В Наварре – крошечном, но стратегически важном королевстве на пограничье Франции и Испании – на нас обрушились проливные дожди, скрыв из виду лежавший впереди горный перевал. Лошадей нам пришлось отправить обратно во Фландрию на попечении самых бесстрашных слуг и чиновников. Остальным предстояло пересечь горы на выносливых альпийских мулах, которых мы наняли за заоблачную цену у местных проводников.

Езда верхом на муле была для меня привычна – на неровной кастильской земле я предпочитала именно ее. Но даже мне начало казаться, что мы не переживем путешествия по предательским тропам, которые наши проводники отваживались именовать дорогами. Осаждаемые ветрами и слепящим снегом, мы потеряли нескольких слуг вместе с навьюченными мулами, и их предсмертные вопли еще несколько часов отдавались эхом в холодном воздухе. Безансон со своими секретарями выглядел жалко как никогда, мои женщины страдальчески горбились над шеей мулов. Филипп побледнел и осунулся, к тому же к его мучениям добавилась зубная боль, которую он заработал, злоупотребляя десертами и сладкими винами во Франции. Я молилась всем святым, каких только знала, чтобы мы не пропали без вести, погребенные под снегом, пока наши тела не найдут весной местные козопасы.

Кто-то услышал мои молитвы. Четыре дня показались мне вечностью, но наконец ледяной ад остался позади. С онемевшими руками и ногами, в обледеневших плащах, мы смотрели, как расступаются тучи и сквозь них пробиваются чахлые лучи солнца.

Во второй половине дня двадцать шестого января 1502 года я впервые увидела зеленую долину реки Эбро, простиравшуюся внизу подобно райскому видению, и увенчанные белыми шапками утесы Арагона, уходившие в облачное небо.

Я натянула поводья, придерживая мула. Ехавший рядом Филипп тоже остановился, тупо глядя на незнакомый пейзаж. Его челюсть была подвязана платком. Проводник поскакал вперед сообщить о нашем прибытии.

– Испания, – выдохнула я. – Я дома.

Как описать, что я чувствовала, ступив на родную землю после семи лет отсутствия? Мне казалось, я хорошо помнила ее вид и запах, само ощущение Испании. Но в действительности она выглядела столь же чужой и живописной, как когда-то Фландрия, – пышная и вместе с тем строгая, с широколистными лесами и неприступными горами, а когда мы спустились в долину уходившей в бесконечную даль реки Эбро, в лицо нам ударил яростный ветер с Бискайского залива.

– Черт бы побрал твою ослиную гордость! – бросил Филипп, впервые обратившись ко мне с тех пор, как мы покинули Францию. – Если бы не ты, мы бы сейчас сидели у теплого камина, а не морозили задницу, словно какая-то деревенщина.

Слова его заглушала повязка на осунувшемся от зубной боли лице.

– Да, но здесь ты будешь королем.

Похоже, моя реплика возымела действие: он расправил плечи и рявкнул своему пажу, чтобы тот принес ему чистую шляпу и плащ.

Ко мне подъехали Беатрис и Сорайя. На их усталых лицах заиграли радостные улыбки: нам навстречу галопом скакали вельможи со свитой.

Пришпорив взмыленного мула, я устремилась к ним. Я сразу же узнала высокопоставленных испанских грандов, знакомых мне с детства, – хитрого и могущественного маркиза де Вильену, чьи владения в Восточной Кастилии соперничали с владениями короны, и его союзника, коренастого рыжеволосого графа де Бенавенте, предпочитавшего мясо с кровью. Спешившись, они поклонились мне, и я сдержанно кивнула в ответ, но улыбку припасла для высокого и худого адмирала дона Фадрике, главы нашей армады, который сопровождал меня на мое обручение в Вальядолиде.

Его темные волосы посеребрила седина, на костлявом виске виднелся небольшой шрам от раны, которую он получил при осаде Гранады. Черный камзол придавал ему строгий вид, но взгляд темно-синих, почти черных, глубоко посаженных глаз выдавал в нем родственную душу, которую не ожесточили жизненные тяготы. Он смотрел на меня с таким почтением, что я вдруг поняла: я больше не та инфанта с наивным взором, что покинула Испанию несколько лет назад.

