Генрих пригласил Алиенору провести вместе Рождество в его охотничьем доме в Бюре в Нормандии. В день Рождества королева сидела с королем за столом на возвышении, великолепная в своем отороченном мехом блио и длинной мантии из алой дамастной ткани. Большинство их детей тоже были здесь, как то и полагалось, чуть дальше за столом. Рядом с Алиенорой сидел Ричард, потом Жоффруа и Констанция, чинная Иоанна и даже озорной, с копной рыжих волос Иоанн, теперь уже четырехлетний. Его по такому случаю привезли из Фонтевро. Юную Алиенору, как это ни печально, пришлось оставить на попечении монахинь: она страдала от зимней лихорадки и была не готова к поездке. Отсутствовал, конечно, и Молодой Король: он находился в Англии и впервые принимал на Рождество двор в Винчестере.

Было уже поздно, и, видя, что король и его вассалы пьянеют все сильнее от неумеренного питья и еды, королева дала знак нянькам увести младших детей спать.

– И ты тоже ступай, Констанция, – сказала она.

Бойкая девочка скорчила гримасу, но не осмелилась ослушаться. Когда она ушла, Ричард и Жоффруа с удовольствием принялись играть в кости, а Алиенора попыталась поучаствовать в разговоре, который становился все более бессвязным. Она уже собиралась идти спать, когда в зал вошел слуга и сообщил о прибытии архиепископа Йоркского и епископов Лондонского и Солсберийского:

– Ваше величество, они приехали из самуй Англии и просят об аудиенции.

– В такую погоду?

«Что может предвещать их прибытие?» – с тревогой подумала Алиенора. Епископы не стали бы пересекать бурный Канал, если бы не срочное дело.

– Пригласи их, – неожиданно протрезвев, приказал он, потом, рыгнув, поднялся, чтобы встретить гостей.

Когда формальности были наспех завершены, от имени всех троих мрачно заговорил высокий и утонченный архиепископ Роджер. Весь двор жадно ловил каждое слово.

– Ваше величество, мы приехали пожаловаться на своевольное поведение его светлости архиепископа Кентерберийского.

– Что еще он натворил? – застонал Генрих.

– Он отлучил нас троих. Сделал это сегодня утром со своей кафедры в Кентербери. За наше участие в коронации, – сообщил архиепископ.

Бароны принялись яростно кричать, Генрих, потрясенный, смотрел на архиепископа.

– Но это дело было улажено, – сказал он.

– Возмутительно! – пробормотала Алиенора, ужасаясь двуличию Бекета. – Хорошенький способ помириться.

– Оно явно не было улажено, – проворчал Фолио, епископ Лондонский. – Архиепископ Кентерберийский, кажется, копил свой гнев против тех, кто не подчинился ему. Я, как вам известно, всегда был о нем невысокого мнения и, похоже, не ошибался, питая сомнения на его счет. Ваше величество, о его самовольстве нужно сообщить Папе.

– Господом клянусь, Бекет за это заплатит! – прокричал Генрих, его голос дрожал от гнева и негодования. – Вот как он ответил на мое предложение дружбы!

– Милорд, это предел всего, – произнес граф Лестер, сидевший поблизости. – Пока Томас жив, у вас не будет ни покоя, ни мира, ни радости.

– Господь видит – он говорит правду! – в бешенстве и негодовании воскликнул Генрих. – На сей раз Бекет зашел слишком далеко. Он делает это, только чтобы насолить мне, но в то же время нагло заявляет, будто защищает честь Господа.

– Ему дорога только его собственная честь, – ровным тоном произнесла Алиенора, потому что видела: Генрих опасно приближается к тому состоянию, за которым может последовать печально знаменитая и неуправляемая вспышка плантагенетовского гнева. – Он скоро лопнет от самомнения. Милорд, ты должен обратиться к Папе.

– Я лишу его сана! – брызгал слюной Генрих. Он с такой силой стукнул кулаком по столу, что опрокинул несколько кубков. – А когда сан уже не будет его защищать, я предам его суду за измену.

– Сначала ты должен перетянуть на свою сторону Папу, – подсказала Алиенора, но Генрих не слушал.

Гнев настолько обуял его, что он вышел из себя, выкрикивал одну за другой страшные угрозы, и в какой-то момент негодующие разговоры за столом прекратились, и все только удивленно смотрели на короля. Увидев это, он замолчал и теперь стоял, дрожа всем телом, в угрожающей мертвой тишине и оглядывал зал прищуренными, налитыми кровью глазами. Алиенора вздрогнула. Она никогда еще не видела мужа настолько обуянным ненавистью и успокаивающе положила свою руку на его, но король раздраженно стряхнул ее руку и уставился внушающим ужас взглядом на онемевший двор.

– Какие вы все трусы! – прошипел он. – Проклинаю вас всех! Да, проклинаю, проклинаю всех ложных друзей и предателей, которых я возвысил и которые позволяют, чтобы какой-то низкорожденный священник так издевался над их повелителем и королем!

