Глава третья
ПЕРВАЯ РАЗРАБОТКА

На следующий день оба компаньона с утра принялись за работу. Участок их был на окраине россыпи и мог оказаться богатым, если только теории Сиприена Мере были основательны. К несчастью, этот участок уже многие разрабатывали раньше, а потому он уходил вглубь на пятьдесят метров с лишним. Но с точки зрения многих, обстоятельство это могло оказаться выгодным; так как он находился ниже соседних участков, — разрабатывающие его могли по законам страны пользоваться всей землей, а стало быть, и всеми алмазами, свалившимися к ним с других участков.

Разработка представляла труд весьма несложный. Накопав земли, диггеры насыпали ее в ведра и поднимали вверх на край россыпи и там высыпали. Земля эта затем перевозилась в тележке в хижину Томаса Стила; там крупные куски разбивались, и из них выбрасывали крупные камешки; после чего просеивали сквозь частое решето и тщательно рассматривали все мелкие камешки, прежде чем выбросить их. Покончив с этим, землю пересыпали в чистое сито, чтобы отделить от нее пыль, потом высыпали на стол и с величайшим старанием перебирали жестяным скребком, надеясь найти в ней алмазы. После осмотра землю кидали сначала под стол, а затем выносили вон и выбрасывали.

Все эти операции кончались в большинстве случаев тем, что в земле находили алмазы, иногда не больше половины чечевичного зерна. Но наши компаньоны считали себя счастливыми, если день не проходил у них без того, чтобы они нашли хотя бы один алмаз. Они трудились очень старательно, но, несмотря на это, в течение первых дней результат их работы был далеко не блестящим.

В особенности не посчастливилось Сиприену. Если находился в земле маленький алмаз, то это было почти всегда у Томаса Стила, и первый алмаз, который Сиприен наконец нашел, весил вместе со своей оболочкой не более одной шестой карата.

Карат равняется весу четырех бобовых зерен, что составляет почти пятую часть грана. Светлый и бесцветный алмаз, граненый и чистейшей воды, стоит около двухсот пятидесяти франков, если он весит один карат. Ценность алмазов зависит от их веса. Чтобы определить стоимость алмаза чистой воды, следует его вес умножить на стоимость одного карата. Из этого следует, что если цена одного карата двести пятьдесят франков, то камень в десять каратов будет стоить в сто раз больше, а именно — двадцать пять тысяч франков. Но камни в десять каратов и даже в один карат чрезвычайно редки, поэтому-то они и дороги. Кроме того, алмазы Грикаланда в большинстве случаев желтой воды, что сильно уменьшает их ювелирную стоимость.

Ввиду этого находка камня в одну шестую карата за восемь дней работы была мизерным вознаграждением за утомительный труд и старание, и нашим компаньонам было бы гораздо выгоднее пасти стадо или разбивать камни на дороге. То же мысленно говорил себе и Сиприен Мере; но надежда найти такой алмаз, который разом вознаградит его за труды целых недель и даже месяцев, поддерживала его так же, как она поддерживает большинство искателей алмазов. Что касается Томаса Стила, то он работал как машина и, казалось, не думал ни о чем. Приятели обыкновенно завтракали вместе сэндвичами и пивом, которые они покупали в открытом буфете, и обедали за табльдотом вместе с другими рабочими. Вечером они расставались. Томас Стил уходил в какую-нибудь бильярдную, а Сиприен проводил часок-другой на ферме.

Молодому инженеру выпадало часто на долю неудовольствие встречаться на ферме со своим соперником Джеймсом Гильтоном, высоким, рыжим молодым человеком, с лицом, усеянным веснушками. В том, что жених этот постепенно все больше и больше выигрывал в глазах Уоткинса, с которым он пил джин, не оставалось теперь ни малейшего сомнения.

Алиса, правда, относилась с явным пренебрежением к мужицким манерам и грубому разговору Гильтона, но от этого, однако же, присутствие его в доме фермера не становилось менее тягостным для Сиприена. Порой он просто не мог его выносить и, будучи не в силах сдерживаться, прощался с обществом и уходил.

— Француз недоволен! — говорил тогда Джон Уоткинс, подмигивая своему приятелю. — Как видно, алмазы не идут сами к нему на лопату.

Джеймс Гильтон в ответ на эти слова разражался глупейшим хохотом.

Сиприен чаще всего проводил свои вечера у одного доброго человека — бура, жившего близ россыпей. Звали его Якобом Вандергартом. Россыпи в Грикаланде благодаря этому человеку и получили название Вандергартовых, так как бур арендовал эту землю в первые времена концессий. Если верить молве, с ним поступили несправедливо, отняв эти россыпи, чтобы передать их Джону Уоткинсу. Разорившись совершенно, бур жил в старой землянке и кормился ремеслом гранильщика алмазов, — ремеслом, которым он занимался раньше в Амстердаме, своем родном городе.

