Поначалу в Англию просачивались хорошие новости. Король выигрывал – великая победа над французами была не за горами! И следом за этой новостью пришел приказ короля о переводе Алиеноры в более удобный Винчестер. Но не успела королева обосноваться в своих покоях – Генри Берневаль по приказу короля из кожи вон лез, чтобы у нее было все, что она только пожелает, – как пришло известие, которого Алиенора боялась. Ричард поддался на уговоры Филипа и оставил отца.

Алиенора рыдала, бесилась из-за предательства сына. Но потом до нее дошли известия о мирных переговорах в Бонмулене, на которых Ричард, поддержанный Филипом, потребовал, чтобы Генрих назвал его наследником, передал ему Мен и Анжу и позволил жениться на Аделаиде без всяких проволочек. Все эти требования, конечно, казались разумными. Было бы правильно, с учетом состояния здоровья короля, если бы Ричард снял часть груза с плеч отца и стал управлять частью его территорий. Но камнем преткновения оставалась – и всегда будет оставаться – Аделаида.

Когда Генрих отказался, Ричард демонстративно опустился на колени перед Филипом и принес ему оммаж за Анжу и Мен. А французы, взбешенные упрямством старого короля, поправ все законы – рыцарские и дипломатические, – напали на него и его людей и прогнали с переговоров.

Алиенора снова разрыдалась – теперь ей было жалко Генри, опозоренного и униженного, она представляла себе, как он ищет убежища в каком-нибудь разваливающемся, забытом богом замке, что, судя по всему, и случилось. К счастью, начались зимние дожди, прервавшие военную кампанию. До Пасхи было заключено перемирие. Генрих писал, что он в Ле-Мане и в добром здравии, но Ранульф Гланвиль, который находился при короле, частным образом сообщил Алиеноре, что его господин болен и в дурном настроении.

Она, озабоченная, написала мужу, умоляя его разрешить ей приехать к нему на Рождество, но король отказал ей, ответив, что не планирует никаких празднеств. Это само по себе было необычно, потому что Генрих всегда соблюдал церковные праздники со всеми их церемониями и шумным весельем, и по этому ответу Алиенора поняла, что он и в самом деле нездоров. Она хотела было отправиться к нему без разрешения, но это означало, что ей придется обмануть бдительного Генри Берневаля и найти достаточно денег для путешествия в разгар зимы. И то и другое практически невозможно. Она могла только молиться за выздоровление Генри, а потому проводила часы на коленях перед статуей Богородицы в часовне замка, чуть ли не терроризируя Святую Марию просьбами помочь королю. В течение нескольких спокойных недель казалось, что молитвы Алиеноры услышаны.

Наступила Пасха, а с ней пришло сообщение о новых мирных переговорах. Никто не хотел полномасштабной войны, если ее можно было избежать. Алиенора снова стояла на коленях – молилась за мирное решение всех проблем, когда прибыло еще одно письмо от Ранульфа Гланвиля, из которого она, к своему ужасу, узнала, что переговоры отложены ввиду болезни короля. После этого королева снова принялась терзать Деву Марию, сопровождая свои молитвы слезами, пытаясь подкупить ее мессами и множеством добрых дел.

В июне королю стало лучше. Сердце Алиеноры запело от радости, когда она узнала, что он встретился с Филипом и Ричардом, но вскоре снова погрузилось в отчаяние, когда пришло сообщение, что Генрих упорствует в своем намерении выдать Аделаиду за Иоанна, а Ричард, считая, что это первый шаг в бесчестном заговоре, имеющем целью лишить его наследства, заключил союз с Филипом и объявил отцу войну.

Война! Ужасная вещь при любых обстоятельствах, но что может быть ужаснее войны сына против отца? Алиенора жила в муках ожидания: она не могла молиться за победу какой-либо из сторон, потому что в этой войне не могло быть победителей. Либо ее сын, либо ее муж. Когда-то она уже сделала выбор, повторять ту ошибку она не желала. Королева перестала ходить в часовню, не могла заставить себя молиться. Господь, защитник справедливости, наверняка покажет путь к мирному исходу конфликта. Она не могла поверить, что Он навсегда отвернулся от дома Анжу.

