ЧАСТЬ ПЯТАЯ

Прикинуться другим человеком не так уж и сложно. Во всяком случае, у меня это получилось без труда. Через два месяца после того, как я согласилась работать на императора Карла, мне поручили одно довольно трудное задание, требующее определенной ловкости, хитрости и умения манипулировать другими людьми. Жаккард, истинный мастер своего дела, считал, что я уже вполне готова выполнить его поручение; мне тоже казалось, что я справлюсь. Вот так и получилось, что жарким июльским утром я стояла на Сент-Полс-роу — одной из лондонских улиц, где недавно поселилась, и вела с госпожой Грисуолд, своей новой соседкой, беседу о марципанах.

Она доверительно наклонилась ко мне и проворковала:

— И не жалейте розовой воды. Этот секрет я узнала от своей покойной бабушки. Многие думают, будто самое главное — взять отборный миндаль. Чепуха! Именно розовая вода придает им такой удивительный, совершенно неповторимый вкус.

— Правда? — отозвалась я. — Как бы мне хотелось побаловать мужа. Ведь марципаны — его самое любимое лакомство.

— Я, конечно, могла бы дать вам рецепт, — сказала госпожа Грисуолд, но как-то не очень уверенно.

— Нет-нет! — горячо воскликнула я. — Вы и так уже много чего мне сообщили. Вовсе ни к чему делиться еще и своим семейным рецептом.

«Никогда не давите на клиента, — учил меня Жаккард. — Игру надо вести тонко».

По самой середине узенькой улочки рысью протрусил всадник, и мы отступили в сторону. Госпожа Грисуолд оглянулась на свой дом, явно собираясь уходить; сейчас попрощается, и все, а я ведь еще не добилась от нее, чего хотела.

— Ах, как бы мне хотелось хоть разок попробовать ваши знаменитые марципаны, — сказала я. — Не могли бы вы в следующий раз, когда будете их готовить, оставить мне парочку?

Госпожа Грисуолд так и просияла:

— Я как раз сегодня собиралась делать марципаны! Хотите, днем занесу вам немного?

— Ах, мне, право, так неловко вас утруждать! — для виду запротестовала я.

— Считайте, что это мой подарок молодоженам. — Она потрепала меня по щеке и призналась: — Мне так хочется познакомиться с вашим мужем, милочка. Вы живете здесь уже не первую неделю, а никто на нашей улице так ни разу его и не видел.

— Он постоянно очень занят, все дела да дела, знаете ли… — Я скроила грустную физиономию. — А я так без него скучаю!

— О, я прекрасно понимаю вас… Сама была когда-то молодой, — добродушно засмеялась госпожа Грисуолд.

«Господи, до чего же все-таки неприятно обманывать эту славную женщину!»

Соседка направилась к деревянно-кирпичному дому, стоявшему на другой стороне улицы, как раз напротив моего. И тут я спохватилась: «Боже мой, ну как можно быть такой глупой! Ведь Жаккард подчеркивал, и не раз, что она должна назвать точное время!»

— Госпожа Грисуолд, подождите! — позвала я, стараясь перекричать уличный шум. — Когда мне вас ждать? Я приготовлю пиво со специями.

— Ах, это было бы просто замечательно! — воскликнула она. — Когда часы пробьют три, вас устроит?

— Прекрасно.

Я взбежала вверх по ступенькам, ведущим в мой маленький домик. Служанка Нелли, конечно, была тут как тут. Стояла у окна и все слышала.

— Давай бегом, сообщи ему время, — распорядилась я.

Нелли быстро пошла к черному ходу, откуда через садик можно было попасть на другую улицу.

Миловидная, пухленькая, она чем-то напоминала мне Катрин Говард. Наша Нелли была не робкого десятка и сильно отличалась от других шестнадцатилетних девушек, которых наверняка испугала бы перспектива в одиночку бежать куда-то по лондонским улицам. Район города к северу от собора Святого Павла, конечно, не из числа самых опасных, но и тихим его тоже не назовешь. Сент-Полс-роу была выбрана не случайно: как раз на такой улице прилично поселиться молодой и добропорядочной женатой паре с относительно скромным доходом.