Часто случалось, что искатели алмазов, интересуясь, какой вес имеют их алмазы после гранения, приносили их к старику Якобу Вандергарту или давали заказ гранить их или сделать над ними какие-нибудь еще более сложные операции. Но эта работа требует хорошего зрения и твердости рук, а старик Вандергарт хотя и был превосходным ремесленником в свое время, теперь с большим трудом исполнял заказы.

Сиприен познакомился с ним, зайдя однажды отдать оправить в кольцо первый найденный им алмаз. Он в очень короткий срок проникся к старику искренним уважением и любил посидеть с ним в его скромной мастерской, поболтать немного, в то время как старик сидел за работой.

Якоб Вандергарт благодаря своей белой бороде, высокому плешивому лбу, прикрытому черной бархатной шапочкой, длинному носу и круглым очкам имел большое сходство со старым алхимиком пятнадцатого века, сидящим среди своих удивительных препаратов и склянок с кислотами.

Перед Якобом Вандергартом в чашечке лежали алмазы, отданные заказчиками; камни эти иногда были большой ценности. Когда старик хотел расщепить алмаз, находя кристаллизацию его не совсем удачной, он прежде всего рассматривал, камень в лупу в направлении изломов, которыми кристаллы разделяются на параллельную грань; после этого он делал уже расщепленным алмазом надрезы в том месте другого алмаза, где, по его мнению, следовало исправить грань; в этот разрез он вкладывал небольшую стальную пластинку и потом ударял по ней слегка, отчего алмаз расщеплялся в одной грани. Точно такие же операции он производил и с другими камнями.

Если Якоб Вандергарт имел намерение отшлифовать камень, то есть придать ему известную форму, он прежде всего чертил мелом на его оболочке ту форму, которую желал придать; после этого он тер каждую грань его о другой алмаз, оба камня обтирались друг о друга, и от этого трения мало-помалу получалась грань. Этим способом Якоб Вандергарт придавал алмазам ту форму, которая освящена обычаем и подразделяется на три разряда: бриллианты двойной огранки, бриллианты простой огранки и розы.

Когда алмаз уже огранен, его остается только отшлифовать, и это Якоб Вандергарт делал следующим способом. Поставив перед собой стол со стальным кругом имевшим восемь сантиметров в диаметре и вертящимся на оси посредством большого колеса с рукояткой со скоростью двух-трех оборотов в минуту, он обмазывал этот круг оливковым маслом и усыпал его алмазным порошком, полученным от гранения других алмазов; затем он прижимал к этому кругу одну за другой все стороны камня, который намеревался шлифовать, заставляя при этом мальчика-готтентота, нанимаемого поденно, вертеть колесо до тех пор, пока камень не сделается совершенно гладким. Иногда эту услугу оказывал ему вместо мальчика и Сиприен Мере; он делал это с удовольствием. Тогда они, работая вместе, разговаривали, и часто случалось, что Якоб Вандергарт, сдвинув свои очки на лоб, прекращал работу и начинал какое-нибудь длинное повествование о старине.

Старик действительно знал все в той части Южной Африки, где он прожил уже сорок лет; особенно привлекательным в его рассказе было то, что он делился со своим собеседником преданиями, которые были еще свежи в его памяти.

Старик, главным образом, не скупился при этом на порицание политических событий. По его мнению, англичане были самыми ужасными грабителями, которые когда-либо существовали на белом свете. Нам остается только возложить на него ответственность за такое, может быть преувеличенное, мнение и отнестись к старику снисходительно.

— Хотите я расскажу вам, что они сделали мне лично? — продолжал Якоб Вандергарт, оживляясь. — Выслушайте меня и скажите, прав ли я.

Сиприен с удовольствием согласился на это предложение, и старик продолжал:

