Глава 10
Забрав с собой фрейлин, я уехала в Брюссель. Случившееся я скрыла от всех, даже от любимой Беатрис, несмотря на всю боль и унижение, снедавшие меня, подобно червоточине. В Брюсселе я приказала застигнутой врасплох прислуге подготовить мои покои. Дворец еще не закончили приводить в порядок после нашего прошлого пребывания: не заменили тростниковое покрытие пола, не выстирали ковры, гобелены и белье, не вывезли зловонные груды мусора, однако я расположилась в своих апартаментах и стала вести себя так, будто весь двор принадлежит мне одной.
За две недели я ни разу не произнесла имени Филиппа.
Сперва я строила безумные планы: сразу же после рождения ребенка уехать в Испанию, вернуться домой в Альгамбру и воспитать свое дитя испанским принцем. Я пролила немало слез при мысли, что никогда больше не увижу Филиппа, но воспоминание о сцене в его спальне вновь бередило рану, повергая меня в ужас. Я не знала, поступал ли он так раньше и поступит ли снова, но он вдребезги разбил мое к нему доверие, и с течением времени мне начало казаться, что все наши чувства, наша страсть и смех, танцы и бессонные ночи были всего лишь иллюзией.
Я и прежде знала, что неверность – печальная, но распространенная составляющая любого брака. Мой отец обожал мать, но при этом имел любовниц, против чего мать никогда не возражала, по крайней мере публично. Более того, когда одна из них родила ему сына, а другая – дочь, которую назвали Иоанной, королева пристроила обоих детей ко двору, чтобы они получили подобающее их положению воспитание. Любовницам также находили подходящих мужей, как только у отца пропадал к ним интерес. Но что чувствовала королева Изабелла, впервые обнаружив трещину в казавшемся ей идеальном союзе? Плакала ли она, бранила отца наедине? Или хладнокровно молчала, похоронив боль глубоко в своем сердце? Если так, то я знала, что должна поступить точно так же – хотя бы потому, что у меня, как и у нее, не было иного выбора. Филипп был моим супругом, и я не могла указывать ему, как себя вести. Мне еще повезло, что он был молод, привлекателен и заботился обо мне. Другим принцессам приходилось довольствоваться куда меньшим.
И все же я не могла смириться. Больнее мне было даже не оттого, что он лег в постель с другой женщиной, а от осознания, что ему даже не приходило в голову себя ограничивать. Его больше интересовало собственное удовлетворение, чем наша любовь, о которой он позабыл при первой трудности. Поведение Филиппа казалось мне безответственным и бесчувственным, словно поступок мстительного мальчишки, и я опасалась, что мне никогда не хватит сил его простить.
Однажды, когда я собиралась, как обычно, выйти прогуляться в саду, ворвалась Беатрис:
– Ваше высочество, пришла эрцгерцогиня Маргарита! Она настаивает, чтобы вы ее приняли.
Я замерла:
– Она здесь? Почему? Я думала, она…
Я не договорила. Дверь открылась, и вошла одетая с головы до пят в черное сестра Филиппа, протягивая ко мне руки:
– Ma chérie!
Она заключила меня в объятия, а затем отступила, испытующе глядя мне в лицо. Я сразу же поняла, что она все знает. Она вернулась домой из Испании и виделась с Филиппом. Он рассказал ей о нашем разрыве, и теперь она пришла поправить беду. Но почему она до сих пор в трауре?
– Вы в черном, – тихо сказала я.
– Да. – Маргарита опустила глаза.
– Но полгода траура по моему брату уже прошли.
– О, дорогая моя, – прошептала она, – как я и боялась, вы ничего не знаете. Вам ничего не сказали.
Я встретилась с ней взглядом, и комната вокруг покачнулась.
– О чем не сказали? – услышала я свой собственный голос.
Маргарита молчала. По ее щеке скатилась слеза.
– Господи, что случилось? Филипп? Что с ним?
– Нет, мой брат в полном здравии и ждет внизу. Он не знал, захотите ли вы его видеть.
Я оцепенела:
– Филипп здесь?
– Я пришла не из-за него. – Маргарита взяла меня за руку. – Дорогая моя, ваша сестра Исабель… мне так жаль. Она умерла.
Наступила глубокая тишина.
– Нет… Не может быть.
