Лопес пришел на следующий день, как и обещал. Я провела ночь без сна, боясь, что дон Мануэль может посадить его под замок, но, похоже, посол действительно решил, что мы с Лопесом не представляем опасности.

Беатрис сделала мне прическу и наложила косметику, скрыв тени под глазами и добавив румянца на щеках. Вместо траура я надела скромное голубое платье, что оказалось весьма мудрым решением: лицо Лопеса прояснилось, едва он вошел в комнату.

– Беатрис, встань за дверью, – велела я, после чего повернулась к нему. – Я готова сделать все, что потребуется. Учитывая обстоятельства, считаю разумным подтвердить регентство отца, прежде чем сумею добраться до Испании.

– Лучшего даже я не смог бы предложить. – Лопес увлек меня к столу, понизив голос. – Нужно вести себя осторожнее. Дон Мануэль что-то подозревает. Он час с лишним расспрашивал меня, каково истинное значение перстня ее величества и как долго я намерен здесь пробыть. Я ответил, что перстень – всего лишь символ и что я приду к вам сегодня, чтобы попрощаться. Нам нужно спешить.

Взяв перо, чернильницу и чистый лист пергамента, мы составили мой официальный ответ на вызов кортесов, подтвердив мою приверженность трону и дав отцу право исполнять роль губернатора, пока я не смогу приехать, защищая ее, если потребуется, силой оружия. «Ни при каких обстоятельствах Филипп Фламандский не вправе объявлять себя кем-либо иным, кроме принца-консорта, – написал Лопес, – и никто из грандов, высших прелатов или иных официальных лиц на службе короны не вправе наделять его подобными привилегиями, если только ее величество, к ее крайнему неудовольствию, не даст своего согласия».

Затем я подписала письмо: «Я, королева Хуана».

– Как только король Фернандо предъявит это кортесам, – сказал Лопес, – всем заявлениям дона Мануэля и вашего мужа, будто вы сошли с ума, придет конец. Им не останется ничего другого, кроме как привезти вас в Испанию. А как только вы там окажетесь, мы сделаем все возможное, чтобы вас защитить.

Я посмотрела на бумагу. Лопес ждал с песочницей, чтобы посыпать исписанный лист.

– Все возможное, – повторила я, чувствуя, как меня пробирает дрожь. – Думаете, до этого дойдет?

– Молю Бога, чтобы не дошло. И все же будьте готовы ко всему, ваше высочество. Похоже, его высочество ваш муж полон решимости отобрать у вас то, что вы не намерены ему отдавать.

– Да, – кивнула я.

Лопес посыпал письмо песком, сдул его, расплавил на пламени свечи воск и капнул на сложенный край.

– Печать, ваше высочество. Только с печатью письмо станет официальным.

Вздрогнув, я приложила к воску перстень, оставив слабый отпечаток. Когда он затвердел, я поняла, что это первый мой официальный акт в роли наследницы матери.

А также объявление войны собственному мужу.

Лопес спрятал документ в своей сумке, где лежали письма с соболезнованиями, которые я написала маркизе де Мойя и другим женщинам из окружения матери, надеясь, что пачка запечатанных писем отвлечет даже самого старательного шпиона.

Поклонившись, Лопес коснулся губами моей руки. Несмотря на старость и хрупкость сложения, в глазах его светился деятельный ум, благодаря которому он вошел в число доверенных лиц моей матери.

– Я поеду прямо в Антверпен и сяду на первый же корабль до Испании. Самое позднее через месяц письмо будет у вашего отца. Он предъявит его кортесам, и вашей собственноручной подписи вместе с моим свидетельством вполне хватит, чтобы понять: слухи о вашей неспособности править ни на чем не основаны. Вас призовут в Кастилию, и там свершится ваш триумф.

– С Богом, – прошептала я, обнимая его. – Буду ждать.

Я сидела с фрейлинами, мадам де Гальвен и дочерями Элеонорой и Изабеллой.

Нервы мои были натянуты до предела. Я расхаживала по комнате бессонными ночами, ненавидя бесконечно ползущие часы и вынужденную мнимую покорность. Я знала, что должна вести себя так, будто смирилась с судьбой, и не давать дону Мануэлю поводов для подозрений. Его следовало застичь врасплох, не оставив ему и Филиппу иного выбора, кроме как отвезти меня домой. Я не обманывала себя, зная, что впереди нелегкий путь, но, по крайней мере, в Испании я могла рассчитывать на поддержку отца и тех вельмож, кто продолжал почитать мать. И все же я жила в постоянном страхе, что скоро мне не удастся скрывать беременность. О ней я рассказала только Беатрис, зная, что по этой причине может задержаться отъезд. Нужно было отправляться в Испанию, пока не стал виден мой живот. Я также понимала, что детей придется оставить.