– Сеньоры, – сказала я, чувствуя комок в горле, – рада вас видеть. Позвольте представить вам моего мужа, его высочество эрцгерцога Филиппа.

Вельможи поклонились Филиппу, который подъехал к нам в свежей одежде. К моему разочарованию, он принял их поклоны молча, лишь слегка приподняв подбородок, на котором уже не было повязки, а затем повернулся к Безансону. Несмотря на перенесенные лишения, тот уже прикончил собственной тяжестью одного мула и, похоже, собирался точно так же прикончить и того, на котором сейчас возвышался, словно гора.

– Мы подготовили для вас дом, – раскатисто объявил адмирал.

– Благодарю вас, – ответила я. – Нет ли поблизости врача? Мой муж не слишком хорошо себя чувствует.

– Здесь присутствует личный врач его величества, доктор де Сото, – сказал адмирал.

Через полчаса, когда мы прибыли в назначенное поместье, маленький врач из новообращенных евреев, служивший матери со дня ее коронации, осмотрел Филиппа.

– Десна воспалилась, – объявил он, нахмурив густые брови. – Нужно ее вскрыть, чтобы зараза не попала в кровь.

Лежавший на кровати Филипп попытался протестовать, но адмирал ухватил его за плечи, а я за ноги. Точным уколом раскаленной докрасна иглы де Сото избавил моего мужа от нарыва, а затем влил ему в рот макового отвара. Убедившись, что Филипп заснул, я вышла в зал к вельможам.

Бенавенте и Вильена сидели у камина, потягивая вино и приглушенно разговаривая. Их слуги предупредительно стояли у стены. Похоже, моего появления не ожидали: тут же умолкнув, вельможи поспешно встали и поклонились.

Мозолистой рукой адмирал показал мне на кресло. Я попросила их чувствовать себя как дома: столь почтительное обращение меня смущало. К положению наследницы престола еще предстояло привыкнуть.

– Сеньоры, наше путешествие было тяжким, – начала объяснять я. – Мой муж плохо себя чувствует и просит вас его извинить. Ему нужно отдохнуть.

Я замолчала, подавив желание еще раз извиниться за Филиппа, чье невежливое поведение, несмотря на больной зуб, они наверняка обсуждали.

– В объяснениях нет нужды, – сказал адмирал; я отметила, что он не пил и не сидел вместе со всеми, скромно стоя возле стены. – Переход зимой через Пиренеи – испытание даже для самых отважных.

Я посмотрела на Вильену. Он приподнял изящные брови, на его губах играла сардоническая улыбка. Его маленькие уши были украшены крошечными красными драгоценными камнями, взгляд желто-зеленых глаз на смуглом лице был точно у хищной птицы. Мне была хорошо знакома его репутация безжалостного гранда с безупречной родословной, который доставил моим родителям немало хлопот, отказавшись отдать свои замки на нужды Крестового похода против мавров. Мать не раз резко о нем отзывалась, а отец просто ненавидел.

Мне стало интересно, что он думает о принце Габсбурге, который прибыл вместе со своей испанской женой, чтобы заявить свои права на титул принца-консорта.

– Окажите нам честь, разделив с нами трапезу. – Адмирал словно прочитал мои мысли.

Под одобрительные возгласы остальных невозмутимый Бенавенте хлопнул в пухлые ладоши, и к нам поспешили слуги. Еда была простой – хлеб с холодной ветчиной и сыром, но она показалась мне райским наслаждением. С набитым ртом я попросила отнести еду Филиппу и в мои комнаты, где женщины занимались уборкой.

– А где их величества мои родители? – спросила я, насытившись. – Они знают о нашем приезде?

– Да, им сообщили, – ответил Вильена. – Однако их величествам пришлось отправиться в Севилью, чтобы подавить мавританское восстание. Эти язычники никогда не успокоятся. Сиснерос сейчас едет туда и намерен поступить с ними так, как и подобает архиепископу. Он не раз говорил, что их всех давно следовало бы сжечь.