– Знаю, для вас это немалый удар. Ее беременность проходила прекрасно, и никто не ожидал, что роды окажутся столь тяжелыми. Ваша мать прислала письмо, в котором просила Филиппа ничего вам не сообщать, пока не родится ваш собственный ребенок. Но когда я после долгого морского путешествия прибыла в Лир и он рассказал мне, что произошло, я настояла, что мы немедленно должны прийти к вам. Мне не хотелось, чтобы вы узнали страшную новость в одиночестве.
У меня перехватило дыхание. Лавиной обрушились воспоминания: Исабель во вдовьем одеянии, оплакивающая своего погибшего принца; ее недовольство, когда мы с Каталиной сбежали в сады Альгамбры; и еще ее слова в тот день, когда я покидала Испанию. Она сказала тогда, что мы никогда больше не увидимся в этой жизни. Откуда она знала?
– Господи, не может быть! – Я закрыла лицо руками. – Только не это. Моя бедная сестра!
Маргарита шагнула ко мне, чтобы обнять, но тут послышался тихий голос:
– Моя инфанта…
Подняв взгляд, я увидела Филиппа, который стоял на пороге со шляпой в руке. Он выглядел бледным и исхудавшим.
– Я получил письмо от твоей матери. Боюсь, это правда. Исабель умерла.
Донья Ана у дверей в спальню горько разрыдалась. Беатрис увела мою безутешную дуэнью прочь. Филипп подошел ко мне, и я посмотрела ему в глаза:
– Дитя моей сестры… оно…
– Жив. Это мальчик. Окрестили Мигелем. Но роды едва не погубили и его. Твоя мать отправила дитя в Гранаду, надеясь, что там его здоровье поправится.
– Гранада… Да, там чистый воздух. Гранада его исцелит.
Рука Филиппа была холодна как лед. Смогу ли когда-нибудь ощутить его тепло?
– Прости меня, пожалуйста, – тихо сказал он, и меня вновь резануло острой болью.
– Не могу. – Я отстранилась. – Не сейчас. Прошу тебя, уходи. Ты исполнил свой долг. Позволь мне остаться наедине с моим горем.
Губы его плотно сжались.
– Хуана, как долго это будет продолжаться?
– Не знаю, – прошептала я и, не оглядываясь, пошла в спальню.
Маргарита беспомощно стояла рядом с неподвижной фигурой брата.
Повернув ключ в замке, я села на кровать рядом с доньей Аной. Беатрис и Сорайя расположились по бокам, словно молчаливые стражи. Обняв несчастную дуэнью, я дала волю слезам.
* * *
На этот раз я не стала отклоняться от официального протокола, соблюдая траур по сестре, а вскоре, в начале ноября 1498 года, после удивительно недолгих схваток родила девочку, которую впоследствии окрестили именем Элеонора. Повитухи и врачи поспешили утешить меня, заявив, что, судя по столь легко прошедшим родам, у меня со временем родится сын. Я кивнула, скрывая тайную радость. Родив девочку, а не мальчика-принца, которого так желал Безансон, я расстроила все его тщеславные планы.
Увидев вопящего младенца, Филипп пришел в восторг. После того как надо мной совершили обряд в церкви, нас с ребенком под всеобщие аплодисменты официально представили двору, но в наших натянутых отношениях с мужем ничего не поменялось. Мы жили в одном дворце, вместе ужинали в зале, но, когда наши публичные обязанности были выполнены, я шла одна к себе в покои и запирала дверь на засов. Хотя Филипп неоднократно пытался призвать меня к здравомыслию, я его не слушала, обиженная и оскорбленная до глубины души. Я никогда не ожидала, что Филипп может захотеть другую женщину, а тем более лечь с ней в постель, и теперь не знала, что делать дальше. Я должна была пребывать на седьмом небе от счастья, имея новорожденную дочь и мужа, которого все считали прекрасным принцем, но никогда еще не чувствовала себя столь несчастной и одинокой.
После новогодних празднеств 1499 года ко мне в покои пришла Маргарита. Император, ее отец, обручил ее с герцогом Савойским, пожилым вельможей с богатыми владениями, и ей предстояло отправиться в Вену для встречи с новым женихом. Маргарита мне нравилась. Энергичная и умная, пережившая смерть моего брата, она теперь хладнокровно ожидала очередного замужества. Услышав новость, я слабо улыбнулась:
– Буду по вас скучать.