Одна только мысль об этом повергала меня в ужас. Я не знала, смогу ли увидеть их снова, но после многочасовых споров с Беатрис пришла к выводу, что не имею права подвергать их тяготам, которые могли ждать меня в Испании. Лопес намекнул, что дело может дойти до войны между Филиппом и мной, а я по собственному опыту знала, что такое война для ребенка, и не желала подобного своим детям. Я с неохотой написала Маргарите, спросив, не могут ли Карл и девочки погостить у нее весной. Золовка с радостью согласилась, поинтересовавшись, не приеду ли я вместе с ними. На наши отношения с Филиппом она предпочла закрыть глаза, хотя наверняка о них знала, и я ответила, что приеду, как только решу все свои дела. Даже если Маргарита и не могла открыто бросить вызов брату, я хотя бы была уверена, что с ней моим детям ничего не угрожает и она не позволит впутывать их в наши битвы.

Я взглянула на детей, борясь с острой болью и страхом.

Кудрявая голубоглазая Изабелла была в том возрасте, когда дети обожают досаждать другим. Она любила срывать чепчик с Элеоноры и озорно хохотала, когда та топала ногами и кричала, что сестра ничем не лучше подменыша. Сейчас она тянула за свисавшие с пяльцев Элеоноры нитки, отвлекая мою старшую дочь от дела.

– Изабелла, hija mia, ты что, не видишь, что твоя сестра пытается вышивать? – Я похлопала по коленям. – Иди сюда. Давай расскажу тебе про историю Испании.

Изабелла тут же оставила Элеонору в покое. Она обожала истории и готова была сидеть часами, широко раскрыв глаза, пока я рассказывала о Крестовых походах против мавров и борьбе моих родителей за объединение Испании. Возможно, мне предстояло надолго расстаться с детьми, но мне хотелось, чтобы моя дочь знала, что в ее жилах течет испанская кровь. Карл и Элеонора были старше, их воспитывали как Габсбургов, но на маленькую Изабеллу еще можно было повлиять. Я надеялась, что у нее останутся воспоминания, которые помогут ей противостоять любым обвинениям насчет меня, если таковые впоследствии возникнут.

Я усадила девочку на колени.

– Уфф, какая ты стала большая! – Я пригладила ее локоны. – Рассказать тебе про королеву Урраку?

– Нет, – покачала головой Изабелла. – Расскажи мне про Бебидаля.

– Бо-аб-диля, – поправила я. – Его звали Боабдиль, и он был последним султаном…

Меня прервали громкие голоса в коридоре. Взглянув на дверь, я поднялась с кресла, и тут послышались шаги. Посмотрев на Беатрис, я крепче прижала к себе Изабеллу. Дверь распахнулась.

Вошли стражники во главе с доном Мануэлем. Криво усмехнувшись, он объявил:

– Дон Лопес арестован в Антверпене как шпион.

Несколько мгновений я смотрела на него, не в силах вымолвить ни слова. Сорайя и Беатрис прижали вышивание к груди, будто щиты.

– Он… он не шпион, – срывающимся голосом проговорила я, в ужасе поняв, что мое письмо к кортесам не добралось до Испании.

– Вот как? – Дон Мануэль наклонил большую голову. – При нем были личные письма вашего высочества, которые он пытался взять с собой на корабль. По имеющимся сведениям, он не имел полномочий их перевозить.

Мне показалось, будто мир вокруг рушится. Я высоко подняла голову:

– Я дала ему полномочия. Это вас следует арестовать, сеньор, за то, что осмелились поднять руку на слугу вашей королевы.

Мадам де Гальвен встала и взяла побледневшую Элеонору за руку. Я крепче обняла Изабеллу.

– Ваше высочество, – бесстрастно проговорила гувернантка, – отдайте мне девочку. Ей нечего здесь делать.

– Нет! – закричала Изабелла. – Хочу к маме!

– Отдайте мадам ребенка! – рявкнул дон Мануэль. – И все – вон отсюда!

Я передала Изабеллу мадам де Гальвен, чувствуя, как мои руки превращаются в лед. Мадам де Гальвен поспешно увела моих дочерей. Едва стих испуганный плач Изабеллы, в моей душе вновь вспыхнуло темное пламя, как и в тот раз, когда я набросилась на шлюху Филиппа. Я вонзила ногти в ладони, едва сдерживаясь, чтобы не накинуться с дьявольским воплем на дона Мануэля.

– Вы не имеете права! – прошипела я. – Ни малейшего!

