Когда Алиенора в следующий раз увидела мужа, он ни словом не обмолвился о том, что произошло между ними, как не сказал и о своей размолвке с сыновьями. Король не мог не отметить, что жена холодна по отношению к нему и отстраняется от любого его прикосновения. Но похоже, его больше не волновало, чту о нем думает Алиенора.

Тот удар по лицу изменил все. Конечно, ничего необычного в том, что муж поднимает руку на жену, не было: муж имел такое право, и Алиенора знала многих женщин, которым приходилось выносить подобное унижение. Еще она знала нескольких клириков, которые хотели ограничить длину палки для избиения, но на них смотрели как на чудаков. Нет, дело тут было в том, что, ударив жену, Генри открыто продемонстрировал: его уважение к ней, его любовь и расположение умерли и он не скрывает это от сыновей.

И еще что-то умерло в самой Алиеноре. Присутствие Генри стало ей невыносимо.

Король потребовал, чтобы она отправилась вместе с ним на юг в Лимож, где он собирался провести неделю празднеств с богатыми пирами и развлечениями в честь обручения Иоанна и Алисы Морьенской. Почетными гостями ожидались граф Гумберт, короли Арагона и Наварры и граф Тулузы. Ричард должен был присутствовать в качестве герцога Аквитании, кроме того, Генрих пригласил Молодого Генриха из Отфора. Жоффруа отправили назад в Бретань. Разделяй и властвуй, цинично подумала Алиенора.

Итак, большой обоз Плантагенетов снова двинулся по ухабистой дороге на юг по территории империи. Когда они выехали из Шинона, стоял холодный февраль, но когда добрались до Лиможа, погода там стояла мягкая, а город имел праздничный вид. И хотя на сердце у Алиеноры был лед, она собралась с силами и нацепила самую благожелательную улыбку. Королева общалась со своими августейшими гостями со всем обаянием и остроумием, на какие была способна. Она с удовольствием слушала лесть испанского короля, наслаждалась откровенными комплиментами черноволосого графа Раймунда Тулузского, с которым много лет они с Генри воевали – каждый из них утверждал, что Тулуза принадлежит ему. Раймунд тогда победил, но, казалось, не питал никаких враждебных чувств к прежнему врагу. Алиенора лукаво надеялась, что Генри заметит, как она напропалую флиртует с ним. В ее пятьдесят один год откровенное внимание мужчин было словно бальзам для ее разбитого сердца и рассеченных губ.

– Я никогда не верил в рассказы о вашей красоте, пока не встретил человека по имени Бернарт де Вентадорн, – сказал ей Раймунд, когда они сидели за столом на возвышении, ели с золотых блюд и пили из хрустальных кубков. – Он трубадур. Возможно, вы его помните.

– Я знала его. Когда-то он был принят при моем дворе, – ответила Алиенора.

– Он вас любил. Искренне любил. Ваш муж-король приревновал вас к нему, и Бернарт искал у меня убежища. Он так тосковал по вам. Вы это знали? – Удивительные голубые глаза Раймунда на худом красивом лице с любопытством смотрели на нее.

– Я знала, что небезразлична ему, – ответила Алиенора. – Но если уж говорить откровенно, то все трубадуры клялись в любви ко мне. Я герцогиня, и такое отношение вполне ожидаемо.

– Но Бернарт был особенный, – гнул свое Раймунд. – Его песни не простая лесть, они шли из сердца. Я считаю его одним из самых великих поэтов нашего времени.

– Вы говорите так, будто он умер, – сказала Алиенора и замерла.

Граф вздохнул и положил нож:

– Увы, мадам, он умер. Его горе было так велико, что он отправился искать утешения и покоя в монастыре Далон в Лимузене, где вскоре и умер.

– Вот беда, – прошептала Алиенора, сожалея о том, что так легко отказалась от любви Бернарта.

– Можно сказать, что он умер от любви к вам… И большинство мужчин, увидев вас, могут понять почему.

Алиенора взяла себя в руки и нахмурилась, глядя на Раймунда с напускным упреком:

– Вы знаете, сколько мне лет?

– Если вы мне скажете, я не поверю. Мадам, вы из бессмертных, ваши красота и слава легендарны, и я собственными глазами вижу, что слухи не врут!