Но Господь, кажется, был занят чем-то другим. Войска Филипа и Ричарда неумолимо продвигались вглубь территории Плантагенетов, брали один замок за другим. Их мощь была настолько велика, что вассалы Генриха, много лет недовольные его жестоким правлением, один за другим оставляли его. Король тем временем снова отступил в город Ле-Ман, место, где он родился, и когда французская армия появилась у его стен, отдал приказ поджечь окраины. Таким образом он надеялся отвлечь внимание противника, чтобы неожиданно атаковать его. Однако король не рассчитал с ветром, который раздул пожар так, что бульшая часть его любимого города оказалась охвачена огнем, и Филипу удалось пробить оборону. И снова Генрих и его рыцари были вынуждены пуститься в постыдное бегство. В очередном письме Гланвиль сообщил Алиеноре, что Генрих горько бранил Господа, который оставил его: «Король предупреждал, что больно отомстит Ему, что лишит Его того, что Он любит в нем больше всего, – его бессмертной души. Король много чего еще говорил, но я воздержусь повторять его слова».

Алиенора могла представить все это, она воображала мужа, страдающего от боли, скачущего на коне, видела его на фоне горящего города, слышала его крик, обращенный в бессильном гневе к глухому божеству. Душа ее сострадала душе мужа, но Алиенора ничем не могла облегчить его телесные и душевные страдания. Стоит ли молиться, спрашивала себя Алиенора, если Господь отвернулся от короля? Может быть, следовало воззвать к Ричарду? Но это наверняка будет неправильно истолковано. Дрожь пробирала королеву при мысли о том, чту будет, если Генрих узнает. Наверное, все же лучше снова встать на колени и заставить себя молиться.

Ожидание новостей было сплошной мукой. Сто раз на дню Алиеноре представлялось, что Генрих и Ричард сошлись в поединке. Но пришло письмо от Уильяма Маршала, которого она всегда считала своим сторонником, и она ненадолго вздохнула с облегчением. Король отправился на север в Нормандию, сообщал ей Уильям, а ему поручил возглавить арьергард. Вскоре появился Ричард во главе французской армии, и он, Маршал, взял копье наперевес и изготовился к бою. «Герцог крикнул мне, предупреждая, что на нем нет кольчуги и я могу ненароком убить его. Я ответил, что пусть уж его убивает дьявол, а я же лишь имел удовольствие вышибить его из седла. Это дало мне возможность ускакать и предупредить короля о приближении Ричарда, что позволило Генриху избежать прямого столкновения с его сыном-герцогом».

Может быть, столкновения удастся избежать вообще, если обе стороны пойдут на уступки друг другу, думала Алиенора, а невыносимое ожидание мучительно длилось. Июнь перешел в июль.

Стояла невыносимая жара. В разогретых солнцем стенах Винчестерского замка Алиенора и Амария надели самые легкие блио и не выходили в сад, пока не спадал дневной зной. Сообщалось, что во Франции обе армии страдали от солнечных ожогов, усталости и дизентерии. Генрих приватным письмом сообщал Алиеноре, что выносит адские муки от абсцесса и вскоре совсем не сможет сидеть в седле, если эти идиоты-врачи не найдут в ближайшее время средства от его болезни.

Сразу же за этим письмом пришло послание от Маршала. Король был вынужден удалиться в Шинон на отдых, он взял с собой только бастарда Джеффри. Они отправились объездными путями, чтобы не столкнуться с противником. «Он не может ни ходить, ни стоять, ни сидеть, не испытывая мучительной боли, – писал Уильям. – Мы все волнуемся за Иоанна – он исчез. Есть опасения, что его взял в заложники герцог Ричард или король Филип. Если так, то да поможет Господь королю». Прочтя это, Алиенора стала молиться еще усерднее, умоляя Христа и Мать Его внять ее просьбе. Пусть воцарится мир – такой была ее страстная мольба.