Часов пять после этого я сидела дома, хотя в комнатах было очень душно. Такого жаркого июля я и припомнить не могла. Если бы дом стоял в сельской местности, или в Дартфорде, или хотя бы поближе в Темзе, в окна хотя бы залетал ветерок. Но здесь, в самом центре густонаселенного зловонного города, спасения от жары не было. Однако я старалась пореже выходить из дома. Маловероятно, конечно, чтобы я вдруг встретила в этом районе кого-нибудь из знакомых, но, как говорится, береженого Бог бережет.

Наконец часы пробили назначенное время. Я уселась за стол, на котором возвышался кувшин с пивом, сдобренным специями. Нелли успела выставить кружки с тарелками. Посуда у меня была новенькая, без единой трещинки, как и положено молодой хозяйке.

В дверь кто-то робко постучал. Нелли открыла и ввела в дом госпожу Грисуолд, которая принесла блюдо с марципанами. Соседка старалась держаться с достоинством, но это получалось у нее плохо: глаза ее с жадным любопытством бегали по сторонам, разглядывая каждый предмет в комнате.

Нелли уже разливала пиво, как вдруг дверь снова со стуком распахнулась.

— Любовь моя, ты дома? — послышался из передней голос Жаккарда.

Он показался в дверях и, увидев госпожу Грисуолд, вздрогнул и на секунду замер. Потом отвесил ей самый изысканный поклон. Одет он был безупречно, волосы тщательно причесаны.

— Это мой муж, — представила я его соседке.

Жаккард улыбнулся ей самой очаровательной из своих улыбок, и результат оказался вполне предсказуем. Госпожа Грисуолд густо покраснела и пустилась путано объяснять, что мы с ней познакомились совсем недавно и она узнала, что господин Ролин обожает марципаны.

Он сел за стол, с видимым удовольствием отведал угощение и принялся на все лады расхваливать кулинарное искусство госпожи Грисуолд.

— С тех пор как я приехал в вашу страну, не пробовал ничего подобного, — уверял ее Жаккард.

— Ах да, вы ведь, кажется, приехали из Брюсселя? — спросила соседка, не в силах обуздать желание как можно больше узнать об этом иностранце.

— Я покинул Нидерланды, когда познал истину Евангелия, — ответил Ролин. — А теперь вынужден вернуться: батюшка серьезно болен, и мой долг — быть рядом с ним. Но я привезу ему из Англии подарок — свою прекрасную жену.

Он встал, подошел ко мне и нежно обнял обеими руками за талию. Потом слегка наклонился (Жаккард был чуть выше меня ростом) и поцеловал в губы. Я с трудом поборола желание оттолкнуть его.

— Как это мило, — заметила госпожа Грисуолд, опуская глаза; она была приятно взволнована, наблюдая эту сцену, но и слегка смущена тоже. — Какая вы все-таки красивая пара, в наши дни такое не часто встретишь.

— О да, моя Катрин — настоящая красавица, — кивнул он, в последний раз (слава богу!) обнимая меня за плечи.

Госпожа Грисуолд быстро-быстро замахала веером.

— Надеюсь, перед отъездом вы доставите нам удовольствие видеть вас в церкви, — сказала она. — Всем нашим соседям очень любопытно на вас посмотреть, господин Ролин.

— С огромным удовольствием, — мрачно произнес Жаккард и глянул на висевшие на стене часы.

Госпожа Грисуолд заметила это и заторопилась восвояси.

Когда она ушла, голландец уселся за стол и осушил полную кружку пива.

— Все прошло просто замечательно, — констатировал он, вытирая губы. — Теперь про нас узнает вся улица — язычок у нее, сразу видно, длинный. Сейчас побежит по кумушкам хвастаться, что видела меня. А если, после того как мы уедем, кто-нибудь явится сюда задавать вопросы, госпожа Грисуолд без труда сможет описать Жаккарда Ролина и его молодую жену Катрин — симпатичную шатенку с прямыми волосами, уроженку Дербишира, которая вышла замуж за брюссельца.

