Пришло Рождество. Алиенора проводила праздник с мужем в Шиноне, были приглашены и три их старших сына. Король приветствовал жену с неожиданной теплотой, заключив ее в медвежьи объятия. Похвалил ее богатое одеяние – византийское платье, которое она носила в годы их страсти, когда одного только ее вида в шикарном одеянии было достаточно, чтобы распалить его. Но теперь Генри, кажется, забыл об этом.

Алиенора научилась не расстраиваться, замечая прискорбное отсутствие интереса к ней. Ведь они же все-таки решили жить раздельно. Вскоре она обратила внимание, что Генрих, несмотря на все дружелюбие, припасенное к празднику, по-прежнему одержим своими демонами и ко всем проявляет нетерпимость. Алиенора подозревала, что он готовится к очередной конфронтации с Молодым Королем.

– Я вызвал Молодого Генриха из Парижа, – сказал Генри. – Мои шпионы доложили мне, что Людовик подстрекает его востребовать часть владений. Я немедленно пресек это!

– Я рада, что наш сын возвращается, – ответила Алиенора, тактично пытаясь донести до мужа, что в этой ситуации есть нечто большее, чем борьба за власть. – Я не видела его много месяцев. А Маргарита мне как дочь.

Но Молодой Король не приехал. Он прислал письмо, в котором сообщал, что его друг, воинственный трубадур Алиеноры Бертран де Борн, пригласил его в свой замок в Отфоре, куда Молодой Генрих по капризу созвал всех рыцарей Нормандии, имеющих имя Гильом, чтобы попировать вместе.

– Черт побери! – взорвался Генрих. – Этот щенок когда-нибудь поумнеет?! Надо же, из всех бессмысленностей выбрал самую бессмысленную. Что у него в голове? А что касается Бертрана де Борна, то ты должна знать, какой он опасный смутьян.

– Генри… – Алиенора, желая успокоить мужа, положила руку ему на плечо и заглянула в лицо, прошитое лиловыми прожилками. – Наш сын предается пустым и бессмысленным занятиям, потому что ты вынуждаешь его к этому. Вся его жизнь пуста и бессмысленна. Ты сделал Молодого Генриха королем, но не наделил никакими королевскими полномочиями, а потому его коронация лишается всякого смысла. Ты не даешь ему денег, не позволяешь развлекаться, ты самолично назначаешь всех членов его двора. Ты даже диктуешь ему, когда он может положить в постель собственную жену, которая, как мы оба знаем, уже два года как готова к браку. Генри, пока не поздно, позволь нашему сыну быть королем. Тогда он покажет, чего стоит. Прежде чем управлять империей, ему нужно наточить зубы.

Генрих посмотрел на жену как на сумасшедшую. Через мгновение Алиенора поняла, что он смотрит мимо нее, и, повернувшись, увидела Ричарда и Жоффруа. По выражению их лиц можно было понять: они слышали ее слова.

– Мама права, – с вызовом сказал Ричард. – Почему ты не даешь нам никакой власти, отец? Я герцог Аквитании, а Жоффруа – герцог Бретани, но это только пустые титулы.

– Ричард говорит правду, отец, – вставил слово Жоффруа.

– Молчать! – выкрикнул Генрих. – Тебе всего четырнадцать. Что ты понимаешь в жизни? Вы что, все против меня?

– В чем? – спросила Алиенора. – В заговоре? Как тебе такое могло прийти в голову? Я смотрю в будущее и делаю все, что в моих силах, чтобы не допустить твоего разрыва с сыновьями. А у них есть поводы для обид.

– Да, есть! – сказали в один голос Ричард и Жоффруа.

Генрих повернулся к ним и посмотрел, как загнанный зверь:

– Сказано, что всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет, а я не могу этим рисковать. Я создал мою империю, прибавляя владение за владением, и бульшую часть жизни провел в сражениях, чтобы удержать все это в кулаке. В один прекрасный день и благодаря мне это станет вашим наследием. В один прекрасный день! Но если я теперь отдам Англию, Нормандию, Анжу и Мен Молодому Генриху, Аквитанию тебе, Ричард, а Бретань – Жоффруа, то что останется мне? Я вполне могу удалиться в Фонтевро и стать монахом!