Алиенора стала вялой, не знала, чем заполнить часы ожидания до следующего письма или сообщения. Быстрому гонцу требовалось до пяти дней, чтобы покрыть расстояние от Шинона в зависимости от ветров на Канале, так что за это время могло случиться что угодно. Амария пыталась отвлечь ее игрой в шахматы или выдумыванием загадок. Она отправилась на рынок, где купила самые яркие шелка для вышивки, надеясь, что это воодушевит Алиенору и та сядет за новые подушки или накидку на алтарь. Амария попросила Генри Берневаля пригласить менестрелей, чтобы коротать вечера, а сама долгие часы проводила на кухне: пекла вкусные сладкие пироги для своей госпожи. Но никакие приятности не могли смягчить страхи и тревоги королевы.

Алиенора потеряла аппетит и начала худеть. Вид у нее был изнуренный, кожа стала почти прозрачной. Королеве перевалило за шестьдесят семь, но она, глядя в зеркало, без всякого самомнения отмечала, что выглядит и чувствует себя моложе. Поседевшие волосы укрыты головным убором и покрывалом, морщинки лишь слегка бороздят точеное лицо, а энергии у нее не меньше, чем у женщин в два раза моложе. Но эта беспокойная энергия теперь, не находя выхода, пульсировала в ее груди. Алиеноре отчаянно хотелось оказаться в центре событий, а не быть отрезанной от всего мира здесь, в Винчестере. Будь ее воля, она скакала бы вместе со всеми в гуще сражения, как амазонка, за которую она когда-то выдавала себя, – давно это было в далекой долине Везле, когда они проповедовали роковой Крестовый поход, закончившийся катастрофой как для христианского воинства, так и для ее брака с Людовиком. Алиенора была тогда молодая и бесшабашная и горела желанием продемонстрировать свое усердие самым эффектным способом. Она без колебаний вышла бы на поле боя и теперь, но уже по-настоящему, будь у нее хоть малейшая возможность. Но это, конечно, невозможно: она женщина и пленница, и единственное, что может, – это ждать новостей. Ждать, ждать, ждать! Эти слова можно вырезать на ее надгробии: «Она ждала».

Состоялась еще одна встреча между главами воюющих сторон. Алиенора получила известия как от Уильяма Маршала, так и от Ранульфа Гланвиля. Узнала, что король с трудом дотащился до Коломбье близ Тура. По пути король жаловался, что все его тело словно в огне, а потому был вынужден отдохнуть в общине тамплиеров. Он отправил вперед своих рыцарей сообщить, что задерживается из-за болезни. Но Ричард этому не поверил. Он утверждал, что его отец притворяется и ничего хорошего от него ждать не приходится, вот и теперь на уме у короля какие-то козни. Нет, верить ему на слово нельзя.

Когда эти слова передали королю, тот, несмотря на болезнь, приказал посадить его на коня и в грозу проделал мучительный путь к месту, где его ждали враги. Король Филип побледнел, увидев Генриха, и, движимый состраданием, предложил ему свой плащ, чтобы мягче было сидеть. Но Генрих отказался. Он приехал не для того, чтобы сидеть, заявил он, а заплатить за мир любую цену, какую они запросят. Он остался на коне, его рыцари поддерживали его, чтобы не упал. Вид у него был ужасный.

На этом сострадание Филипа закончилось. Он выставил самые суровые условия. Генрих должен принести ему оммаж за все свои земли. А также оставить все свои владения – даже Англию, хотя Филип никакого отношения к Англии не имел, – Ричарду. Он должен простить всех, кто сражался за Ричарда, немедленно вернуть Аделаиду Филипу и согласиться на ее брак с Ричардом сразу же по завершении намечающегося Крестового похода. И в знак доброй воли Генрих должен будет заплатить огромную контрибуцию и сдать три своих важнейших замка Филипу.

Генрих согласился. Он сдался без возражений и развернул коня, собираясь уехать. Но Филип остановил его и потребовал, чтобы король дал Ричарду поцелуй мира. Генрих подчинился, делал он это через силу, серые глаза были холодны как сталь. А когда унизительная церемония завершилась и Ричарду хватило такта напустить на себя умиротворенный вид, Генрих сказал ему:

– Дай мне Бог не умереть, пока я не отомщу тебе за это.