Я поправила на голове шиньон из каштановых волос, который носила все эти дни не снимая. Под ним прятались мои натуральные иссиня-черные кудри. Я никак не могла привыкнуть к своему новому облику.

— Я получил известие из Дартфорда, — сказал Жаккард. — Констебль Джеффри Сковилл женился.

Я вздрогнула и по удовлетворенному блеску в глазах голландца поняла, что он доволен: точно попал в больное место. Сколько раз я отталкивала от себя Джеффри, и вот теперь он начал новую жизнь: женился на той, которая по-настоящему любит его, любит так, как он того заслуживает. Кажется, надо бы только радоваться, узнав об этом. Но почему же мне так грустно?

— Свадьба эта породила множество слухов: невеста-то была уже с животом, — добавил Жаккард.

Значит, Беатриса беременна. Интересно, когда они с Джеффри об этом узнали? Он, помнится, говорил, что его невеста не пришла на свадебный пир к Агате, потому что неважно себя чувствовала. Может быть, Беатриса уже тогда ждала ребенка… а он отплясывал со мной и объяснялся мне в любви.

Я постаралась выбросить эти мысли из головы, что удалось не сразу, и перевела разговор на другую тему:

— И все равно я никак не могу понять. Почему вы считаете, что после нашего отъезда кто-то обязательно явится сюда, на Сент-Полс-роу, и станет что-то про нас разнюхивать? Ведь вас никто ни в чем не подозревает, Кромвель уверен, что вы работаете на него.

Жаккард несколько секунд молча смотрел на меня.

— Нелли, я умираю от голода! Неси обед! — крикнул он через плечо.

Служанка сразу же принесла большое блюдо, на котором лежали мясо и сыр. В ее присутствии продолжать беседу было нельзя. Мать Нелли была любовницей Педро Хантараса — того смуглого черноглазого человека, с которым я познакомилась в самый первый день возле дома Шапуи. С тех пор я видела его довольно часто. Сеньор Хантарас был одним из самых надежных помощников Шапуи, да и его любовница не покладая рук работала на благо Испании. А вот теперь и ее юную дочь тоже приобщили к делу.

Я знала, что в конце концов Жаккард на мой вопрос ответит. Что же касается наших отношений, то в этом доме он ночевал редко. И вообще, встречались мы от случая к случаю, только для виду, поскольку все-таки считались мужем и женой (хотя, честно говоря, мне этот маскарад был очень не по душе). И тем не менее за это время я успела достаточно хорошо его изучить.

— Кромвель меня мало волнует, — сказал Жаккард, как только Нелли ушла.

— Но вы же говорили, что именно он проверяет списки всех, кто собирается выехать из страны, — не отставала я. — Хотя тут действительно бояться нечего: ну, увидит он ваше имя, так вы человек свой, с чего ему вдруг предпринимать какие-то меры? Вы же сообщили ему, что вам надо съездить на родину и что с вами отправится молодая жена.

По словам Жаккарда, Кромвель через своего агента уже передал ему поздравления по случаю женитьбы, хотя подарка, даже самого скромного, «молодожены» от него не получили. Помню, Ролин тогда еще посмеялся: «Ну надо же, каков скупердяй!»

На мой взгляд, все было в полном порядке. Фальшивые документы, удостоверяющие наш с Жаккардом брак, были изготовлены идеально и ни у кого не вызывали подозрений. Кроме того, Жаккард и Катрин Ролин получили официальную бумагу с разрешением выехать из Англии в Нидерланды. В это предвоенное время попытка покинуть Британию без разрешения Кромвеля каралась смертной казнью. Страна спешно готовилась к боевым действиям: снаряжались военные корабли, строились оборонительные сооружения, офицеры муштровали подразделения новобранцев.

Что касается Шапуи, то он был официально отозван из Англии и ждал нас в Антверпене, в собственном доме, и собирался лично сопровождать меня в Гент. Загвоздка была в том, что в данное время не было кораблей, отплывающих из Англии в Нидерланды. Что, впрочем, не удивительно: сообщение с заграницей было почти полностью прервано.

И вдруг я поняла, что беспокоит Жаккарда, зачем он решил прибегнуть к такому экстравагантному и хитроумному маневру.