– Мы просим только, чтобы ты поделился частичкой власти, отец, наделил нас соответствующими полномочиями, – сказал Ричард.

– Нет! – ответил Генрих. – Вы молоды и неопытны. Когда повзрослеете, у вас для этого еще будет время.

– Генри, когда ты унаследовал Нормандию, тебе было восемнадцать – лишь на год больше, чем сейчас Молодому Генриху, – напомнила Алиенора.

– Да, но я не якшался с трубадурами и не пьянствовал со всяким рыцарским отребьем только потому, что они носят имя, которое вдруг взбрело в голову. Мне пришлось быстро взрослеть в разгар гражданской войны. И я рано научился оттачивать свой разум, сражаясь против врагов моей матери. Слава Господу, нашим сыновьям не пришлось столкнуться с такими трудностями.

– Но при всем при том ты слишком уж ограничиваешь их свободу, – возразила Алиенора. – Пора тебе позволить им стать мужчинами. Дай им повод быть благодарными тебе. Господь видит, они не предъявляют каких-то чрезмерных требований.

– Прошу прощения, но я с этим не согласен. Гонец, который привез послание от Молодого Генриха, был моим человеком. Он слышал, как этот щенок утверждал, будто он должен править один, потому что с его коронацией мое правление, так сказать, окончилось.

Ошарашенное молчание нарушил резкий вдох Алиеноры. Оба мальчика смотрели в пол, понимая, что потерпели поражение из-за глупости брата.

– Именно такие мысли нашептывал в уши моего сына твой Бертран де Борн! – прорычал Генрих. – Интересно, а ему-то кто нашептал эту мысль?

– Уж во всяком случае, не я! – горячо ответила Алиенора. – Это несправедливо! Как тебе такое могло прийти в голову?

– Ты всегда становишься на сторону Молодого Генриха.

– Просто потому, что ты не хочешь посмотреть на мир с его точки зрения. – Алиенора была возбуждена и не думала, оскорбляют мужа ее слова или нет. – А теперь очевидно, что решение припозднилось. Генри, именно ты привел нас на эту развилку. Ты никогда не признаёшь своей неправоты. Посмотри, что случилось в Аквитании. То же самое происходит с твоими вассалами по всей империи. Они все сетуют, что ты слишком жесток. Именно так относишься ты и к своим наследникам, и я не собираюсь стоять в стороне и безучастно смотреть на это.

Генрих сильно ударил жену по лицу.

– Хватит! – зарычал он.

– Ммм… – застонала Алиенора, зажав рукой кровоточащие губы.

Это невозможно, подумала она. Генри был редким из мужей: он лишь раз применил к ней насилие, когда она неблагоразумно упрекнула его по поводу Бекета. Да и то она получила тогда лишь пощечину. А потому этот удар, кровь потрясли ее. Плохо, что Генри ударил ее, но вдвойне хуже, что он сделал это перед сыновьями.

Пальцы Ричарда схватились за рукоять кинжала, Жоффруа, взбешенный в неменьшей мере, бросился к матери. Генрих гневным взглядом посмотрел на Ричарда.

– Я твой король и твой отец, которого ты должен почитать и слушаться! – угрожающе сказал он. – Подними на меня палец – и это будет изменой, которую я накажу так, как она того заслуживает, независимо от того, сын ты мне или нет.

– Ты ударил мою мать, – ответил сквозь сжатые зубы Ричард. – Ты мне не отец! – И, не обращая внимания на Генриха, который сжигал их взглядом и бормотал угрозы, он помог Жоффруа отвести Алиенору в ее покои, где ту ждали охваченные ужасом придворные дамы. – Отца ни в чем невозможно убедить, – удрученно сказал Ричард.

