Алиенора проснулась, когда сквозь застекленное окно в ее спальню проникли лучи солнца. Июньский день обещал быть прекрасным, и она с нетерпением ждала прогулки со своими дамами и придворными по саду. Алиенора брала с собой двухгодовалого Вильгельма и четырехмесячного Генри, красивого бесстрашного младенца, который никогда не плакал, а по характеру и внешнему виду напоминал отца. Оба ребенка были представлены баронам и священникам в Уоллингфорде, где лорды принесли присягу на верность маленькому Вильгельму – наследнику короны. Маленький Генри, как заявил его отец, в один прекрасный день получит Анжу.

Алиенора нахмурилась, вспомнив о муже. Она с грустью отметила, что место на кровати рядом с ней, к ее неудовольствию, пусто и таким должно оставаться еще несколько недель. Твердой рукой приведя в порядок свое королевство и составив честолюбивые планы, Генрих отправился на охоту в Оксфордшир с новым другом и советником Томасом Бекетом.

Бекет был теперь повсюду и куда только не совал свой нос. Алиенора все еще не могла поверить, что этот прежде никому не известный человек вознесся на такие вершины. Всего шесть месяцев назад, на Рождество, архиепископ Теобальд представил нового многообещающего чиновника королю.

– Ваше величество, позвольте от всей души рекомендовать вам моего слугу Томаса на свободное место канцлера Англии, – сказал он, показывая на высокого темноволосого молодого человека.

Алиенора увидела, как Бекет опустился на колени перед королем, который пребывал в благодушном настроении, услаждая себя хорошим вином, и тепло приветствовал чиновника.

– Добро пожаловать к моему двору, Томас, – сказал король, задумчиво глядя на него. – Милорд архиепископ характеризует вас как человека с блестящими способностями. Сможете служить мне так же хорошо, как служили ему? Достойны ли вы того высокого поста, на который он вас рекомендует?

– Мой король, я целиком посвящу себя вашему делу, – склонив голову, поклялся Томас Бекет. – Сделаю все, чтобы оправдать ваше доверие.

Из уст большинства других людей такие слова показались бы напыщенными, льстивыми и пустыми, но, когда чиновник поднял глаза и улыбнулся королю, его искренность стала очевидной. Алиенора подумала, что Бекет либо хороший актер, либо принадлежит к той редкой категории людей, чье слово – золото, а безупречность говорит сама за себя. В это мгновение она поняла, что ее муж проникся симпатией к Томасу Бекету. Алиенора стала свидетельницей того, как между ними вдруг возникло взаимопонимание, и почувствовала тревогу, когда король без колебаний поднял Томаса на ноги и почти сразу одобрил назначение.

– Но ты его совсем не знаешь, – попыталась вразумить она мужа, когда они остались вдвоем.

– Я беру его по рекомендации Теобальда, – резонно возразил Генрих. – А он тонкий знаток людей.

Алиенора с тех пор не раз спрашивала себя, а не мог ли ошибиться и сам мудрец архиепископ? Или же она просто несправедлива к Бекету? Тридцати шести лет от роду, неплохо образованный, умный и способный, хорошего нормандского происхождения, из богатой лондонской семьи, Бекет внешне был идеальным администратором и дипломатом, что уже успел доказать в ряде случаях. Алиенора узнала, что еще до представления Генри Бекет исполнял мелкие поручения и оказывал ценные услуги своему наставнику Теобальду, который вознаградил его богатыми церковными приходами и должностями. Феерическая карьера Бекета сделала его объектом зависти, и обойденные придворные клеветники уже распускали слухи, будто Бекет нерадиво и лениво исполняет церковные обязанности и для священника он слишком честолюбив и озабочен светскими делами. Тем, кто ревниво посматривал на Бекета, включая и Алиенору, казалось, что он ищет власти, богатства и славы.

Если уж быть справедливым, то королева полагала, что ее чрезмерная подозрительность в отношении Бекета и была причиной, по которой Генрих не сразу сказал ей, что едет на охоту со своим новым другом. Когда муж без всяких объяснений сообщил ей, что будет отсутствовать несколько дней, а она без всякой задней мысли спросила, куда он направляется, Генрих тут же ответил: он хочет убедиться, что замки тех баронов, которые во время правления Стефана сеяли смуту, разрушены, как он приказывал. Но при этом Генрих был похож на маленького мальчика, который отлынивает от занятий.

Алиенора сразу же заподозрила обман. Что-то здесь не так. Он лгал ей!

– И где эти замки? – не отступала она.

– В центральной части.

И опять Алиенора почувствовала, что Генрих выдумал это на ходу. И ложь его оказалось легко обнаружить, потому что всего несколько часов спустя она услышала, как юстициарий говорит о предстоящей охотничьей экспедиции короля.

– Мне казалось, ты отправляешься инспектировать замки, – сказала она.

– Я и еду, – ответил он. – Разве нельзя сочетать дело с удовольствием?

Ответ был никудышным, и Алиенора не переставала спрашивать себя, зачем мужу понадобилось лгать. И только когда она увидела, что с ним отправляется разговорчивый и смеющийся Бекет, ее осенило. Генрих хотел уехать и провести время со своим другом и, вероятно, думал, что жена не одобрит этого и может почувствовать себя оскорбленной: ее обществу он предпочел общество Бекета.

Генрих был прав. Алиенора и в самом деле чувствовала себя оскорбленной. Еще она опасалась, не задумали ли они что-то богопротивное. Что у них на уме? Распутство? Пьянство? Нет, это невозможно. Бекет никогда не пил и женским полом не интересовался. Но Алиенору все равно не покидало подозрение, что происходит нечто странное.

Кто мог бы подумать, что король покинет королеву ради того, чтобы побыть в обществе мужчины? Но именно это он и сделал. Никаких ссор между ними не было. Напротив, Генрих оставался страстным любовником в те ночи, которые проводил с ней. Но теперь Алиенора начала понимать, что дни ему интереснее проводить с Бекетом – с вероломным Бекетом, который за головокружительно короткое время стал его неразлучным другом и советником.

Мысли Алиеноры метались, она отбросила парчовое покрывало, отдернула балдахин и, поднявшись с кровати, прошествовала по красно-зеленому плиточному полу в уборную, находившуюся в толще каменной стены. Облегчившись, она сняла с крючка халат и пошла будить двух дам, которые спали на скамьях-кроватях вдоль стены. Алиенора глянула, как часто это делала, на новый гобелен в ярких сине-красных тонах, висевший высоко на стене над очагом – настоящей новинкой последнего времени: жаровней, вделанной в стену. Это было последнее слово комфорта, и Алиенора надеялась, что ей удастся убедить Генри оборудовать такими же очагами и другие его замки и дворцы. Правда, пока что муж не проявлял интереса к новинке – материальные блага мало значили для него. Но Алиенора не собиралась сдаваться. Земные удобства занимали в ее жизни отнюдь не последнее место.

