К тому времени, когда весна сменилась жарким летом, слухи разошлись по всей Кастилии, разносимые торговцами в дальние провинции и города. Женщины распространяли известия среди вассалов, те, в свою очередь, спешили передать их в замки сеньоров. К осени все уже знали о внезапном отъезде Альфонсо из дворца и мятеже маркиза де Вильены, что лишь прибавило всеобщих сомнений в законности происхождения принцессы Иоанны.

Я не получала вестей от брата или Каррильо и не осмеливалась писать сама. Хотя я продолжала жить в своих апартаментах в casa real, где у меня имелась небольшая прислуга под началом доньи Кабреры, содержавшаяся на деньги короля, за мной постоянно наблюдали, и свобода моя была ограниченна. Любая прогулка за пределы ворот требовала королевского одобрения и соответствующей охраны.

Беатрис сообщала мне обо всех придворных сплетнях; от нее я узнала, что Вильена и еще несколько грандов собрались в северном городе Бургосе, где объявили о создании союза в защиту прав моего брата. Угроза гражданской войны нависла над Кастилией, подобно ожидающим первого удара грома грозовым тучам, и не проходило дня, чтобы Жуана не требовала от Энрике послать против мятежников войска.

Она позволила себе подобное даже в моем присутствии, когда однажды утром я сидела в углу ее покоев, стараясь казаться как можно более незаметной.

— За всем этим стоит Каррильо! — кричала она моему растерянному брату. — Он нашел орудие мести и намерен использовать его против тебя. Зачем ты позволил ему забрать Альфонсо? Ты должен был остановить его, пока мог!

— Жуана, прошу тебя. — Энрике стоял перед королевой, комкая в руках красный шерстяной тюрбан. — Альфонсо — всего лишь ребенок. Как он может угрожать…

— Этот ребенок, как ты его называешь, может обратить против нас все королевство! Боже милостивый, неужели ты настолько слеп, что не видишь истину? Во главе так называемого союза стоят Вильена и Каррильо, и они заранее сговорились устроить во дворце скандал, чтобы тайком вывезти Альфонсо. Ты должен положить конец их предательству, пока не стало слишком поздно!

Энрике склонил голову, пробормотал, что никаких доказательств измены нет и потому он ничего не может сделать. Затем бросил на меня извиняющийся взгляд и поспешно сбежал в свое лесное поместье Эль-Пардо в Мадриде, как он часто поступал, оставив меня на милость королевы.

— Я не потерплю клеветы в отношении моей дочери — законной наследницы Кастилии, — заявила она, нацелив на меня украшенный перстнями палец. — Если Каррильо осмелится присоединиться к кучке предателей в Бургосе, это будет стоить ему головы — и твоему брату тоже. На твоем месте я бы усиленно молилась, ибо я уничтожу каждого из них, прежде чем они украдут трон у моей дочери!

Я содрогнулась от ее угроз. Она расхаживала передо мной в ослепительных нарядах, подбоченясь и клянясь отомстить в таких выражениях, каким позавидовала бы и шлюха из таверны. Ее громогласные заявления и постоянное желание продемонстрировать на любом придворном приеме детскую колыбель, где несчастная малышка плакала и кашляла, когда на ее пеленки попадала сажа от факелов, казались мне не более чем трусливой бравадой.

Куда бы я ни бросала взгляд, повсюду перешептывались придворные; куда бы ни смотрела Жуана, она наверняка видела то же самое. Даже помолвка Бельтрана де ла Куэвы и Менсии де Мендосы не пресекла слухов; напротив, все теперь говорили, что если титул властителя Сантьяго оказался чересчур малой наградой за его усилия в постели королевы, то их вполне вознаградит женитьба на представительнице могущественного клана Мендоса, учитывая, что Бельтран был всего лишь выскочкой с красивой внешностью, в отличие от Менсии, дочери гранда.

