36
Посланник Юстас Шапуи на весь христианский мир был известен незаурядным умом, ученостью и храбростью, но больше всего, пожалуй, неизменным спокойствием и невозмутимостью. Но он едва не забыл о своем хваленом хладнокровии, когда я наотрез отказалась покинуть Англию, даже если не один, а десяток провидцев с пророчествами поджидают меня на континенте.
— Король уничтожил, извел под корень почти весь ваш род, Хуана! Вспомните, вы служили Екатерине Арагонской, вы молились у эшафота, на котором казнили друзей леди Марии! — говорил он, изумленно глядя на меня. — Нынче ночью вы готовы были умереть, чтобы защитить от осквернения мощи самого почитаемого и любимого святого Англии! И теперь не хотите сделать еще один шаг, чтобы узнать пророчество, которое касается лично вас? Его святейшество Папа Римский проклял Генриха Восьмого! И что бы вы теперь против него ни совершили, в этом нет и не может быть никакого греха!
Я упрямо потрясла головой.
Шапуи встал с кресла и подошел ко мне вплотную. Он весь дрожал от возбуждения.
— Через несколько недель король Франциск прибудет в Испанию, чтобы продлить действие мирного договора с императором. Я получил информацию из весьма надежных источников о том, что Папа пожелал, чтобы правители католических государств, Франции и Испании, заключили священный союз и объявили войну еретику Генриху: этот жестокий, бесчеловечный монарх с каждым годом приносит людям все больше вреда. Он должен быть свергнут.
«Вижу множество кораблей, они плывут к Англии», — вспомнились мне слова Оробаса. И я сказала:
— Если вторжение неизбежно, в нем будут участвовать огромные армии. Как я могу повлиять на ход событий?
Шапуи покачал головой:
— Хуана, вы приняли обет послушания доминиканскому ордену, самому почитаемому ордену в Испании, Франции, Италии… да и вообще повсюду. И неважно, что король уничтожил ваш монастырь. Вы должны повиноваться нам. Ваших обетов никто не отменял, да их и невозможно отменить.
Я глубоко вдохнула:
— Я не искала для себя такой роли и не хочу исполнять ее. С семнадцатилетнего возраста я сопротивляюсь этому. Из-за встречи с Элизабет Бартон жизнь моя превратилась в сплошной ужас. Я не желаю, чтобы мной вертели эти ваши провидцы со своими пророчествами. Вы даже не хотите рассказать мне об этом человеке: как его зовут, кто он такой, откуда взялся. А я ради него должна покинуть Англию? Нет уж, это слишком, я никуда не поеду.
Шапуи вернулся в свое кресло за столом. Налил себе вина. Крепко вцепившись пальцами в кубок, он посмотрел на молчавшего до сих пор Жаккарда. Тот ответил ему многозначительным взглядом. Мне показалось, что эти двое без слов обменялись информацией и приняли решение.
Посланник отхлебнул вина.
— Ну, хорошо, отложим этот разговор, — сказал он в своей обычной невозмутимой манере. — Между Англией и Фландрией, а также остальными государствами, подвластными императору, существует эмбарго. Да и вообще, для организации переезда и подготовки необходимых документов понадобятся не недели, а месяцы. Будем считать, что наш план остается в силе. К тому времени, когда все будет готово, вы еще можете изменить свое решение.
— И не рассчитывайте, — ответила я. — Даже не представляю, что должно произойти, чтобы я согласилась сделать это.
— Но, Хуана, в память о вашей матушке, верной дочери Испании, не могли бы вы хотя бы оставить вопрос открытым? — настаивал посланник.
В память о моей бедной матушке?! Откуда Шапуи знает, что и через три года после смерти она, как никто другой, сохраняет свою власть надо мною? Мне всегда казалось, что я не оправдала ее надежд. Я неудачница, и будь матушка жива, она так бы ко мне и относилась. Я бросила блестящую службу у королевы, а замуж не вышла. Мама умерла, так и не узнав, что я ухаживала за умирающей Екатериной Арагонской, а потом приняла обет послушницы. Может быть, в конце концов, хотя бы это заставило ее гордиться мною.
— Мне очень жаль, — грустно сказала я. — Но, увы, это невозможно.