На гобелене было изображено колесо Фортуны, извечное напоминание о тщете всех стараний добиться земного счастья. Она спрашивала себя, почему выбрала именно этот гобелен, и собиралась когда-нибудь поменять его на что-нибудь более жизнерадостное, может быть, со сценой из легенды о короле Артуре или из романа про Тристана и Изольду. Алиеноре так нравились эти истории!

Оставались считаные дни до их переезда в обновленный Вестминстер – несколько больших красивых зданий медового цвета, защищенных могучей стеной и каменными бастионами. Дворец величественно поднимался над широкой, быстрой Темзой, с западной его стороны тянулись леса, а с восточной – плотно застроенные окраины. Напротив высилось Вестминстерское аббатство. Алиенора уже побывала там, чтобы отдать дань уважения его основателю, саксонскому королю Эдуарду Исповеднику, которого теперь многие считали святым. И в этом, с улыбкой думала Алиенора, нет ничего удивительного: ведь он из благочестия отказывался спать с женой и не оставил наследника!

Спальня, солар и будуар находились в новых королевских апартаментах, построенных королем Стефаном. С юга, ближе к берегу реки, располагалась более старая часть дворца, возведенная Вильгельмом Рыжим, а теперь отданная государственному секретарю, лорд-канцлеру, казначейству и финансовому ведомству. Рядом находился огромный зал Рыжего, считавшийся крупнейшим в Европе. Генрих собирался обустроить здесь суд. Он советовался с Алиенорой о назначении присяжных – двенадцати надежных, преданных человек, – которые выносили бы вердикты. Король хотел отказаться от суда пыткой или выяснения истины поединком. Жена так им гордилась, когда Генрих демонстрировал стремление стать хорошим правителем ради процветания своих подданных.

После мессы Алиенора разговелась хлебом, фруктами и элем, потом обсудила со своим мажордомом меню на день. Как выяснилось, еда в Англии оставляла желать лучшего. Затем Алиенора вызвала своих секретарей, выслушала прошения и продиктовала письма. Генрих всегда доверял ей рутинные дела, пока сам отсутствовал. «По английскому закону, – сказал он жене после коронации, – ты, королева, разделяешь со мной мои королевские обязанности». Алиенора с восторгом выслушала эти слова.

Закончив дела, она со своими дамами принялась развлекаться: играть на музыкальных инструментах. Это было одно из любимых времяпрепровождений королевы. Мамилла играла на свирели, Торкери на барабане, Петронилла на арфе. Алиенора бренчала на ситаре. Остальные хлопали в ладоши, и вскоре кто-то предложил танцевать. И вот они уже танцевали – юбки взлетали, порхали головные покрывала.

Алиенора считала, что им повезло: они живут в роскоши и без забот. В покоях королевы можно найти отдохновение от суматошного двора Генриха. Все здесь сверкало великолепием, комнаты оснащены всевозможными удобствами: прекрасной резной мебелью, коврами с Востока, мягкими подушками и шелковыми занавесями. Даже в окна вставили стекла. Алиенора полагала, что за это должна благодарить Бекета. Прошло всего несколько недель, когда она, изнемогая в первые дни весны от темноты и тесноты дворца Бермондси, просила Генри ускорить работы в Вестминстере. Да и сам он возлагал большие надежды на Вестминстер, а потому внял пожеланиям жены и сразу назначил Бекета наблюдать за работами. Тот со свойственным ему рвением взялся за дело, и через несколько недель дворец изменился до неузнаваемости, вплоть до самой последней детали. Ничто не ускользнуло от взгляда Бекета.

Несмотря на свои опасения, Алиенора обнаружила, что работать с Томасом легко, а присущая ему кипучая деятельность восхищала ее. Бекет учитывал мнение Алиеноры в самых пустячных мелочах. Что предпочитает мадам королева – эту камчатную ткань или этот шелк? Какие канделябры в часовню заказать – серебряные или золотые? Может быть, ее трон высоковат и следует подставить к нему скамеечку? Нравится ли ей балдахин? Алиенора была человеком справедливым и не могла не признать, что Бекет не давал ей поводов к неудовольствию.

И все же… не нравился он ей. Что-то в этом человеке отталкивало ее. Что-то такое, чего Алиенора не могла определить. Ей и самой это казалось странным, потому что у Бекета было красивое, с точеными чертами лицо, а она всегда симпатизировала красивым мужчинам. Но в присутствии королевы в нем появлялась какая-то холодность, которой не замечалось в обществе короля. И еще Алиенора понимала, что при всей его вежливости он питает к ней антипатию. Возможно, Бекет ощущал неприязнь со стороны королевы, и это было неудивительно, ведь в его обществе – в отличие от общества большинства других людей – она не чувствовала себя непринужденно. Но Алиеноре думалось, что за этим кроется нечто другое… Они словно были соперниками.

Вскоре ей стало казаться, что Бекет находится в таких же отношениях с королем, в каких Иосиф находился с фараоном.

– Уж слишком он аккуратен в ведении дел, – осторожно сказала она.

Нужно было проявлять осмотрительность, потому что король не терпел никакой критики в адрес своего друга. Алиенора не стала добавлять, что, по ее мнению, Бекет своекорыстный тип, умеющий манипулировать людьми, и кое-какие его качества вызывают у нее неприязнь, но какие именно – она и себе толком не могла объяснить.

– Разве это плохо? – спросил Генрих. – У Томаса выдающиеся таланты и море энергии, которую он готов потратить, служа мне.

– Он тщеславный и честолюбивый, – гнула свое Алиенора. – Наш добрый архиепископ считает его поборником Церкви, но, на мой взгляд, для церковника Бекет слишком светский человек.

– Ну и пусть он будет моим поборником! – с вызовом сказал Генрих.

С тех пор Бекет именно этому и посвящал себя: служил новому хозяину во всем, стал для него незаменимым. И Генрих быстро проникся к нему любовью – к человеку на пятнадцать лет старше его. Да что там говорить, Бекет все больше порабощал его, и король относился к нему как к брату и, может быть, думала Алиенора, нашел в нем замену отцу, которого так любил.

– Если вы хотите знать мое мнение, – сказал, ухмыляясь, брат Генриха, тот самый несносный Жоффруа, – в этой дружбе есть что-то неприличное.

Они сидели за обеденным столом в Бермондси и смотрели, как Генрих и Бекет оживленно разговаривают с группой молодых баронов. Любовь короля к новому другу проявлялась и в его открытых манерах, и в теплом взгляде, и в движениях. Алиенора, которую трудно было выбить из колеи, яростно набросилась на Жоффруа.

– Это абсурд! – зашипела она. – Король во всех смыслах образец мужчины – уж я-то знаю!