В ответ на эти грязные пересуды Жуана начала требовать от меня полного подчинения, как будто мое публичное унижение могло обуздать болтливые языки. Королева заставляла меня следовать за Иоанной на каждом приеме, подчеркивая мое нижестоящее положение при дворе, и часами сидеть над колыбелью с серебряными погремушками, пока сама она играла в кости с фрейлинами. Вскоре я поняла, что, хотя на публике она изводила всех разговорами о правах дочери, на самом деле маленькая Иоанна нисколько ее не интересовала. Я ни разу не видела, чтобы королева держала младенца на руках в отсутствие посторонних, к тому же, когда она оказывалась рядом, Иоанна сразу начинала беспокоиться, словно чувствуя безразличие матери. Мне было жаль малышку, и я пыталась окружить ее вниманием, хотя и ощущала всей кожей, как вокруг меня медленно смыкается ловушка.

В апреле 1465 года я тихо отпраздновала свой четырнадцатый день рождения. Прошел год с тех пор, как я в последний раз видела брата. Осыпались цветы миндальных деревьев, земля напиталась жаркими лучами кастильского солнца, и Иоанна делала первые неуверенные шаги, сменив колыбель на помочи. Как только потеплело, мы с Беатрис начали тайком выбираться в сад, чтобы хоть ненадолго спастись от затхлого воздуха дворца и мрачного лица королевы.

Весело щебеча, Иоанна переваливалась на пухлых ножках, пыталась ловить бабочек, пока няня держала ее за помочи. Мы ходили посмотреть на грациозных пятнистых леопардов в огороженном вольере — точной копии их природной среды, вплоть до спрятанных под листьями оторванных оленьих ног, над которыми кружили мухи. Когда Иоанна уставала и засыпала на руках у няни, мы садились на каменную скамью под аркадой и вели непринужденную беседу.

Нам часто составлял компанию Кабрера. Верный своему слову, он продолжал заботиться обо мне как только мог. Следил за тем, чтобы нам всегда хватало свечей и одеял, а его мать присматривала за моими комнатами, играя роль почетной фрейлины, и помогала нам с гардеробом — ибо, несмотря на обещания королевы, та так и не дала мне ни одного платья, и мы вскоре износили те немногие, что привезли с собой. В столь напряженные дни я начала воспринимать Кабреру как доброго дядюшку с широким смуглым лбом и умными карими глазами, выглядевшего безупречно в черном бархатном камзоле без каких-либо украшений. Он вел себя дружелюбно, но ненавязчиво, будучи воплощением тактичности. Однако я не преминула заметить, как краснеет Беатрис, когда он к ней обращается, и как, в свою очередь, не сводит с нее взгляда он сам. В свои семнадцать лет она была потрясающе красива и крайне независима. Я чувствовала, что ей нравится внимание Кабреры, хотя она в том и не признавалась. Я не дразнила ее и ни о чем не допытывалась, как и обещала, но мысль о том, что, возможно, она нашла свою любовь, стала для меня одной из немногих радостей и желанным даром, на который я могла лишь надеяться в будущем.

От Фернандо вестей не было, хотя я и излила ему свои страхи в письме, которое тайно передала Беатрис. Сперва его молчание причиняло большую боль, чем я ожидала. Мне казалось, что между нами есть нечто исключительное, некое родство, которое он высоко ценил; он говорил, что будет писать, но до сих пор я получила от него лишь одну короткую записку. Мне было стыдно, что я вела себя с ним столь откровенно и позволила себе чересчур увлечься, признавшись во многом таком, о чем никогда бы не сказала никому другому. Но, похоже, разочарование мое оказалось чересчур заметно, поскольку однажды в начале июня Беатрис пришла ко мне в галерею, заявив:

— Я только что говорила с Кабрерой о делах в Арагоне. Боюсь, хорошего мало.

Застигнутая врасплох, я подняла взгляд от книги, которую держала в руках.

— Что случилось? Фернандо?.. — Я не договорила, не в силах представить самое страшное.

Беатрис задумчиво посмотрела на меня:

— Так я и думала. Ты хандришь уже несколько недель, с тех пор как мы отослали то письмо.

— Вовсе нет, — тотчас же возразила я, хотя и знала, что подруга права. Иначе она никогда не стала бы расспрашивать Кабреру, вынюхивая новости для меня. — Ты права, — вздохнула я. — Я действительно тревожилась.