Посланник и тут не утратил хладнокровия.
— Ну, хорошо, Хуана. Мы проследим, чтобы вас в безопасности сопроводили в Дартфорд.
Он повернулся к Жаккарду:
— Прошу вас, распорядитесь, чтобы монаха-доминиканца отправили к остальным в кентерберийскую тюрьму.
— Нет, нет, только не брата Эдмунда! — вскричала я. — Неужели вы не в силах использовать свое влияние, чтобы его освободили вместе со мной?!
Шапуи тяжело вздохнул:
— Поймите, Хуана, я не могу позволить, чтобы вы рассказали ему о наших планах и о существовании третьего провидца. Я понимаю, вы в некотором смысле привязаны к брату Эдмунду Соммервилю…
— Я ничего ему не скажу… совсем ничего! Клянусь вам в этом, а я умею держать свое слово!
— Вам стали известны тайные планы императора, — вступил в разговор Жаккард. — Вы наполовину испанка, поэтому вам больше доверия. Но если этот ваш брат Эдмунд узнает хоть что-нибудь, его придется убрать.
«Убрать». Как небрежно произнес это слово Жаккард!
— Допустим, что я смогу подарить ему свободу, Хуана, — сказал посланник. — Это очень непросто, но я постараюсь сделать это для вас. Согласны ли вы в таком случае пообещать мне в ответ, что не только не расскажете ничего Эдмунду Соммервилю, но и, когда придет время и все будет готово, хотя бы еще раз подумаете над нашим предложением?
Несколько мгновений я колебалась, а потом кивнула:
— Да, обещаю вам это.
И снова я заметила, как Жаккард и Шапуи многозначительно переглянулись, без слов поняв друг друга.
— Но имейте в виду, что, когда вы придете ко мне снова, а я все-таки откажусь, вы не должны будете заставлять меня делать что-то насильно, — заявила я. — Я должна услышать третье пророчество по своей доброй воле. Именно так сказала Элизабет Бартон.
— Ну конечно, Хуана, — заверил меня Шапуи. — Не беспокойтесь, нам это прекрасно известно.
Над замерзшими полями уже вставал рассвет, когда мы с братом Эдмундом покинули монастырь Святого Гроба Господня. В Дартфорд мы вернулись без приключений. Жизнь катилась своим чередом, проходили недели, потом месяцы, а от Шапуи по-прежнему не было никаких известий. Казалось, теперь-то я окончательно свободна и могу строить планы на будущее. Вы хотите знать, какие у меня были планы? Выйти замуж за Эдмунда и довести до конца свою затею с гобеленами.
Когда зима сменилась весной, я окончательно уверовала в то, что все невзгоды миновали и впереди меня ждет спокойная, счастливая жизнь. Увы, как же я тогда ошибалась.
Была середина апреля. Почти весь день я просидела за своим станком. Благодаря нашим совместным усилиям гобелен с изображением феникса был почти готов. Красное с золотом тело этой мифической птицы вышло просто изумительно. Большой крючковатый клюв ее был гордо вздернут, ярко блестели фиолетовые и зеленые перышки. Оставалось доткать последнюю, самую нижнюю часть гобелена. И я боялась, как бы именно здесь мы не сделали ошибку и не разрушили всю композицию. При изображении языков пламени, лижущих сплетенное из веточек гнездо, требовалась особенная точность.
— Сейчас будьте очень внимательны и осторожны, не торопитесь, — то и дело предупреждала я сестру Беатрису и сестру Агату, сидевших за станком справа и слева от меня. Сестра Винифред, устроившись рядом на табуретке, читала нам вслух жития христианских мучеников. У себя дома я, как могла, пыталась воссоздать условия, в которых мы работали в Дартфордском монастыре. Я терпеть не могла делать подругам замечания, но приходилось: обе они и прежде частенько дремали за работой. Или грезили наяву, считали ворон, думали бог знает о чем, только не о гобелене… Впрочем, сейчас это не удивительно, ведь обе бывшие монахини, как и я сама, помолвлены и скоро выходят замуж. Сестра Агата — за господина Гуинна, и уже через три дня, двадцатого апреля, должна состояться их свадьба. А на июнь назначена свадьба сестры Беатрисы и Джеффри Сковилла.