К этому времени кровь сочилась сквозь его штаны на круп коня, и Генриха пришлось снять с седла и нести до Шинона на носилках.

Алиенора положила письма на стол. Голова у нее шла кругом. Мир, о котором она молилась, и утверждение Ричарда наследником были согласованы. Но какой ценой? Полное подчинение и унижение больного короля, который по своему состоянию не мог дать подобающий ответ. Почему Господь не пожелал сделать это как-нибудь иначе?! Она бы предпочла, чтобы Генри и Ричард встретились в бою и, какими бы опасностями это ни грозило, уладили разногласия между собой в честном поединке, но только не так. Было невыносимо думать, что Генрих, чья империя простиралась от Шотландии до Испании, так унижен, а гордость его растоптана. Он был сильным королем, уважаемым королем, даже великим королем… а теперь стал королем, потерпевшим поражение. Доведен до такого жалкого состояния своей несчастной болезнью. Вот ведь бедняга! Алиенора так переживала за него.

Но дело закончилось еще и угрозой с его стороны. Генрих, несомненно, отомстит за это Ричарду. Алиенора чуть ли не радовалась, что король прикован к постели. Теперь муж и сын никогда не смогут жить в мире. И все же… Мысли Алиеноры вернулись к последствиям первого бунта, который не обошелся без ее участия. Тогда Генрих простил сыновей, несмотря на их предательство. Гуго Авалонский, этот мудрый, благочестивый человек, сказал, что король никогда не сможет по-настоящему возненавидеть того, кого любил когда-то. Абсолютно точное наблюдение. Она должна исходить из этого, убеждала себя Алиенора в мучительном ожидании – опять в ожидании! – того, что случится дальше.

Неделю или около того никаких новостей не поступало. Она, конечно, знала, что ждать новостей еще рано. Король отдыхал в Шиноне, залечивал свой абсцесс. Ранульф Гланвиль, приехавший в Англию по делам, навестил королеву, но не смог сообщить ей ничего такого, чего бы она не знала: он довольно давно покинул Анжу.

Похолодало, и погода стала не по сезону переменчивой. В тот день, когда в дверь королевы постучал Генри Берневаль, по стенам замка молотил град. Алиенора вместе со своей горничной отмеряли куски льняной материи. Алиенора подняла на него взгляд. Что-то в лице надзирателя остановило ее готовую было появиться приветственную улыбку. Зловещим показалось и то, что он привел с собой Ранульфа Гланвиля, скорбное лицо которого добавляло тревоги.

Берневаль низко поклонился – никогда прежде не кланялся он так низко.

– Миледи, я принес плохие вести, – проговорил он сдавленным голосом.

Алиенора поднялась и встала перед ним, спокойная и величественная, она взяла себя в руки, готовясь услышать худшее. Но что могло быть хуже того, что уже произошло. Касалась ли эта новость Генриха или Ричарда? Или кого-то другого из ее детей?

– Миледи, с прискорбием извещаю вас, что его величество король оставил этот мир, – тихо произнес Берневаль. – Он умер в Шиноне четыре дня назад. Миледи, с глубоким горем сообщаю вам это известие.

Алиенора подумала, что была почти готова к этому. Генри болел, и состояние его не улучшалось. Но ей казалось невероятным, что он мертв, этот энергичный самодержец, который подмял под себя половину христианского мира, ее муж на протяжении тридцати семи лет, помоги Господь им обоим… Она стояла, пытаясь осознать эту утрату и принять ее, и в это время издалека донесся звон большого соборного колокола, скорбную весть которого стали подхватывать другие церкви, поближе, извещая Англию о кончине короля. Всего пятьдесят шесть ударов – по одному на каждый год его жизни… И другие церкви таким же зловещим звоном известят о смерти Генриха всю Англию, когда до них дойдет эта скорбная весть.

– Вы знаете, как это случилось? – спросила Алиенора.

– Нет, миледи. Это известие принес возчик из Саутгемптона. Он знает только то, что король умер в Шиноне. Нет сомнений, скоро появятся гонцы с более пространными сообщениями.