Это сопровождалось все более горячими жестами, и Алиенора с тихой радостью заметила, что Генрих подозрительно посматривает на них. Ей пришла в голову озорная мысль: лечь в постель с графом, чтобы еще сильнее позлить мужа. Соблазнить влюбчивого графа не составило бы труда. Осмелится ли она сделать это? Может быть, ей и не нужно ничего другого, чтобы успокоиться и смягчить боль.

Молодой Король прибыл на третий день, вскоре после гонца из Парижа, доставившего поздравительные письма королю и графу Гумберту и тайное послание Алиеноре.

Отойдя от окна, из которого Алиенора надеялась увидеть на дальних холмах приближающуюся свиту во главе с ее старшим сыном, она поспешно сорвала печать. Людовик писал, что предлагает ей и ее сыну поддержку против несправедливого отношения со стороны мужа. Он писал, что, поскольку Генрих является его вассалом, у него, Людовика, есть право потребовать, чтобы вассал восстановил справедливость по отношению к своим наследникам, и что он будет требовать выполнения этого даже под страхом применения оружия.

Руки Алиеноры дрожали. Она с ужасом понимала, что, обратившись за помощью к Людовику, совершила измену по отношению к своему мужу. Ответ Людовика показал ей это со всей очевидностью. Она не имела в виду причинить какой-то ущерб Генри, хотела лишь одного: чтобы он подумал об интересах их сыновей. Но дело было сделано. Письмо написано, вред уже нанесен. Алиенора подозревала, что Молодой Король имел сношения со свекром и получил такие же заверения.

И вот теперь Молодой Генрих был на пути сюда, его свита уже виднелась на холмах. А его мать успокоила свою совесть и заставила себя улыбнуться. Алиеноре хотелось увидеть старшего сына, хотя она и понимала, что его присутствие здесь не может привести ни к чему иному – только к ссоре. И еще она прекрасно понимала, что будет с руками и ногами вовлечена во все, чему суждено случиться.

Король Генрих собрал семью, гостей и свой двор в большом зале монастыря Святого Марциала на еще одно пиршество, и именно здесь с каменным выражением лица он и принял Молодого Короля с королевой Маргаритой. Хуже того, Молодой Генрих в гнетущей тишине обменялся с королем приветственным поцелуем, не наклонив при этом головы в почтении к отцу. Объятие с матерью было куда более теплым.

Неуважительность Молодого Генриха не осталась незамеченной. Короли Арагона и Наварры обменялись неодобрительными взглядами, а Раймунд Тулузский посмотрел на Алиенору, вздернув свои изящные брови. Но та сделала вид, что ничего не заметила, и, когда все рассаживались для торжественного пира, заняла место между двумя королями – мужем и сыном.

Когда скатерти унесли и подали приправленное пряностями вино, все общество переместилось в церковь, где должна была состояться помолвка лорда Иоанна и Алисы Морьенской. Будущая невеста – изящный ребенок четырех лет с каштановыми волосами, обрамляющими милое округлое личико, – была единственным и любимым ребенком. Ее отец, тучный граф Гумберт, явно печалился предстоящим расставанием с дочерью. Но сделку заключили быстро, и Алиса была помолвлена с шестилетним Иоанном, который не выказывал к ней ни малейшего интереса. Интерес мальчика вызывала чудесная роскошь и возбужденное настроение этой редкой недели, когда наконец он вырвался из монастырского заточения, и в этой помолвке он видел только средство разнообразить свое убийственно монотонное существование.

Церемония закончилась, и настало время, когда граф Гумберт должен был формально передать дочь под опеку английского короля. Он поднял Алису – в глазах его появились слезы, – поцеловал ее, потом опустил и мягким движением посадил в неустойчивый реверанс. Генрих погладил девочку по головке.

– Королева Алиенора будет заботиться о ней, как о собственной дочери, – заверил он взволнованного отца.

Алиенора вышла вперед и взяла Алису на руки.

– В качестве приданого она получает четыре замка, указанных в брачном контракте, – сказал граф, – и я официально называю сеньора Иоанна моим наследником.