— Неужели тут замешан Гардинер? — прошептала я.

Он кивнул.

Я отодвинула тарелку, которую только что поставила передо мной Нелли.

— Вам что-то известно? — настойчиво допытывалась я. — Что именно?

Голландец ткнул куриной ножкой в солонку.

— Ничего особенного. Но я подозреваю, что Гардинер тоже считает своей обязанностью проверять документы всех выезжающих из Англии. Это очень даже вероятно. Епископ с каждым днем приобретает в глазах короля все больший вес, особенно после того, как был принят «Акт о шести статьях». Если Гардинер наткнется на мое имя, в голове его сразу всплывет слово «Дартфорд». А уж как только он увидит, что я везу с собой еще и жену, — все, считай, неприятности нам обеспечены. Вот я и решил на всякий случай подстраховаться.

— Но зачем Гардинеру все это нужно? — с тоской спросила я.

Жаккард оторвал от косточки кусок мяса и стал задумчиво его жевать.

— Мне кажется, — проговорил он наконец, — у епископа есть относительно вас кое-какие соображения. Эта лиса почуяла: тут что-то не так. У меня самого сильно развита интуиция, и я давно научился ей доверять — тщательно исследовать любое подозрение. К тому же я имею привычку обращать внимание на любую пушинку, пролетевшую мимо.

За три дня, которые я провела в доме Юстаса Шапуи, мы разработали план. Жаккард появился в первый же вечер: видимо, у них с Шапуи все было оговорено наперед. Я узнала, что, несмотря на мой решительный отказ в монастыре Святого Гроба Господня, сеньор Хантарас и Жаккард изготовили фальшивые документы о нашем браке и подали прошение с просьбой разрешить молодоженам покинуть страну. И вот теперь с первым же кораблем нам предстояло выйти в море. Шапуи был готов в случае необходимости заплатить капитану любые деньги. Однако имелась в этом безупречном плане и одна загвоздка. Ну хорошо, Катрин Ролин отправляется в Европу. А куда же подевалась Джоанна Стаффорд? Не могла же я просто так взять и исчезнуть, не оставив никаких объяснений. Можно было бы сказать жителям Дартфорда, что я отправляюсь в Стаффордский замок, но эту ложь очень легко разоблачить: ведь герцог Норфолк поддерживал отношения со своим шурином, с моим кузеном Генри Стаффордом. Несколько часов мы обсуждали всевозможные варианты и наконец приняли решение: я должна пустить слух, что отправляюсь в Хартфордшир — погостить у своей близкой подруги, сестры Винифред. Шапуи послал своего человека наблюдать за фермой Маркуса Соммервиля, велев ему перехватывать все письма, адресованные мне. До сих пор таковых еще не было.

Казалось, ни Шапуи, ни Жаккард нисколько не удивились, что я согласилась участвовать в этом деле. Жаккард еще тогда, в Дартфорде, говорил: «Сами придете к нам и будете умолять, чтобы вас отправили в город Гент». Столь точное исполнение предсказания этого чужестранца пугало меня. Шапуи, Жаккард и Хантарас делились со мной всеми своими планами, ничего не скрывали, за исключением одного: имени третьего провидца. Меня обижало и возмущало, что я до сих пор знаю об этом человеке лишь то, что он обладает исключительным даром пророчества, подтвержденным братьями доминиканского ордена.

— Поешьте как следует, вам потребуются силы. Сейчас поупражняемся в отработке приемов борьбы и фехтования.

Это была идея Шапуи: перед тем как покинуть Англию, я обязательно должна освоить приемы боевых искусств. В первую минуту это предложение меня ошарашило. Сколько живу, сроду не слыхивала, чтобы женщина училась драться. Да и не получится у меня.

— Смогли выучиться танцам, научитесь и драться, — хладнокровно заметил посланник. — Разница небольшая. Надо сделать все, Хуана, чтобы вы могли защитить себя в случае необходимости. — Он тогда предусмотрительно скрыл от меня одну существенную деталь: меня будут обучать не только защищаться, но и нападать.