Она уперла руки в бока:
– Я уезжаю на следующей неделе, хотя с трудом представляю, как такое возможно в нынешних обстоятельствах. Как долго вы еще собираетесь себя мучить? Мой брат пребывает в крайнем унынии. Он почти не ест и не спит. Да и вы, похоже, тоже.
– Он мне изменил, – возразила я. – С чего ему предаваться унынию?
– Ma chérie, – вздохнула она, – если бы каждая жена запиралась от мужа, застигнув его со спущенными штанами, в мире больше не родился бы ни один законный ребенок.
Я знала, что она права. После многих размышлений и слез я поняла, что такова женская доля, но смириться все равно не могла. Мне не хотелось войти в число женщин, что подставляют другую щеку, когда их муж ходит на сторону. Стать такой, как моя мать.
– Я пыталась его простить, – запинаясь, сказала я. – Одному Богу известно, сколько раз. – Я помолчала, глядя в глаза Маргарите. – Мне сделать вид, будто ничего не было? Таков ваш совет?
– Нет. Он понимает, что совершил. – Она шагнула ко мне. – Но вы его любите, а он любит вас. Поверьте, гордость – не лучший советчик. Позвольте ему хотя бы прийти к вам. Дайте возможность исправить ошибку.
– Как он может ее исправить? Откуда мне знать, что подобное не повторится?
– Вы и не можете знать, – вздохнула она. – Дорогая моя, вы еще слишком молоды и не имеете опыта в сердечных делах. Вам не понять, что мужчины куда несовершеннее нас, несмотря на всю их похвальбу, будто они – сильный пол. Кто знает, почему мужчина ходит на сторону? Но мне известно одно: он вовсе не собирался причинить вам боль. Он просто в большей степени ребенок, чем вы, мальчик, которому пришлось слишком рано стать взрослым. А когда мальчики чувствуют себе отвергнутыми или преданными, они могут больно ударить даже того, кого больше всех любят.
– Я его не предавала! Я не отказывала ему в титуле, который он желал получить.
– Знаю. Всю жизнь Филиппа учили, что его первоочередной долг – добиваться подобающего принцу высокого положения. А когда с кем-то из Габсбургов поступают несправедливо, он готов мстить.
– Понимаю. Но теперь он уже мужчина, и Безансон ему больше не наставник. Филипп слишком во многом на него полагается.
Я едва не добавила, что мне известно о роли Безансона в случившемся между нами разрыве, что он сам подначил Филиппа, а может, даже выбрал женщину – в качестве предупреждения, чтобы я даже не пыталась оспаривать его власть над моим мужем.
– Возможно. Но вы – его жена, а не Безансона. Вы должны найти в себе силы простить его, ибо вы сильнее. – Маргарита взяла мои руки в свои. – Вы даже понятия не имеете, как я молилась, чтобы он нашел такую жену, как вы, которая принесла бы ему счастье и окружила заботой, каковой ему отчаянно недостает. Мой брат живет в суровом мире. Чтобы выжить, он научился от всех отгораживаться. Но со временем и при надлежащем терпении вы сумеете помочь ему понять свою ошибку.
Как я могла противиться подобной просьбе? Мне тяжело было представить предстоящие годы без дружеского общения, без любви и единения, которые, как мне казалось, я нашла. Мне было всего девятнадцать. Впереди простиралась вся жизнь, и мне хотелось разделить ее с человеком, за которого я вышла замуж.
– Если хотите, я с ним поговорю, – добавила Маргарита.
Я крепко обняла ее и кивнула.
– Простите, что лишь взвалила на вас новое бремя, – прошептала я.
– Ах, chérie, для чего еще нужны близкие родственники? Если бы не чужое бремя, чересчур тяжким могло бы стать мое собственное.
Мы расцеловали друг друга в щеки, и она пошла собирать вещи перед путешествием в Австрию.
Оставшись одна, я почувствовала, как постепенно отступает боль в моем сердце, и наконец поняла, что в нем есть место прощению.
* * *
Восемь дней спустя, после приема по случаю отъезда Маргариты, Филипп пришел ко мне. Я сидела за золоченым туалетным столиком, и Беатрис снимала с меня драгоценности. Увидев отражавшийся в зеркале силуэт в белом, я подняла руку, и мои фрейлины тут же исчезли.