Алиенора ничего не сказала, она смотрела в окно, глаза ее были сухи, перед мысленным взором возникал образ великолепного молодого человека с прямым благородным носом и непокорной рыжей гривой. Он вскружил ей голову, уложил в постель, взял в жены, не испугавшись всеевропейского скандала. Генри был таким энергичным, таким пылким! Невозможно представить, что все его жизнелюбие превратилось в прах, что этот неугомонный сладострастник, с которым сначала она делила исступленную любовь, а потом непримиримую ненависть, навсегда ушел из ее жизни.

За шестнадцать трудных лет заключения и даже раньше, когда их брак, казалось, невосстановимо рушится, случались времена, когда Алиеноре представлялось, что они могут забыть обо всей боли и предательстве и раздуть искру прежней страсти, вернуть некое подобие прежней близости. Но ее ожидания никогда не оправдывались. Неизменно возникала какая-нибудь новая проблема. И все же, когда случилась та их встреча, что стала последней – уже год прошел с тех пор, – когда они с такой готовностью простили друг друга и снова прониклись нежностью, она искренне поверила, что существует возможность примирения. Теперь такой возможности уже нет. Понимание этого должно было бы разбить ее сердце, но Алиенора только чувствовала, как онемело все тело.

Лицо Амарии застыло, два надзирателя по-прежнему стояли перед королевой, уважительно не нарушая ее молчания. За окном скорбно звонили колокола. Вскоре они зазвонят радостно, возвещая о новом правителе, и жизнь продолжится, а Генрих Сын Императрицы уйдет в историю. И только в этот момент Алиенора поняла, что теперь Ричард – король Англии и неоспоримый правитель могущественной империи Плантагенетов. Это понимание отозвалось в ее сердце болью и торжеством одновременно. Если бы только ее любимый сын вступил в законные права владения наследством при других обстоятельствах, а не после смерти отца, с которым он так жестоко рассорился.

Несмотря на охватившую ее скорбь, Алиенора знала, что у нее есть более чем одна причина для радости. Всем своим видом являя королевское величие, она ровным голосом обратилась к тюремщику:

– Мастер Берневаль, от имени короля Ричарда я приказываю вам немедленно освободить меня.

Берневаль уже думал о том, отважится ли он освободить ее без письменного указа. Покойный король приказал ему держать королеву под замком до получения иных распоряжений, и он со всей скрупулезностью исполнял этот приказ. Теперь Берневаль не знал, как ответить, и беспомощно посмотрел на Гланвиля: не подскажет ли он.

Гланвиль прореагировал без промедления:

– Всем известно, что король Ричард обожает мать, а помня о его грозной репутации, разумно будет подчиниться приказу королевы.

После чего Генри Берневаль опустился на колени, снял ключи с кольца на своем поясе и вложил их в протянутую руку королевы. Та одарила Ранульфа благодарным взглядом.

Алиенора была свободна, но свобода при таких обстоятельствах стала для нее пустышкой, и у нее не было желания уезжать отсюда. Она снова должна ждать – ждать дальнейшего развития событий.

– Я прошу вас прислуживать мне до возвращения короля Ричарда, – сказала она обоим. – А сейчас я желаю пойти в часовню, чтобы помолиться за душу моего покойного мужа, короля Генриха.

Позднее в этот же день прискакал Уильям Маршал, мокрый до нитки после сумасшедшей скачки. Он спешил доставить королеве известие о смерти короля Генриха, а также приказ короля Ричарда о ее освобождении. Поэтому Маршал был удивлен, увидев ее уже на свободе. Алиенора встречала его у ворот замка вместе с нервничающим Генри Берневалем и уважительным Ранульфом Гланвилем.

Алиенора, которая была облачена во вдовьи траурные одеяния и вимпл с простой золотой лентой, приветствовала Маршала улыбкой. Она с выражением сдержанной скорби протянула ему руку для поцелуя.

– Мадам, я так рад видеть вас на свободе, – произнес он, думая, что королева выглядит величественнее, чем когда-либо. – Король Ричард пожелал как можно скорее освободить вас. Вы ему очень нужны в такое время.

Генри Берневаль вздохнул с облегчением. Его не накажут за нарушение инструкции. Тот грозный человек, который теперь стал его королем, будет ему благодарен за то, что он предвосхитил его распоряжение. Берневаль был признателен Ранульфу Гланвилю за мудрый совет.

