Леди Джейн Дадли

Я читаю в саду, когда во второй половине этого теплого дня объявляют о приезде дочери Нортумберленда, Мэри, леди Сидней. Я являюсь по зову матушки в большую гостиную, где меня, к моему удивлению, с реверансом и поцелуями в обе щеки, тепло приветствует эта смуглая остроглазая красавица, жена ближайшего друга короля. А я-то думала, что для Дадли я persona non grata.

— Сударыня, — громко заявляет она, — я прислана, дабы просить вас приехать сегодня вечером в Сайон-хаус и получить то, что его величество король пожаловал вам.

Это наверняка то, чего я боялась. Я мигом настораживаюсь и отступаю.

— Сожалею, миледи, но я в последнее время нездорова, и слабость не позволяет мне выезжать, — протестую я.

Но Мэри не хочет слушать.

— Сударыня, боюсь, я вынуждена настоять. Вам необходимо поехать со мной, как и вашей матушке. — Теперь она говорит тоном, не терпящим возражений. — Пожалуйста, поспешите приготовиться к отъезду.

Я, вся дрожа, бросаюсь к себе в комнату.

— Я не могу ехать, — в ужасе говорю я миссис Эллен. — Вы догадываетесь, что произошло. И вы знаете, что я не хочу принимать в этом участия.

Конечно, миссис Эллен знает, о чем я говорю. Она хочет утешить меня, но все впустую.

Я так одинока. Ни один человек не может мне помочь. Я как будто ступила с твердой суши в лодку, которая вот-вот сорвется в стремнину, и я не могу сойти с нее до того, как разразится несчастье, и не в силах уйти прочь. Я, с каменным лицом, стою молча и дрожу, пока миссис Эллен одевает меня в черное бархатное платье, вышитое по кайме серебром, переплетает и укладывает мне волосы и надевает французский капор с мелкими бриллиантами и жемчугом. Зеркало отражает мое бледное лицо и муку в глазах. Я покидаю убежище своей спальни и спускаюсь по ступеням, затем позволяю леди Сидней увести себя к ожидающей лодке, на которой красуются гербы Дадли. Лодка Суффолков, как мне сообщают, отчалила несколько минут назад, отвозя в Сайон мою матушку.

Во время короткого путешествия вверх по реке мы сидим молча. Мне в голову приходит мысль, что единственным способом уйти от судьбы было бы прыгнуть сейчас в темную воду и пусть бы она унесла меня от рук тех, кто использует меня для достижения своих чудовищных целей. Но я этого не делаю. Я, кажется, ни на что не способна. Мы сходим на пристани Сайона и в сопровождении дворецкого, одетого в ливрею Дадли, приходим в большой пустой зал, где нас просят подождать.

Внезапно двери распахиваются, и в зал входят члены Тайного совета во главе с Нортумберлендом. Каждый из мужчин по очереди кланяется мне и леди Сидней. Они взирают на меня с нескрываемым интересом и любопытством. Все звуки стихают, когда ко мне приближаются граф Пемброк и граф Хантингдон. К моему невыразимому смущению, они оба опускаются предо мной на колени и по очереди с великим почтением целуют мне руку.

Да как они смеют оказывать мне такую честь? Я не та, кому они должны присягать на верность, да я этого и не заслуживаю. Я знаю, чего они добиваются, и я им не поддамся. Этого не будет! Тем не менее, когда ко мне подходит Нортумберленд и просит пройти с ним в тронный зал, мною овладевает глубокий страх. Они затеяли это все всерьез.

Тревога нарастает, когда меня подводят к пустому трону на престоле под темно-красным королевским пологом. Комнату заполонили лорды, леди, вельможи, выстроившиеся в соответствии с порядком старшинства, и все одетые в черное. Пока герцог ведет меня через толпу, его рука сжимает мою словно тиски, и я смутно понимаю, что люди оказывают мне знаки почтения. Сердце у меня тяжело бьется, я вижу батюшку и матушку, торжествующе улыбающихся мне; герцогиню Нортумберлендскую, приподнявшую уголки своих тонких губ, и Гилфорда, с хитрой ухмылкой на красивом лице, помеченном печатью распутства.

Меня охватывает паника. Я слышу неприятный до рези звон в ушах, вызывающий во мне неистовое желание скрыться в преддверии моего судного часа. Это проходит, но слабость и дрожь остаются. Прилагая гигантское усилие воли, я пытаюсь взять себя в руки, боясь лишиться чувств либо упасть замертво от ужаса на виду у всех этих людей. Я молю Бога придать мне сил и направить меня, явить волю Его в этом великом деле.