— И не зря. — Сев рядом, она продолжила, понизив голос: — Он ушел на войну, Изабелла. Французы вторглись на спорное пограничье Каталонии; судя по всему, Арагон и Франция сражаются за него уже много лет. Фернандо возглавляет армию, поскольку его мать все еще очень больна, а отец не может ее оставить. К тому же, похоже, король Хуан…

— Слепнет, — тихо прервала я ее. — Мы слышали, что у него катаракта, помнишь? Потому Фернандо и был здесь на крещении вместо отца.

— Да, — кивнула она. — Понимаешь? Он вовсе о тебе не забыл. Сражается за свое королевство, потому и не пишет. Но я уверена — твое письмо дошло, и он наверняка ответит, как только сможет.

Я прикусила губу и уставилась в пол, стараясь не встречаться с ее многозначительным взглядом.

— Мы должны молиться о его благополучии, — пробормотала я. — Он так молод для того, чтобы воевать…

— Верно, а заодно стоило бы помолиться и за тебя.

— За меня? — Я уставилась на нее. — Почему?

— Потому, — вздохнула она, — что король неожиданно приехал из Мадрида и хочет тебя видеть. Это мне тоже рассказал Кабрера.

— Не знаешь зачем?

Тревога сдавила мне горло, не давая дышать. Я не видела Энрике уже несколько месяцев; он избегал дворца, предпочитая держаться подальше от королевы с ее постоянными упреками.

— Не знаю. Кабрера хочет сам тебе сказать.

Она встала и отступила к входу на галерею. Из тени, низко кланяясь, вышел Андрес де Кабрера.

— Ваше высочество, прошу меня простить. Я не хотел вмешиваться, но считаю, что вас следует предупредить. Королева в ярости. Энрике несколько дней назад встречался с Вильеной и его союзниками втайне от нее. Они предъявили ему ультиматум и… — Он замолчал, словно не зная, как продолжить.

— Что бы ни случилось, — сказала я, — я должна быть в курсе. Я не могу отправиться в логово льва, не подготовившись.

— Да, конечно. Вам нужно знать. Похоже, Вильена потребовал от его величества подписать официальное заявление, что принцесса Иоанна — не его дочь, а также лишить Бельтрана де ла Куэву всех званий и передать власть над Сантьяго самому Вильене.

Я стояла неподвижно, едва дыша.

— Его величество отказался что-либо подписывать, — продолжал Кабрера. — Вместо этого он настоял, чтобы все разногласия были улажены на специальном заседании кортесов. Вильена согласился, но, едва король уехал, забрал свои слова назад.

Всё вокруг меня словно окуталось туманом.

— Он отправился с войском в Авилу, где встретился с Каррильо, вашими братом и матерью. Они низложили короля в виде чучела перед толпой, короновав вместо него Альфонсо. — Кабрера взглянул мне в глаза. — Его величество вне себя от горя. От имени Альфонсо издаются указы. Многие важные города, включая Самору и Толедо, признали власть принца Альфонсо. Это война, ваше высочество, гражданская война. У Кастилии теперь два короля.

Мир вокруг почернел, и я почувствовала, как подкашиваются ноги. Я бы наверняка упала, если бы Беатрис не бросилась ко мне, подхватив под руку. Она подвела меня к креслу у окна, и я закрыла глаза, моля Бога дать мне силы.

Наконец наступило то мгновение, которого я больше всего боялась с тех пор, как Каррильо забрал Альфонсо из дворца.

С отчаянно бьющимся сердцем я отправилась в королевские покои. Занавески были задернуты, комната погружена в полумрак. Энрике сидел в кресле под балдахином, опустив голову. Позади него стоял Бельтран де ла Куэва в красной с золотом одежде, не сводя с меня взгляда, а рядом с ним — Педро де Мендоса, епископ Сигуэнсы и новый шурин Бельтрана, худощавый мужчина с такими же проницательными темными глазами, как и у его сестры. Его считали самым честолюбивым священнослужителем в Кастилии после Каррильо.

Энрике взглянул на меня, откинул с лица пряди грязных волос до плеч. Глаза его покраснели, и под ними появились тени, щеки под нечесаной бородой ввалились; казалось, будто он постарел на много лет. Опустившись рядом с ним на колени, я почувствовала его несвежий запах.

— Ваше величество, — тихо сказала я, — простите меня.

Энрике вздохнул:

— Значит, ты уже знаешь.

