Леди Мария

Я в смятении смотрю на приглашение короля.

— Догадываюсь, что стоит за этим. — Мой голос звучит хрипло, как всегда, когда я взволнована. — Это западня, куда меня хотят заманить. Они снова устроят мне допрос. Что ж, я не поеду, как бы мне ни хотелось повидать шотландскую королеву.

Сюзанна Кларенсью, ближайшая из моих фрейлин, хмурится:

— Но, сударыня, это от самого короля, это приказ.

— Король — дитя, игрушка в руках герцога Нортумберленда.

Я сажусь за стол и пишу записку, сообщая, что не могу приехать по причине расстройства здоровья, которое я нарочно преувеличиваю. Все знают, что я больная женщина. Далее я пишу другое письмо, более личного характера, адресованное императорскому посланнику, одному из моих верных друзей. В нем я объясняю настоящую причину своего отказа приехать ко двору.

— Вот еще одно письмо, сударыня, — говорит Кларенсью, передавая мне свиток с печатью. Развернув, я близко подношу его к глазам. У меня всегда было плохое зрение.

— Это от моей кузины, Фрэнсис Суффолк. Она сообщает, что с семьей приглашена на прием в честь шотландской королевы, и выражает надежду, что я тоже буду там. — Я вздыхаю. — Вы знаете, Сюзанна, несмотря на наши религиозные расхождения, я люблю Фрэнсис и думаю, не поторопилась ли я осудить ее старшую дочь, Джейн, которой, в конце концов, всего четырнадцать лет, а это возраст крайностей.

— Она нагрубила вашему высочеству, — замечает Кларенсью.

— Да, но, как я часто говорила моему брату-королю, чем немало его раздражала, молодым людям ее возраста недостает мудрости в решении важных вопросов, например, касающихся веры, и их легко ввести в заблуждение тем, кто ставит себе такую цель. Джейн, без сомнения, подпала под влияние своих еретиков-наставников и пагубных придворных настроений. И все же я верю, что при возможности и добром наставлении католичка из нее получилась бы не менее убежденная, чем протестантка.

— А я сомневаюсь, — фыркает моя собеседница.

— Доброта, вот что ей нужно. Бог свидетель, как мне не хватало этого в жизни. Вы лучше всех знаете, как я жажду доброты и — да-да! — любви, которая есть у многих в кругу счастливой семьи, так что я понимаю, что чувствует Джейн. В семье она несчастна. Если бы мне только представилась возможность выйти замуж и родить детей — Бог свидетель, мне этого всегда хотелось, — я была бы куда лучшей матерью, чем кузина Фрэнсис. Она не любит Джейн.

— Сударыня, я знаю об этом. Об этом говорят. Удивительно, что такого мог натворить ребенок, чтобы заслужить подобное обращение.

— Может быть, я наивна, Сюзанна, я ведь старая дева…

— Ах, сударыня!

— Да, Сюзанна, я себя не обманываю. Я знаю, что я собой представляю. Но я твердо верю, что если именно жестокость родителей обратила Джейн в протестантство, то доброта могла бы вернуть ее к истинной вере. Так что я решила неизменно проявлять к ней доброту.

— У вас благородные намерения, сударыня, — Кларенсью поджимает губы, — но вряд ли они принесут вам успех.

— Посмотрим, — говорю я, поднимаясь.

Помня о возрасте Джейн, я решаю, что такие юные барышни обожают наряды. Возмутительно, что Фрэнсис, сама наряжаясь как павлин, одевает бедного ребенка в черное и белое. Сев за стол, я пишу приказ моему портному сшить красивое — и дорогое — выходное платье блестящего золотого и алого бархата, с золотой и жемчужной вышивкой. Я велю отослать его Джейн. Как раз такое платье мне хотелось носить в четырнадцать лет. Как жаль, что я не увижу восторгов и удивления девочки, когда та откроет посылку.

Когда платье готово и сложено для отправки, я вкладываю в посылку записку, прося вспоминать меня в ее молитвах.