Генрих сердито посмотрел на непоседливого сына, показывая резким кивком, что он должен поклониться, признавая сказанное, что тот и сделал с запозданием.

За этим последовала следующая церемония, во время которой было решено, что граф Раймунд, который теперь был признан Генрихом и Алиенорой еще и графом Тулузы, должен принести оммаж своим сеньорам. Но Генрих изменил план. Он поставил рядом с собой мечущего глазами молнии Молодого Короля и – вместо Алиеноры – Ричарда как герцога Аквитании и вынудил графа принести оммаж им троим. Это вызвало недовольный ропот со стороны подданных Алиеноры: при чем тут Молодой Король? Это было право Ричарда, единственного из сыновей Алиеноры, поскольку король Людовик именно его признал сюзереном Тулузы.

Алиенора тоже не могла скрыть ярости. Какое право имеет Генри оскорблять ее, суверенную правительницу Аквитании?! Но посмотрите на него! Вот он стоит, сияя, довольный тем, что может просто растоптать чувства других. Как всегда! Она впала в ярость, и ее решимость укрепилась. Не вина Молодого Короля, что его вовлекли в это. Господь знает, у него хватает и своих забот. Но Алиенора не могла простить, что Ричарда – ее Ричарда – наглым образом ущемляли в правах. Генриха необходимо остановить. Если для этого ей придется совершить измену… Что ж, она к этому готова.

Алиенора предполагала, что, когда пир закончится и гости разойдутся, будет крупный семейный скандал. И не ошиблась. Прежде чем они с королем успели удалиться в свои отдельные спальни – Алиенора поклялась себе, что больше никогда не лягут они в одну постель, – Ричард остановил родителей на лестнице и горько посетовал на нанесенное ему оскорбление.

– Твой брат – мой наследник. И давай больше не будем возвращаться к этому разговору, – сказал Генрих тоном, не допускающим возражений.

– Да, но он не наследник Аквитании! – закричал Ричард. – У него нет никакой власти над этой территорией и никогда не будет!

– Генри, ты поступил несправедливо, – холодно добавила Алиенора.

– Прекратите эти жалобные стоны! – зарычал король. – Я иду спать.

– Подожди, отец, – раздался голос Молодого Короля. – Я должен кое-что сказать тебе. Ты хочешь, чтобы я сделал это здесь, или предпочитаешь, чтобы мы с тобой поговорили с глазу на глаз?

Генрих направился вверх по лестнице, смерив сына сердитым взглядом:

– Лучше вам всем подняться в мой солар, и там мы все обсудим и поставим точку в этом деле раз и навсегда.

– Хорошо, – ответил Молодой Король, глаза его решительно горели.

Алиенора уселась в резное кресло у жаровни. Два ее сына уверенно расположились по обе стороны от нее, давая понять, что они трое – союзники. Генрих стоял лицом к ним, широко расставив ноги, сложив руки на груди и с вызовом выпятив подбородок:

– Ну? Говорите!

– Почему ты отказываешься наделить хоть какой-то властью меня и братьев? – ощетинился Молодой Король.

Генрих прищурился:

– Потому что вы еще не готовы, и твоя вспыльчивость это доказывает.

– Значит, Иоанн в шесть лет готов управлять замками, которые ты ему дал, замками, которые по праву принадлежат мне! Я не хочу отдавать ему эти замки, а ты не имел права ими распоряжаться!

– У меня есть все права, – ответил Генрих, он оставил свою инквизиторскую позу, чтобы налить себе вина. – Я король. Все здесь мое, и я всем могу распоряжаться. К тому же я еще не умер.

– Ты не имеешь права распоряжаться здесь землями без разрешения твоего сюзерена – французского короля, – злобно ухмыльнулся Молодой Король. – И должен тебе сказать, король Людовик и бароны Англии и Нормандии желают, чтобы ты поделился со мной властью и назначил доход, необходимый для содержания моих владений.

– Ты времени даром не терял, – фыркнул Генрих, в упор глядя на сына. – Скажи-ка, подобает ли сыну и наследнику интриговать за моей спиной, подстрекать баронов и вести переговоры с моим злейшим врагом?

– Что посеешь, то и пожнешь, Генри, – вставила Алиенора. – У него не было другого способа добиться справедливости. Ты должен это понимать.

