Часть III
ОБОЮДООСТРЫЙ МЕЧ
1474–1480
Глава 22
Я проснулась перед рассветом, поспав всего несколько часов. Набросила подбитый мехом куницы халат, откинула за спину свежевымытые волосы и подошла к окну, — потерев замерзшие стекла, взглянула на занимающуюся над цитаделью розовую зарю. Мерцающий переливчатый свет, казалось, исходил из глубины безупречной жемчужины, и я замерла, захваченная открывшимся передо мной зрелищем.
Будет прекрасный день, подумала я, и тут же послышался звук открывающейся двери. Повернувшись, увидела Беатрис и Инес, они несли части моего платья и украшенную финифтью шкатулку.
— Выспались? — спросила Инес, осторожно раскладывая бархатную мантию цвета лазури на моем любимом горностаевом меху, нижнюю юбку из темно-красного атласа, накидку с золотым шитьем и украшенный жемчугом и золотой нитью головной убор, на шитье которого ушло несколько лихорадочных часов между похоронным обрядом Энрике и приготовлениями к моему восхождению на трон.
— Ни капли, — ответила я и подошла к шкатулке, которую Беатрис поставила на стол.
Она повернула ключ, подняла резную крышку, и я увидела жемчужные нити, сверкающие изумруды, розовые рубины и сияющие бриллианты, перемежавшиеся сапфирами всех возможных оттенков.
У меня перехватило дыхание при виде почитаемых символов королевской власти, что украшали многих королев Кастилии, от Беренгелы Леонской до печально знаменитой Урраки.
— Здесь все до последнего, — сказала Беатрис. — Андрес постарался, чтобы Жуана ничего не унесла с собой. Даже послал чиновников в монастырь, где она заточена, — забрать то, что могла украсть, в первый раз сбежав из дворца. Впрочем, у нее оказалось не так уж много.
Я взяла изумрудный браслет с замысловатыми золотыми звеньями в мавританском стиле.
— Вряд ли она рада случившемуся, — проговорила я, вспомнив, что когда-то видела тот самый браслет на запястье королевы. Неужели Кабрера отобрал его у нее, пока она бранилась и бесновалась за освященными стенами, откуда освободить ее могла лишь смерть?
— Она полностью подавлена. Умоляет смилостивиться над ее дочерью. — Беатрис не сводила с меня взгляда, пока я застегивала браслет. Он оказался тяжелее, чем я думала; ограненные квадратные зеленые камни ярко сверкали на фоне моей кожи. — Как ты поступишь? Пока что ла Бельтранеха находится под опекой семьи Мендоса, но ее мать продолжает настаивать, что она дочь Энрике, и сама девочка считает так же. Рано или поздно тебе придется вступить с ней в противоборство.
— Да, — рассеянно ответила я, зачарованная блеском изумрудов. — Придется. Но не сегодня.
— Нет, конечно, — кивнула Инес. — Сегодня ваша коронация. Сегодня ваше высочество…
— Majestad, — прервала ее Беатрис. — Помни, она теперь королева.
Инес покраснела:
— Ох, я совсем забыла! Ваше величество, простите меня, пожалуйста!
Она в замешательстве повернулась ко мне. Я сурово взглянула на нее, но на губах моих тут же возникла улыбка, которую я безуспешно пыталась скрыть, а за моей спиной хихикнула Беатрис.
Инес топнула ногой:
— Не очень-то красиво. Я думала, что оскорбила вас!
Я хлопнула ее по руке:
— Прости. Меня не волнует, как ты обращаешься ко мне с глазу на глаз. — Я улыбнулась Беатрис, протягивая другую руку. — До сих пор не могу поверить. Какая из меня правительница Кастилии?
— И тем не менее ты королева, — сказала Беатрис. — И станешь очень медлительным величеством, если мы прямо сейчас не начнем тебя одевать.
Они хлопотали вокруг, снимали с меня халат и облачали в платье, а я поймала себя на странном ощущении: за прошедшие два дня случилось столь многое, что мне казалось, будто я смотрю на происходящее со стороны. К мертвому Энрике я испытывала такие же смешанные чувства, как и при его жизни. Надев белое траурное платье, я стояла на его отпевании и слушала от кардинала Мендосы, только что получившего сан, страшный рассказ о последних часах Энрике. Он умирал в муках в холодной комнате старого мадридского алькасара, и рядом с ним не было никого, кроме преданных мавров. Слуги и приближенные, включая вероломного Диего Вильену, бросили его, едва стало ясно, что он не выживет. Как сказал Мендоса, к нему отнеслись не с большим уважением, чем к подыхающему псу; кардиналу самому пришлось нанять людей, чтобы подготовить тело Энрике к погребению.