– Мы как раз собираемся поесть, Уильям, – сказала Алиенора Маршалу, без всякого труда входя в свою прежнюю привычную роль королевы-распорядительницы. – У вас есть время переодеться и освежиться, а потом я буду благодарна, если вы присоединитесь ко мне и сообщите все новости.

Многие лорды и леди поспешили прибыть к наскоро собранному королевскому двору, но Маршал с облегчением узнал, что он будет гостем королевы за приватным ужином этим вечером – то, что он должен был сообщить ей, не предназначалось для чужих ушей. Когда дело подошло к этому, в комнате осталась только служанка – та самая, которая все долгие годы заключения провела с королевой.

Амария тоже была в трауре. Она сноровисто двигалась по комнате: подавала еду, наливала вино, убирала блюда, а потом исчезала. По ее спокойным манерам Уильям не мог бы догадаться, что Амария на седьмом небе от счастья за свою госпожу, освобожденную от пленения и от долгой муки супружества. На взгляд Амарии, королеве было гораздо лучше без этого выродка, к которому та была прикована узами брака, и служанка радовалась, что Господь призвал короля Генриха к ответу. Она знала, какого наказания хотела бы для него! Да, она надела траур, но только из почтения к обычаю. Как только появится король Ричард, она купит себе превосходное алое платье.

– Расскажите мне, что случилось, – велела Алиенора, оставшись с глазу на глаз с Уильямом.

Он боялся этого мгновения. Но королева должна знать.

– По возвращении из Шинона король был в ужасном состоянии. Он глубоко переживал свое унижение и поносил сыновей и себя, проклинал день, когда родился. Постоянно выкрикивал страшные богохульства. Спрашивал, почему должен поклоняться Христу, если Он позволил какому-то сопляку так унизить его. Король, конечно, имел в виду Ричарда.

– Мне невыносимо думать о том, в каком душевном состоянии он находился, – сказала потрясенная Алиенора. – Генри явно не имел в виду того, что говорил. Он всегда, если впадал в ярость, говорил необдуманные вещи, но потом неизменно раскаивался. История с Бекетом – красноречивый тому пример. Генри мучительно переживал случившееся.

– Он и в этих словах раскаялся, – подтвердил Маршал. – В Шиноне короля ждал архиепископ Болдуин. Когда он услышал, что говорит Генрих, то не побоялся королевского гнева и заставил его пойти в часовню и примириться с Господом. И король покорился, хотя при этом чуть не терял сознание от боли. Он признал свои грехи и был прощен. А после этого лег в постель.

– И врачи ничем не могли помочь? – покачивая головой, спросила Алиенора. Забытая порция мяса застывала у нее на блюде.

– Вряд ли они могли что-то сделать, – ответил Маршал и глубоко вздохнул. – К тому же король потерял волю к жизни.

– Вероятно, отношение Ричарда сильно потрясло его, хотя ему некого винить, кроме себя самого, – печально произнесла Алиенора.

– Ричард глубоко ранил его. – Маршал сглотнул. – Гордость короля была уязвлена. Но прикончило его не это. Вассалы, гнусные предатели, оставили его на дороге и переметнулись к Ричарду, а в конце Генриху принесли список этих предателей, чтобы он знал, кто должен быть прощен по условиям мирного договора и кому он не может доверять в будущем. Первым в этом списке стояло имя лорда Иоанна. – На глаза Маршала навернулись слезы.

– Иоанна? – воскликнула Алиенора. – Иоанн предал отца? Но ведь он был его любимцем. Генри любил его сильнее всех других детей. Почему Иоанн оставил его?

– Думаю, Ричард и Филип сделали Иоанну соблазнительное предложение, – скорбно ответил Маршал.

– Наверняка тридцать сребреников! – воскликнула Алиенора. – Чтобы Иоанн, ради которого Генри поссорился с Ричардом, предал отца… Не могу в это поверить!