— Да. Мне рассказал дон Кабрера, и я потрясена. Я не ожидала, что в столь ужасной афере замешан мой брат. Но я уверена, он ни в чем не виноват. У него и в мыслях не было вас оскорбить.

— Можно подумать, мы этому поверим, — сказала Жуана.

Я удивленно повернулась и увидела, как она выходит из тени алькова. На ней было обтягивающее черное платье с серебряным шитьем, желтые, словно топаз, глаза ярко блестели, волосы свободно падали на плечи.

— Столь кроткая и набожная на вид, — насмешливо проговорила она, — столь благожелательная, прямо-таки маленькая монахиня. Но меня не обманешь. Ты — пригретая на груди змея, как и твой брат. Лучше бы вас обоих придушили при рождении.

— Жуана, basta, — сказал Энрике. — Я позвал сюда Изабеллу и хочу услышать, что она скажет.

— Зачем? — Королева стряхнула руку епископа Мендосы. — Что нового она теперь может сказать? Каррильо и Вильена бросили тебе вызов, собрали войско и короновали Альфонсо вместо тебя. Естественно, она станет умолять, чтобы ее брату сохранили жизнь. Не слушай ее. Ты должен заключить ее в темницу, пока не придет время выдать ее замуж за какого-нибудь иностранного принца, чтобы она никому больше не могла причинить вреда.

Перед глазами у меня все поплыло. Я не верила, что Альфонсо мог преднамеренно желать свержения нашего брата, который, каким бы он ни был, являлся нашим помазанным на царство королем. Но по угрожающему голосу королевы я поняла, что она не успокоится, пока брат мой не будет убит, а я не окажусь вдали от родины.

— Жуана, — отчетливо проговорил Энрике, и в голосе его прозвучали нотки, которых я раньше никогда не слышала, — Альфонсо мне не враг. Да, он неправильно поступил, позволив надеть себе корону, но, как мне говорили, он ничего не мог поделать. Судя по всему, ему пришлось смириться, боясь пострадать. Позднее я выясню, кто именно в этом виновен, но сейчас мне хотелось бы знать, что думает Изабелла, моя сестра.

Упоминание нашего кровного родства не осталось незамеченным. Яростно воздев руки, королева повернулась к Мендосе:

— Видите? Он меня даже не слушает! Не считает меня достойной дать ему совет, зато внимает этой сладкоречивой твари, хотя она, несомненно, заодно со своим предателем-братом. Я предупреждала, что это рано или поздно случится, но он говорил: «Нет, это моя родня, они меня любят и никогда не обидят». Пусть Каррильо заботится об Альфонсо, а Изабелла может оставаться во дворце. Что ж, смотрите, что из этого вышло! Любуйтесь, как драгоценная родня служит и повинуется своему королю!

— Хватит! — рявкнул Энрике. — Все вон отсюда! Я хочу остаться наедине с сестрой.

Бельтран де ла Куэва вывел за дверь Жуану, которая успела бросить в мою сторону злобный взгляд.

— Будьте с ней помягче, ваше величество, — прошептал Мендоса. — Помните, она пока всего лишь инфанта.

А затем я осталась одна, не в силах взглянуть в глаза сводному брату, что молча сидел передо мной. Никогда прежде я не ощущала столь остро грозящую мне опасность. Я боялась, что меня бросят в темницу и пошлют войско убить Альфонсо. Я буду опозорена, имя мое — обесчещено. Альфонсо останется в истории мятежником, предавшим единокровного брата, а мне придется либо уйти в монастырь, либо выйти замуж в другой стране и навеки покинуть Кастилию.

Энрике снова вздохнул, протяжно и с тоской, и я подняла взгляд. Его выпуклые глаза были полны слез, голос дрожал.

— Поклянись, — сказал он, — что ты ничего не знала. Поклянись, что не участвовала в этом позоре ни словом, ни делом.

— Клянусь, — прошептала я.

Король долго смотрел на меня, затем проговорил:

— Она хочет, чтобы я заключил тебя в тюрьму. Говорит, что вы с Альфонсо — отродье волчицы, всегда желавшей моей смерти. Это правда? Ты хочешь, чтобы твой брат стал королем Кастилии вместо меня?