По обычаю, я не присутствовала на похоронах единокровного брата. Вместо этого заказала мессу в соборе Сеговии, пока кортеж покойного короля ехал в монастырь Санта-Мария-де-Гвадалупе, где ему предстояло обрести вечный покой. Молясь о душе брата, я заставляла себя вспоминать не капризного короля, с детства внушавшего мне недоверие и страх, но странного робкого человека, которого я встретила много лет назад и который отнесся ко мне с любовью. Я бы соврала, сказав, что мне будет его не хватать после всего случившегося между нами, но все же нутром ощущала утрату и одиночество, осознавая, что из троих, в чьих жилах текла кровь нашего отца, осталась только я одна.
Но при всем желании я не могла оплакивать его и дальше — меня ждали срочные дела. Сложнее всего было решить, объявлять ли о моем вступлении на престол немедленно или подождать возвращения Фернандо. Каррильо убеждал, что нельзя терять времени. Как и Кабрера, он считал, что любая задержка может угрожать моему праву на трон. К тому же у нас не было гарантий, что Фернандо вообще сможет приехать, учитывая войну в Арагоне. И все же я колебалась почти целый день, пока мне не представилась возможность посоветоваться с кардиналом Мендосой, вернувшимся с похорон Энрике. Я доверяла прелату, который придерживался умеренных взглядов, одобрял мои действия и сохранял при этом лояльность Энрике. Он молча выслушал поток моих сомнений и опасений, что я могу оскорбить Фернандо и повредить нашему браку, провозгласив себя королевой в отсутствие мужа, и спокойно ответил:
— Я понимаю, сколь трудны были для вас последние дни и сколь многому вам теперь приходится противостоять, но вы единственная наследница королевства. Ваш муж, Фернандо Арагонский, получит титул короля-супруга, но у него нет иных наследственных прав в Кастилии, что он сам подтвердил своей подписью на брачном контракте. Право на трон, дитя мое, принадлежит только вам.
Я провела вечер в мучительных раздумьях, стоя на коленях перед алтарем в моих покоях и моля Бога о наставлении, об ответе, который снял бы с моих плеч бремя вины. Хотя в Кастилии были и прежде королевы, ни одной из них не удавалось успешно править долгое время. Совершала ли я грех гордыни, полагая, что сумею добиться того, чего не смогла до меня ни одна женщина? Королевство, которое мне предстояло унаследовать, превратилось в логово порока и лживости; казна стояла на грани банкротства, народ голодал. Многие гранды, если не все, — не говоря уже о святом отце в Риме и властителях других стран, — сказали бы, что Кастилии требуется жесткое правление принца вроде Фернандо, закалившего в боях отвагу и силу и готового сразиться со многими стоявшими на нашем пути препятствиями.
Меня тревожила мысль, что Фернандо, скорее всего, сказал бы то же самое.
Однако, несмотря на все попытки убедить себя, что на роль королевы я не гожусь, часть моей души взбунтовалась. Я не для того боролась столько времени, чтобы теперь уклониться от собственного долга. Корона действительно принадлежала мне как принцессе Трастамара, и в моих жилах текла кровь династии, правившей Кастилией больше ста лет. Мои подданные ожидали, что я взойду на трон, не вынуждая Арагон править вместо меня. Любую задержку или компромисс могли принять за слабость. Я не вправе допустить, чтобы обо мне говорили, будто Изабелле Кастильской недостает уверенности в себе.
И все же, пока Беатрис надевала на меня головной убор и тщательно расправляла белую шелковую вуаль, а Инес, присев, надевала мне кожаные туфли, я думала о том, что случится, когда Фернандо прочитает мое письмо.
Зазвонили колокола собора, призывая толпу на оцепленные кордоном улицы, по которым я должна была проехать в сопровождении свиты на plaza mayor.
— Быстрее! — сказала Беатрис, застегивая пряжку моего плаща из черного дамаста.
Вместе с Инес они подняли длинный шлейф, и мы поспешили к цитадели. Там, под ясным зимним небом, столь голубым, что больно было смотреть, ждали представители духовенства и избранные сеньоры, приглашенные на мою коронацию. Низко поклонившись, они сняли шляпы, обнажив лысеющие макушки, редеющие волосы и напомаженные локоны. Я узнала Каррильо в знакомой красной мантии, кардинала Мендосу в украшенном драгоценностями облачении и любимого мужа Беатрис, Андреса, он, как всегда, безупречно выглядел в черном бархате.
Я остановилась. Кроме меня и моих фрейлин, женщин вокруг не было. Хотя я знала, что матери, жены, дочери и любовницы этих мужчин выстроились вдоль дороги в лучших своих нарядах, желая увидеть меня хоть одним глазком, мне казалось, будто с неба упал луч света, выделив из числа многих лишь меня.
Я подошла к Канеле. Конь нетерпеливо фыркал, на его роскошной попоне из дамаста изображался кастильский герб в виде замка и стоящего на задних лапах льва. С поводьев свисали дурацкие кисточки, и мне казалось, будто конь едва сдерживает желание их пожевать.