Маркиз брезгливо махнул рукой, будто речь шла об истреблении крыс. Стоявший позади молчаливый слуга наклонился, чтобы вытереть крошки с его лица. Я уставилась на слугу, который затем вновь наполнил вином его кубок. Вильена посмотрел на меня и одарил полуулыбкой, больше похожей на звериный оскал. Я быстро отвернулась.

– Тем не менее, – услышала я слова адмирала, аппетит которого, похоже, был столь же скромен, как и он сам, – их величества сообщили, что встретятся с вами в Толедо. Уже готовятся праздничные торжества, хотя до Страстной недели осталось недолго.

– Торжества?

Если они готовят торжества, выходит, знали о нашем отъезде из Франции задолго до того, как об этом было сообщено официально. Лопес отлично справился со своей задачей.

– О да, – промурлыкал Вильена. – Насколько мы понимаем, фламандцы ожидают увеселений. В конце концов, вы ведь только что прибыли из страны, известной своими joie de vivre, n’est-ce-pas?

У меня внутри все сжалось. Похоже, мать действительно известили. Как она восприняла новость о помолвке? Что по этому поводу скажет? Я лишь надеялась, что мое лицо ничем не выдает тревогу.

– Как себя чувствуют их величества мои родители?

– Они в наилучшем здравии, и им не терпится увидеть ваше высочество, – вмешался Бенавенте, прежде чем Вильена успел ответить.

Адмирал отвел взгляд.

– Что ж, хорошо, – спокойно сказала я. – В таком случае нам следует поспешить, ибо мне тоже не терпится их увидеть.

Мы завершили ужин в неловкой тишине. Вильена и Бенавенте пожелали нам доброй ночи. Адмирал остался, словно почувствовав, что я хочу с ним поговорить. Он терпеливо смотрел на меня: годы службы занятой королеве приучили его к необходимости ждать.

– Ваше высочество, – наконец сказал он, – похоже, вы чем-то встревожены. Не хочу показаться навязчивым, но, надеюсь, вам известно, что в случае нужды вы всегда можете на меня положиться.

Я улыбнулась:

– Мать всегда говорила, что у вас благородное сердце.

– Склоняю голову перед ее величеством, – искренне сказал он. – Упорству, с которым она сражалась за благо Испании, могут позавидовать многие мужчины. Благодарение Богу, что у нас такая королева.

Я молчала. Только теперь я начала понимать, какие испытания мне предстоят и как тяжела корона, которую я однажды унаследую. Я вертела кубок в руках, думая о том, насколько, похоже, привык к тишине адмирал Фадрике – настоящий человек действия. Это составляло удивительный, даже тревожный контраст с безвкусицей и чванством, господствовавшими при дворе моего мужа.

– Как моя мать? – наконец рискнула спросить я. – Она здорова?

Я не могла спросить прямо, насколько расстроил ее наш визит во Францию и не усомнилась ли она в том, что столь тяжко завоеванный трон можно доверить Филиппу. Судя по тому, как поколебался адмирал, я поняла: скорее всего, так и есть. Его ответ лишь подтвердил мои опасения.

– В последнее время ее величество пребывает в расстроенных чувствах. Гранды вновь отбились от рук, пытаясь, как всегда, извлечь пользу из ее страданий. Особенно тяжко она восприняла смерть вашего брата. Многие говорят, что с тех пор она сильно изменилась. Но она продолжает исполнять свой долг перед Испанией – непоколебимо, как всегда.

– Да, – прошептала я, глядя ему в глаза. – И она никогда не ожидала, что наступит такой день.

– Нет, не ожидала. – Он все понял. – Но вы все так же ее плоть и кровь.

– Она… – я сглотнула, – она что-нибудь говорила про моего мужа?

– Нет. – Он посмотрел на мои пальцы, сжимающие ножку кубка. – Но говорили другие, – добавил он, и я отпрянула. – Вильена. Вы ведь его видели, ваше высочество? Он самый гордый из наших вельмож и причиняет больше всего беспокойства. Боюсь, он оказывает влияние на многих. Он высказывал недовольство, что Габсбург, заключивший мир с Францией, станет нашим королем-консортом. Его высочеству придется приложить немало усилий, чтобы его здесь приняли.