Я поднялась в свою крохотную спаленку, сняла платье и смешной каштановый шиньон. Высоко зачесала волосы, закрепила их шпильками. Надела костюм, какие носят мальчишки: свободную рубаху и рейтузы. Для женщины одежда, конечно, непристойная, но в платье упражняться, как ни крути, было бы не с руки.

Жаккард переоделся в такой же костюм; когда я вошла в комнату, предназначенную для наших тренировок, он низко поклонился мне и вручил стальной двенадцатидюймовый клинок с тупым лезвием. У него в руке был точно такой же.

Я крепко сжала резную деревянную рукоять, и мы начали.

— Поворот, наклон, выпад; раз, два, три, — командовал Жаккард. — Поздравляю, вы делаете успехи, — похвалил он меня после первой схватки. — Вас всегда отличала быстрая реакция. К тому же вы очень ловкая и проворная. Не хватает только отточенности движений. Еще пара таких занятий — и вы станете… — Он замолчал, подбирая нужное слово.

— Опасной?

— Preciment, — согласился он.

Мне очень хотелось быть опасной и грозной. Вот что сделала со мной ненависть. Но в глубине души я боялась занятий с Жаккардом. Во время наших схваток выходила на свет божий дикая и жестокая сторона моей натуры, и это казалось мне каким-то извращением. До чего же низко я пала. Совсем еще недавно, будучи послушницей доминиканского ордена, я верила в силу гармонии, жертвенности, прощения. Теперь же я молилась редко, разве что о том, чтобы Бог даровал мне мужество, когда придет час, без колебаний нанести сокрушительный удар.

Это случилось во время третьей схватки. Я сделала слишком низкий выпад, споткнулась и растянулась на полу, больно ударившись спиной. Из туго стянутых волос вылетели шпильки, и вся прическа рассыпалась по плечам.

— Очень больно? — спросил Жаккард, опустившись передо мной на колени.

Я покачала головой, хотя встать сразу же у меня не получилось. От резкого удара перехватило дыхание.

Внезапно Жаккард собрал в ладони мои волосы и задумчиво проговорил:

— А ведь я сказал госпоже Грисуолд чистую правду: вы и впрямь настоящая красавица.

Я резко отпрянула и как безумная попыталась немедленно отползти подальше в сторону.

Жаккард тяжело вздохнул.

— Когда вы наконец перестанете меня бояться? — спросил он. — Всякий раз, когда я прикасаюсь к вам, вы застываете, как замороженная. Но ведь предполагается, что мы с вами муж и жена. И между прочим, должны убедить в этом всех остальных на корабле, а там будет очень тесно.

Я подобрала свой кинжал и встала.

— Я постараюсь… но должна вас предупредить: не обольщайтесь и не стройте иллюзий. Близости между нами не будет.

Вертя в руке кинжал, Ролин медленно подошел ко мне:

— Почему же? Я умею быть очень нежным. Вы думаете, мы не знаем, как вы плакали всю ночь по своему утраченному монашку? А я мог бы вас утешить, помочь вам излечиться от этого недуга.

— Я никогда от этого не излечусь, как вы изволили выразиться. А уж тем более ни за что на свете не прибегну к вашей помощи.

И, не дожидаясь, что он на это скажет, я вышла из комнаты, все еще сжимая в руке кинжал. Отправилась прямиком в спальню, закрыла за собой дверь и заперлась на ключ.

Только этого мне еще не хватало! Жаккард никогда прежде не делал подобных поползновений и ни разу не давал мне понять, что я привлекаю его как женщина. Честно говоря, я с самого начала боялась, что, играя роль замужней дамы, попаду в какое-нибудь нелепое или двусмысленное положение. Правда, Юстас Шапуи лично уверял меня, что ни малейшей опасности нет.

— Вашей добродетели ничего не угрожает, — ворковал он.

Но Шапуи сейчас в Антверпене, а мы с Жаккардом Ролином делаем одно общее дело, и он только что предложил мне лечь с ним в постель так естественно и непринужденно, будто речь шла о совместной загородной прогулке.