Что же касается меня, то я стану Джоанной Соммервиль шестнадцатого мая. Великий пост перед Пасхой закончился, теперь снова можно было венчаться, и в ближайшее время три бывшие послушницы Дартфордского монастыря одна за другой превратятся в замужних дам.
Сестра Агата вообще могла бы уже и не ткать гобелен, у нее свадьба на носу, но она сама предложила мне помощь. Так она выражала свою признательность за то, что я радушно приняла ее у себя дома. Когда она обручилась с господином Гуинном, остальные сестры отнеслись к этому неприязненно. Они считали, что это нарушение обета и предательство по отношению к ним. Я понимала их, но сестре Агате все равно сочувствовала. Даже пригласила ее пожить до замужества со мной и Артуром, и она с благодарностью приняла приглашение.
Я перевела взгляд на сестру Беатрису. Она буквально светилась от счастья. Разумеется, я только приветствовала ее брак с Джеффри. Пожалуй, лучше жены для Сковилла и не найти.
С улицы послышались радостные крики. Через мгновение дверь распахнулась. Брат Эдмунд привел с урока Артура, которого обучал грамоте. Это было очень непросто, тут требовались неимоверное терпение и настойчивость. Однако брат Эдмунд достойно справлялся с этой задачей.
— Хороший сегодня денек, просто замечательный. — Он улыбнулся сначала мне, а потом и всем остальным.
На душе у меня сразу стало спокойно. Страхи мои до конца не исчезли, но их всегда становилось меньше, когда брат Эдмунд был рядом. Впрочем, теперь он уже просто Эдмунд. Я никак не могла избавиться от слова «брат» и по-прежнему частенько называла так своего жениха как вслух, так и про себя. Великое дело — привычка.
— Мне нужно съездить кое с кем в Лондон, — сказал он. — Винифред, ты не могла бы переночевать здесь, у Джоанны? Надеюсь, завтра я уже вернусь.
Я встала из-за станка:
— А зачем тебе в Лондон? — После помолвки мы с ним отбросили церемонное «вы» и перешли на «ты».
Краем глаза я заметила, что подруги мои с улыбками переглядываются.
— Нам сообщили, что Джон объявился в Лондоне и что он там очень бедствует. Двоюродный брат Джона попросил меня и еще нескольких мужчин съездить с ним в столицу и помочь привести беднягу обратно.
Городской сумасшедший пропал два месяца назад. Джон и раньше куда-то периодически исчезал, но всегда через несколько дней возвращался. На этот раз все было по-другому, и мы уже начинали подумывать, уж не умер ли он.
— Ну вот, — сказала я как можно мягче, — Джон всегда на тебя нападал, а теперь ты почему-то едешь в Лондон, чтобы вернуть его. Хочешь, чтобы он и дальше продолжал тебя мучить?
— Но, Джоанна, мой долг — помочь несчастному. Разве ты с этим не согласна?
— Ну конечно же согласна, — вздохнула я.
— Джону срочно нужны лекарства, — продолжал он. — Сейчас зайду в лазарет, возьму все необходимое, и мы отправимся в путь.
С тех пор как мы вернулись из Кентербери, лазарет Эдмунда, можно сказать, процветал. А все благодаря господину Оливеру Гуинну. Он отчаянно боролся с нелепыми слухами, которые распространяли Тимоти Брук и его родители. И вскоре лазарет стал пользоваться такой популярностью, что Эдмунду даже пришлось нанять помощника, некоего Хамфри, весьма толкового человека.
— Проводи меня, пожалуйста, — попросил Эдмунд.
В тот день на Хай-стрит было особенно грязно. Несколько часов назад неистовый весенний ливень превратил улицу в настоящее болото. И только сейчас из-за туч показалось солнышко.
Эдмунд оглянулся по сторонам и нахмурился:
— Послушай, Джоанна, кажется, в Дартфорде снова появился человек, который наблюдает за нами. Вчера утром я работал в лазарете. Сынишка мясника сломал руку, и его привели ко мне всей семьей. С ними был и тот человек: худой, довольно высокий, глаза карие, близко поставленные. Он сперва маячил позади домочадцев мясника, а потом вдруг потихоньку куда-то исчез. И сегодня во время мессы я снова его увидел, он стоял в сторонке от всех. Я потихоньку навел справки, но, похоже, никто в Дартфорде не знает, кто он такой.