Филипп помедлил в дверях, словно боясь перешагнуть порог. Я глубоко вздохнула:
– Можешь войти.
Филипп шагнул в комнату. Он выглядел столь же красивым, как и в день нашей первой встречи. В сапфирах на его камзоле отражалось пламя свечей, тщетно соревнуясь с голубизной его глаз и золотистыми волосами до плеч, слегка выгоревшими на солнце от частой езды верхом без шляпы.
– Зачем? – Я посмотрела ему в глаза.
– Что? – нахмурился он.
– Зачем? Зачем ты это сделал?
Он уставился в пол:
– Я же тебе говорил – я разозлился. Безансон показал мне письмо твоей матери, и я опять вспомнил слова отца, будто я ничего не стою.
– Понятно.
На мгновение я отвела взгляд. Я все понимала, как бы мне ни было неприятно. Филиппу отказали в монаршей независимости собственные Генеральные штаты, а затем его отвергли мои родители. Хотя у него никогда не было права просить их о подобном, он вовсе не собирался их оскорбить. Не мог он и признать, подобно мне, что пользующийся его благосклонностью верховный канцлер Безансон ввел его в заблуждение.
– Моя инфанта, – тихо сказал он, глядя на меня с разрывающей душу тоской, – я никогда еще ни у кого не просил прощения. Но теперь прошу его – у тебя.
У меня пересохло в горле.
– Я… я готова. Но ты должен кое-что мне пообещать.
– Что угодно.
– Никогда больше. Пообещай, что никогда больше так не поступишь.
– Обещаю.
Я почувствовала, что больше не владею собой. Протянула к нему руки, и он вдруг оказался в моих объятиях, сжимая меня так, будто изголодался до смерти. Сорвав с меня одежду, он увлек меня на кровать, перебирая пальцами мои волосы. Он начал раздеваться при свече на туалетном столике, и я наслаждалась игрой света и тени на его мускулистом теле, которое было столь хорошо мне знакомо и которого мне так не хватало.
Потом, когда все закончилось, наши губы слились в поцелуе. Он прижал меня к себе, сплетая наши руки и ноги. Ощутив внезапно пробежавший по телу холод, я повернулась к Филиппу, но глаза его уже закрылись, и он погрузился в сон.
* * *
Через пару месяцев я, вне себя от счастья, поняла, что снова забеременела. Филипп увез нас обратно в Лир, к его каналам и домам с деревянными фасадами. Он устраивал щедрые пиршества, покупал мне драгоценности, платья и духи. На этот раз Господь должен был нас благословить. На этот раз, как заявлял Филипп, у меня родится сын.
В начале сентября он уехал на очередное собрание своих Генеральных штатов. На этот раз он отправился туда во всеоружии, проведя несколько недель в обществе Безансона и составляя документы, которые могли бы подтвердить, что он достиг совершеннолетия. Архиепископа он взял с собой, что меня вполне устраивало. Хотя я не стала рассказывать Филиппу о нашем конфликте в тот чудовищный день, Безансон и без того понял по моему виду, что ему стоит знать свое место. Узнав, что я снова жду ребенка, возражать он не стал.
Я осталась в своих уютных покоях вместе с маленькой Элеонорой, вынашивая дитя в своей утробе. Как и при первой беременности, меня недолго мучила тошнота, ставшая проклятием многих женщин, и вскоре мне надоело целый день сидеть взаперти. Повитухи пускали мне кровь и собирались вокруг миски, исследуя мои телесные жидкости. По их словам, все указывало на то, что у меня будет сын, и мне не повредит слегка нагружать себя, чтобы укрепить его здоровье.
Следуя их советам, я гуляла по галереям, выбирала ткани для моей родильной комнаты и проводила многие часы с любознательной малышкой Элеонорой. Я также написала своей сестре Каталине, которая недавно отпраздновала четырнадцатый день рождения, рассказав ей обо всех новостях и прося ответить. От нее пришло длинное письмо, удивившее меня зрелостью суждений. Она писала, что в Кастилии была страшная зима, но наш маленький племянник-инфант поправляется, а моя сестра Мария вышла замуж за овдовевшего Мануэля Португальского. Каталина также добавила, что вскоре должна отправиться в Англию и начала переписываться со своим женихом, принцем Артуром, – по ее мнению, благородным и искренним юношей, который, похоже, с нетерпением ждал встречи с ней.