– Так сказал сам король. И вот тогда-то он и потерял волю к жизни. Повернулся лицом к стене и отпустил нас, сказав, что его больше не волнует ни собственная судьба, ни вообще этот мир. Потом у него начался бред, он стонал от горя и боли. Его бастард Джеффри ухаживал за ним, придерживал голову, утешал. А потом Генрих закричал: «Позор! Позор побежденному королю!» – и потерял сознание. Он умер на следующий день, так и не придя в себя.

Прошло всего два дня, как Алиенора получила скорбное известие, и она еще так и не оплакала свою утрату. Немота во всем теле оставалась, но она предчувствовала сильную волну эмоций, готовых захлестнуть ее. И вот теперь ее прорвало, она уронила голову на руки и зарыдала от жалости. Амария поспешила к ней, крепко ее обняла, и Маршал, обескураженный этим зрелищем скорби настолько, что и сам готов был заплакать, осторожно положил ладонь на вздымающееся плечо королевы.

Он решил не рассказывать ей худшего. Королеве и без того хватило. Конечно, когда-нибудь она узнает, но, даст Бог, к тому времени станет сильнее.

Сам он остался в Шиноне только для того, чтобы присутствовать на мессе и принести подношение за душу своего господина. Надо было спешить, чтобы известить короля Ричарда о смерти его отца. Но после съеденного наспех обеда, когда Маршал перед дорогой пошел сказать последнее прости своему старому господину, он был потрясен, увидев, что король Генрих лежит голый и даже его интимные места не прикрыты, а в комнате не осталось ни одной его вещи. Потом Маршал понял, что это, вероятно, сделали слуги, потому что их и след простыл. Вероятно, они ворвались в комнату, где стояло смертное ложе короля, как только оттуда вышел Джеффри, и, словно падальщики, раздели Генриха догола, похитив все его личные вещи. И даже атрибуты его королевской власти.

Торопясь отправиться в путь, Маршал призвал на помощь молодого рыцаря Гильома де Триана, и вдвоем они привели в порядок тело, подготовив к захоронению. Они сделали все, что смогли в данных обстоятельствах. Прачка нашла для них сеточку с золотой вышивкой, вместо короны, им удалось найти кольцо, скипетр и меч, а также подходящие одеяния, включая великолепные перчатки и золотые туфли. Маршала пробирала дрожь при этом воспоминании, потому что тело выглядело не лучшим образом, а исполнение последнего долга было серьезным испытанием для него и де Триана. Был разгар лета, стояла жара, а король перед кончиной страдал зловонной болезнью…

Нет, он не хотел рассказывать об этом Алиеноре. Она все еще плакала, прижав голову к полной груди Амарии, но ее рыдания уже стихли, королева приходила в себя, дышала все глубже, со всхлипами. Маршал подумал: она испытала облегчение, обнаружив, что может плакать. Это был серьезный шаг на трудной дороге примирения с утратой и сопутствующими ей трагедиями. Она еще наверняка будет плакать – и не раз. Но потом излечится. Она сильная – в свое время вынесла немало бурь, и эта последняя не сокрушит ее.

– Простите меня, – сказала Алиенора, шмыгнув носом. – Это неподобающе с моей стороны.

– Да что вы, миледи, – успокоил ее он.

– Если уж кто и может его оплакать, то одна вы! – беспрекословно, но с любовью в голосе сказала Амария.

Уильям Маршал отметил фамильярность обращения со стороны служанки и в душе одобрил это. Он был рад, что у королевы есть такая здравомыслящая, простая женщина, которая поможет ей пережить трудные времена.

Алиенора взяла кубок и отпила сладкого вина.

– Мне уже лучше, – сказала она с едва заметной улыбкой. – Вы видели короля?

Несколько жестоких мгновений Маршал думал, что она имеет в виду Генриха, но потом понял: она говорит о Ричарде.

– Да, миледи, и сообщил ему о смерти короля Генриха.

– И как он воспринял это?

– Ричард поспешил в Шинон и приказал мне ехать с ним. Лицо его было непроницаемым, когда он увидел тело мертвого короля. Не знаю, что он чувствовал – скорбь, печаль…

– А может быть, и радость, и торжество! – вставила Алиенора. – Я знаю своего сына, как себя самое. Уверена, он должен был испытывать смешанные чувства.