— Я ничего подобного не замечала, — сказала я, и это была правда.
— Ты редко остаешься одна, Джоанна. Я это знаю, но все-таки будь осторожна. Обещаешь?
— Ну конечно.
Он повернулся и пошел в лазарет. Но не успел сделать и нескольких шагов, как я его окликнула:
— Погоди, Эдмунд!
Подхватив юбки, чтобы не запачкались, я бросилась к нему. Эдмунд недоумевающе улыбнулся.
— Пообещай, что ты вернешься вовремя, к свадьбе сестры Агаты. Нельзя упускать такую прекрасную возможность попрактиковаться в танцах.
— Ах да, я совсем и забыл про танцы, — усмехнулся он.
В детстве Эдмунда никто не учил танцевать. Зато у меня уроки были чуть ли не каждый день. Я показала своему жениху основные движения: нельзя же на собственной свадьбе ударить в грязь лицом, но учить его танцам без музыки было сложновато.
Эдмунд сжал мне руку и осторожно поцеловал в лоб.
— Я скоро вернусь, — сказал он и снова зашагал по улице.
Я провожала любимого взглядом, пока он не скрылся из виду, любуясь его размашистой походкой и длинными волосами, которые в лучах солнца казались чистым золотом. Перед свадьбой его надо будет немного подстричь.
Я вернулась в дом и предупредила всех, что ненадолго отлучусь. И направилась в сторону, противоположную той, куда ушел Эдмунд. Ярко светило солнце, и на улице было полно народу. Кто-то торопился по своим делам, а кто-то стоял и разговаривал с друзьями и знакомыми.
Я вошла в помещение строительной конторы и увидела, что бывший привратник Дартфордского монастыря Грегори в одиночестве скучает в передней.
— Мне надо поговорить с Жаккардом Ролином, — сказала я ему. — Передайте ему, пожалуйста, что я хочу кое-что уточнить относительно заказа на гобелен.
— Конечно, сестра Джоанна, — ответил он и ушел.
«Сестра Джоанна». Для Грегори, как и для меня, оказалось не так-то просто забыть монастырские обычаи.
Помнится, обнаружив вскоре после нашего возвращения в Дартфорд, что Жаккард тоже здесь, я страшно перепугалась. И потребовала объяснений. Но он тогда невозмутимо ответил:
— Не могу же я вдруг ни с того ни с сего отказаться от своей должности на строительстве Дартфордского дворца его величества! Кромвель сразу захочет узнать причину. Да и куда мне в таком случае деваться? Возвращаться в Нидерланды сейчас никак нельзя.
Эдмунд не знал, что Жаккард был тогда в монастыре Святого Гроба Господня, и, разумеется, даже не догадывался о том, кто этот человек на самом деле. Я выдала ему ту же самую версию, которую Шапуи изложил лорду Дадли: дескать, посланник великодушно спас меня, а заодно и моего друга в силу особой любви к моим испанским родственникам. Таким образом, наши имена в доклад королю не попали.
— Предпочтительнее всегда говорить правду, лишь слегка приправленную ложью, чем полную неправду, — поучал меня Шапуи.
В ту ночь в монастыре Святого Гроба Господня Эдмунд воспринял наше освобождение как знак свыше, как знамение Божие, что нам следует прекратить попытки разгадать пророчества и жить себе тихо и мирно. Он, так же как и я, скорбел о смерти брата Освальда. И очень беспокоился о судьбе угодивших в тюрьму монахов: Эдмунд признался, что чувствует себя виноватым за то, что не разделил их судьбу. Все это было, конечно, ужасно. И главное, ради чего, спрашивается, мы предприняли ту отчаянную ночную вылазку? Останки святого Томаса Бекета теперь находились у короля. А уж осквернит ли он их или похоронит с почетом, этого мы не знаем и, возможно, уже никогда не узнаем.
Ко мне вышел улыбающийся Жаккард.
— Добрый день, Джоанна Стаффорд, — тепло приветствовал он меня. — Я так понял, что у вас возникли вопросы относительно заказа. Пойдемте, я хочу вам кое-что показать.