В зале висела испуганная тишина. Никто не отваживался произнести ни слова, ибо не знал, что ответить на это.

– Кто-нибудь наконец избавит меня от этого мятежного попа?! – прокричал Генрих, потом тяжело рухнул на свое место и опустил голову на руки, плечи его задрожали от рыданий, а люди вокруг беспомощно поглядывали друг на друга.

В одно мгновение Алиенора вскочила на ноги, обняла мужа, забыв все прежние решения и думая только о том, как умерить его боль. Желание утешить так захватило ее, что она, как и другие присутствующие на этом роковом пире, не заметила, как четыре доблестных рыцаря незаметно вышли из зала, их лица горели целеустремленностью, пальцы крепко сжимали рукояти мечей.

Тем вечером Генрих пришел к жене в постель – в первый раз почти за пять лет. Он пришел скорее за утешением, чем за сексом, хотя скорее умер бы, чем признался в этом. Алиенора, понимая, чту ему нужно, приветствовала его возвращение, и они снова прониклись нежностью, крепко обнимались, хотя сказать друг другу им было нечего. Странно – и неожиданно сладостно – снова держать Генри в объятиях. За эту сладость Алиенора готова была многое простить ему. Ее очень тронуло, что в момент кризиса Генрих в первую очередь обратился к ней. И вот, когда потребность в утешении перешла в потребность чего-то более чувственного и он повернулся к ней, как поворачивался в прежние времена, и вошел в нее, Алиенора почувствовала радость и такое прекрасное душевное спокойствие, что ей захотелось расплакаться.

Их соитие не стало взрывом страсти и пламени, как когда-то – то случалось давным-давно, и с тех пор они оба состарились, – но Алиенора получила необыкновенное наслаждение, а наступивший оргазм потряс ее силой чувства, наверное, потому, что она совсем забыла, как это бывает, с горечью подумала королева. Словно все накопленное желание пустых лет без любви было удовлетворено за один раз.

Когда волны наслаждения сошли, Алиенора замерла в объятиях мужа, думая, что за долгое время разделения ее раны залечились и на многое она теперь могла смотреть отстраненным взглядом. Она поняла, что старая пословица, согласно которой разлука смягчает сердца, здесь как нельзя более кстати. И чувственное соприкосновение двух тел под простынями навевало мысли о полном примирении. Есть Розамунда или нет Розамунды, если Генри хочет ее, то Алиенора готова вернуться.

Но когда наконец он заговорил с женой, то вовсе не о предполагаемом совместном будущем.

– Алиенора, кое-что беспокоит меня. Смотритель сообщил, что четыре моих рыцаря незадолго до нашего ухода покинули замок. Ему показалось странным, что они так поздно в рождественскую ночь направились в порт.

– А ты знаешь, кто они? – спросила Алиенора.

– Знаю. Это Уильям де Треси, который когда-то был советником Бекета. Реджинальд Фиц-Урс, Ричард де Брито и Гуго де Морвиль. Гуго неплохо поработал моим судьей на севере Англии. Насколько я понимаю, они уехали сразу же после… – Голос Генриха замер. Он не мог найти подходящих слов для того, чтобы описать свою вспышку гнева.

Алиенору охватила тревога. Она резко села:

– Нет-нет! Я надеюсь, они не восприняли твои слова буквально!

– Мои слова? – Генрих оперся на локоть.

– Ты не помнишь? Ты просил, чтобы кто-нибудь избавил тебя от Бекета! Ты назвал его мятежным попом.

Король выскочил из кровати и принялся одеваться.

– Я должен вернуть этих рыцарей! – воскликнул он и выбежал за дверь, даже не успев толком прикрыть наготу. Раздался его крик, зовущий стражу.

Но было уже слишком поздно. Четыре рыцаря давно вышли в море.

Следующие два дня Алиенора жила со страхом в сердце. Король был убежден, что его бесконтрольная вспышка вызовет катастрофические последствия, и жена разделяла его предчувствие, хотя и помалкивала об этом. Но слова говорила ему только успокаивающие.

– Милорд, ты послал за ними людей, так что относись к этому спокойнее. И уж конечно, ни одному человеку и в голову не придет совершить насилие в отношении архиепископа Кентерберийского.

– Они слышали, как я поносил его титул. – Генрих выглядел испуганным. – Возможно, они уверены, что его удаление положит конец этой нескончаемой сваре и в конечном счете послужит интересам Церкви.

– Не думаю, что они зайдут так далеко, – возразила Алиенора с большей уверенностью, чем чувствовала. – Может быть, они решили донести до Бекета несколько простых истин и напугать его так, чтобы он подчинился тебе. Думаю, и Папа должен тебя поддержать. Бекет не может победить. Теперь этому будет положен конец.

– Вот уж точно – положен конец. Это то, чего я боюсь, – пробормотал Генри. Дурные предчувствия омрачали его лицо.