Я лежала на кровати, и перед глазами невольно возник образ Эдмунда. Теперь, когда прошло время, я с еще большей ясностью поняла, что женитьба ему только повредила бы. Свою жизнь он должен посвятить одному лишь Богу, именно в этом истинное его призвание. Чувство, которое мы испытывали друг к другу, по природе своей сугубо земное, и нам нельзя было поддаваться ему. А мне сейчас ничего не остается, как только молиться об успехе своей миссии. Я услышу наконец третье пророчество и буду знать, что нужно делать, чтобы остановить безумства Генриха VIII. А когда государство будет восстановлено в прежнем виде, мы с Эдмундом сможем вернуться к той целомудренной жизни, которой желали всей душой, к жизни в доминиканском монастыре.

В моей комнатке имелось всего одно маленькое оконце, и жара этой июльской ночью была просто невыносимая. С каждым часом становилось все более душно. Ночная сорочка на мне взмокла от пота. Было очень неприятно, словно я и не христианка вовсе, а какое-то животное. За окном стояла тишина, не слышно было ни звука. Жители Сент-Полс-роу строго соблюдали предписание не выходить из дома в темное время суток. На нашей улице было мало деревьев, и в окошко не долетало даже пение ночных птиц. Поэтому, когда послышались странные звуки, я сразу их уловила.

Сначала мне показалось, что это мяукает голодный котенок. Но звуки становились все громче, все отчаянней, и я подумала, что это орет уличная кошка, может быть, даже не одна. Я встала с постели и подошла к двери. Меня охватила растущая тревога: я уже не сомневалась: где-то неподалеку скулит и повизгивает какой-то человек. Скорей всего, женщина, и женщине этой очень больно. В доме нынче ночью никого, кроме Нелли, не было — шагов Жаккарда, обычно ночующего в соседней спальне, я не слышала. Вообще-то, Нелли не была моей служанкой, как Кити, например: она служила Шапуи. Но я чувствовала свою ответственность за то, чтобы с юной девушкой не случилось ничего дурного. В одной лишь ночной сорочке, вооружившись тупым кинжалом, я отперла дверь и двинулась вперед, намереваясь найти источник загадочных звуков.

Стоя на верхней площадке возле лестницы, я уже абсолютно точно могла сказать, что это не кошка: голос был явно женский. Неужели Нелли? До меня доносились хриплое дыхание и стоны, словно кто-то сильно страдал от боли. Мне стало страшно. Я осторожно спустилась вниз. Стоны почему-то повторялись в определенном ритме. Казалось, боль, которую переживает эта женщина, не усиливается, но и не проходит.

Как можно тише я подкралась к спальне Нелли, расположенной рядом с кухней. Звуки определенно раздавались внутри. Я уже коснулась двери и хотела было толкнуть ее, как вдруг из комнаты донесся еще чей-то голос:

— Вот так… Да, да… Вот так… Так… Еще… Еще…

Я узнала шепот Жаккарда.

В ужасе я бросилась прочь и в спешке уронила на пол кинжал. Поднимать его не стала, не хотела терять ни секунды на поиски его в темноте. Как теперь я буду смотреть Жаккарду и Нелли в глаза?

Вбежав в спальню, я заперла дверь. Снова растянулась на влажных простынях и молила Бога послать мне сон. Наконец дремота одолела меня, и утром я проспала дольше, чем обычно.

Одеваясь, я услышала снизу чьи-то голоса. Кажется, Жаккард что-то спокойно обсуждал с сеньором Хантарасом, а Нелли накрывала на стол, ставила перед ними хлеб и утренний эль. Хантарас приходил в этот дом регулярно, но обычно по ночам. Смуглое лицо выдавало в нем чужеземца, а после того как повсюду распространились слухи о надвигающейся войне, лондонцы стали относиться к иностранцам как никогда подозрительно и даже враждебно.

— Позвольте пожелать вам доброго утра, — проговорил, увидев меня, Хантарас с обычной своей учтивостью.

Я бросила взгляд на пол. Кинжала возле двери Нелли не было. Служанка упорно отводила глаза.

Наконец сеньор Хантарас ушел.

— Господин Ролин, — сказала я, — можно поговорить с вами с глазу на глаз?