Я пошла за Жаккардом. Это был условный сигнал: именно этими словами мы должны были обменяться, если у меня вдруг возникнет в нем нужда. Будучи жителями одного небольшого городка, мы часто виделись с господином Ролином в церкви или на рынке, но с глазу на глаз не беседовали никогда. От имени всех членов строительной конторы он поздравил нас с Эдмундом с обручением. И даже сейчас, когда я шла за ним, проходя одно за другим помещения конторы, мне казалось странным, почти невозможным, что этот худощавый молодой человек, радушно приветствовавший всех, кто попадался нам на пути, — один из самых опытных шпионов императора Карла.
Жаккард вошел в большую комнату, заваленную вновь привезенными материалами для королевского дворца. Кирпичные стены резиденции Генриха были уже подведены под крышу, полы настелены. Этим летом должны были установить окна. Бесконечные ряды застекленных рам слепили глаза.
Мы подошли к стене, на которой висели гобелены.
— Ну вот, здесь можно и поговорить. Рассказывайте, что там у вас стряслось? Только спокойно, без эмоций. А сами при этом делайте вид, что разглядываете со мной гобелены.
— Я подумала, что вы должны знать: Эдмунд считает, что в Дартфорде появился человек, который следит за нами. Или, по крайней мере, следит за ним. Он видел незнакомца в лазарете и в церкви. Но Эдмунду показалось, что это не тот человек, что наблюдал за нами в декабре.
Жаккард сделал вид, что стряхивает с гобелена пыль.
— Как он выглядит? Высокий, худой, темноволосый, глаза поставлены близко?
— Да. Вы знаете его?
— Говорите тише и не волнуйтесь. Я же просил, без эмоций. Да, это уже третий соглядатай, и его тоже подослал епископ Гардинер. Первого ваш Эдмунд видел, а второго, должно быть, не заметил. Зато заметил я. Гардинер всякий раз использует нового агента.
Так, значит, опять Гардинер.
— Откуда вы это знаете?
— Я должен еще раз настоятельно просить вас не демонстрировать своих чувств и говорить спокойнее и тише, — раздраженно ответил Жаккард. — Я знаю обо всех, кто появляется в этом городе и кто его покидает.
Я судорожно вздохнула и попыталась взять себя в руки.
— Что же вы собираетесь делать?
— Ничего.
Я искоса посмотрела на Жаккарда. Он стоял и продолжал с улыбкой разглядывать гобелен.
— Гардинер явно в чем-то вас заподозрил, а потому посылает одного за другим своих соглядатаев. Этому агенту велено наблюдать за вами, вот он и наблюдает. И что же он видит? Женщину, которая сидит за станком, готовится выйти замуж, танцует со своим избранником. Согласитесь, докладывать епископу ему совершенно нечего. Послушайте, Джоанна Стаффорд, я же вижу, вы хотите, чтобы я немедленно перерезал этому парню горло. Поверьте, я бы с огромным удовольствием сделал это для вас: изрубил бы шпиона Гардинера на кусочки и побросал бы их в речку. Но, поверьте, поступить так было бы в высшей степени неосторожно.
— Я ни разу в жизни не желала никому зла, — сказала я, стараясь говорить как можно тише.
— Да? А как насчет тех солдат у Кентерберийского собора? Им вы тоже желали исключительно добра? Лично я в этом сильно сомневаюсь. Впрочем, испанские женщины все кровожадные.
Я повернулась и пошла было прочь, но Жаккард схватил меня за руку и остановил. В который раз уже я подумала, как он все-таки невероятно силен.
— Обратите внимание вот на этот гобелен! Смотрите, какая тонкая работа! — громко проговорил он и тут же пробормотал: — Сейчас отпущу вашу руку. И мы с вами продолжим разговор, он еще не закончен. Вам понятно?
— Да, — ответила я.
Ничего не поделаешь, пришлось подчиниться грубой силе.
Он помолчал секунду.
— Я знаю, что вы очень боитесь Гардинера. И правильно делаете, его надо бояться. Из всех людей короля епископ Винчестерский самый опасный, он так же вероломен и безжалостен, как и Кромвель.
