не оставив португальцам шансов на прибежище. Фернандо пустился в погоню, и два войска столкнулись в болотистом ущелье, где наши солдаты сражались с такой яростью, что разбили врага наголову, хотя и находились в меньшинстве.
Альфонсо удрал через границу в свое королевство, оплакивая потери. Более половины его людей погибло, их оружие и прочее имущество пополнило нашу казну. Позже я узнала, что Иоанна ла Бельтранеха тоже бежала в Португалию, ища убежища при дворе своего жениха; я поклялась, что ее ноги больше не будет в Кастилии, разве что в качестве моей пленницы.
Увидев Фернандо на неотесанном деревянном помосте возле поля боя, изможденного, но улыбающегося, в мундире из ярко-красного дамаста, с гордо поднятой головой, я с трудом удержалась, чтобы не броситься к нему. На этот раз наша встреча была насыщена торжественностью, которую он заслужил как воин. Мы пожали друг другу руки, повернулись к аплодирующим солдатам и приняли порванный штандарт Португалии — несший его солдат был порублен на куски, защищая знамя до самого конца. Я пообещала освятить новый собор в Толедо в ознаменование нашего триумфа. Затем мы послушали мессу за всех отдавших жизнь и вернулись домой в Сеговию, к нашей дочери и нашему двору.
Наконец Кастилия принадлежала нам.