– Он не такой уж плохой человек, – быстро сказала я, желая защитить мужа от древней нелюбви Испании к чужакам, порожденной столетиями постоянных вторжений со стороны врагов, подобных маврам. – Он еще молод, к тому же его наставник далеко не лучший пример для подражания.

– Я вам верю, хотя своими поступками во Франции он произвел удручающее впечатление. И все же у него еще есть время проявить себя. Я лично не стану спешить с выводами, если это вас хоть чем-то утешит.

– Да, – прошептала я.

Меня вдруг охватило внезапное чувство стыда, и к глазам подступили слезы. Я встала и протянула руку:

– Благодарю вас за искренность и доброту, сеньор. Обещаю, я этого не забуду.

Поклонившись, он коснулся губами моих пальцев:

– Ваше высочество, я всегда к вашим услугам. Кем бы ни был ваш муж эрцгерцог, вы – моя инфанта и когда-нибудь станете моей королевой.

Два дня спустя, когда Филипп отдохнул и набрался сил, мы отправились под моросящим дождем в Кастилию.

– Где это пылающее испанское солнце, которое якобы слепит глаза? – пробормотал ехавший рядом муж. – Где лимонные деревья и апельсины, которые стоят целое состояние? Все, что я вижу, – камни и руины.

– Ты имеешь в виду юг. – Я тревожно оглянулась на ехавших позади грандов, с которыми Филипп перекинулся всего несколькими словами. – Скоро ты увидишь, как прекрасна Испания. Ничто не может с ней сравниться.

– Надеюсь, – проворчал он. – Учитывая, сколько нам пришлось сюда добираться.

Но когда мы въехали в Кастилию, остатки зубной боли и вся его раздражительность исчезли без следа. Весна наступила рано, и перед нами открылось плодородное плато, поросшее нежной травой. В реках Эбро и Мансанарес таял снег, сосновые и кедровые леса источали острый аромат, а с дороги разбегались олени, зайцы и перепела. То была Испания, славившаяся своим великолепием и изобилием. Филипп начал восторженно показывать во все стороны, задавая тысячи вопросов. Похоже, слегка рассеялась даже неприязнь к моему мужу со стороны Вильены, которому теперь приходилось рассказывать Филиппу о щедрости охотничьих угодий Кастилии. Судя по всему, мужчин везде интересовало одно и то же.

В Мадриде мы поселились в старом алькасаре. Шла Страстная неделя, и я повела Филиппа на крепостную стену взглянуть на ярко освещенные процессии и священников в мантиях с капюшонами, нараспев исполнявших печальную саэту – песню, обращенную к Деве Марии в час ее горя. Он с благоговейным трепетом взирал на происходящее, словно прикованный к месту, а потом вдруг развернулся ко мне, задрал мою юбку и повалил меня на дорожку, заглушив губами мои протесты. Заниматься любовью в столь священное время считалось смертным грехом, но мы так долго не были вместе, что я, не в силах устоять, позволила ему овладеть мной прямо под звездным небом, ощущая его алчные толчки в ритме саэты.

После этого все наши ссоры оказались позабыты, словно моя родная земля вернула нас к былому. Пока его придворные, которым религиозные предписания запрещали ходить в местные таверны, играли в зале в кости, мы с Филиппом предавались плотским утехам со страстью, какой не знали со дня свадьбы.

– Пожалуй, вы, испанцы, все слегка сумасшедшие, – сказал он мне однажды ночью, когда мы лежали в смятой постели, насладившись до этого зрелищем истязающих себя на улицах флагеллантов в Святую пятницу. – Никогда еще не видел такой жажды к похоти или страданиям.

Я сладострастно потянулась:

– Мы очень горячий народ.

Я ощутила легкий укол вины за то, что дала волю страстям, не обращая внимания на приличия, но решила, что Филиппу лучше поправить настроение перед предстоящей встречей с моими родителями.

Он провел рукой по моему бедру:

– Оно и видно. – Он потрогал у меня между ног. – К счастью, у нас, фламандцев, потребности куда проще.

Я хрипло рассмеялась. К этому моменту у него уже не осталось сил, так что мы просто немного повозились, словно кошки, а потом я встала и подошла к окну, оставив его дремать в постели.