Поводья держал дон Чакон. Он был одет в накрахмаленный зеленый камзол, густая черная борода подстрижена, карие глаза гордо сверкали. После смерти Альфонсо он неизменно оставался рядом со мной — верный слуга и товарищ, на которого я всегда могла положиться. Его присутствие прибавило мне уверенности. Сегодня, в знак своих заслуг, он получил право вести меня по улицам Сеговии.
Собралась целая процессия; впереди шел Карденас, высоко подняв обнаженный меч. При виде его толпа смолкла, и я заметила едва скрываемое изумление на лицах стоявших вдоль дороги вельмож. Старый почерневший меч, откопанный по моему приказу из-под груды ржавеющих доспехов в сокровищнице, — священная реликвия королей Трастамара, символ справедливости и власти, и его еще ни разу не несли ни перед одной королевой. Высоко подняв голову, я не сводила глаз с центральной площади, где на украшенном алой материей помосте перед церковью Святого Мигеля меня ждал трон.
Чакон осторожно помог мне спуститься с коня. Стоя в одиночестве на покрытом кроваво-красным ковром помосте, в окружении тысяч жителей Сеговии, я слышала, как полощутся на ветру королевские знамена и раздается в морозном воздухе крик герольда:
— Кастилия! Кастилия для ее величества доньи Изабеллы, властительницы этих земель, и для его высочества дона Фернандо, ее мужа!
Толпа хором повторила его слова, и на глазах у меня выступили слезы.
На помост поднялся Мендоса с Библией в руках.
— Majestad, — нараспев произнес он, — вы принимаете всеобщее одобрение и клянетесь нести священный долг, возложенный на вас Господом?
Положив руку на Священное Писание, я открыла рот, чтобы произнести тщательно подготовленную речь. Но что-то меня остановило. Среди тысяч людей на площади я заметила стоявшую в стороне призрачную фигуру. Бледные глаза его пылали, лицо было белым как мел…
У меня перехватило дыхание. Я не могла отвести взгляд.
— Ваше величество? — прошептал Мендоса. — Вашу клятву, будьте любезны.
Я моргнула, а когда посмотрела снова, фигура исчезла. Сглотнув, я произнесла слегка дрожащим голосом:
— Принимаю возложенную на меня великую честь и клянусь на Святом Евангелии исполнять заповеди нашей Церкви, соблюдать законы королевства и оберегать общее благо всех моих подданных, возвеличивая королевство по обычаю моих прославленных предков и храня наши обычаи, свободы и привилегии по праву законно помазанной на царство королевы.
С шелестом, похожим на хлопанье крыльев гигантского сокола, все опустились на колени. Вельможи один за другим выходили вперед, приносили клятву верности. Придворные чиновники передали свои служебные жезлы Кабрере, признавая смену власти, и я преклонила колени перед Мендосой, который начертал знак креста над моей головой.
— Боже, храни королеву Изабеллу!
И мои подданные, народ Кастилии, одобрительно взревели.
Было уже за полночь, когда я наконец вернулась в свои покои. Ноги болели, губы устали от бесконечной улыбки. Я послушала торжественную молитву «Те Deum» и возвратилась на ужин в алькасар, а затем заняла свое место на троне и начала принимать многочасовую очередь доброжелателей, включая настороженных грандов, которые, кланяясь мне, пытались предугадать мои дальнейшие действия.
Я видела собственное отражение в их зрачках, словно в зеркале. Смотрела на свою белую ладонь, каждый палец которой украшали перстни, на золотистую ткань рукава, свисавшую с пухлой руки неопытной двадцатитрехлетней женщины, и чувствовала неприязнь грандов. Их губы кривились, сдабривая медоточивые поздравления неприятными ухмылками.
Они не признают меня королевой, пока я не докажу, что сильнее их.
Эта мысль лишала меня сил. Как только мои столь же уставшие фрейлины раздели меня и, пошатываясь, вышли, гася по пути свечи, я свернулась клубком на постели и закрыла глаза. Нужно послать за дочерью, подумала я. Мне хотелось, чтобы Исабель была рядом.
Прежде чем заснуть, я прошептала:
— Фернандо, я жду. Приезжай.
Ветер усыпал снегом разноцветные флаги и ковры, которые свисали с балконов, приветствуя моего мужа. Едва разнеслось известие, что он в пути, я потребовала, чтобы архиепископ Каррильо, адмирал Энрикес и несколько высокопоставленных грандов встретили Фернандо на полдороге и сопроводили в Сеговию с подобающими его статусу почестями. Он задержался на день, чтобы отдохнуть и переодеться в новую одежду, которую я распорядилась для него подготовить, — бархатный мундир цвета бургундского вина на соболином меху, полусапоги из выделанной кордовской кожи, надушенные перчатки и золотое ожерелье работы лучшего ювелира из Толедо — наследство Энрике, заново отполированное и украшенное нашей эмблемой в виде стрел и уз. Надеясь показать этими подарками свою радость от возвращения, я с нетерпением ждала в зале, представляя, как он борется с зимним ветром, и слыша приглушенные крики толпы, которая собралась, чтобы приветствовать его у ворот города.