– Я бы назвал это иначе, мадам. – Король смерил жену презрительным взглядом. – Я бы назвал это изменой.

Видимо, выражение лица выдало королеву. Ее сыновья встревожились, когда Генрих напустился на жену:

– Алиенора, что тебе известно об этом? Ты тоже замышляешь смуту?

– Я только поддерживаю моих детей, – уклончиво ответила она.

Король наклонил голову так, что они оказались лицом к лицу, чуть не касаясь носами.

– Надеюсь, ты не дошла до того, чтобы искать поддержки у Людовика!

– Мне нет нужды искать у него поддержки. Кажется, наш сын сам может о себе позаботиться.

Генрих выпрямился. Он был раздражен, но пока не хотел углубляться в расследование. Алиенора наверняка не зашла так далеко, думал он.

– Вон отсюда! – приказал он сыновьям. – И хватит морочить мне голову бесконечным нытьем и требованиями. Давайте выметайтесь! Я хочу один на один поговорить с вашей матерью.

Молодой Генрих и Ричард неохотно, как проказливые дети, вышли из комнаты, глаза их горели, а в груди кипела ненависть. Алиенора проводила сыновей взглядом, переживая за них, но Генрих сразу обратился к ней.

– Если я узнаю, что ты предала меня, – предупредил он абсолютно серьезным голосом, – я тебя убью.

– Меня это не удивит после того насилия, что ты мне уже продемонстрировал, – ответила Алиенора, стараясь держать себя в руках. – Генри, откуда у тебя столько ненависти ко мне? Неужели из-за того, что тебе невыносимо, когда я бываю права?

– Все дело в том, что ты, вместо того чтобы поддерживать меня, противоречишь мне, – ответил он. – Ты никогда не демонстрируешь мне надлежащей покорности, как то подобает жене.

– Никогда этого не делала! – грустно рассмеялась она. – Прежде тебе нравился мой характер – ты сам говорил мне. Но теперь я высказываю ту правду, которую тебе не хочется знать.

– Прекрати вмешиваться. Ты женщина, а это мужские дела.

– Тогда почему же ты послал меня сюда править Аквитанией? Значит, прежде ты считал, что я могу действовать разумно? Черт побери, Генри, да я во многих делах на голову выше тебя!

– По-твоему, ты имеешь надо мной какую-то роковую власть, да? – Муж ухмыльнулся, черты его исказились чем-то похожим на отвращение. – Так вот, это не так. Ничего, кроме раздражения, ты у меня не вызываешь.

– Я твоя жена и твоя королева! – возмущенно воскликнула Алиенора. – Тебе повезло. Ты женился на мне, а ведь у меня был выбор из всех принцев Европы. Но я всегда исполняла свой долг перед тобой. Все эти годы была тебе преданной женой и помощницей, когда это требовалось. Я родила тебе сыновей…

– Избави Господи! – оборвал ее он. – Жаль, что у меня нет других, и я не могу отказаться от этого неблагодарного дьявольского семени…

– Тогда тебе следовало жениться на одной из твоих шлюх и наплодить детей от нее! Может быть, Розамунда де Клиффорд не будет возражать. Или ты уже бросил ее, как бросал всех женщин, которых укладывал в постель?

Впервые за шесть лет между ними снова всплыло имя Розамунды. Алиенора произнесла ее имя наугад, потому что шесть лет ничего не слышала об этой девице – с той самой жуткой ночи, когда Генри признался в любви к Розамунде. Да Алиенора и не хотела слышать это имя. Все это время Генрих редко бывал в Англии, а потому она полагала, что его увлечение умерло само по себе. Но теперь по выражению его лица она поняла, что глубоко заблуждалась.

– Я никогда не бросал Розамунду, – сказал он, стараясь сделать ей больно. – Она здесь, в Лиможе. Приехала инкогнито с отдельным сопровождением. И не было ни одной ночи после ее приезда, чтобы я не спал с ней. Ну? Теперь твое любопытство удовлетворено? Я уже говорил, Алиенора, что люблю ее. Ничто не изменилось. Тебя я не люблю. Тебя я предпочитаю ненавидеть.