Мне приходит в голову, что, возможно, это и есть путь, что Всемогущий назначил и неявно указует мне, по обыкновению Своему. Но возможно ли, чтобы мне, слабой и жалкой, было суждено служить орудием Его? Пути, ведущие к цели Его, неисповедимы и подчас непонятны для простых смертных. Но как мне узнать, творится ли это по воле Божией или то проделки дьявола? Я отчаянно желаю знать! Я должна надеяться и молиться о знаке.

Я стою, дрожа, у подножия престола, а Нортумберленд заставляет меня обернуться лицом к собравшимся. В наступившей тишине раздается звенящий голос герцога:

— Как лорд-председатель Тайного совета я должен с прискорбием объявить вам о кончине его величества, благословенного и светлейшего короля Эдуарда Шестого.

Он делает паузу, чтобы до всех дошел смысл этого важного и страшного сообщения. Бедный мальчик! Как мне его жаль… Но сейчас не время плакать. Лишь некоторые из присутствующих выглядят удивленными, наверняка многие уже слышали или догадались о том, что произошло.

Окаменев от горя, я слышу, как герцог продолжает бубнить, восхваляя добродетели покойного короля и благодаря судьбу за то, что он умер как истинный христианин. Потом начинается:

— Его величество покойный король, в мудрости своей, — говорит Нортумберленд, — составил завещание, которое будет узаконено парламентом. Оно лишает его сестер права наследования и постановляет, что любой, кто сочтет их неоспоримыми наследницами, совершит преступление перед Богом и королевством.

Теперь все взгляды обращены на меня. К своему ужасу, я вижу, что Нортумберленд поворачивается ко мне.

— Да будет вам известно, что его величество назвал вашу светлость наследницей английской короны, — объявляет он. — Он также постановил, что ваши сестры наследуют вам при отсутствии у вас прямых наследников.

Все молчат. Я стою, охваченная смятением, не в силах вымолвить ни слова.

Герцог воспринимает мое молчание как знак согласия и улыбается.

— Сударыня, ваш титул получил одобрение у всех лордов совета, у знатнейших людей королевства, у всех судей страны. Дело стало лишь за вашим благосклонным согласием принять высокое наследие, что Господь Всемогущий, всевышний даритель всех корон и скипетров, пред которым вы в неизбывном долгу за милость Его, даровал вам.

Он умолкает, его улыбка становится натянутой, поскольку я, очевидно, лишилась речи от свалившегося на меня счастья.

— И посему, — продолжает он, — вам следует с радостью возложить на себя звание, титул и положение королевы Англии, приняв от нас клятву верности, которую вскоре принесут вам и остальные подданные королевства.

И он падает на колени, а за ним падают и все присутствующие, пока я не остаюсь единственной стоящей фигурой в зале, глядящей сверху вниз на ряды склоненных голов.

— Каждый из нас без колебаний пролил бы за вас свою кровь, отдал бы свою жизнь! — драматически заверяет меня Нортумберленд. Но я его плохо слышу. Волнами накатывают головокружение и тошнота, и я, лишившись сознания, валюсь на пол.

Открыв глаза, я, к ужасу своему, понимаю, что лежу там, где упала, и что никто — ни моя матушка, ни муж — не пошевелились, чтобы помочь мне. Это и значит быть королевой? Я одна, совершенно одна, и так будет до конца дней моих. Даже мысль об этом мне невыносима, и я уже не сдерживаюсь. Лежа на полу, я закрываю голову руками и разражаюсь жалобным плачем, громко всхлипывая и содрогаясь всем телом. Я знаю, что это грех! Мы обязательно будем, навеки проклятые, гореть в аду, и я вместе со всеми, пусть меня и силой принудили соучаствовать в этом дурном деле.

Нортумберленд бесстрастно глядит на меня сверху. Он явно считает меня глупой девчонкой, которая не понимает, как ей повезло, и не двигается с места, не желая выказывать чувств, что было бы при данных обстоятельствах с его стороны неприличным. А может быть, он, подобно остальным, полагает, что со мной приключился приступ горя, вызванный вестью о смерти кузена Эдуарда, и надеется, что я вскоре вспомню, что истерика есть проявление плохого воспитания, и возьму себя в руки.

Что толку плакать, если никто не обращает внимания! Мои всхлипы становятся тише, и несколько минут спустя, поняв, что никто не собирается меня успокаивать, я вытираю глаза и сажусь. Герцог протягивает мне руку, чтобы помочь подняться. Я, шатаясь, встаю на ноги. Теперь я с удивительной ясностью сознаю, что мне следует делать.

— Корона по праву принадлежит не мне, — заявляю я каким-то тонким детским голоском. — Это мне вовсе не нравится. Законная наследница — леди Мария.

По залу пробегает шепот изумления. Глаза Нортумберленда вспыхивают гневом. Ему не верится, что я осмелилась бросить ему вызов — девчонка могущественному герцогу! Он наверняка думал, что без труда справится со мной.