Я надела фиолетовое шелковое платье и уложила волосы в привлекательную прическу, — по крайней мере, я надеялась, что она выглядит таковой. Нетерпеливо дергая болтающуюся нить на манжете, я боролась с желанием выбежать во двор и встретить мужа с распростертыми объятиями, но королева не должна демонстрировать свои чувства на публике. Более того, поскольку я была правительницей, ему полагалось явиться ко мне первым.
Чувствуя, как по спине под платьем стекает пот, я напряженно вглядывалась в дальние двери. Стояла удушающая жара из-за бесчисленных жаровен и масляных ламп, зажженных, чтобы прогнать вечернюю прохладу. Где он? Что его столь долго задерживает?..
Послышались голоса и звон подкованных сапог. Я едва не бросилась к вошедшим мужчинам. Придворные все как один поклонились. Я сразу же узнала коренастую мускулистую фигуру Фернандо, который шел ко мне, одетый в новый камзол. Я шагнула к краю помоста, облегченно улыбаясь.
— Муж мой, — прошептала я почти в слезах, глядя на него, гордого и сильного.
Он снял шляпу. Волосы его отросли и падали на широкие плечи подобно завесе из темно-коричневого шелка. Квадратный подбородок обрамляла коротко подстриженная борода.
— Majestad, — натянуто проговорил он, наклонив голову, — для меня большая честь после столь долгого ожидания вновь воссоединиться с вами.
Я запнулась. Моя протянутая рука осталась нетронутой.
— И для меня тоже, — наконец сказала я, спускаясь с помоста, чтобы обнять мужа, похудевшего и закалившегося за месяцы войны с французами.
Он не обнял меня в ответ, а когда я отпрянула, взгляд его был ледяным.
Казалось, меньше всех на свете он желает видеть меня.
— Как ты могла?! Как посмела так поступить со мной?!
Мы стояли в моих личных покоях, куда вежливо удалились после нескончаемого банкета, во время которого я сидела рядом с мужем, чувствуя, как тревога сжимает мне горло. Он почти ничего не ел — а я распорядилась в его честь подать пятьдесят разных блюд — и едва прикоснулся к кубку. Когда ему представили нашу девочку, лишь холодно поцеловал ее, а затем погрузился в размышления, глядя на ужинающих внизу придворных. Я чувствовала, что он едва сдерживает гнев.
И теперь выплеснул его весь без остатка.
— Ты унизила меня, — продолжал он, и слова его врезались в меня словно клинок. — Я прочитал твое письмо во дворце моего отца в Сарагосе. Узнал новость, что моя жена провозгласила себя королевой, пока я находился за много миль от нее.
Развернувшись к столу, где Инес оставила блюдо сушеных фруктов и кувшин вина, он дрожащей рукой до краев наполнил кубок.
— Так что скажешь? — Он взглянул на меня из-за края кубка. — Во всем виноваты твои советники, позабывшие о моем существовании?
Слова его обожгли меня словно огнем.
— Я никого не виню, — ответила я. — Мне самой пришлось принять решение ввиду беспрецедентных обстоятельств. Я действовала в лучших интересах Кастилии.
— Понятно, — сказал он, отставляя кубок. — Кастилия для тебя важнее меня. Я думал, мы договорились править вместе, на равных, прекратив древние распри между нашими королевствами. Но, похоже, ошибался.
— Ты очень важен для меня, — дрожащим голосом проговорила я. — Но в Кастилии право монарха превыше всего. Я должна была провозгласить себя королевой, прежде чем…
Я неловко замолчала под его жестким взглядом, с запоздалым сожалением поняла, что, несмотря на благородные намерения, совершила ужасную ошибку.
— Кто я для тебя? — тихо спросил он.
Я вздрогнула:
— Мой муж, конечно.
— Нет. Кто я? — повторил он. — Твой соправитель или ты, как многие другие, считаешь, что я, принц Арагона, не имею здесь никаких прав? Полагаешь, что меня должно устраивать положение короля-супруга, единственная забота которого — обеспечить Кастилии наследников?
Я вскочила с кресла:
— Как ты можешь такое спрашивать?
Я понимала, что мне следует сдерживаться, ведь он не повышал голоса. К тому же все его вопросы, сколь бы болезненными они ни казались, выглядели вполне разумно, но рассудок оставил меня. В это мгновение я слышала лишь одно: он во мне сомневается, ему безразлична дилемма, едва не разорвавшая меня на части.
— Я так мучилась, пытаясь решить, как поступить! — воскликнула я. — Молилась целыми часами! Советовалась со всеми, с кем могла, но в конце концов мне пришлось…
— Со мной ты не советовалась, — прервал он меня. — Ты даже не спросила меня в письме, что я по этому поводу думаю. Объявила себя королевой, и перед тобой несли меч справедливости. Можно было подумать, что другого монарха, кроме тебя, не существует.