– Это другая сторона той же медали, – ответила Алиенора, не понимая, почему слезы готовы хлынуть ручьем у нее из глаз. – Скажи мне, Генри, ты ее бьешь так же, как бьешь меня? А в постели она удовлетворяет тебя так же, как я?

Он мрачно посмотрел на нее:

– Розамунда никогда не даст мне повода ударить ее. Она нежная душа. И да – она дает мне много радости – больше, чем когда-либо ты! Посмотри в зеркало, Алиенора, и задай себе вопрос, почему я больше не хочу тебя. Посмотри, какой старой каргой ты стала!

«Генри делает это, чтобы побольнее уязвить меня. Это для него способ отомстить мне за то, что он считает предательством. Я не должна принимать его слова близко к сердцу… Да и с какой стати? Я больше не люблю его, так почему это должно меня волновать?» Но Алиенора была честна перед собой и понимала, что это все равно волнует ее, что ей хочется вонзить ногти в белые щечки Розамунды и уничтожить ее красоту, хочется броситься на мужа, ударить его за эту жестокость… и за глупость! Алиенора с достоинством поднялась, взяла свечу и направилась к двери. Но Генрих остановил жену: протянул руку и без всяких церемоний схватил за запястье.

– Между нами все кончено, но мои сыновья еще молоды, – сказал он. – Их чувства легко подвержены влиянию, а преданность может быть поколеблена. Я начинаю подозревать, что некая рыжеволосая лиса испортила сыновей своими советами, похитила их у меня. Это так, Алиенора? – Он еще крепче сжал ее руку.

– Ты глуп, Генри, – презрительно ответила она. – И заблуждаешься. Причина этой трагедии – ты сам.

– Я не глуп, и я не заблуждаюсь! – рявкнул он. – Я ясно вижу, что моя жена злоумышляет против меня и науськивает моих сыновей.

– Ты больной! – воскликнула Алиенора и, выдернув руку, побежала вниз по лестнице.

Королева никак не могла лечь в постель. Она поймала себя на том, что ходит по тому самому дворику, где делилась своими заботами с Раулем де Фаем. В груди у нее бушевала буря. Они убивали друг друга – она и Генри, и ничего поделать с этим было нельзя. После убийства Бекета муж сильно изменился, погрубел, стал резким, недобрым. Он предал ее, пользовался ею, оскорблял ее. Сказал жестокие, непростительные слова. Она не верит в эти слова, не должна верить…

– Алиенора? – Из тени появился человек. Это был Раймунд Тулузский. Он озабоченно посмотрел на нее, и было в его глазах еще что-то – она прочла в них желание. – Извините, что вмешиваюсь, но у вас неприятности. Могу я чем-нибудь помочь?

Давно ли он здесь? Может быть, он ждал, в надежде встретить ее? С его стороны чересчур смело обратиться к ней по имени, а не по титулу. Это могло означать только одно: его амурный интерес. И как граф мог догадаться, что ей в такую страшную ночь именно это и нужно?

Алиенора молча подошла к Раймунду, нашла успокоение в его объятиях, сладкую радость в его поцелуе. Потом, незаметно проскользнув в его комнату, королева смотрела, как граф поедает ее жадным взглядом, пока она раздевается, а потом ложится голая на кровать. Делая это, Алиенора знала, что никакая она не старая карга, как жестоко обозвал ее Генри. И какой же благодатью было почувствовать, как снова после долгого перерыва оживает ее тело, как мужская рука ласкает ее, сжать жадными пальцами мужской член, удивиться восторженному чувству в глубине собственного чрева. Если она может испытывать все это, значит она не старая! А Раймунд стискивал и ласкал Алиенору среди смятых простыней, он со всей страстью обладал ею, и наконец она, достигнув вершины, вскрикнула от наслаждения пополам с болью.

Когда все закончилось и Раймунд, тяжело дыша, улегся рядом с ней, Алиенора попыталась сказать себе, что соитие с ним было лучше, чем с Генри, но ее самообману не хватало убедительности. Генри был гораздо более искушенным любовником. Алиеноре хватило честности признать это. Но больше всего ее поразила необычность произошедшего: преобладание физического начала и отсутствие каких-либо эмоций. Да, нет все-таки ничего более эротичного, чем прикосновение знакомого, любимого тела и встреча преданных умов.