— Ваша светлость, вы бесчестите себя и свой дом, — резко вскрикивает он.

Вмешиваются мои родители, пораженные и смущенные не менее, чем он:

— Ты неблагодарная девчонка! — гремит батюшка, краснея лицом. — Ты забыла свой долг перед нами, которым ты всем обязана? Не говоря уже о подчинении воле его покойного величества или решении твоих знатнейших подданных, что здесь присутствуют?

— Ты будешь делать то, что тебе говорят! — шипит матушка.

— Я поступлю так, как мне диктует моя совесть, — твердо отвечаю я, решив стоять на своем перед лицом их враждебности, своего страха и телесной слабости.

— Неужели вы полагаете, что король Эдуард, блаженной памяти, действовал вопреки воле Божией, завещая вам корону? — спрашивает герцог, по тону которого ясно, что терпение у него на исходе.

— Он был болен и, я уверена, повредился в уме, — упорствую я. — И похоже, на него оказали влияние те, кто ищет лишь собственной выгоды.

Могущественный Нортумберленд явно не ожидал от меня подобной прямоты. Вряд ли кому-либо доводилось говорить с ним столь откровенно, и уж конечно не его коллегам-советникам. И вот я, обычная девочка, летами годящаяся ему в дочери, публично заявляю, что он продажен и своекорыстен.

Мои родители, кажется, снова изготовились наброситься на меня, открыв в возмущении рты, но вдруг, по знаку отца, вперед выходит Гилфорд и кладет ладонь мне на руку. Его прикосновение заставляет меня отпрянуть, и герцог хмурится, но Гилфорд не отнимает ладони. Конечно, он лично заинтересован в моей покладистости, и герцог, без сомнения, заранее его натаскивал. Как трогательно: красивый юный супруг нежно уговаривает свою строптивую супругу исполнить ее долг.

— Милая Джейн, — ласково начинает он, и я тотчас понимаю, что он играет роль. Для него ее наверняка записали на бумаге, зубрил, наверное, целый день. — Умоляю тебя, — продолжает он, — исполни свой долг и прими высочайшую честь, что Господь оказал тебе. Я хорошо знаю, что для этого нет других, более достойных по рождению, образованию и убеждениям, и ясно, что Господь назначил тебе быть спасительницей Его верного народа.

Я в изумлении смотрю на него. Если бы заговорил осел, я бы так не удивилась.

— Корона по праву принадлежит не мне, — повторяю я.

— Подумай, — не отстает Гилфорд под пристальным взглядом отца, — подумай, как много ты сможешь сделать для истинной Церкви; подумай, что станется с теми, кто исповедует истинную веру, если на престол взойдет леди Мария. Если ты отвергнешь корону, то на тебя ляжет ответственность за их судьбу. Подумай об этом, Джейн!

Господь избирает самые необычные средства, ибо слова Гилфорда поражают меня сильнее, чем я могла бы себе когда-либо вообразить. Герцог смотрит на него прямо-таки с обожанием. Наверное, Гилфорд произнес больше, чем ему велели, и этого хватило, чтобы в душе моей зародилось сомнение. Все собравшиеся придворные, кажется, затаили дыхание, ожидая моего ответа.

Я отчаянно пытаюсь собраться с мыслями. Меня беспокоит сознание того, что истинные протестанты могут пострадать за свою веру, что обязательно случится под властью Марии; эта мысль заставляет мое сердце дрогнуть. Мой муж прав: их судьба находится у меня в руках.

Что мне делать, Господи? — мысленно молюсь я. Я во всех отношениях недостойна этой высокой чести, не принадлежащей мне по праву, но я боюсь Твоего суда, если откажусь от нее. Направь меня, покажи мне, молю Тебя, что я должна делать.

— Я должна помолиться о наставлении, — говорю я, опускаясь на колени.

Хотя мои глаза закрыты, все, наверное, видят борьбу, происходящую у меня внутри. Но битва вскоре оканчивается, и оканчивается победой: теперь мне ясна Божественная Воля. Истинная вера должна восторжествовать над сомнительным титулом. Мой долг быть ее заступницей — иного пути для меня нет. Эта чаша горька, но я должна испить ее. Мое судьбоносное решение принято. Нортумберленд одобрительно наблюдает, как я открываю глаза и призываю Господа ко мне в свидетели:

— Если то, что дано мне, принадлежит мне по закону, да будет Твоя Божественная воля даровать мне такой дух и милосердие, чтобы я могла править во имя славы Твоей и благоденствия этого королевства.

С большим трудом я поднимаюсь на ноги, всхожу на престол и усаживаюсь на трон, вцепившись в бархатные подлокотники.