Но той ночью в одиночестве своей спальни – Генрих все еще пьянствовал с Бекетом и дружками – Алиенора мучилась, вспоминая слова Жоффруа, хотя и отвергла их с ходу. Неужели полный жизненных сил мужчина, который предыдущим вечером страстно, не меньше трех раз отымел ее и который хвастался своими предыдущими связями с женщинами, неужели такой мужчина вдруг проникся неестественным влечением к другому мужчине? К этому злокозненному Бекету? Нет, немыслимо.

Мыслимо или немыслимо, но вот она лежит здесь и мучается. Алиенора слышала о мужчинах столь похотливых и столь безнравственных, что они готовы были совокупляться со всем, что движется, – с мужчинами, женщинами, детьми, даже с животными. Но не могла поверить, что Генрих настолько погряз в распутстве и может пасть так низко. А если послушать утверждения более строгих клириков, то мужчины, предающиеся такому блуду, прокляты во веки вечные, как на небесах, так и на земле. Люди теперь не так терпимы, как в прежние времена, и Алиенора слышала о нескольких несчастных, которые за этот грех были сожжены на костре как еретики. Она не могла себе представить, что ее муж из таких. Или что он делает что-то заслуживающее такого наказания.

Но сомнения оставались. Когда Генрих, пьяный, нырнул наконец в ее постель, Алиенора в отчаянии воззвала к нему:

– Генри, ты опять допоздна сидел с Бекетом? – Голос ее звучал надрывно, ворчливо.

– Ну а если и так? – пробормотал он непослушным языком. – Томас – мой друг. Он остроумный человек. Мы хорошо поговорили.

– Ты проводишь с ним слишком много времени, – посетовала она. – Люди начинают говорить.

– Завидуют, – пробормотал Генрих.

– Дело не в этом, – с нажимом проговорила Алиенора.

– А в чем? – Генрих выставил вперед челюсть.

– Люди говорят, что эта дружба неприлична.

– Что?! – взревел Генрих. – Это кто же говорит? У кого такой извращенный ум? Да я его повешу, я его…

– Это Жоффруа говорит, – сказала Алиенора.

– Господи Боже, и что только приходит в голову этому дьявольскому помету?! – в ярости проорал Генрих. – Как он смеет говорить подобное?! И кому – моей жене! Он за это заплатит, Господом клянусь, заплатит!

– Оставь его, – проговорила Алиенора, чувствуя, как тревога уходит. Реакция мужа убедила ее: эти иррациональные страхи не имеют под собой никаких оснований. – Просто Жоффруа завидует. Наверное, он думает, что подходит на должность лорда-канцлера лучше, чем Бекет.

– Упаси Господь! – продолжал кипеть Генрих. – С меня хватит! Завтра же отправлю его в Нормандию. Наша почтенная матушка присмотрит за ним. А теперь, Алиенора, я намерен доказать тебе, насколько ошибается этот сукин сын Жоффруа!

– Вы слишком добры ко мне, ваше величество, – возразил Бекет, отрывая глаза от только что прочитанного документа.

– Ерунда, – сказал Генрих. – Эти вспоможения помогут тебе жить на том уровне, которого достоин мой канцлер.

– Я не стою этого, – заявил его друг. – И не заслужил от вас таких милостей.

– Чепуха! – фыркнул Генрих и встал, чтобы налить себе еще вина.

Они находились в его соларе – только что закончили разбор сегодняшних дел. И лишь когда последняя кипа бумаг была просмотрена, Генрих сделал Томасу этот подарок – несколько особняков с неплохим доходом. И то был не первый подарок, полученный Бекетом.

– Вы знаете, ваши придворные завидуют мне, – задумчиво произнес канцлер, принимая более расслабленную позу на стуле. – Я слышал их жалобы: мол, я захватил столько власти, что лишь король может со мной сравниться.

– Ба! – презрительно проговорил Генрих. – Ни у кого из них нет и половины твоих талантов или твоей энергии. Хочешь вина? – Он подошел и протянул другу кубок, усеянный драгоценными камнями.

– Я смотрю, вы пользуетесь моим подарком, – заметил Бекет.

– Они замечательны, правда? – сказал Генрих, держа свой кубок на свету.

– Их прислали из Испании по моему заказу, – продолжал Бекет. – Это меньшее, что я мог сделать в ответ на вашу щедрость. – Он посмотрел на короля любящим взглядом.

– Томас, ты тысячекратно заработал то, что получил! – ответил Генрих. – Не нужно этой ложной скромности.

Бекет улыбнулся, рассеянно перебирая пальцами роскошный шелк своей котты:

– Я и передать вам не могу, как ценю вашу дружбу, мой король.

– Значит, нас уже двое, – хрипловатым голосом отозвался Генрих.

Откровенно говоря, он не мог сказать, что так привлекает его в Бекете, он даже сам себя спрашивал, каким образом за такое короткое время столь сильно привязался к этому человеку. Единственное, что приходило королю на ум: они родственные души, у них общие интересы и разговоры с Томасом будят мысль.

– Мы должны устроить еще один пир, – решил Генрих. – Устроим его в твоем доме, пригласим моих ревнивых придворных. Пусть они увидят, что ты пользуешься моим уважением и получаешь дары по заслугам.

– Разумно ли это? – спросил Бекет. – Может быть, лучше устроить пир здесь, во дворце. Ведь ваши бароны всегда ворчат, мол, двору не хватает шика и празднеств, а пир покажет, что вы и им отдаете должное.

– Мне надоели все эти празднества, – ответил Генрих. – Но в твоих словах есть резон. А особого шика не бывает, когда английская знать напивается! – Он хмыкнул при этой мысли. – Помнишь их в прошлый раз – упасть мордой об пол или хватать девок за задницы? – Смешок перешел в хохот, и Бекет тоже улыбнулся. – Устрой-ка это, Томас, – попросил Генрих. – У тебя такие дела хорошо получаются.

– А дамы? Королеву приглашать?

– Лучше не надо! – ухмыльнулся Генрих. – Нам придется сдерживать себя, а она потом, когда мы напьемся, только будет сетовать.

– Когда вы напьетесь, мой король, – поправил его Бекет.

– Мне еще предстоит сделать из тебя настоящего мужчину, друг мой, – поддел его Генрих.

Отношения Генриха и Бекета больше не беспокоили Алиенору. Она знала, что они чисто дружеские. Но все же они необычно – и подозрительно – близкие. Их дружба ничуть не похожа на ту, что расцветает между двумя бойцами, которых свела военная судьба. Это было своего рода рабство, в котором Генри держался за каждое слово Бекета и его советы предпочитал советам всех других. Королева с горечью поняла, что ее вытесняют с положенного места, муж больше не спрашивает ее совета, а с Бекетом проводит гораздо больше времени, чем с ней. Правда, король часто приходит к жене в постель и ублажает всеми возможными способами, да и внешне все между ними хорошо, но теперь Алиенора сильнее, чем когда-либо прежде, чувствовала, что во всех остальных отношениях Бекет ее соперник.