– Я в своем полном праве, – возразил он, пятясь к стражникам за спиной. – Я здесь по приказу его высочества эрцгерцога. Он запрещает вам общаться с кем-либо до его возвращения. – Он показал на Беатрис и Сорайю. – Им придется уйти.

– Только через ваш труп, – проговорила сквозь зубы Беатрис, делая шаг в его сторону.

– Взять! Взять ее! – завизжал дон Мануэль.

Стражники шагнули вперед, опрокинув позолоченный столик. Сорайя схватила вазу.

– Сорайя, нет, – прошептала я. – Иди с Беатрис. Делай, что они говорят.

Двое стражников выволокли фрейлин за дверь. Глаза мои застлала кровавая пелена. Метнувшись к камину, я схватила кочергу и двинулась к дону Мануэлю, намереваясь раскроить ему голову. Стражник сжал мое запястье рукой в перчатке, и кочерга со звоном упала на пол.

– Надеюсь, нам не придется вас связывать, ваше высочество, – скорее испуганно, чем угрожающе, проговорил дон Мануэль.

На фоне дворцовых стражников он выглядел уродливым ребенком в пышном одеянии.

– Только попробуйте, – прошептала я, – и поплатитесь головой.

Лицо его дернулось.

– Я только исполняю приказ. – Он дал знак стражникам, которые уже спешили к двери. – Пошли отсюда.

– Да, – насмешливо бросила я. – Бегите, словно свора псов. Вам только и остается, что терроризировать беззащитных женщин.

Дверь закрылась. Я услышала, как стражникам приказывают остаться. Стены сомкнулись вокруг меня.

Неделю спустя в мои покои ворвался Филипп, источая запах конского пота и вина:

– Что? Считаешь меня идиотом? Думала, я не разгадаю твою дурацкую игру?

Я взглянула на него из кресла:

– Как хорошо, что ты вернулся. Может, соизволишь теперь меня освободить? Или хочешь, чтобы говорили, будто ты жестоко обращаешься с матерью твоего будущего ребенка?

Я преднамеренно бросила ему в лицо эти слова, зная, что иного выбора у меня нет. Мне не давали чистую одежду, не позволяли мыться, не допускали ко мне фрейлин. Ночной горшок в углу был переполнен и вонял, как и несколько ваз. Еда, которую мне просовывали через дверь на подносе, заплесневела. В покоях пахло, как в выгребной яме.

Филипп внимательно оглядел меня, сузив глаза. Я отметила, что он потолстел: наверное, в свободное от Генеральных штатов и шлюх время основательно заправлялся жареным мясом и хорошим вином. Его когда-то слегка выступающий, но симпатичный подбородок теперь покоился в складках плоти. Редкая бородка, которую он безуспешно пытался отрастить, лишь подчеркивала полноту лица.

Как он мог когда-то казаться мне желанным?

– Ты беременна? – помедлив, спросил он.

– Такое случается, когда мужчина насилует собственную жену. Будь у меня возможность, я бы своими руками вырвала дитя из утробы!

– Да ты совсем рехнулась, если говоришь такое, – фыркнул он.

Взявшись за подлокотники, я поднялась на ноги. Пол подо мной покачнулся. От долгого сидения у меня закружилась голова, но я все же нашла в себе силы рассмеяться:

– Да, вероятно, я сошла с ума. Только сумасшедшая могла бы тебя полюбить, думая, что в тебе осталось хоть что-то от чести Габсбургов. Только сумасшедшая могла поверить во всю ту ложь, что ты на меня вывалил. Подумать, что ты способен полюбить кого-то, кроме себя самого. – Я улыбнулась, показав зубы. – Но я не настолько сошла с ума, чтобы отказаться от короны. Можешь лгать мне, предавать меня, держать в плену до конца моих дней, но, пока я жива, Кастилия никогда не станет твоей. Ты скорее умрешь, чем сядешь на мой трон.

Несколько мгновений он не двигался с места, а затем неожиданно наклонился, нависнув надо мной:

– Ты понимаешь, что наделала, дура? Ты только что отдала Кастилию своему отцу. – Он поднес к моему лицу мясистый кулак. – Ты напишешь кортесам. Скажешь им, что не намерена лишать меня моих законных прав.

Я встретилась с ним взглядом:

– Вряд ли.

– Эй, посол! – не оборачиваясь, рявкнул он.

Вошел дон Мануэль. Я испепелила его взглядом, превозмогая отвращение. Явно нервничающий секретарь за его спиной поспешно положил на стол пергамент. Взяв за руку, Филипп подвел меня к столу:

– Ты подпишешь письмо, или я отдам Лопеса на растерзание моим псам.