Я закрыла глаза, наслаждаясь обдувающим потную кожу ветерком и вдыхая слабый аромат роз, доносившийся с невидимой плети.

Родина пьянила меня своим голубым небом, солнечным светом, запахом крови, цветов и земли. Я ничего не забыла, несмотря на всю роскошь Фландрии, ее каналы и пестрые сады. Я смотрела на узкий и необычайно яркий серп луны, и мне казалось чудом, что я могла находить удовольствие в той далекой стране. Внезапно на меня нахлынуло острое чувство одиночества и тоска по детям, и вместе с ними пришло странное ощущение растерянности, будто я не знала, где теперь мое место.

Я даже не слышала стука копыт, пока не увидела галопом влетевших во двор всадников. Широко раскрытыми глазами я посмотрела вниз: какие-то люди спешивались с взмыленных лошадей. Когда один снял шляпу и с хитрой улыбкой взглянул в сторону окна, я невольно вздохнула и отскочила назад:

– Фелипе! Проснись! – Метнувшись в другой конец комнаты, я накинула халат, схватила панталоны мужа и швырнула на кровать. – Одевайся! Мой отец приехал!

Выскочив за дверь, я сбежала по лестнице прямо в его объятия и зарылась лицом в грубый шерстяной камзол, вдыхая незабываемый запах детства и глотая слезы радости. Все мои сомнения улетучились. Слегка отстранившись, отец взял меня за подбородок. Улыбка осветила его черты, сильно изменившиеся с тех пор, как я видела его в последний раз.

– Mi madrecita, – прошептал он, – какая же ты стала красивая.

Глаза мои наполнились слезами. Его темные волосы поредели, в уголках рта и глаз пролегли морщины. Отчего-то он показался мне меньше ростом, хотя раньше возвышался надо мной, словно башня. Но улыбка его оставалась прежней, а тело – таким же мускулистым, как и подобало человеку, больше времени проводившему в седле, чем на троне.

– Мы с матерью только что вернулись из Севильи. – Он взял меня под руку, и мы вошли в дом. – Завтра она тебя примет. Мы слышали о вашем переходе через горы и о зубной боли твоего мужа. Нам хотелось убедиться, что вы оба здоровы. – Он помолчал, глядя на меня. – Я, случайно, не помешал в столь поздний час?

Я почувствовала, как кровь приливает к щекам. Ноги мои были босы, волосы спутаны – только дурак не догадался бы, что я занималась отнюдь не вышиванием!

– Нет, вовсе нет, – быстро ответила я. – Мы только что легли. Филипп сейчас спустится.

Отец посмотрел на фламандских придворных, спавших кто как возле камина среди пустых винных мехов.

– Я забыл, что иностранцы не разделяют нашу склонность сидеть допоздна, – внезапно сказал он. – Этот архиепископ твоего мужа – он здесь?

– Спит.

К счастью, Безансон спал как убитый – иначе он наверняка уже спустился бы и вразвалочку подошел к отцу со своей елейной улыбкой. Мне не хотелось, чтобы его присутствие омрачило первую встречу Филиппа с отцом.

– Вот и хорошо. Тогда пойдем к твоему мужу. Там сможем поговорить наедине.

Я кивнула, надеясь, что Филипп успел привести себя в порядок. Мы поднялись по лестнице.

– Здорова ли мама? Маркиз де Вильена говорил про какие-то волнения в Севилье.

Отец нахмурился:

– Проклятые moriscos. Залягут на несколько лет на дно, а потом мятеж сваливается как снег на голову. Но стоит появиться Сиснеросу и сжечь парочку в назидание, как они тут же начинают с воплями звать твою мать. Так что нам пришлось поехать в Севилью и навести там порядок. Случившееся, естественно, истощило ее силы, но во всем остальном она вполне здорова.

Я молчала. Видимо заметив тревогу на моем лице, отец пощекотал мой подбородок:

– Ничего серьезного, легкая лихорадка, только и всего. Это твоя комната?

Прежде чем я успела его остановить, он открыл дверь и вошел. Филипп уже оделся, и, к моему немалому неудовольствию, с ним был не кто иной, как Безансон. В воздухе явно пахло интригой, которую они замышляли. Увидев отца, оба застыли словно парализованные.