Королеве казалось, что Томас Бекет намеренно пытается занять ее место в душе Генриха… и в делах королевства. Взять, например, вопрос заступничества. С момента своего приезда в Англию Алиенора получала множество петиций и прошений от тех, кто знал о ее влиянии на короля, и ей льстило, что она может менять к лучшему судьбы других людей. Но всего месяц назад стало ясно, что эта ее радость под угрозой.

Бекет пришел к королеве, когда она сидела со своими чиновниками, просматривая последние просьбы. Они разложили письма на две стопки: одна – письма, не подлежащие удовлетворению, другая – письма, которые королева представит королю с собственными рекомендациями. Но неожиданно, чуть ли не символически, стол и бумаги застила тень, а когда Алиенора подняла взгляд, то увидела перед собой Бекета. И за мгновение перед тем, как он поклонился, она прочла презрение в его глазах.

– Что я могу для вас сделать, милорд канцлер? – вежливо спросила она.

– Думаю, мадам королева, что вопрос нужно перевернуть: что я могу для вас сделать? – спросил он, глядя на бумаги. – Я займусь этими петициями после вашего ухода.

Алиенора была потрясена, разгневана! Эти петиции адресованы ей – привилегия королевы рассматривать их. Какое имеет право этот выскочка-дьякон так ее оскорблять?

Даже ее чиновники рот разинули от такой наглости Бекета. Алиенора поднялась со своего стула, глаза ее горели яростью.

– Милорд канцлер, вы недавно на службе, и вам, естественно, еще многому предстоит научиться, – резким тоном произнесла она. – Вам неизвестно, что эти петиции отправлены не королю, а мне, его королеве по закону, в надежде, что мне удастся убедить короля удовлетворить эти просьбы.

Он улыбнулся и вытянул руку:

– Напротив, мадам королева, я думаю, вы вскоре обнаружите, что король хочет, чтобы я занимался петициями. Если вы спросите его, он, я уверен, подтвердит это.

Алиенора утратила дар речи. Ответ Бекета привел ее в бешенство. Она еще не подвергалась такому унижению, даже пренебрежительные старые церковники при дворе Людовика так с ней не обращались.

– Оставьте эти бумаги, – ледяным голосом произнесла она. – Я вам приказываю! Я и в самом деле поговорю с королем. А сейчас требую, чтобы вы удалились отсюда.

Показалось ли ей это, или Беккет и в самом деле пожал плечами, прежде чем уйти, поклонившись и улыбнувшись своей презрительной улыбкой, которая приводила ее в бешенство? Ему эта наглость не сойдет с рук, поклялась себе Алиенора, отправившись на поиски мужа.

Она нашла Генри лежащим в ванне, он напевал что-то себе под нос, пока слуги мыли его. Когда королева вбежала в его комнату, чуть ли не дыша огнем, король, нахмурившись, дал знак слугам, чтобы они вышли.

– Моя прекрасная Алиенора, что случилось? – спросил он, поднимаясь и беря полотенце, чтобы прикрыть наготу. Но сейчас его тело ее не интересовало.

– Случился твой лорд-канцлер, этот нахал Бекет! – кипятилась она. – Он потребовал, чтобы я передала ему мои петиции. Сказал, что это твое желание!

Генрих покраснел, но вовсе не от пара из ванны. Наступила гнетущая тишина. Алиенора в ужасе смотрела на мужа.

– Значит, это правда, – сказала она, сама еще не веря своим словам. – Это действительно твое желание.

Генрих обрел голос. Завязав полотенце у себя на поясе, он подошел и обнял ее. Кожа у него была влажная и резко пахла свежими травами, которыми ароматизировали воду в ванне.

– Прости меня, – начал он. – Томас предложил помочь с петициями, и мне показалось, что это неплохая мысль, в особенности потому, что у тебя дети на руках, королевское хозяйство и много других обязанностей.

– Роль королевы не сводится к обязанностям по хозяйству! – вспыхнула Алиенора. – Моя королевская привилегия – заступничество и использование моего влияния, и ты знаешь, как мне это дорого.

– Забудь об этом, – поспешил успокоить ее Генрих. – Я поблагодарю Томаса за его заботу и скажу, что ты продолжишь разбирать обращения. – Он наклонился и поцеловал Алиенору, взяв ее лицо в свои руки. – Ну, это тебя успокоит, мой прекрасный идол?

Ответить, что ее это успокоит и таким образом положить конец ссоре, было легко, но Алиенора ушла с чувством, что Генрих совершает глупость, позволяя Бекету вмешиваться в эти дела. И еще сильнее королева укрепилась в своем убеждении, что теперь она – против ее воли или нет – вовлечена в борьбу за власть с канцлером, который явно собирался подорвать ее влияние, вытеснив из королевских советников и ограничив обязанности хозяйственными делами, что, по его мнению, видимо, и подобало женщине. И ужасная истина состояла в том, что Генрих не понимал этого! Он считал, что Бекет – просто добрый человек. Алиенора готова была завыть от бессилия.

Но первый бой она выиграла и теперь, по крайней мере, знала своего врага, чья улыбка была еще более натянутой, когда они столкнулись нос к носу в следующий раз. Королева исполнилась решимости бороться с Бекетом всеми самыми хитрыми способами, какие имелись в ее распоряжении. Она поняла, что это будет тайная борьба, тут сомнений не оставалось, потому что Генрих не терпел ничего тайного, поэтому придется сражаться с Бекетом на его условиях. Но вскоре Алиенора, к ее разочарованию, поняла, что проигрывает сражение.

Бекет был умен. Он был безупречен в манерах при общении с Алиенорой и неизменно выказывал ей должное уважение, подобающее королеве. Ее всегда приглашали вместе с королем в дом канцлера в Лондоне, великолепный особняк, подаренный Бекету Генрихом и содержащийся за его счет. Дом канцлера по роскоши не уступал королевским дворцам. Напротив, когда Алиенора в первый раз побывала там, ее охватило чувство негодования: почему этот выскочка-канцлер живет в доме, более величественном, чем его господин. Однако она высиживала с искусственной улыбкой, ела с золотого блюда великолепную еду, пила из хрустальных бокалов, украшенных драгоценными камнями и отражающих свет от громадных серебряных канделябров. Прислуживали за столом сыновья английской знати, которых отправляли в дом Бекета, чтобы они обучились манерам, боевым искусствам и всему, что подобает юным аристократам. Королева украшала собой стол, поддерживая живой и остроумный разговор, но в то же время осознавая, что ее слова для хозяина значат очень мало – фальшивость его вежливости выдавали глаза, которые он отводил в сторону, когда она набиралась смелости заглянуть в них.