Вспомнив свою тревогу, когда я узнала, что мне придется покинуть Испанию, я послала ей ободряющее письмо, приложив в качестве подарка золотой браслет.
«Будь смелой, mi pequeñita, – писала я. – Скоро ты поймешь, что быть женой – настоящее благословение».
* * *
В феврале 1500 года в Брюсселе, где мы остались после Нового года и где мне предстояло провести последние недели перед родами, неожиданно выпал ранний снег. Однажды меня разбудила Беатрис, сообщив, что Филипп возвращается после пятимесячных тяжких трудов в Генеральных штатах. За это время я получала от него письма с рассказами о том, как он приближается к признанию своей независимости. Невзирая на возражения доньи Аны, что в моем положении не стоит покидать покои, я поднялась с постели и хлопнула в ладоши, призывая сонных фрейлин:
– Принесите мои туалетные принадлежности. И новое платье с дополнительной вставкой.
Час спустя они отступили назад, позволив мне в полный рост взглянуть на себя в зеркало.
Я не верила глазам, восхищенно глядя на свои освеженные розовыми румянами щеки, слегка округлившиеся благодаря набранному весу. Глаза мои ярко блестели, вырез платья подчеркивал фигуру, корсаж приподнимал полные груди, юбка с вставкой на талии водоворотом падала к ногам. Вздохнув, я опустила руки к животу, почувствовав внезапный удар ножкой изнутри. Подойдя ко мне сзади, Беатрис застегнула на моей шее рубиновую подвеску.
– Вы никогда еще не выглядели прекраснее, ваше высочество.
Я молча кивнула. О течении времени я задумывалась редко, но где-то между рождением Элеоноры и этой беременностью я окончательно избавилась от подростковой угловатости. Долговязую инфанту, беспокоившуюся из-за собственного роста, сменила очаровательная женщина – и такой мне предстояло оставаться до конца жизни.
– Правда? – Я повернулась. – В самом деле я прекрасна?
– Да, – подтвердила Беатрис.
Фрейлины кивнули. Донья Ана хмыкнула.
– Думаешь, он захочет меня видеть такой? Такой… пузатой?
– Разве его высочество не мужчина? – Беатрис рассмеялась. – Любой мужчина хотел бы видеть свою жену беременной. – Она протянула руку. – Идемте. Он ждет вас в зале.
Большой зал освещали канделябры. Под раскрашенными карнизами собирался дым. Неубранные столы отодвинули, чтобы освободить место для танцев. У стен стояли бочки с вином – свидетельство предвкушаемой охоты с гончими по случаю прибытия эрцгерцога.
Я остановилась наверху лестницы. Играла громкая музыка, барабанный бой перемежался мелодичным звоном струн. Посреди зала танцевали пары. Глядя на смеющуюся женщину, которую партнер целовал в шею, я услышала голос доньи Аны:
– Даже не смей спускаться в твоем положении. Тебе уже нельзя никуда выходить. Ты беременная женщина.
– А также жена, которая желает увидеть своего мужа. Если вам не нравится, можете вернуться в мои покои.
Ответа я ждать не стала: донья Ана прекрасно знала, что не стоит пытаться мне возражать. Подобрав юбки и прямо держа спину, я спустилась по лестнице, не сводя взгляда с возвышения, где сидели Филипп, Безансон и еще несколько человек. Блюдо архиепископа было полно зажаренных тушек, с его толстых пальцев в перстнях капал соус. Не переставая жевать, он что-то кричал остальным участникам оживленной дискуссии. Филипп сидел, откинувшись на спинку трона и положив ноги на стол. Из-под расстегнутого камзола красной парчи виднелась льняная рубашка. В руке он держал кубок, но, несмотря на раскрасневшиеся щеки, выглядел вполне трезвым.
Внезапно какой-то из сидевших на возвышении мужчин вскочил на стол, широко раскинув руки, и под смех остальных начал что-то показывать, отчаянно жестикулируя. Но стоило ему обернуться и увидеть меня, как он тут же замер. Музыканты на галерее перестали играть. Наступила полная тишина. Танцующие расступились, перешептываясь и не сводя с меня взгляда. Даже Безансон, который обычно забывал обо всем, набивая свое брюхо, перестал запихивать в рот мозги под соусом и вытаращился на меня с отвисшей челюстью.