— Конечно.

Жаккард встал, отряхнул с камзола крошки хлеба. В уголках его карих глаз сверкнули искорки.

Как только мы оказались там, где нас не могла слышать Нелли, я повернулась в нему:

— Сударь, вы ведете себя бесстыдно, и я требую немедленно это прекратить.

— Потрудитесь объяснить, что вы имеете в виду, — ответил он. — А то, признаться, я в последнее время много чего натворил.

— Мало того, что вы совратили служанку, так теперь еще превращаете это в предмет насмешки! — Голос мой дрожал от возмущения. — Это отвратительно. — Я сделала выразительную паузу и заключила: — И сами вы мне отвратительны.

Сунув руки в карманы, Жаккард покачивался передо мной с носков на пятки.

— Но что же делать, иначе мне никак нельзя. Ведь юные служаночки хороши не только в постели… лучших осведомителей, от которых всегда можно узнать, чем занимаются их хозяйки, во всем свете не сыщешь. Вот, например, в Дартфорде…

Уразумев, о чем он толкует, я взорвалась:

— Так вы, значит, совратили и Кити тоже? А я-то гадала, откуда вам все было известно… Да вы знали о каждом моем шаге, были осведомлены обо всех моих планах!

Он широко улыбнулся.

— Я не могу… и не стану больше вам помогать! — выкрикнула я ему в лицо. — Что скажет о вашем непристойном, распутном поведении посланник Шапуи? А сеньор Хантарас? Будьте уверены, я найду способ сообщить им о том, что здесь произошло сегодня ночью.

Теперь Жаккард вынул руки из карманов. Веселые искорки в глазах его погасли.

— Ну, хватит, я сыт по горло вашим визгом… Подумаешь, оскорбленная добродетель. Вы что, думаете, я сплю с этими девицами только удовольствия ради? Ошибаетесь, Джоанна Стаффорд. Я сплю с ними еще и потому, что хочу как можно лучше выполнить приказ, полученный мной от самого императора: «Как зеницу ока беречь Джоанну Стаффорд и доставить ее в Гент в целости и сохранности, а также уничтожать всякого, кто ей угрожает или может помешать ей осуществить важную миссию во благо нашей империи». Признайтесь, вы ведь не имеете ни малейшего понятия о важности собственной миссии, да?

— Вы что, за круглую дуру меня принимаете? — чуть ли не взвизгнула я. — Мне прекрасно известно, что было сказано в пророчестве: меня призовут для свершения какого-то дела, и это решит судьбу нашего государства.

Жаккард рассмеялся:

— Вашего государства? Этого мрачного туманного острова? Неужели вы думаете, что ради этого мы тратим на вас так много средств и усилий? Император Карл и король Франциск — самые могущественные государи во всем христианском мире. А этот ваш король… ну да, он тоже играет свою роль, маленькую, но, к несчастью, довольно важную. Генрих Восьмой может изменить политическое равновесие, соотношение сил. И если воспользоваться ситуацией с умом, триумф императору Карлу обеспечен. И вы поможете ему сделать это, именно вы. Таково предсказание.

Услышав эти слова, я чуть сознание не потеряла. На меня словно бы свалился страшный груз. Вот так откровение: да это же ужас что такое, просто кошмар, и мое обязательство сотрудничать с испанцами тоже настоящий кошмар. Так, значит, они считают, что в результате каких-то моих действий не только восстановится истинная вера в Англии, но и изменится политическое равновесие во всем христианском мире!

— Чье предсказание? — Я наконец пришла в себя и смогла раскрыть рот. — Если я играю такую важную роль, то почему вы упорно не говорите, кто этот ваш третий провидец? Почему используете меня вслепую?

— Вы обязательно узнаете все в свое время, — ответил Жаккард. — А сейчас я скажу вам кое-что другое. Этот ваш король из династии Тюдоров… жестокость его растет с каждым днем. Возможно, от страха перед вторжением, а может быть, от злости на Папу, из-за того, что буквально все католики ополчились против него. А возможно, причина в том, что у Генриха сильно болит нога. Мне доносили, что он спать по ночам не может от боли. Трудно сказать, отчего человек способен превратиться в такое чудовище.