Алиенора исподтишка наблюдала за Бекетом, этим высоким, стройным человеком с тонкими чертами, темными волосами, орлиным носом, наблюдала, как он очаровывает баронов и прелатов, говоря на любую тему – от соколиной охоты и шахмат до дел королевства. Глаза Томаса загорались энтузиазмом, когда он начинал рассуждать о планах. Эти речи пленяли Генриха, он внимал каждому слову. Тот, кто видел их вместе, вполне мог подумать, что король здесь Бекет – в великолепных парчовых одеяниях, тогда как на Генрихе была простая шерстяная котта и короткий плащ или обычный охотничий костюм. Алиеноре казалось, что тщеславие и вкус Бекета отдавали женственностью, а его маленькие, тонкие ручки, так похожие на дамские, вызывали у нее необъяснимое отвращение. Королева едва сдерживалась, чтобы не отпрянуть, когда канцлер кланялся и брал ее руку в свои, чтобы поцеловать.

Хотя руки Бекета, думала она, не так уж часто касались женщин. Было широко известно, что еще в юности он принес обет безбрачия и потому избегал встреч с прекрасным полом. Алиенора на себе чувствовала эту неприязнь Бекета и видела, что он сводит общение с женщинами к минимуму. Она нередко спрашивала себя, уж не предпочитает ли Томас мужчин, о чем ходили слухи. Но одно королева знала наверняка: ни в каком распутстве Бекет замечен не был, и вот это-то и беспокоило ее. В отличие от многих других придворных, он не искал случая соучаствовать с королем в плотских радостях, не подстрекал его к посещению борделей. Хотя бы за такую малость она могла быть ему благодарна.

В то самое время, когда Алиенора танцевала со своими дамами в Вестминстере, Генрих и Бекет скакали на юг от Оксфорда, оживленно обсуждая еще одно задуманное охотничье предприятие, на этот раз в Нью-Форесте. Они предполагали отправиться туда по возвращении Генриха и Алиеноры из большого путешествия по Англии, во время которого королевская чета хотела и себя показать, и увидеть своих новых подданных.

– Мы остановимся в моем охотничьем домике в Нью-Парке близ Линдхерста, – сказал Генрих. – Может быть, и ты захочешь поехать с нами? – спросил он маленького мальчика, восседавшего в седле перед ним.

Король поморщился, вспомнив слезы Джоанны де Эйкни, когда она вручала юного Джеффри заботам отца, который никогда не умел успокоить плачущего ребенка. Торопясь оставить Джоанну, Генрих заверил ее, что с мальчиком ничего не случится и его ждет великое будущее в качестве королевского бастарда, потому что сыновья, вне зависимости от того, были они зачаты на супружеском ложе или нет, могут стать важным королевским ресурсом. Джоанна снова заплакала – на этот раз слезами благодарности.

– Ваше величество, вы учли, как может отреагировать королева, когда вы приедете с мастером Джеффри? – осторожно спросил Бекет, когда они тронулись в путь.

Бекет не предполагал, что поездка на охоту будет включать и посещение бывшей любовницы короля, и удивился, узнав, что охотничья экспедиция стала прикрытием, в тени которого Генрих собирался взять под опеку собственного сына. Бекету оставалось только сожалеть о падении нравов или об отсутствии таковых. Его король не умел себя сдерживать.

Генрих и раньше взвешивал это соображение, но решил, что бастард, зачатый и рожденный еще до их знакомства, не может стать поводом для обиды Алиеноры.

– Вряд ли ее так уж это расстроит, – ответил он. – Мальчик не представляет угрозы для нее или для детей, которых она родила мне.

– Женщины чувствительны, когда речь заходит о бастардах, – заметил Бекет. – Она может воспринять ваше признание мастера Джеффри как оскорбление.

Он не стал говорить о том, что реакция Алиеноры может быть еще более бурной, если та узнает о тайной связи Генриха с Ависой де Стаффорд, одной из ее дам. Как-то вечером в состоянии подпития Генрих похвастался Бекету этой победой, хотя сейчас, возможно, и не помнил о том. Томаса пробрала дрожь при мысли, что Генрих и Ависа были вместе. Такая же дрожь пробирала его каждый раз на протяжении последних месяцев, когда король небрежно сообщал ему о других своих интрижках. Все это были случайные связи, и ни одна из них не тревожила совесть Генриха. Но Бекет, в отличие от королевы, прекрасно знал: репутация короля уже такова, что бароны предпочитают прятать от него своих женщин.

– Королева – светская женщина, – заявил Генрих. – Ее не так-то легко вывести из себя.

Томасу было известно и это, он не забыл, чту ему доводилось слышать в доме архиепископа Теобальда от Иоанна Солсберийского, работавшего на папскую курию, когда Алиенора пыталась добиться развода с Людовиком. Иоанн по секрету сообщил ему несколько любопытных и даже скандальных фактов, которыми он ни с кем не мог поделиться. А еще уже много лет циркулировали другие живописные слухи. Бекет слышал их постоянно от многих людей. Если бы кому-то понадобилось свидетельство того, что женщины – существа слабые, знаний Томаса об Алиеноре было бы достаточно.

– Ты считаешь, что с моей стороны глупо признавать собственного сына? – спросил Генрих, глядя на друга глазами цвета стали.

– Я бы посоветовал вам действовать осмотрительно, – откровенно ответил Томас. – Но это вопрос приватный. Только вы и должны решать его.

– Я намерен продвинуть мальчика. Джеффри может со временем оказаться полезным для меня. Я помню моего бастарда-дядюшку Роберта Глостера. Он оказал неоценимую помощь моей матери в борьбе со Стефаном.

Бекет посмотрел на мальчика. Тот внимательно слушал их разговор. У него были умные глаза. Генрих прав: о нем определенно следовало позаботиться.

– Позвольте мне предложить для Джеффри церковную карьеру, – отважился сказать Бекет. – Впрочем, факт его незаконного рождения может стать препятствием на пути к высоким церковным должностям.

– Папу Римского легко купить, – ответил Генрих. – Я могу сделать моего маленького Джеффри архиепископом Кентерберийским! Или даже канцлером, когда ты впадешь в старческое слабоумие! – Он подмигнул и рассмеялся. – Мои бароны этого, конечно, не одобрят!

– Тогда им придется сделать то же, что и королеве: смириться, – в том же шутливом духе ответил Бекет.

Король благожелательно улыбнулся. Томас, как всегда, знал меру в шутках.

– Мне кажется, королева не любит меня, – проговорил Томас.

– Чепуха! – ответил Генрих. – Ты мой преданный друг. Как же она может тебя не любить?

– Боюсь, королеве не нравится мое влияние. Ей, несомненно, хотелось бы быть первой из ваших советников.