У меня перехватило дыхание. Я не могла рассказать ему о том яде, который годами изливала на него моя мать, или о том, как я сама разрывалась между любовью к Альфонсо и преданностью королю. Я пыталась найти ответ, но передо мной лишь разверзалась ревущая бездна, пока я вдруг не услышала собственный голос:

— Вы мой монарх и повелитель, помазанный Богом на царство. Я никогда не осмелилась бы оспаривать волю Божью.

Он вздрогнул, словно мои слова его обожгли.

— Похоже, ты не столь невинна, как говорят. Даже ты знаешь, у кого есть права, а у кого их нет.

Почти не чувствуя боли в коленях, я смотрела, как он встает и подходит к окну. Он откинул занавески, и комнату залил свет вечернего солнца.

— Как думаешь, она моя? — вдруг спросил он.

Меня охватил страх.

— Она?.. — переспросила я, хотя и без того все поняла.

Энрике смотрел куда-то в сторону; голос его звучал негромко, будто он говорил сам с собой.

— Жуана клянется, что она моя, но я в том не убежден — и никогда не был, с самого начала. А если я сам не уверен — как могу требовать этого от других? Как могу считать собственной плотью и кровью ребенка, который, может быть, вообще не мой? — Король невесело усмехнулся. — Она сказала — вполне хватит одного раза. И у нас был этот один раз, в ту пьяную ночь вместе с Бельтраном, когда, по ее мнению, она зачала. Но тогда в постели с ней нас было двое. Откуда мне знать, чье семя пустило корни?

Он снова повернулся ко мне, и я увидела на его лице муку и сомнения. Энрике не знал правду точно так же, как и я, не знал, чему верить. Затаив дыхание, я увидела, как он наклонил голову, и до меня донеслись его едва слышные слова:

— Но, конечно, все это не имеет никакого значения. Ибо то, что сделал твой брат, вынуждает меня вести войну — ради нее. — Он посмотрел мне в глаза. — И Альфонсо может умереть — тоже ради нее.

— Прошу вас, — сказала я, — прошу вас, не трогайте его. Ему всего одиннадцать лет. Он не понимает всей тяжести того, что совершил.

— Конечно не понимает, — кивнул Энрике. — Откуда ему понять? Вот почему я хотел, чтобы он оставался во дворце со мной; полагал, что, если он узнает меня получше, дважды подумает, прежде чем предать меня. Это моя вина, но не только. Я разрешил Каррильо забрать его, даже много лет зная, что архиепископ презирает меня и сделает все, чтобы свергнуть, в том числе использует в качестве оружия моего брата. Но все-таки Альфонсо на это пошел. Позволил, чтобы ему на голову возложили корону, которую он не имеет права носить.

Он поднял руку, давая мне знак встать:

— Хочешь еще что-нибудь сказать?

Голос мой сорвался — я больше не в силах была скрывать боль.

— Умоляю вас, ваше величество, не начинайте войну. Позвольте мне поехать к нему. Я вернусь в Аревало, пошлю ему весточку из дома нашей матери. Он приедет, я знаю. И я уговорю его покаяться. Сама доставлю его во дворец, чтобы он просил на коленях о прощении перед всеми.

Король печально покачал головой:

— Я знаю, что ты поступишь так, как говоришь, но, боюсь, уже слишком поздно. Я не стану наказывать тебя за проступки брата, но приказываю тебе переселиться из casa real сюда, в алькасар. Беатрис может и дальше прислуживать тебе, но за тобой с сегодняшнего дня будет надзирать Менсия де Мендоса, которой ты должна беспрекословно подчиняться. Ты меня поняла? Твое будущее в моих руках, Изабелла. И не вынуждай меня поступать против моей совести.

Я кивнула, опустив голову и едва сдерживая слезы.

— И у тебя больше не будет никакой связи с матерью. Ее лишат прав на Аревало и отправят жить в монастырь. Я ей больше не доверяю. Слишком долго она потворствовала предательству Каррильо.

Он протянул руку, и я склонилась над ней, поцеловала его перстень. Затем поднялась и пятилась, пока не оказалась в коридоре. Дальше я шла уже вместе с Беатрис, сопровождаемая многозначительными взглядами перешептывающихся придворных.

Какие бы чувства ни испытывал ко мне Энрике как к сестре, меня все равно подозревали в предательстве, и мне было до отчаяния страшно.