Ледяной страх сжал мое сердце.

— Что же происходит? — спросила я.

— Несмотря на то что король, казалось бы, меняет курс своей политики и снова готов повернуться в сторону Католической церкви, он вдруг с удвоенной яростью опять набросился на монастыри. На этот раз ненависть свою он обрушил на последний из оставшихся, Гластонберийское аббатство. Аббат, старый и больной человек, отказался ему подчиниться, так его мигом отправили в Тауэр. И знаете, что приказал сделать с аббатом Гластонберийским король Генрих?

Я собралась с духом, морально приготовившись услышать о новом злодеянии, но, несмотря на весь свой жизненный опыт, оказалась не готова к тому, что услышала.

— Старика-аббата вывели из дома, запихнули в простую телегу, в которой преступников возят на казнь, притащили на вершину самого высокого холма в Гластонбери. И там его сначала повесили, потом обезглавили, а тело разрубили на части. Голову насадили на кол над воротами в аббатство, а остальные его части тела развезли по всем уголкам государства в назидание подданным.

«Такое впечатление, — подумала я, — что Генрих VIII заглянул в самые кошмарные глубины человеческого воображения и сделал их реальностью».

Но, как оказалось, Жаккард не закончил:

— Я слышал и еще кое-что. Знаете, что проделывают в лондонском Тауэре с людьми, отнюдь вам не посторонними?

Я в ужасе отпрянула от Ролина:

— Что-нибудь с Гертрудой? Или с Эдвардом?

Он покачал головой и сделал шаг в мою сторону:

— Нет, они все еще в темнице. Их пока не тронули. Пока. А я говорю о ближайшей родственнице барона Монтегю.

Я чуть не задохнулась и закрыла глаза.

— Его семидесятилетнюю матушку, графиню Маргарет Солсбери, схватили, привезли на повозке в Тауэр и заперли в тюремной камере с голыми стенами. Король не имеет жалости к женщине, которая родила кардинала Реджинальда Поула, человека, оскорбившего его в Риме, сколько бы ей ни было лет. Скорее всего, ее казнят, как и ее старшего сына.

И только теперь я заплакала. Эта новость убьет Урсулу, она разобьет сердца всех, кто неравнодушен к судьбе рода Поулов.

— Но это еще цветочки, есть кое-что похуже, — продолжал терзать меня Жаккард.

Я его уже почти не видела, глаза мои были полны слез, которые двумя потоками стекали по щекам.

— Что? — прохрипела я.

— Сын барона Монтегю куда-то пропал. Стражи Тауэра никак не могли с ним сладить: на редкость своенравный мальчик. И вот кто-то случайно подслушал, как один из охранников пригрозил удавить проклятого мальчишку в постели. По последним сообщениям, камера его теперь пуста. Никаких сведений о том, что он заболел или умер, нет. Отпрыск Поулов просто исчез. Навсегда.

Я умоляюще протянула к Жаккарду дрожащую руку.

— Не надо больше, — прошептала я. — Хватит.

Ролин взял меня за эту руку. Но не потянул к себе, а встал передо мной на колени, обратив ко мне лицо. Взял и другую руку. Все-таки как он силен, необычайно, просто сверхъестественно силен.

— Джоанна Стаффорд, теперь вы позволите мне руководить вашими поступками? Поймите же, я здесь не для того, чтобы замарать вашу добродетель. Для этого существуют сотни других девиц.

Он еще крепче сжал мои руки. Боль пронизала меня до самых плеч.

— Только вы, — продолжал он, — можете совершить то, что предназначено вам судьбой. Но вы должны слушаться меня: как здесь, так и в Нидерландах, как сейчас, так и все остальное время, пока миссия ваша не подойдет к концу. Обещаете?

— Да, — кивнула я. — Я все понимаю.

Он отпустил мои руки, и я, задыхаясь, рухнула на пол.

— Тогда нам пора собираться, — сказал голландец. — Вопрос с кораблем наконец-то решился. Сеньор Хантарас приходил как раз затем, чтобы это сообщить. Через три дня мы отплываем в Антверпен.