– Возможно, – ответил Генрих. – Но она женщина, со всеми женскими недостатками, хотя и способнее большинства. Алиеноре нечего завидовать. Я ведь сплю с ней, верно? – Бекет поморщился, но Генрих не заметил этого. – И я наделил ее широкими полномочиями. Я доверяю ей править в мое отсутствие, но даже когда я здесь, королева может издавать судебные предписания и отправлять правосудие, если хочет. Кроме того, она может улаживать споры. Так с чего ей тебя не любить?

– Что ж, возможно, мне померещилась ее неприязнь, – согласился Томас, оставляя свои сомнения при себе. Бекет подозревал, что Алиенора уже видит в нем соперника. Одному Господу было ведомо, но именно так и он смотрел на нее.

– Королева знает, что ты для меня незаменим, – продолжал Генрих. – Где еще я найду человека столь усидчивого и предприимчивого, столь опытного и способного? Кто еще так предан мне? Томас, я говорю тебе: ты моя правая рука. Я доверяю тебе. Вместе мы сделаем это королевство великим!

– Милорд льстит мне, – отозвался Томас с задумчивой, мягкой и такой привлекательной улыбкой. – Я счастлив, что могу служить вам моими скромными талантами.

– Ты говоришь, как придворный! – с иронией сказал Генрих. – Принимай похвалу, если ты ее достоин. Ты заслужил ее своими талантами.

Некоторое время они ехали бок о бок мимо нарезанных участков земли, на которых работали крестьяне, мимо животных, пасущихся на лугах. Генрих указывал любопытному Джеффри на бабочек, коров и свиней и отвечал на его настойчивые, здравые вопросы.

– Этот ребенок умен! – довольно констатировал он. – Он хочет знать все. Юный Вильгельм весь из себя такой надутый. Из него выйдет великий воин. А у Джеффри прекрасная голова.

– Я бы на вашем месте не говорил об этом в присутствии королевы! – остерег его Томас.

Генрих рассмеялся, потом плотнее завернулся в свой короткий плащ. Июнь стоял необычно холодный. На мгновение король с тоской вспомнил о теплых Анжу и Аквитании.

В один миг небо потемнело, и пошел дождь. Скоро уже лило как из ведра, и, не желая промокнуть до костей, они привязали лошадей под деревом, а сами нашли укрытие на церковном крыльце, закутавшись в плащи. Вдруг они поняли, что делят убежище с нищим, который дрожит в своей жалкой оборванной одежде. Бедолага с надеждой посмотрел на них, словно догадавшись, что перед ним важные персоны.

– Кто этот человек? – спросил Джеффри.

– Он бедный бродяга, – ответил Генрих.

Бедный бродяга продолжал смотреть на него задумчивым взглядом.

– Не стоит ли подать пример добродетельности мальчику и одарить этого бедняка теплой одеждой, чтобы она защищала его от дождя? – посмотрев озорным взглядом, обратился к своему другу Генрих.

– Стоит, – согласился Томас, не заметив блеска в глазах короля и думая, что в данном случае тот проявляет несвойственную ему щедрость.

– Вот ты и подай пример, – весело сказал Генрих и, сорвав дорогой плащ с плеч Бекета, швырнул его удивленному нищему, который, быстро закутавшись в плащ, без дальнейших слов поспешил прочь.

Томасу не осталось выбора, как смириться с потерей. Но он был взбешен и потрясен, поняв в это мгновение, что жестокость – подспудная черта Генриха. Бекет тогда впервые испытал к молодому королю иные чувства, кроме любви, но еще больше поразило его, что Генрих сумел вызвать у него это чувство. Стоя на крыльце и дрожа от холода, Бекет мучился мыслью о том, насколько далеко может зайти его непредсказуемый хозяин в будущем, подвергая испытанию их дружбу.

Алиенора смотрела на стоящего перед ней мужа, который подтолкнул вперед незнакомого маленького мальчика.

– Поклонись королеве, – сказал Генрих растерявшемуся черноволосому мальчугану, схватил того за ворот и наклонил ему голову. – Вот так! Его зовут Джеффри. Это мой сын, Алиенора, рожденный до нашего брака. Я привез его ко двору, чтобы здесь выучить и для компании нашим мальчикам.

Алиенора замерла. Ей было известно, что короли и лорды считают себя вправе, не особо задумываясь, брать любовниц и воспитывать бастардов. Это делали ее отец и дед, и в доказательство того сейчас при дворе жили два ее незаконнорожденных брата. Алиенора и сама не придерживалась строгих правил, зная, что у мужа в прошлом были любовницы, и мирилась с этим. Но когда перед ней оказалось живое свидетельство его распутства, она испытала потрясение. В одно мгновение поняла она, какова была истинная цель этой охотничьей экспедиции.

– Я рада тебя видеть, Джеффри, – холодно произнесла она, наступая на собственную гордыню.

Еще в детстве бабушка Данжеросса внушила ей, что жена никогда не должна корить мужа за неверность, а хранить горделивое молчание. Все это, может, и хорошо, но только до определенного момента. Тут без вопросов было не обойтись.

– А кто его мать? – спросила Алиенора ровным голосом, словно говорила с мужем о пустяках.

– Владетельная леди де Эйкни из Оксфордшира, – ответил Генрих настороженным тоном. – Я был одинок во время моих поездок в Англию и утешался, где придется. Уверен, ты меня поймешь.

– Да, – смягчаясь, ответила Алиенора. – И сколько лет Джеффри?

– Пять.

Алиенора чуть успокоилась. Мальчик обаятельно ей улыбнулся.

– Я умею читать, леди, – гордо сообщил он.

– Быть не может, – улыбнулась Алиенора, против воли проникаясь теплом к этой светлой душе.

– Он настоящее чудо, – сказал Генрих, которого тоже распирало от гордости. – Джеффри станет хорошим товарищем для Вильгельма и Генри. Его пример пойдет им на пользу.

Алиенора, все еще смиряя свой нрав, как учила ее бабушка, позвонила в маленький колокольчик, которым вызывала своих дам.

– Добро пожаловать ко двору, мастер Джеффри, – сказала она. – Надеюсь, ты будешь счастлив здесь. – Про себя она решила, что не может винить этого мальчика в грехах отца, а Генрих не изменял ей – он просто не говорил о существовании внебрачного сына.

Когда появилась Торкери, Алиенора сказала ей:

– Это мастер Джеффри, сын нашего господина короля. Возьмите его в детскую и скажите всем, чтобы относились к нему подобающе и с добротой, потому что он, вероятно, будет скучать по матери.

Пряча удивление, Торкери взяла Джеффри за руку и повела прочь.

– У нас новый помет щенков, – сказала она мальчику. – Лорд Вильгельм будет рад показать их тебе, Джеффри.

Когда они ушли, Алиенора взглянула на мужа.

– Нужно ли мне ждать нового пополнения нашего семейства? – спросила она.