– Не посмеешь, – усмехнулась я, пробегая взглядом по написанным сжатым почерком строчкам.

Вне всякого сомнения, они провозглашали крах всех моих надежд. Меня пронзил внезапный ужас.

– Скажи ей, – велел Филипп дону Мануэлю.

Посол шагнул вперед:

– Ваше высочество, дон Лопес в тюрьме. Он обвиняется в шпионаже и измене. К тому же здоровье его очень плохо после… допроса. Боюсь, если ему не оказать врачебной помощи, он умрет.

Я не обращала на него внимания, не сводя взгляда с Филиппа.

– Что ты с ним сделал?

– Только то, чего заслуживал этот жалкий шпион. Сперва его положили на дыбу и растягивали, пока не треснули кости. Но он оказался чересчур силен. Или упрям? Вас не поймешь. Потом его подвергли воздействию хитроумного орудия под названием «сапог», разработанного, кстати, вашей же святой инквизицией. И оно развязало ему язык.

– Ты… ты его пытал? Но он мой слуга!

– Твои фрейлины будут следующими, – добавил Филипп. – Твои любимые Беатрис и Сорайя. – Он вздохнул. – Жаль! Так или иначе, долго они не протянут. В их камере едва помещаются они сами и крысы.

Я пожалела, что я беременная женщина, а не мужчина, который мог бы проткнуть его мечом. Именно в этот миг я поняла, что он не колеблясь запытает и убьет тысячи женщин, если потребуется. Жажда моей короны, жажда власти затмила в нем все остальные чувства.

Ради удовлетворения собственных амбиций он готов был пойти на все. Сумасшедшей была вовсе не я, а он – обезумевший от власти и чрезмерного самомнения.

Я взглянула на письмо, заставив себя сосредоточиться, и меня словно окатило ледяной водой. Оно было адресовано кортесам. Пропустив обычные приветствия, я добралась до сути, и у меня перехватило дыхание.

Я взглянула на дона Мануэля:

– Полагаю, ваша работа?

– Просто подпиши, – прорычал мой муж. – На вопросы нет времени.

– Действительно. – Наслаждаясь моментом, я отвернулась и направилась к креслу. – Зато у меня, похоже, времени более чем достаточно. Вы послали кортесам письмо, заявив, будто я сошла с ума. Теперь вы хотите, чтобы я заявила обратное. Может, все-таки решите, чего вам хочется? А до тех пор от моего имени правит мой отец, пока я не распоряжусь иначе.

Лицо Филиппа исказилось от ярости. Дон Мануэль махнул рукой:

– Вы совершаете серьезную ошибку, ваше высочество. Ваш отец носил свой титул в Кастилии благодаря вашей матери, которой теперь нет в живых. Соответственно, права на титул он больше не имеет, и даже кортесы не могут пойти наперекор всеобщему мнению. Фернандо Арагонского никогда не любили, и править от вашего имени он не будет.

– Что вам известно о моем отце? – возразила я. – Вы ему и в подметки не годитесь! Он раздавит вас каблуком, словно жалкую жабу, каковой вы и являетесь, а я ему только поаплодирую.

В его выпученных глазах мелькнул страх, тем не менее он заявил:

– Ваше высочество, большинство грандов послали либо письма, либо представителей, дабы принести клятву верности его высочеству. Если вы рассчитываете когда-либо взойти на трон, вам стоило бы подумать, прежде чем отказывать нам в столь простой просьбе.

Я посмотрела ему в глаза, сжав кулаки на коленях. Демагогия – искусство дипломатии. Двое вполне могли играть в эту игру.

– Хорошо. Но у меня тоже есть несколько просьб.

– Сейчас не время торговаться! – Филипп ударил рукой по столу.

Я холодно улыбнулась:

– Я – королева Кастилии, и без моей подписи на этом письме вам даже мулу в Испании ничего не приказать.

– Она права, ваше высочество, – пробормотал дон Мануэль. – Мы теряем время.

Филипп яростно уставился на меня:

– Чего ты хочешь?

– Моих фрейлин. Еще ты освободишь Лопеса и отправишь его назад в Испанию. И никакой стражи: я беременна твоим ребенком и пленницей быть не намерена. Если все это сделаешь – подпишу твое письмо.

Глаза его вспыхнули. Будь мы одни, он наверняка бы избил меня, чтобы заставить подчиниться. Но мы были не одни. Он взял с собой дона Мануэля и своего явно нервничающего секретаря, чтобы те засвидетельствовали мою «добровольную» подпись. Ему вовсе не хотелось, чтобы пошли слухи, будто он вынудил меня силой.