Она подавила слезы, злясь на то, что позволяет чувствам брать над собой верх. Зачем без конца гнаться за фантазией воссоздания прошлого, которое, вероятно, никогда не было так хорошо, как ей помнится. Даже Генри говорил ей об этом на свой обычный грубоватый манер.

«Мы никогда не сможем вернуться в прошлое, – сказала себе Алиенора. – Никакой второй возможности не будет. Мы теперь чужие, наш жизненный опыт сформировал нас такими, какие мы есть, – со шрамами, которые не залечивает даже время. Там, где была любовь, теперь только ненависть. Генри и я, кажется, обречены уничтожать то доброе, что было в наших жизнях, а потом мы, безусловно, уничтожим и друг друга. Что же с нами случилось такое, отчего теперь мы можем быть только врагами?»

– О чем ты тоскуешь, моя прекрасная дама? – спросил вдруг ее новый любовник, прижимаясь к ней под грудой мехов.

Эмоции настолько переполняли Алиенору, что она тут же выложила ему всю скорбную историю о расколе в ее семье. Даже призналась в том, что написала письмо Людовику.

– Кое-кто может назвать это изменой, но лично я не говорю ничего такого. – Раймунд помолчал несколько мгновений. – Я все понимаю, хотя многие и не поняли бы. Но считаю, что ты права, поддерживая своих сыновей.

– Похоже, эта ночь – еще одно предательство, – печально улыбнулась Алиенора.

Раймунд тут же сел, в пламени свечи его покрытое черными волосами тело казалось гибким и мускулистым.

– Только не говори мне, будто у тебя никогда не было любовников! – воскликнул он. – Это у тебя-то с твоей репутацией?

– Ты первый после моего замужества, – призналась Алиенора. – И ты мой первый мужчина за более чем два года.

Наступила неловкая пауза.

– Почему же ты выбрала меня? – спросил потрясенный Раймунд.

– В этот момент ничего более правильного я не чувствовала, – проговорила она, понимая: что-то идет не так.

– Но я-то полагал, что вы с королем давно договорились действовать каждый по-своему. То, как ты флиртовала со мной, заманивала меня… Я думал, он знает о твоих амурных делах. – Раймунд отстранился от нее. – Боже милостивый, что же я сделал? Я сегодня принес оммаж моему сеньору – и пожалуйста, нарушил клятву, обесчестил моего сюзерена, уложив в постель его жену. И ты мне позволила! Мадам, вы говорите об изменах, но мне кажется, вы не имеете представления о том, что значит это слово. Да, вот это и есть измена… И произошла она по вашей вине! – С этими словами Раймунд выпрыгнул из кровати и, натянув на себя одежду, распахнул дверь. Алиенора, взбешенная и пристыженная, надела платье, накинула плащ и с горящими щеками проскользнула мимо него.

– Клянусь честью, я никому не скажу ни слова, – пробормотал ей вслед Раймунд.

– Что ты знаешь о чести? – прошептала себе под нос Алиенора.

Вернувшись в свои покои и разбудив дам, Алиенора сказала, что ее задержал король. Растянувшись на постели, она лежала без сна, ненавидя себя за то, что сделала, и понимая в глубине души, что после всех лет верности мужу она теперь разорвала все свои брачные обеты и унизила себя перед человеком, который был ее вассалом. Хуже того: она раскрыла ему опасные тайны. Можно ли рассчитывать на то, что Раймунд сдержит слово? Можно ли положиться на его обещание? Он знает, что сокрытие измены почти равносильно ее совершению. А если Генри узнает что-нибудь, его месть будет ужасна. Алиенора лежала в кровати, и от этих мыслей ее пробирала дрожь.

Она ненавидела себя, но еще больше – мужа, ставшего причиной всего этого нечестивого безобразия. Ненавидела она и Раймунда, который согрешил с ней, а потом ее же и обвинил. Но в глубине души Алиенора была довольна своей маленькой местью мужу, пусть даже он никогда ничего и не узнает. Пусть это будет ее личным торжеством, доказательством того, что она может нанести ответный удар и еще способна привлекать мужчин, несмотря на все жестокие слова, сказанные Генри. Алиенора все еще была убеждена, что поступает правильно, защищая интересы сыновей, и что при необходимости, если будут исчерпаны все другие возможности, следует применить силу, дабы отрезвить короля.