– Нет, – солгал Генрих, зная, что, возможно, в один прекрасный день придется вносить уточнение в число бастардов, которых он бездумно породил. В одном король был уверен: если возникнет в том необходимость, он что-нибудь изобретет.

Генрих поднялся и подошел к Алиеноре. Он по-прежнему считал ее очень красивой: медные распущенные волосы, глубоко посаженные зеленые глаза, соблазняюще – как ему показалось – смотревшие на него, полные губы, созревшие для любви. Он наклонился и поцеловал ее.

– Ты моя жена, – хрипловато прошептал он. – Тебе принадлежит мое сердце. Никто не смеет прикоснуться к тебе.

Так оно и было, и в этом смысле Генрих был настроен категорически. То, что он, обуянный похотью, с неистовством отымел Авису де Стаффорд в гардеробной, ничуть не умаляло его любви к жене. Он обнял Алиенору, исполнившись вдруг желанием.

– Отошли своих женщин, – прошептал он ей в ухо. – Я слышу, они возятся в твоей спальне. Хочу остаться с тобой наедине и сделать еще одного наследника Англии!

Час спустя, когда они в изнеможении лежали в объятиях друг друга, Генрих посмотрел на свою красавицу-жену и провел своим жестким пальцем по ее телу от груди до бедра.

– Ах, если бы все мои иные королевские обязанности были так же сладостны! – усмехнулся он.

– И мои тоже, – улыбнулась она ему в ответ.

Король глянул на песочные часы, стоявшие на столе, и нахмурился:

– Боже мой, мне нужно идти. Я уже опоздал на встречу с моими баронами из казначейства. Мы должны обсудить, как улучшить чеканку монет.

Он встал, потянулся. Солнечный свет из окна заливал его мускулистое обнаженное тело. Алиенора сладострастно посмотрела на мужа, восхищаясь совершенством его широких плеч и упругих ягодиц.

– Ты присоединишься ко мне за обедом, миледи? – спросил он, натягивая на себя одежду.

Теперь настала очередь Алиеноры скривиться.

– Если еда будет вкусная, – ответила она.

В последнее время Генрих был постоянно занят и почти не обращал внимания на то, чту ему подают, обычно проглатывал все в один присест и пять минут спустя уже покидал трапезную. Потому королевская еда была неважной, и Алиенора стала есть отдельно, ей готовил собственный повар, за столом с ней обычно сидели Петронилла и самые знатные дамы. Если у Генриха выдавалось свободное время, он присоединялся к жене, но, как он сказал когда-то, короля должны видеть при дворе, а потому важно, чтобы он обедал в большом зале вместе с придворными. В светские и церковные праздники Алиенора всегда занимала место рядом с мужем и мирилась с ужасной едой. Сегодня никакого праздника не было, но она почувствовала: после страстного часа в постели король хочет, чтобы его королева была рядом. Она не должна упускать эту возможность.

– Я прикажу моим поварам приготовить что-нибудь по твоему вкусу, – пообещал он, натягивая сапоги. – А для твоего удовольствия будет играть музыка.

– Ты мое удовольствие, – отозвалась она, вставая во всей своей обнаженной красоте и обнимая его за шею.

– Колдунья! – прорычал Генрих, целуя ее. – Собираешься задержать меня своими приворотами? А как быть с чеканкой монет? Мои бароны ждут меня.

– Подождут еще немного, – промурлыкала Алиенора и принялась искусно действовать языком, что тут же возымело эффект: Генрих снова уложил ее в постель.

За столом казначейства лорды поглядывали друг на друга и барабанили нетерпеливыми пальцами по столешнице, песок в песочных часах неторопливо пересыпался из одной колбы в другую, а лорды недоумевали: что могло случиться с королем?

Бекет сидел на своем месте за столом на возвышении и смотрел, как прибывают к обеду уже слегка пьяные необузданные бароны Генриха. Бекет думал о том, что его друг Иоанн Солсберийский был прав, сравнивая английский двор с древним Вавилоном. Каких только скандалов, драк и распутства здесь не случалось под чувственную музыку, непристойные пантомимы и драмы. Он слышал, что сегодня вечером ожидалось какое-то развлечение, наверняка очередное бесстыдство. Однако в том были и свои плюсы, поскольку король сядет за стол и станет есть не торопясь, так что и все остальные тоже успеют доесть то, что будет подано. Хотя, с отвращением подумал Бекет, это и не бог весть какое благодеяние.

Томас не одобрял те излишества, которые видел при дворе, и сожалел, что Генрих не делает ничего, чтобы их пресечь. Но король, конечно же, и не собирался ничего предпринимать, потому что эти излишества были частью его жизни: он бранился, напивался до беспамятства и распутствовал. Такое поведение недостойно короля! Вот почему Бекет с большим удовольствием развлекал Генриха в собственном доме, где мог обеспечить изящество, роскошь и утонченность, прискорбно отсутствующие при дворе. Но он чувствовал, что Генриха все эти вопросы волнуют гораздо меньше, чем его самого, и наибольшее удовольствие от застолий в его доме получал лишь он сам, Томас Бекет. Однако его тщеславию льстило, что он может проявлять такую щедрость в отношении короля и демонстрировать ему, как оно должно быть.

Теперь все собрание встало, вернее, старалось удержаться на ногах, когда Генрих вошел в зал, держа за руку королеву. Они сегодня должны постараться вести себя наилучшим образом, подумал Бекет, зная, что Алиенора придерживается строгих правил в том, что касается дворцового этикета. Кто-то громко рыгнул, и она смерила этого невезучего недовольным взглядом, а тот, проникшись непривычным ему чувством вины, опустил голову.

Генрих проводил королеву до ее места по правую руку от себя, Бекет стоял по левую от него, пока королева не села. Он услышал, как она пробормотала мужу:

– Твои бароны могли бы по меньшей мере причесываться, перед тем как садиться за стол. Это позорище.

Бекет подавил улыбку, Генрих недоуменно оглянулся.

– Я как-то не замечал этого, – сказал он. – Пока они хорошо мне служат и делают то, что я им говорю, их внешний вид меня мало волнует. Но поскольку это волнует тебя… – Он встал и поднял руку. – Тишина! – прокричал король, перекрывая гвалт за столом, и пятьдесят голов повернулись в его сторону. – У меня для вас новый указ, – ухмыляясь, заявил он. – Согласно пожеланию королевы, с этого дня никто не может появляться в ее присутствии непричесанным. Это относится и к вам, милорд Арундел! – Генрих неодобрительно нахмурился, глядя на графа, который увлеченно выковыривал гнид из своих сальных кудрей. Брезгливого Бекета пробрала дрожь.

Все засмеялись, даже Алиенора. Потом она заметила, что на столе нет салфеток, и опять скривилась.

– Позови сюда стольника, – велела она слуге, когда король сел рядом с ней.