– Я тоже в этом уверен, – согласился Маршал. – Какое-то время Ричард молился перед гробом.

Уильям Маршал не стал говорить, что Ричард недолго оставался на коленях: почти сразу же встал, к неодобрению тех, кто видел это. И уж никак не мог он сказать Алиеноре, что, как только новый король поднялся с колен, из тела мертвого короля стала сочиться черная кровь. Или о том, что присутствующие разразились ахами и охами, вскриками, позднее они говорили, что дух Генриха впал в ярость при виде сына, который поспешил отделаться короткой молитвой. Видеть такое было ужасно, и Маршал до сего дня вздрагивал при этих воспоминаниях.

Но он мог рассказать Алиеноре, как Ричард, которого охватило запоздалое раскаяние, плакал и причитал, провожая тело в Фонтевро. Новый король решил, что это более подобающее место для его отца, чем Гранмон, хотя покойный король давно выразил желание быть захороненным именно в Гранмоне.

– И там его и похоронили? – спросила Алиенора.

– Да, миледи, его похоронили в алтаре монахинь в Фонтевро.

– Это более подобающее место, чем монастырь Гранмон, – заметила она. – Ричард не мог бы выбрать усыпальницу лучше. И сам Генрих любил Фонтевро. Я хочу, чтобы и меня там похоронили, когда настанет мой час. Ричард говорил что-нибудь о возведении гробницы в честь отца?

– Да, миледи. Уже вызваны каменщики и заказана статуя, которая будет положена на надгробие.

– Как это странно, – задумчиво произнесла Алиенора, – человек, который подчинил себе столько государств, в конечном счете должен упокоиться на нескольких футах земли. Да, таков удел всех нас, смертных, и нам идет на пользу, когда Господь напоминает нам о клочке земли, который ждет нас после смерти. Но надгробие, даже самое великолепное, кажется мне недостаточным для такого человека, как Генри, ведь ему было мало и целого мира. – Она улыбнулась, все следы слез прошли. – Простите меня, старый друг, за эти мысли, что сорвались с языка.

– У вас очень глубокие мысли, – ответил Маршал. – Вы великий философ, миледи.

– Да, Уильям, но никакой выгоды от моей мудрости я не получаю! – Алиенора снова отхлебнула вина, задумалась. – Мне многое не нравилось в Генри. Он бывал деспотичным, несправедливым, его нравственность оставляла желать много лучшего. Надеюсь, в конце он раскаялся. Я не хотела бы думать, что он в аду и платит страданиями за свои грехи.

– Король раскаялся, – заверил ее Маршал.

– Я благодарю за это Господа, – продолжила Алиенора. – Многие наверняка будут помнить Генри как человека злобного, но он был человеком сложным. Я страстно любила его… а потом не менее страстно ненавидела, а в последние годы едва могла узнать в нем того молодого человека, за которого с радостью вышла замуж. Но я никогда не забывала того, что было между нами, и изредка Генри на короткие мгновения являлся передо мной в своем прежнем виде, таким, каким я любила его… Поэтому я говорю вам, что он не был по-настоящему злобным. И, подводя итог, я могу сказать, что во многих отношениях он был превосходным и доброжелательным правителем.

– Генрих был великим королем, и мне будет не хватать его, – просто сказал Маршал.

– И мне тоже. Безмерно будет не хватать, – поддержала его Алиенора. – Невзирая на всю грызню между нами, на наши страшные предательства по отношению друг к другу, я думаю, что до последнего дня любила его. Не могу объяснить почему, и, Господь свидетель, у меня было мало оснований любить мужа. Но в нем было что-то… В нас было что-то, державшее меня в этом рабстве, даже когда я хотела вырваться на свободу. Это все так непросто, не думаю, что кто-нибудь сможет это понять.

Амария, убиравшая столик за спиной королевы, скорчила гримасу.

Уильям Маршал, пренебрегая правилами, положил ладонь на руку Алиеноры. Его добрые глаза светились теплом.

– Я понимаю, что вы хотите сказать, – проговорил он. – Я тоже его любил. И готов был за него умереть.