Я негодующе уставилась на него. После недель смятения и неуверенности, нескончаемых встреч с советниками, попыток укрепить Кастилию, пока он сражался с французами, конечно же, ему не стоило ждать сочувствия с моей стороны! Но тут я заметила нечто в выражении его лица, в его взгляде, и сердце мое дрогнуло. Я поняла, что он сейчас ощущает.
Страх.
Фернандо боялся. Решил, будто я хочу лишить его власти, равной моей, сделать объектом насмешек придворных — арагонцем, который спит с королевой, но никак не может повлиять на ее правление. Оскорблена была его мужская гордость.
На меня нахлынула волна облегчения. Эту проблему я могла решить.
— Я поступила так, как вынуждена была поступить, — уже спокойнее сказала я. — Мне не хотелось просить тебя уехать из Арагона, когда ты больше всего был нужен там. Так уже случилось однажды, перед тем как мы обвенчались, и я знаю, сколь многого это тебе стоило. Я лишь стремилась защитить наше королевство, пока ты не сможешь приехать и заявить на него права вместе со мной.
Я заметила, что подчеркнутые мной слова «наше королевство» не остались незамеченными, хотя он ничем не дал этого понять. Он не собирался столь легко сдаваться.
— Могла и подождать, — пробормотал Фернандо, потупив взгляд.
— Да. Но тогда мы рисковали потерять Кастилию.
— Это ты так считаешь. — Он долго молчал, затем неохотно проговорил: — Полагаю, в том есть и моя вина.
Я продолжала молча стоять, ожидая продолжения.
— Я подписал тот проклятый брачный контракт, — сказал он. — Мне так хотелось жениться на тебе, спасти от Вильены и Энрике, что я отказался от своих прав — о чем всего несколько часов назад напомнил мне Каррильо, когда я по пути сюда пытался объяснить, что ты поступила не по закону. Он ответил, что это не так. По законам Кастилии ты обладаешь исключительными правами. Ты королева, и после твоей смерти, да случится это как можно позже, наш старший ребенок унаследует Кастилию. Я никогда не стану королем по праву, и Каррильо посоветовал мне об этом не забывать.
Внутри меня все вскипело. Каррильо зашел чересчур далеко! Неужели он не понимал, что публичный разрыв между Фернандо и мной в столь критический момент — последнее, что мы могли себе позволить? Мы все еще оставались уязвимы, а наша власть в Кастилии непрочна — гранды использовали бы любые разногласия между нами в своих целях. Наше правление могло закончиться катастрофой, не успев начаться.
Нужно было заделать возникшую между нами трещину и положить конец чрезмерному самомнению Каррильо. Это он, а не Фернандо не имел здесь никаких прав.
— Мы можем изменить закон, — убежденно заявила я, хотя на самом деле сомневалась, есть ли у нас такая возможность.
Он поднял взгляд:
— Что ты сказала?
— Говорю, мы можем изменить закон. — Я лихорадочно размышляла, пытаясь найти решение. — Соберем специальный совет вроде суда. Изучим все прецеденты, рассмотрим каждый пункт нашего брачного соглашения и исправим все несоответствия, какие только возможно.
Я замолчала. Понятия не имела, насколько реален мой план, но мне хотелось, чтобы он знал: я готова пойти на все ради того, чтобы нас с ним рассматривали как равных и соответственно к нам относились.
Он прикусил губу:
— И ты сделаешь это ради меня?
— И это, и намного больше, — прошептала я. — В моем сердце ты всегда на первом месте.
Он крепко прижал меня к себе, прильнул к моим губам, и я почувствовала, как у меня подгибаются колени. Муж подхватил меня на руки и отнес на кровать. Сорвав камзол, начал возиться с рубашкой и лосинами. Не сводя с него взгляда, я пыталась развязать бесчисленные ленточки и шнурки, что удерживали юбки, и замерла, увидев его обнаженным: покрытое шрамами точеное тело, которого я жаждала больше, чем сама осознавала, о котором тосковала и к которому стремилась, как изможденный путник в пустыне — к колодцу.
— Надеюсь, сегодня ты достаточно голодна, — прошептал Фернандо. — Словно loba в полнолуние.
Я удивленно взглянула на него и рассмеялась:
— Ты что, только что назвал меня волчицей?
— Да. Люблю, знаешь ли, волчиц, — ответил он, улыбнувшись по-мальчишески и вместе с тем сладострастно, отчего я расхохоталась еще громче. — Обожаю преследовать их, охотиться и сдирать с них шкуры, особенно когда они столь серьезно себя воспринимают. Гррр!
Он бросился на меня, рыча и лапая. Я почувствовала, как слабеет от желания мое тело. Опытными руками он раздел меня, и сердце мое отчаянно забилось. Когда он стащил мою сорочку, растрепав прическу, так что волосы упали мне на плечи, я невольно застонала, ощутив, как твердеет у него между ног от неудержимой страсти.