Он скорчил гримасу и ухмыльнулся при виде мгновенно появившихся относительно чистых салфеток, которые были тут же разложены по столу.

– Что тебе угодно еще, миледи? – полушутя спросил король.

– Больше ничего, спасибо. С нетерпением жду изысканных блюд, приготовленных для меня, – ответила Алиенора, вспоминая зеленое, дурно пахнущее мясо, что ей подали в прошлый раз, когда она обедала в дворцовом зале. Даже чесночный соус, призванный сгладить омерзительное впечатление от этой еды, не смог скрыть отвратительный вкус и запах. Но сегодня, заверил ее муж, она получит кушанья, достойные королевы.

Появились старший дворецкий и его подчиненные с большими графинами вина, в которых плескалась густая темная жидкость неопределенного цвета – ее-то и налили в кубок Алиеноры. Она осторожно попробовала. Жидкость была отвратительная, маслянистая и вонючая, с привкусом чего-то горелого. Чуть ли не грохнув кубком об стол, королева решила, что лучше выпьет хорошего вина из ее города Бордо, когда вернется в свои покои. Рядом с ней король жадно опустошил свой кубок, но она обратила внимание, что Бекет тоже не стал пить. Его тонкие губы чуть скривились в отвращении. Алиенора уже не в первый раз замечала, что они с Бекетом во многом родственные души.

Первое блюдо было приготовлено из дикого кабана, которого Генрих убил на охоте этим утром, так что мясо оказалось свежим и лишь слегка подгорело. Второе блюдо состояло из протухшей форели. Алиенора почувствовала душок и отпрянула в отвращении.

– Рыба не может лежать больше четырех дней! – воскликнула она.

– Кажется, она немного не того… – сказал Генрих, отправляя кусок в рот.

– Ваше величество, это не немного, такой форелью можно кормить только червей, – заметил Бекет. – Я диву даюсь, почему короля кормят так плохо.

У Алиеноры родилась озорная идея: пусть Бекет в дополнение ко всем прочим обязанностям возьмет на себя и руководство королевской кухней. Она знала, что ее предложение здраво и Бекет солидарен с ней, но чувствовала, что он не имеет права говорить такие слова, поскольку в них явно содержится критика его господина.

– Пусть принесут что-нибудь еще! – потребовал Генрих. – Или я сейчас приду на кухню.

Десять минут спустя принесли блюдо из тушеного кролика с каплунами в шафрановом соусе. Алиенора попробовала с опаской и то и другое, но оба блюда оказались великолепны. За этим последовала сочная куропатка.

– Удивительно, как угроза королевской инспекции может творить чудеса, – иронически заметил Генрих.

Аббат Винчестерский, который приехал в Лондон по делам и стал гостем короля благодаря своему положению, попробовал куропатку и поздравил сюзерена с хорошим поваром.

– Наш епископ позволяет нам только десять блюд на обед, – посетовал он, явно ожидая, что последует продолжение. Генрих уставился на него.

– Чтобы он пропал, ваш епископ! – воскликнул король. – При моем дворе мы довольствуемся тремя блюдами. Через несколько мгновений скатерть унесут, так что поторопитесь закончить, нас ждут менестрели. Они из Германии. Проделали немалый путь и готовы играть для нас.

Тучный аббат после этих слов с несчастным видом принялся доедать свою куропатку, словно боясь, что в любое мгновение ее могут отнять. Алиенора пыталась скрыть улыбку.

Когда Бекет, в качестве капеллана короля, поднялся, чтобы поблагодарить Господа за щедрость, в зал вошли менестрели.

– Их называют миннезингерами, Алиенора, – сказал король. – Это те же твои трубадуры, только по-немецки. Надеюсь, они более вежливы.

Алиенора предпочла сделать вид, что не услышала эту колкость.

Главный из певцов был красивый молодой человек с длинными рыжими волосами, полными губами и печальным взглядом. Распрямившись после изящного поклона, он смело вперился глазами в Алиенору.

– Это для вас, meine Kцnigin, – сообщил он.

По залу прокатился шепоток, когда менестрель начал петь. Голос его был таким же грустным, как и его глаза, а слова песни насыщены желанием и чувственным смыслом.

Певец закончил – и наступила ошеломленная пауза. Придворные короля, хотя и были пьяны, увидели, как помрачнело лицо их хозяина, и воздержались от аплодисментов, чтобы не вызвать вспышку гнева, которыми он был известен. Алиенора замерла на своем стуле, наслаждаясь комплиментами и улыбаясь дежурной улыбкой, но не без благодарности молодому певцу, как того требовали вежливость и лучшие традиции юга.

– Ты храбр, менестрель, – проговорил наконец Генрих. – Храбр через край, я бы так сказал.

– Ваше величество, я никого не хотел оскорбить, – возразил молодой человек, явно удивленный тем, что кто-то мог неправильно понять его песню. – О красоте королевы слагают песни даже в моей земле. Слава ее велика. Наши молодые люди были бы счастливы хоть краешком глаза взглянуть на нее.

– Да-да, похоже, что так, – раздраженно отозвался король. – Что ж, можешь перестать петь и сыграть нам что-нибудь более приличествующее. И помни, менестрель! – Генрих угрожающе подался вперед. – Единственные объятия, в которых когда-либо будет лежать королева, – мои!

По залу пронесся веселый гул, когда молодой человек, чьи планы теперь были спутаны, запел широко известную песню о героическом рыцаре Роланде, что в гораздо большей степени отвечало вкусу присутствующих баронов и рыцарей, которые одобрительно заорали и захлопали. Теперь Алиенора осмелилась взглянуть на мужа и, к своему удивлению, обнаружила, что он ей улыбается.

– У этого храброго парня хватило наглости петь такие песни, но он напомнил, как мне повезло с тобой! – Король взял ее руку и поцеловал. – Ты будешь сегодня лежать в моих объятиях, миледи?

И в этот момент Алиенора через плечо увидела выражение лица Бекета, заметила мимолетное мучительное выражение обнаженной тоски и боли, которое тут же сменилось привычным вежливым и холодным. Бекет перед этим смотрел на Генриха, а потому не мог не обратить внимания на вежливый жест короля и не услышать его слов.

«Вот, значит, как обстоят дела, – подумала королева. – Бекет страдает от неразделенной любви, от любви, о которой даже не смеет заикнуться, потому что она под запретом и никогда не будет ответной. А кроме того, он принес обет безбрачия. Но он ревнив. Знает, что не может оказывать влияние на эту часть жизни Генри и в конечном счете победительницей всегда буду я».

Но, как ни странно, Алиенора не чувствовала торжества – только сострадание к сопернику, который ведет такое бесплодное и пустое существование.

Король подался вперед и пощекотал губами ее шею. Алиенора увидела, как Бекет, пробормотав извинения, поклонился и покинул зал, его молодые секретари поспешили за ним.