Я остановилась перед возвышением, чувствуя тяжесть похожего на шар живота. Филипп встал, поправил расстегнутый камзол и пригладил волосы. В его глазах мелькнул предательский огонек, знакомый мне с первых дней супружества по тем мгновениям, когда он, не в силах сдержаться, готов был утащить меня откуда угодно в ближайшую комнату. Но на этот раз страсть в его взгляде смешивалась с благоговейным трепетом, будто он не мог решить, пасть ли передо мной ниц или овладеть мною не сходя с места.
Филипп поднес мою руку к губам:
– Жена моя, ты знаешь, что только императрицы могут носить пурпурный бархат?
Сердце мое подпрыгнуло в груди.
– Ты?..
Он кивнул, и лицо его расплылось в широкой улыбке.
– Да. Перед тобой признанный принц Фландрии и официальный наследник Габсбургов. Мой отец наконец уступил. Генеральные штаты согласились с тем, что я достиг совершеннолетия и могу править своим государством без постороннего вмешательства.
Я шагнула ближе и прикоснулась животом к его промежности.
– В таком случае я самая счастливая будущая императрица в мире, – выдохнула я. – Но что еще важнее, я самая счастливая мать нашего будущего сына.
Улыбка его стала еще шире, показавшись мне тем более соблазнительной, поскольку прошли месяцы с тех пор, как мы делили постель. Филипп посмотрел туда, где стояли мои женщины.
– Твоя дуэнья мне голову оторвет, если я позволю тебе остаться. Она уже и без того полагает, что, если бы не я, ты вела бы себя куда скромнее.
– Пусть думает что хочет. – Я пожала плечами. – Я пришла танцевать. И я буду танцевать.
– Танцевать? – рассмеялся он. – Если мои глаза меня не обманывают, ты можешь в любой момент родить.
Я тоже рассмеялась, негромко и шаловливо, заставив его вновь посмотреть на меня.
– Пусть будет что будет. Сегодня я буду танцевать, празднуя возвращение моего мужа. Если хочешь, можешь оказать мне честь, а если нет – найду кого-нибудь другого.
– Да ты с ума сошла, – пробормотал он, но все же махнул рукой в сторону галереи.
Раздалось нестройное бренчание струн, и музыканты заиграли снова.
– Павана, – вздохнула я, протягивая руку Филиппу.
Мы шагнули вперед, расправив плечи и подняв голову. К нам поспешили присоединиться придворные.
Музыка заполонила меня без остатка. Забыв о дрожащей спине, о боли в боку, о тяжести живота, я закружилась под звуки адажио и засмеялась, когда Филипп внезапно поцеловал меня в грудь. Взявшись за руки, мужчины и женщины перемещались в танце по всему залу. Филипп снова поцеловал меня, и те, кто не танцевал, стоя возле стен, зааплодировали.
Танец стал энергичнее, женщины задирали юбки, демонстрируя лодыжки. Я сорвала чепец и отшвырнула в сторону. Волосы мои рассыпались по плечам, вызвав новый взрыв аплодисментов. Уперев руки в бока, я остановилась среди женщин, глядя, как Филипп и остальные мужчины выбрасывают вверх ноги, подобно охваченным страстью оленям.
В зале стало душно от тепла разгоряченных тел. Я продолжала хлопать в ладоши, и никто сперва не замечал, что в моей утробе нарастает безжалостная, раздирающая внутренности боль, пока из моего рта не вырвался судорожный вздох. Я пыталась не обращать на боль внимания, но, когда последовал очередной приступ, а за ним еще один, я согнулась пополам, чувствуя, как подкашиваются колени.
Ко мне подбежала Беатрис.
– Ребенок, – задыхаясь, проговорила я. – Я его чувствую!
Она дала знак остальным дамам, которые поспешно окружили меня и повели прочь из зала.
– Я устала! – крикнула я, подумав, что Филипп может последовать за мной. – Ничего страшного, мне просто нужно отдохнуть.
Обернувшись, я увидела, что он улыбается мне, окруженный танцующими придворными. Остановившись среди моих женщин у подножия лестницы, я помахала ему, смеясь сквозь стиснутые зубы.