— А ты изголодалась, — выдохнул он, а потом оказался на мне, внутри меня, дразня, двигаясь, толкаясь…
Я обхватила его бедрами, и мир со всеми его заботами, страхами, слабостями и неизбежными разочарованиями перестал существовать.
Впервые за многие месяцы я радовалась, что я на самом деле всего лишь женщина.
Я созвала совет на следующей неделе, выбрав в состав коллегии высокопоставленных грандов, в том числе адмирала. Секретарем назначила своего нового духовника, монаха-иеронимита брата Эрнандо де Талаверу. Мои права представлял кардинал Мендоса, а выступать от лица Фернандо я из извращенного чувства мести поручила Каррильо. Я злилась на архиепископа за то, что он разгневал моего мужа, и не сомневалась, что он прекрасно понимает: от него я жду воодушевленной и логичной защиты права Фернандо на равенство нашей монархической власти. К чести Каррильо, он поступил именно так, как я потребовала, добился поддержки шаткой позиции Фернандо даже среди тех грандов, которые пытались ей сопротивляться. Большинство согласилось с тем, что наш брачный контракт — обсуждавшийся с Каррильо в течение нескольких месяцев противоречивый документ, который он считал одним из лучших своих творений, — беспрецедентен и практически невыполним, учитывая наши с Фернандо супружеские отношения.
Однако, когда встал вопрос о наследовании трона, поднялась уже я.
— Муж мой, — сказала я, глядя на сидящего на троне Фернандо в красной с золотом мантии, — ввиду существующего между нами союза королевству следует оставить вопрос наследования в нашем ведении. Но поскольку на данный момент Богу было угодно подарить нам дочь, наследницей Кастилии должна стать она. Закон Арагона запрещает ей унаследовать ваш трон. Но однажды ей придется выйти замуж за принца, который сможет править нашей вотчиной себе на пользу, превратив как Кастилию, так и Арагон в вассальные государства, если Богу будет угодно не дать нам сыновей — что, как вы наверняка согласитесь, станет тяжким бременем на нашей совести и обречет на бедствия наших подданных.
Лицо Фернандо помрачнело. Мои подозрения, что он втайне боролся против жестких законов своего королевства, где наша дочь не могла быть объявлена наследницей, оправдались. Я готова была пойти на многие уступки, даже уступить право ставить его имя перед моим в официальных документах и церемониальных обращениях, выступать в роли верховного главнокомандующего наших войск и вершить правосудие, но лишь в одном была тверда: Исабель должна по праву стать наследницей. Кастилия никогда не подчинится древнему арагонскому закону, запрещающему править женщинам.
Наконец мой муж кивнул:
— Согласен. Не будем далее обсуждать этот вопрос.
Он устало улыбнулся, подошел ко мне и поцеловал в щеку.
— Ты победила, — прошептал он. — Тебе следовало быть законником, луна моя.
Подняв мою руку, он громко объявил:
— Да будет так! В честь нашего соглашения ее величество и я повелеваем изготовить новый герб, с изображением замков и львов Кастилии вместе с золотыми и красными планками Арагона.
— А под ним, — добавила я, — пусть будут стрелы и узы, переплетенные гордиевым узлом, как символ вечности нашего союза.
Гранды разразились аплодисментами. Фернандо улыбнулся, порозовев от гордости, и направился вместе со слугами к выходу — переодеться к вечернему пиршеству.
Я вздохнула и пошла к противоположным дверям, где ждали мои фрейлины, но меня остановил Каррильо. Позади нас писари собирали документы совета.
— Ты совершила серьезную ошибку, — заявил архиепископ. — Дав ему подобные привилегии, ты отвергаешь принципы, заложенные в вашем брачном контракте, и ставишь под угрозу суверенитет Кастилии.
Я холодно взглянула на него:
— Всего лишь позволила моему мужу пользоваться уважением, достойным короля. Я сохраняю за собой единоличное право назначать и повышать в сане служителей церкви; за мной остается последнее слово по вопросам фискальных выплат и сбора налогов, и только я могу объявлять войну. На самом деле, за исключением нескольких уступок, суверенитет Кастилии остается неизменным. Моя дочь унаследует трон после меня, и Фернандо никогда не сможет править здесь сам. Разве не с этим вы советовали ему согласиться, монсеньор?
Не обращая внимания на мой резкий тон, он пренебрежительно махнул мясистой рукой с массивным перстнем:
— Ты не знаешь арагонцев так, как их знаю я; они не признают границ. Если ты умрешь раньше его, не оставив сына, он никогда не объявит твою дочь королевой. Он лишит ее прав и превратит королевство в вассала Арагона.
— Вы слишком далеко зашли, — ответила я. — Он отец моего ребенка, и я связана с ним клятвой. Хоть я и сожалею, что его королевство признает наследование лишь по мужской линии, сделаю все возможное, чтобы между нами сохранился мир.