– Ладно, – буркнул он. – Подписывай.

Я встала:

– Дон Мануэль, вы слышали моего мужа. Прошу вас напомнить ему о его обещаниях.

Подойдя к столу, я обмакнула перо в чернила и поставила подпись.

Филипп вышел. За ним поспешили дон Мануэль и секретарь. Только теперь я схватилась за край стола, чувствуя, как подкашиваются ноги. Впервые я ощутила, как толкается дитя в утробе, и восприняла это как знак.

Я одержала победу. Ужасной ценой, но все равно победу.

И я знала, что точно так же шаг за шагом выиграю войну.

Дни тянулись без конца. Стражу сняли, и я снова могла свободно передвигаться по дворцу, но не выходила из своих покоев, зная, что, как только мое письмо достигнет Испании, те немногие, кто оставался предан моему отцу, могут перейти на сторону Филиппа, обещавшего богатства и титулы. Я сама сказала, что сделаю его королем, и лишь самые отважные или глупые могли теперь поддерживать отца. Быть может, отец все же сумеет убедить кортесы, что моя подпись получена силой, ибо я никогда добровольно не лишила бы его права защищать мое королевство, – я молилась об этом.

Пятнадцатого сентября 1505 года я легла в постель и родила моего пятого ребенка, девочку, которую Филипп приказал окрестить Марией в честь его покойной матери. Сразу же после моих родов он снова уехал, оставив меня под охраной дона Мануэля и на попечение немногих преданных женщин.

Ребенок был здоров, со светлой кожей Габсбургов и копной жестких рыжих волос. Но я недолго радовалась девочке: вскоре на меня впервые навалилась молочная лихорадка, сводящая в могилу многих рожениц. Встревоженные врачи посоветовали дону Мануэлю снять с меня все ограничения. Дон Мануэль согласился, но только после того, как отправил Марию и ее кормилицу в Савойю, к другим моим детям и их тете Маргарите.

Призвав все оставшиеся силы, я написала Маргарите еще одно письмо, которое Беатрис доверила кормилице. В нем я просила ее помнить, что дети мои ни в чем не виноваты и никто не должен использовать их в своих целях. Я вверяла детей ее заботе, пока не смогу с ними воссоединиться.

Лихорадка чуть меня не прикончила. Едва успев отправить письмо, я провалилась в огненный ад. Позже Беатрис рассказывала, как они с Сорайей не отходили от моей постели, беспомощно наблюдая, как я мечусь в бреду. Только в конце октября я смогла встать с постели, и лишь в ноябре у меня хватило сил выйти в сад, чтобы глотнуть свежего зимнего воздуха.

Меня радовало лишь одно: судя по тревожным расспросам и ежедневным визитам дона Мануэля, одна только мысль, что я могу умереть, вызывала у него невыносимый ужас. Моя смерть стала бы катастрофой для него и Филиппа. Без меня они не получили бы ничего. По закону отец мог посадить на трон моего сына и править как регент от его имени. Мечта моих врагов об Испании Габсбургов, превратившая нашу жизнь в кошмар, погибла бы, не успев осуществиться.

Умирать я не собиралась. Хоть врачи и называли мое выздоровление чудом, я знала, что мое время еще не пришло. Надев меховой капюшон и сунув руки в муфту, я часами сидела в саду, глядя, как темнеет свинцовое небо и замерзает на земле моя тень. В воздухе порхали снежинки. Я надеялась, что снег похоронит под собой Фландрию, превратив ее в ледяную могилу.

Потом настал день, когда ко мне заявился дон Мануэль. Беатрис встала, и к щекам ее прилила кровь. Дав ей знак отойти, я холодно посмотрела на него. Он низко поклонился, едва не уронив с головы огромную бобровую шапку. Всем своим видом он выражал почтение, давая понять, что произошло нечто важное.

– Ваше высочество, у меня хорошие новости. Наше письмо добралось до Кастилии, и пришел вызов от кортесов. Как только завершатся все необходимые приготовления, мы отправляемся в Испанию.

Я молча выслушала его. Он снова поклонился, придерживая шапку, затем запахнул толстый плащ и поспешно ушел.

Я взглянула на Беатрис. Снег вокруг нас усиливался, очертания деревьев, которые были подстрижены в виде стоящих на задних лапах зверей, становились размытыми.

Впервые за все проведенные вместе годы моя преданная фрейлина и подруга не заметила моего беспокойства. Беатрис подошла ко мне и обняла:

– Наконец-то, принцесса, мы едем домой!

Домой.

– Да, – тихо сказала я. – Все только начинается.