Король оторвался от книги – это была его любимая «История королей Британии» Гальфрида Монмутского, и у Генриха была привычка перечитывать книгу вновь и вновь, потому что там содержались занятные сказания про короля Артура, которые так нравились Генриху. Сегодня история Гальфрида давала ему забвение от того водоворота неприятностей, который кружил его, а потому стук в дверь вызвал у него раздражение.

– Входите! – пролаял Генрих.

На пороге появился граф Раймунд Тулузский.

– Ваше величество, мне сказали, что я найду вас здесь. Вы позволите несколько слов приватным образом?

Безмолвно выругавшись, Генрих отложил книгу.

– Прошу садиться, сеньор, – сквозь зубы пригласил он.

Раймунд сел. Он явно нервничал, щеки его пылали странным румянцем.

– Ну? – попытался помочь ему Генрих.

– Ваше величество, – начал граф, – двор полнится слухами, и до меня дошли странные известия, которые считаю долгом донести до вас. Позвольте мне говорить свободно?

Генрих настороженно посмотрел на него. Но он считал графа человеком чести, и если уж Раймунд потревожил его, то для этого были основания.

– Слушаю, – сказал Генрих.

– Я советую вам, ваше величество, остерегаться жены и сыновей, – серьезным тоном сказал граф.

К ужасу графа, король разразился смехом.

– Не берите в голову, – прохрипел он. – Мои сыновья своевольны, их легко сбить с пути, что и пытаются сделать те, кто подстрекает их к мятежу. Моя жена – любящая и недалекая мать, и ей бы не следовало поощрять сыновей, это она внушает им всякие глупости. Для меня это не новость, хотя я и благодарю вас за то, что моя безопасность вам небезразлична. Но будьте спокойны: ситуация под контролем.

Король отпустил Раймунда, который ушел, явно испытывая облегчение, но, оставшись один, Генрих задумался. Неужели Алиенора замыслила что-то? Он не думал, что после его угроз она обратится за помощью к Людовику… Молодой Король, по крайней мере, делал это открыто, да что там – с наглостью. Генрих считал, что жена не способна на такую измену, не сможет нарушить брачный обет.

Виноваты во всем его сыновья. Их безрассудные амбиции куда как опаснее. Генриха преследовало пророчество Мерлина, которое он прочел в своей книге: «Щенки проснутся и громко зарычат, они выйдут из леса и станут искать добычу в городских стенах. И те, кто встанет на их пути, понесут большие жертвы, и щенки вырвут языки быков». Может быть, щенки, о которых говорил предсказатель, – это его, Генриха, сыновья?

Нельзя ждать, чтобы выяснить это. Их необходимо остановить. Немедленно. И Генрих тут же отдал приказ отлучить некоторых рыцарей от двора Молодого Короля. Он считал, что именно они подстрекали мальчишку к бунту. Король остался глухим ко всем громким воплям протеста Молодого Генриха.

Собравшиеся начали разъезжаться. Короли вернулись в свои королевства, графы – в свои владения. Сам Генрих собирался на север в Пуатье с Алиенорой и сыновьями. Приведя дела герцогства в порядок, он отправится в Нормандию. Молодого Короля возьмет с собой. Мальчишку нельзя выпускать из вида. Надо принять все меры, чтобы исключить любую возможность интриги.

«Я не ребенок!» – закричал как-то Молодой Генрих.

«Прекрати вести себя как ребенок, – язвительно заметил отец, – тогда я, возможно, буду относиться к тебе серьезно».

Генрих искренне верил, что причиной нынешней смуты был его старший сын, и именно за ним нужно установить присмотр. Ричарда можно без опаски оставить с Алиенорой – пусть вместе управляют Аквитанией. Генрих был убежден, что без Молодого Короля Ричард станет безобиден. Он отправит к нему Жоффруа – для компании и чтобы отвлекать Ричарда. Наведя, как думал Генрих, порядок в собственном доме, он вскоре оставил герцогство и взял с собой в Нормандию кипящего от ярости наследника.