Архиепископ протянул руку отцу для поцелуя. Мне захотелось приказать, чтобы его выгнали прочь.

– Ваше величество, – протяжно проговорил он, – какая неожиданная честь!

– Несомненно, – отрезал отец, не обращая внимания на протянутую руку. – Не ожидал вас снова увидеть, мессир, после вашего последнего визита.

Архиепископ покраснел. Филипп подошел к отцу, пожал ему руку как равному и расцеловал в обе щеки. Приняв его французское приветствие с кривой усмешкой, отец щелкнул пальцами, не глядя на Безансона:

– Мессир архиепископ, если не возражаете, я бы хотел поговорить с моим зятем наедине.

– Да, идите, – добавил Филипп, почувствовавший возникшую между ними напряженность. – Поговорим после.

Безансон вышел, тяжело пыхтя и шурша складками мантии.

– Прошу прощения, ваше величество, – учтиво произнес Филипп по-французски. – Знай я заранее о вашем приезде, я бы подготовился лучше.

– Он не говорит по-испански? – Отец повернулся ко мне. – Что ж, придется тебе переводить, madrecita. Как ты знаешь, мой французский ужасен.

На самом деле его французский был превосходен, но я облегченно вздохнула, поняв, что их беседа началась вполне дружелюбно. Хотя я и ощутила некоторую напряженность, когда речь зашла о нашем визите во Францию, отец подмигнул мне, намекая, что ему известно о моей роли в происшедшем. Расспрашивать Филиппа он не стал, лишь дружески обнял моего мужа и велел ему немного поспать, поскольку утром нам нужно было рано вставать, чтобы отправиться в Толедо на встречу с моей матерью и ее двором.

– Закрой дверь, madrecita.

Я заметила, как нервно дрогнуло веко его левого глаза, – так случалось всегда, когда он беспокоился или злился.

– Филипп наверняка смущен. Он так надеялся произвести на тебя впечатление, даже велел сшить себе для этого случая новый костюм из парчи.

– Он сможет надеть его и завтра. – Отец посмотрел на меня ничего не выражающим взглядом.

– Папа, – тихо сказала я, – я знаю, как ты недоволен. Вся ответственность за случившееся лежит на мне. Того, что произошло во Франции, вообще не должно было быть.

– Да, не должно. Но я не виню тебя за прегрешения твоего мужа и Безансона.

Его упрек обжег меня своей прямотой, как часто бывало в детстве, когда я была готова на что угодно, лишь бы заслужить его похвалу.

– Филипп откажется от этого союза. Обещаю тебе, папа. Ему просто нужно понять, насколько это опасно для Испании. Он вовсе не желает нам зла и думает лишь о выгоде. К тому же я лично встречалась с Луи: он даже птицу уговорит полезть к змее в пасть.

Отец сухо усмехнулся:

– Очень похоже на Валуа. – Он немного помолчал. – Наверное, ты очень любишь Филиппа, раз так его защищаешь?

– Да, люблю, – тихо ответила я.

– Помню, когда-то ты говорила, что он для тебя ничего не значит. Твоя мать права: как быстро бежит время! Я уже старик, а моя любимая дочь – жена и мать.

Он грустно улыбнулся, потупив взгляд. Внезапно мне показалось, будто свойственная отцу жизнерадостность покинула его навсегда.

– Жаль, что ты не смогла взять с собой детей. Мы с Изабеллой очень хотели с ними увидеться, особенно с вашим сыном Карлом.

Я потянулась к отцу:

– Папа, мне так жаль Хуана, и Исабель, и маленького Мигеля! Я все бы отдала, лишь бы они были с нами.

Отец поднял взгляд, и я увидела в его глазах то, чего никогда не видела прежде, – слезы.

– Хуана, это ужасно – хоронить собственных детей. Молюсь, чтобы тебе никогда не пришлось пережить того же. Мария теперь в Португалии, Каталина в Англии… – Он прикусил губу. – Но ты здесь. – Он выпрямился и глубоко вздохнул. – Да, теперь ты дома, где тебе и место.

Я обняла отца, и он прижался ко мне почти как ребенок.