Алиеноре было больно говорить, но самую сильную боль чувствовала она в своем сердце: муж поднял на нее руку. Она никак не могла в это поверить. Но она заставила себя разъяснить все своим мальчикам.

– За этим стоит не только его упрямство, – проговорила она. – Генри не в состоянии увидеть и понять, что происходит у него под носом. Он считает свое слово законом и ждет, что все будут ему подчиняться. – Алиенора вздохнула, сдерживая слезы. Надо быть сильной, потому что никто другой не станет отстаивать интересы ее сыновей. – Вы знаете, что мы с вашим отцом уже некоторое время не живем вместе, – мягко сказала она. – Это наше общее решение. У нас были разногласия, но мы оставались друзьями и союзниками. Сегодня все изменилось: я не позволю, чтобы моих детей лишали их прав. Мы с вами в одном лагере, а ваш отец – в другом. Это очевидно. Мы стали врагами, хотя мне и горько говорить об этом. Но сейчас я вам обещаю, всем вам, включая Молодого Генриха, что буду бороться за ваши права. И заставлю короля поумнеть!

– Это что будет – война? – взволнованно спросил Жоффруа, которому не терпелось показать себя в бою.

Но лицо Ричарда оставалось мрачным. Он был на год старше брата и понимал, чем чревата вражда с королем. Алиенора могла догадаться, о чем он думает, – настолько близки они были.

– Ваш отец сказал, что всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет, – задумчиво проговорила она. – Так вот, сегодня Генри сам разделил свое царство и должен нести ответственность за это. Своим упрямством он вызвал к жизни то, чего больше всего боится. Но я этого не допущу. Ставки слишком высоки. Теперь именно король создает угрозу для той империи, которую мы строили вместе. Я всегда была верной, преданной женой и помощницей моему мужу, но я не стану делать вид, будто не вижу, что с моими сыновьями обходятся несправедливо. Генри не прав, категорически не прав, и мы должны сделать так, чтобы он это понял. – Ее голос стал задумчивым, менее резким. – Это печалит меня так, что я и словами не могу передать. Не должно быть разногласий между отцом и сыном. Между мужем и женой. Это противоестественно.

– Оно и неудивительно, ведь мы лишены человеческих чувств! – рассмеялся Ричард, хотя ему и не было смешно. – Мы дьявольское семя, и у наших потребностей дьявольская природа!

Что могла сделать Алиенора, чтобы вразумить Генри? Написать Людовику, если ей хватит смелости? Она так давно его не видела. Но что-то говорило ей, что Людовик будет рад ее вмешательству. Алиенора не сомневалась, что он поддержит ее, хотя и по другим мотивам. Она искала справедливости для своих сыновей, считала, что они должны получить свою долю от властных полномочий отца. Людовик желал разделения империи Генриха. Похоже, и он читал Евангелие.

Но чего именно хочет Молодой Король? Суверенной власти, даже если это означало бы отстранение от власти отца? Если так, то его намерения крайне опасны. В лучшем случае это можно назвать бунтом, в худшем – изменой.

Она должна как можно скорее поговорить со старшим сыном и выяснить, что у того на уме. Если и в самом деле Молодой Генрих замыслил уничтожить отца, она должна вразумить его. А пока – это никак не может повредить, нет, в самом деле не может – надо написать Людовику, как родитель родителю, так сказать, и поделиться с ним своей озабоченностью. Одно сказанное им слово, угрожающее миру, переговоры о котором с таким упорством вел Генри, и этого будет достаточно…

Имелось и еще одно соображение. Людовик был ее сюзереном, и Алиенора имела все права обращаться к нему, если ей требовалась помощь против врагов. А своими неоправданными действиями Генри сделал себя ее врагом. Не она создала эту ужасную ситуацию. Она все время пыталась найти мирное решение.

Взяв перо и усевшись за стол, Алиенора обнаружила, что мысли ее с надеждой возвращаются сквозь годы к молодому человеку с длинными соломенными волосами, который так трогательно пытался услужить ей…