— Что ж, — фыркнул Каррильо, — уверяю тебя, для этого потребуется немало уступок.
Я высоко подняла голову, чувствуя, что уже сыта по горло его покровительственным тоном, и с трудом подавляя желание избавиться от него навсегда.
— Что вы хотите этим сказать? Выражайтесь яснее, монсеньор.
— Лишь то, — зловеще проговорил он, — что его величество уже несколько месяцев тебе лжет. В Арагоне у него есть любовница, вот почему он задержался с возвращением. Судя по всему, она беременна и умоляла его остаться. Само собой, это уже не в первый раз, о чем тебе наверняка известно.
Ни один мускул на моем лице не дрогнул, несмотря на нахлынувшие горячей удушающей волной чувства.
Каррильо внимательно посмотрел на меня:
— Или, может, все-таки неизвестно? Я думал, он рассказывал тебе о сыне-бастарде, рожденном от другой женщины до вашей свадьбы. Вряд ли это можно назвать тайной — все в Сарагосе знают, что он души не чает в мальчике. Даже король Хуан принимал ребенка у себя во дворце, осыпал его множеством подарков. Более того, ему намерены в будущем присвоить сан архиепископа.
У меня перехватило дыхание.
— Конечно, я знала, — с трудом вымолвила я. — А теперь, вы говорите, у него появилась другая?
— Да, дочь мелкого вельможи. — Каррильо пожал плечами. — Их нравы в прискорбном состоянии. Неудивительно, что французы стремятся их захватить! У Арагона намного больше общего с этой нацией выродков, чем они сами готовы признать.
Я стиснула кулаки, изо всех сил пытаясь подавить скорбный вопль. Все смешанные чувства к Каррильо, что копились во мне с тех пор, как он появился в моей жизни, наконец слились в одно-единственное и вполне определенное.
С меня достаточно. Этот человек исчезнет из моей жизни навсегда.
— Вы должны немедленно покинуть королевский двор, — сказала я. — Уезжайте в свой дворец в Акунье или Алькала-де-Энарес и оставайтесь там. Я не желаю больше вас видеть.
Он ошеломленно заморгал:
— Ты не можешь…
— Да, могу, — ответила я. — И я сказала именно то, что сказала. Никто не вправе унижать достоинство моего мужа, короля. Даже вы, монсеньор.
— Но я — твой советник! Я помог тебе завоевать трон. Ты не сможешь править без меня.
— Мне никто не требуется, чтобы править, и я не нуждаюсь в советнике, который непочтительно относится к принимаемым мной решениям. И потому я приказываю вам покинуть королевский двор. Немедленно.
— Ты приказываешь мне? — Лицо его посерело, глаза выкатились. — Смеешь прогонять меня, главу епархии Толедо, человека, который счел нужным проложить тебе дорогу к власти? Выставляешь, словно какого-то лакея? Не будь меня, ты бы не стояла сейчас там, где стоишь сейчас, донья Изабелла. Тебя давно бы уже выдали замуж и отправили в изгнание, где ты наплодила бы выводок португальского отродья и провела всю свою жизнь в каком-нибудь продуваемом всеми ветрами замке у моря!
На приманку я не клюнула.
— Вы слишком высокого о себе мнения, и наши разногласия стали чересчур велики. Повторять не стану — ожидаю вашего отъезда в течение часа, иначе пошлю за стражей.
Я протянула ему руку для прощального поцелуя. Не произнеся ни слова, он пренебрежительно повернулся, отвергая знак моего уважения, и тяжело зашагал к двери. На миг остановился, обернулся через плечо.
— Ты об этом пожалеешь, — бросил он и вышел, громко зовя пажа.
По моему знаку разбежались и перепуганные писари, оставив меня в одиночестве возле стола. Несколько мгновений спустя вошел Фернандо:
— Изабелла, mi amor, что случилось? Каррильо только что орал, словно погонщик мулов…
Я повернулась к нему:
— Это правда?
Прежде чем он успел ответить, я все поняла по его лицу, сперва побледневшему, а затем залившемуся униженным румянцем.
— Значит, он тебе рассказал. Мне следовало догадаться. Этот старый сукин сын не может вынести нашего счастья и никогда не мог. Все, чего он всегда хотел…
— Это не он нарушил клятву. — Я оперлась о стол, чувствуя внезапную пустоту в душе. — Это сделал ты. И солгал мне.
— Ради всего святого, я не врал. Это было еще до нашей свадьбы. — Он шагнул ко мне. — Я сам собирался рассказать тебе, Изабелла, клянусь. Мальчик… ему всего два года и…
— Я не про первого ребенка. А про того, которого ты сейчас ждешь.
Он застыл. Я почувствовала во рту вкус крови от прикушенной губы.
— Не оправдывайся, — сказала я. — Та женщина… ты ее любишь?