Я невольно вздрогнула.
— Что-то такое происходит в этой стране. Грядут перемены, — задумчиво произнес голландец. — Но никто не знает, какие именно. Впервые за два года вновь созвали парламент. Заседания его начнутся двадцать восьмого апреля. Будут слушания по религиозным вопросам, а также насчет подготовки к войне. Ходят самые разные слухи. Мне сообщили, что в Ла-Манше видели французские корабли, что Шотландия готовит войска, чтобы воспользоваться вторжением в своих интересах. У короля Генриха в устье Темзы сто двадцать боевых кораблей и еще тридцать в Портсмуте; они в любой момент готовы выйти в море. Сотни людей день и ночь возводят на южном берегу укрепления. И как вы думаете, откуда на это берутся средства?
Я пожала плечами, и он пояснил:
— После роспуска монастырей в казну стеклись тысячи фунтов стерлингов. И именно на деньги, полученные от их ограбления, Генрих будет защищать свою страну в объявленной Папой священной войне.
У меня перехватило горло.
— Вы сердитесь на меня за то, что я не исполнила просьбу господина Шапуи?
— Я не сержусь, и посланник тоже не сердится, — быстро проговорил Жаккард. — В последнем сообщении, которое он получил, говорится, что было предсказано: сначала вы станете колебаться. Но когда настанет время, вы согласитесь. Мало того, вы сами придете к нам и будете умолять, чтобы вас отправили в город Гент.
— Ну уж нет, — сказала я. — Этому никогда не бывать.
Жаккард достал из камзола какой-то листок.
— Вы давно видели констебля Сковилла?
— А вот это вас не касается, — процедила я сквозь зубы.
Он глубоко вздохнул:
— Любовные переживания и связанные с этим сложности вашей личной жизни, конечно, представляют для всех нас огромный интерес, но я задал вопрос совсем по другой причине. Два дня назад констебль Сковилл получил приказ. И сейчас, должно быть, очень занят. Приказ подписан особым уполномоченным короля в графстве Кент. У меня, разумеется, есть копия. Вот, посмотрите.
Я взяла бумагу. И вот что там было написано: «Если враги его величества попытаются захватить вверенную вам территорию, то ее население должно быть к этому готово. А посему каждому констеблю предписывается немедленно составить списки всех без исключения мужчин в возрасте от шестнадцати и до шестидесяти лет с указанием имеющихся в их распоряжении доспехов и оружия. Необходимо также произвести общий смотр вышеупомянутых лиц и отобрать наиболее боеспособных, оставив небольшое количество для защиты своего города, буде возникнет таковая необходимость».
— Король Генрих знает свою роль в этой большой игре, — сказал Жаккард.
— В игре? — переспросила я.
— Война — это излюбленная игра королей, которая ведется ради присоединения новых земель и упрочения собственной славы.
С тяжелым сердцем я вернула ему бумагу:
— Значит, в возрасте от шестнадцати и до шестидесяти…
Я представила себе всех этих мужчин: подмастерьев и дородных лавочников, фермеров и рыбаков; юношей, которых видела беззаботно смеющимися на улице, молодых отцов гордящихся своими детьми, и даже стариков, у которых уже есть внуки. А среди них Эдмунда. И Джеффри тоже.
— Если начнется иноземное вторжение, прольется кровь, много крови по всей стране, — сказал Жаккард. — Мы и так уже потеряли достаточно времени. — Он слегка потрепал меня по руке. — Пора и за дело. Когда все будет готово, сопровождать вас буду я. И еще одно, последнее.
— Да? — устало спросила я.
— Сразу после того, как Франциск отозвал французского посла, император отозвал и Шапуи. Такова прелюдия к формальному объявлению войны. Король Генрих хочет удержать Шапуи при английском дворе; он выразил протест. Но к концу июня наш посланник, возможно, уже покинет это островное государство.
Господин Ролин еще раз улыбнулся и повел меня от гобеленов прочь.
— Если это случится, не тревожьтесь: я остаюсь здесь, буду рядом с вами. Я получил указания непосредственно от самого императора Карла. И они звучат предельно ясно и четко: «Имея дело с Джоанной Стаффорд, проявляйте трезвость и рассудительность».