– Сколько было схваток? – рявкнула донья Ана. – Как часто?
– Я не считала. Кажется… – Я застонала. – О нет…
Из-под моего платья хлынула бледно-розовая вода, заливая атласные туфли. Не раздумывая, донья Ана обхватила меня сильной рукой за пояс.
– Нужно немедленно в твои покои.
Повиснув между дуэньей и Беатрис, я кое-как поднялась по лестнице. Добравшись до верха, поспешила по коридору, последним усилием воли пытаясь удержать стремящегося высвободиться из утробы ребенка. Поток воды превратился в струйку, схватки временно стихли. Ускорив шаг, я свернула в галерею, ведшую в мои апартаменты.
Еще немного…
Почувствовав, как по бедру стекает теплая кровь, я споткнулась и у меня вырвался крик:
– Господи, началось!
Галерея, казалось, тянулась в бесконечность. Дальше идти я уже не могла. Распахнув ближайшую дверь, я ворвалась в уборную и, отшвырнув ногой солому на полу, начала приседать.
– Нет, только не здесь! – крикнула донья Ана.
– Или здесь, или там, – бросила я.
Беатрис без лишней суеты закатала рукава до локтей и помогла мне лечь на пол, задрав ноги на стульчак. В закутке воняло мочой и испражнениями, но, к счастью, никто из местных пьяниц сюда еще не добрался. Моя дуэнья застыла, пораженная ужасом, но, услышав мой срывающийся стон, опустилась на четвереньки и сунула голову мне под юбку.
– Словно свинья в грязи, – услышала я ее бормотание. – Что скажет ее величество, когда узнает? – Я ощутила прикосновение ее пальцев. – Принесите кто-нибудь пеленки и мою шкатулку со снадобьями. Быстрее!
Послышались удаляющиеся шаги.
Я бы наверняка рассмеялась над нелепостью своего положения, если бы не боль, какой я никогда еще прежде не испытывала. Донья Ана, в сползшем набок чепце, выбралась из-под моей юбки.
– Вижу головку. Тужься, mi niña. Тужься, как если бы от этого зависела твоя жизнь.
– Тужиться? – завопила я. – Не могу! Меня надвое разорвет!
– Разорвет, если не будешь тужиться, – стальным голосом ответила она. – Делай, что говорю. Ahora!
Я напряглась, вцепившись одной рукой в край стульчака, а другой – в присевшую рядом Беатрис, и, выдохнув сквозь зубы, начала с силой тужиться.
Донья Ана вновь полезла под мою юбку, задранную теперь выше пояса.
– Уже почти. Еще раз… Да, вот так… Пусть природа делает свое дело.
Вернулась Сорайя, с пеленками и шкатулкой со снадобьями. Я закричала, чувствуя, как меня раздирает нечто огромное. Жгучая боль охватила все тело, и когда я уже подумала, что больше не выдержу, что-то выскользнуло из меня, и нахлынуло ни с чем не сравнимое облегчение.
– Мальчик, – выдохнула донья Ана. – Быстро, дайте ножницы!
Сорайя метнулась к ней. Между моих ног вывалилась комковатая масса. Я увидела, как донья Ана хватает маленькое окровавленное тельце, щелкает ножницами и шлепает его свободной рукой. Тишину разорвал пронзительный вопль, и я без сил прислонилась к Беатрис. Мне хотелось спросить, здоров ли ребенок, мальчик ли это, но во рту у меня полностью пересохло. Взяв из шкатулки флакон, донья Ана натерла орущего младенца мазью из бархатцев и начала заворачивать в льняные пеленки.
За дверью уборной послышался шум.
– Мое дитя, – прошептала я. – Дайте его мне.
Я заставила себя сесть. Донья Ана положила младенца мне на руки. Она еще не закончила его пеленать, но, почувствовав меня, младенец сразу успокоился. Я посмотрела на него, ощущая растущую изнутри радостную дрожь.
Подняв глаза, я увидела на пороге Филиппа. Глаза его широко раскрылись при виде вспотевших женщин и меня, сидящей в пышном наряде на полу с раскинутыми ногами.
Я протянула ему ребенка:
– Смотри – это твой сын.
Сквозь слезы он уставился на нашего мальчика. Я громко и торжествующе рассмеялась.