— Нет, клянусь тебе, нет! — Он беспомощно взглянул на меня. — Всего лишь миг слабости, безумия. Я был далеко от тебя, от нашего дома; так устал от войны, от бесконечных ночей ожидания атаки французов. Казалось, за мной наблюдает весь мир, ожидая моей гибели. Я… мне требовалось утешение.
— И потому ты лег в постель с другой женщиной, пока я здесь спорила с матерью, заботилась о дочери, переживала смерть Энрике? Ты предал наши брачные узы лишь оттого, что устал и нуждался в утешении?
— Да. — Он помолчал, качая головой. — Не стану говорить, что поступил правильно. Не знаю… сейчас я об этом сожалею, но я всего лишь мужчина. Я не идеален, Изабелла, и никогда таковым не притворялся.
Внутри у меня все сжалось, словно от удара.
— Ты уверен, что ребенок твой? — спросила я, и мой холодный, бесстрастный голос показался мне чужим.
Фернандо вздрогнул — судя по всему, об иной возможности он не задумывался.
— Думаю, да, — тихо ответил мой муж. — У меня нет причин считать иначе.
— Что ж, хорошо. В таком случае, как только ребенок родится, ты должен позаботиться о его надлежащем содержании. Найдешь для него достойное место — в церкви, если это мальчик, или в прислуге знатной дамы, если это девочка. Мне не хотелось бы, чтобы о короле Кастилии говорили, будто он пренебрегает своими обязанностями.
Собравшись с силами, я заставила себя задать последний вопрос, ответ на который мне на самом деле знать не хотелось, ибо после этого в реальности случившегося уже нельзя было усомниться.
— Тот, другой ребенок, мальчик, — как его зовут?
— Альфонсо, — негромко сказал он. — Как твоего покойного брата.
— Понятно. — Я взглянула ему в лицо, увидела отразившиеся на нем любовь и чувство вины, печаль и искреннее сожаление — и мне вдруг показалось, что вся жизнь и любовь лежит у наших ног, разбитая вдребезги, подобно хрупкому стеклу. — Пока мы тут сидели, добиваясь равенства и превознося наше tanto monta… что ж, теперь мы действительно равны. На бумаге. Но оба знаем: настоящего равенства между нами никогда не будет, пока один из нас хранит подобные тайны.
— Изабелла, прошу тебя. Это всего лишь опрометчивость с моей стороны! Она ничего для меня не значила.
— Возможно. Но для меня значит все.
Я отвернулась, не желая, чтобы он видел мои душевные страдания.
— Изабелла, — услышала я его недоверчивый голос, — ты серьезно? Просто уйдешь, хотя я признал свою ошибку? Неужели не дашь мне хотя бы шанса все исправить?
Словно в туманной дымке, я молча вышла, не обращая на него внимания и едва замечая появившихся рядом Инес и Беатрис, которые повели меня мимо толпящихся в коридоре придворных в зал, где ждали гранды, а затем по винтовой лестнице наверх в мои покои. Когда за мной захлопнулась дверь, мне захотелось выплеснуть всю накопившуюся во мне первобытную ярость и тоску.
Но вместо этого я услышала собственный шепот:
— Мне нужно помыться.
— Помыться? Но здесь нет горячей воды, — сказала Беатрис, взволнованно комкая подол платья. — Придется принести из кухни.
— Не важно. — Я начала срывать с себя одежду, цепляясь ногтями за тесемки и разрывая тонкую ткань. — Снимите это с меня. Я задыхаюсь. Не могу дышать.
Беатрис и Инес бросились ко мне и раздевали, пока я не осталась в шелковом нижнем белье, чувствуя, как меня бьет дрожь.
— Полейте водой из кувшина, — велела я.
— Сеньора, нет, — выдохнула Инес. — Это вода из акведука, для питья. Она слишком холодная. Смотрите, вы вся дрожите.
— Лейте!
Беатрис схватила кувшин и опрокинула мне на голову. Закрыв глаза и вытянув руки, я почувствовала, как течет по моему телу ледяная вода из источника, питавшего римский водопровод Сеговии, и негромко вскрикнула.
То был единственный звук, который я смогла издать, похожий на испуганный протест угодившего в силки зверька. Несмотря на охватившее меня горе, глаза оставались сухими. Разочарование мое оказалось столь глубоко, что я не могла его выразить. Стояла посреди комнаты, чувствовала стекающие по груди и бедрам ручейки воды, вымораживавшие воспоминания о былой страсти, и хранила замогильное молчание.
Я позволила Беатрис снять с меня промокшую сорочку, закутать в бархат и усадить в кресло у огня, пока Инес лихорадочно подбрасывала в него угли. За все это время я не произнесла ни слова — лишь сидела, уставившись в пламя.
Я стала королевой Кастилии. Я преодолела все препятствия на пути к своей цели.
И я никогда еще не чувствовала себя столь одинокой.