Герцог наклоняется, чтобы поцеловать мне руку, с явным облегчением и — раздражением. Когда я гляжу на его склоненную голову, мне становится противно, и я едва удерживаюсь, чтобы не вырвать у него руку. Я решаю, что при первой же возможности избавлюсь от этих ненавистных Дадли.

Я холодно киваю в знак того, что принимаю его присягу, и он отходит, уступая место следующему в длинной очереди лордов и чиновников, ждущих, чтобы принести клятву верности. Увидев перед собой Гилфорда, стоящего на коленях, я чувствую странную, но приятную дрожь. Отныне, решаю я, он станет обходиться со мной любезно и вежливо, иначе я отошлю его прочь.

Батюшка, сердито взглянув на меня, склоняет голову и еле слышно упрекает:

— Ну и номер вы выкинули, сударыня!

Матушка, взвинченная победой и желающая оставить за собой последнее слово, возникает у моего локтя.

— Может, ты и королева, — шепчет она, — но ты не забудешь долга перед родителями. После сегодняшнего концерта я жду, что ты исправишься. Ты всех нас опозорила.

Удивительно, но ее острый язык утратил надо мной власть. Я понимаю, что отныне мое положение позволяет мне не обращать на это внимания, и до меня доходит, что титул королевы имеет, по крайней мере, одно преимущество — а именно дает мне возможность держать моих родителей, особенно матушку, в безопасном отдалении. И пусть только попробуют мне возразить!

Но это не вытесняет тревогу, не утихающую в душе, сознание того, что, при всех моих благих намерениях, я сделала дурно, приняв корону, которая не принадлежит мне по праву. Я боюсь, что поступила опрометчиво, но теперь уже ничего не исправить. Я приняла тяжелейшее решение в жизни. Я выбрала свой путь и отныне должна ему следовать, какие бы невзгоды мне ни грозили и как бы ни терзала меня совесть. Я изо всех сил постараюсь быть доброй и милосердной королевой и защитницей истинной веры.

Удивительно, но я сижу на троне и слушаю моих — да, моих — советников, с превеликим почтением расписывающих, как будет проходить завтрашняя церемония моего въезда в Лондон. Хотя, по обычаю, новый монарх проезжает с процессией по улицам Сити, принимая приветствия своих подданных, советники полагают, что пока леди Мария еще на свободе, на данный момент стоит ограничиться провозглашением моего вступления на престол и приемом в лондонском Тауэре. Нортумберленд говорит, что Тауэр — самое надежное для меня место, да и для всего совета тоже, ну и потом, до коронации монарх традиционно живет в Тауэре.

Я не спорю: мне кажется, что все это происходит не со мной и никак меня не касается. Я даже не осмеливаюсь спросить, что будет с леди Марией, когда ее нагонят. Если нагонят. Ибо если Марии удастся добраться до побережья, она может сесть на корабль и отплыть во владения императора, где поднимет армию в поддержку своих претензий на корону, армию католиков, которая будет способна вернуть наше королевство в подчинение Риму. Одна эта мысль укрепляет во мне верность избранному пути.

Уже поздно. После всех событий прошедшего дня меня одолевает усталость.

— Милорды, сейчас я должна удалиться, — объявляю я, сама, равно как и все присутствующие, удивляясь властным интонациям в моем голосе.

Гилфорд встает вместе с остальными. Он ужасно мне надоел, вертясь рядом последние несколько часов. Но я понимаю, что отделаться от него у меня пока нет возможности, разве что нагрубить ему при всех, что было бы непростительно.

— Позвольте мне проводить вас в ваши покои, сударыня, — предлагает он, кланяясь с подчеркнутой почтительностью. Волосы, упавшие ему на лицо, не могут скрыть похотливого блеска в глазах. Ему, конечно, представляется лестным завалить в постель королеву Англии. Нортумберленд с герцогиней пристально смотрят на меня, как и моя матушка. Что ж, я учусь притворству. Я не дам им причины для недовольства мною.

— Благодарю вас, милорд, — спокойно отвечаю я, подавая ему руку. Вместе мы проходим мимо склонившихся в поклоне лордов совета и входим в открывшиеся для нас двери королевской спальни. За ними ожидает миссис Эллен.

— Ваше величество. — Она делает мне почтительный реверанс, что заставляет меня невольно вздрогнуть.

— Сопроводите меня, пожалуйста, — отвечаю я с благодарностью, после чего поворачиваюсь к Гилфорду. — Прошу вас извинить меня, милорд, но я безмерно устала после длинного и трудного дня. Желаю вам спокойной ночи.

Двери позади нас до сих пор открыты настежь, и лорды только начинают расходиться. Гилфорду не остается ничего другого, как только признать свое поражение: он не рискнет опозориться, получая публичный отказ жены. Муж снова кланяется и целует мне руку.

— Спокойной ночи, сударыня, — говорит он покорно, но в его лице ясно читается обида.