— Я родился в тысяча восемьсот шестом году в Амстердаме, во время путешествия, которое мои родители туда совершили. Впоследствии я снова туда возвратился, чтобы научиться моему ремеслу; но все дни моего детства протекли в Кейптауне, куда мои родители эмигрировали пятьдесят лет тому назад. Мы были по происхождению голландцы и очень этим гордились. В это время Великобритания завладела колонией… временно… так говорили они тогда. Но Джон Буль не выпускает никогда того, что раз попало к нему в руки, и в тысяча восемьсот пятнадцатом году нам было торжественно объявлено, что мы подданные Соединенного королевства и что Европа по этому поводу собралась на конгресс. Спрашивается, для чего было Европе вмешиваться в дела африканских провинций? Мы стали английскими подданными, но мы вовсе не желали быть ими, господин Мере! Рассудив тогда, что в Африке пока еще найдется довольно много места для нас, мы вышли из колоний и углубились в совершенно дикую страну, к северу, чтобы найти в ней для себя место, принадлежащее нам, и только нам одним. Нас прозвали тогда бурами, то есть крестьянами, или вутрекерами, или пионерами. Не успели мы обработать новую территорию и воссоздать с помощью тяжелого труда независимое существование, как английское правительство объявило и эту территорию своей собственностью все под тем же предлогом, что мы английские подданные. Тогда мы массами эмигрировали в пустыню, увозя с собой повозки, запряженные быками, мебель, домашний скарб и семена. Это было в тысяча восемьсот тридцать третьем году. В это время колония Наталь опустела почти совершенно, так как кровожадный завоеватель по имени Чака, по происхождению негр из племени зулусов, истребил более миллиона человеческих жизней в промежутке с тысяча восемьсот двенадцатого по тысяча восемьсот двадцать восьмой год. Его преемник Дингаан продолжал царствовать там посредством террора. Этот король-дикарь и разрешил нам поселиться в местности, на которой стоят теперь города Дурбан и Порт-Наталь. Но разрешение это было дано коварным королем с затаенной целью напасть на нас с тыла. А потому все мы вооружились, и только после сотни кровавых битв, в которых принимали участие наши женщины и дети, нам удалось упрочить за собой землю, пропитанную нашей кровью и потом. Не успели мы одержать победу над черным тираном и уничтожить его могущество, как губернатор Кейптауна уже послал британский военный отряд с приказанием занять натальскую территорию от имени ее величества королевы Английской. Мы, как видите, продолжали оставаться английскими подданными. Это событие случилось в тысяча восемьсот сорок втором году. Другие эмигранты из наших соотечественников точно таким же путем завладели Трансваалем и свергли тирана Мозелекаце на реке Оранжевой. И у них также была отнята их новая отчизна, которую они приобрели путем стольких страданий. Я о подробностях этого дела говорить не буду. Скажу только, что борьба эта тянулась двадцать лет. Мы уходили все дальше и дальше, а Британия простирала за нами свою алчную руку и смотрела на нас как на рабов, которые принадлежали ей, несмотря на то, что мы покинули их землю. Наконец после долгой кровавой борьбы нам удалось стать независимыми в свободной республике Оранжевой реки. Подписанная королевой Викторией восьмого апреля тысяча восемьсот пятьдесят четвертого года прокламация давала нам право на свободное владение нашими землями и на управление ими. Мы основали республику, и наш штат мог бы служить образцом для многих наций, считающих себя цивилизованнее маленького штата Южной Африки. Грикаланд также принадлежал к нему. Тогда-то я водворился в этом домике, где мы с вами сидим в настоящее время; я сделался фермером и жил с женой и двумя детьми. Я устроил ограду для скотины на том самом месте, где вы разрабатываете землю и ищете алмазы. Десять лет спустя пришел сюда Джон Уоткинс. Он построил тогда свою первую хижину. В то время мы не знали даже о существовании алмазных россыпей в этой местности; что до меня, то я в течение последних тридцати лет так мало имел случаев заниматься своим ремеслом, что даже почти забыл о том, что на свете существуют драгоценные камни. Вдруг, приблизительно в тысяча восемьсот шестьдесят седьмом году, распространился слух, что наша земля содержит алмазы. Один бур с берегов Гарта нашел алмазы в стенах своего дома, и английское правительство, верное своей системе присвоения чужой собственности, пренебрегло всеми прокламациями и объявило, что Грикаланд принадлежит ему. Напрасны были протесты нашей республики. Напрасно мы просили обратиться к посредничеству других держав. Англия отказалась от всякого посредничества и заняла нашу территорию. Мы стали надеяться, что хоть права наши как частных лиц будут уважаться. Я, например, оставшись бездетным вдовцом благодаря свирепствовавшей в тысяча восемьсот семидесятом году эпидемии, не находил в себе достаточно мужества создать новый домашний очаг, уже шестой или седьмой в моей жизни, а потому остался в Грикаланде и был почти единственным человеком, на которого не имела влияния алмазная горячка, овладевшая тогда решительно всеми; я продолжал заниматься своим огородом, как если бы алмазные россыпи и не существовали вовсе так близко от меня. И представьте себе мое удивление, когда я однажды увидел, что изгородь моя, за которой помещался скот, была ночью отнесена на триста метров в поле дальше от того места, где она была вначале, и на месте ее Джон Уоткинс с помощью сотни кафров сделал другую, которая служила продолжением его собственной и отгораживала красноватую песчаную землю, бывшую его собственностью. Я пригрозил этому грабителю, что пожалуюсь на него. Он только рассмеялся мне в ответ… и сказал, что я могу жаловаться сколько угодно, он ровно ничего против этого не имеет. Через три дня загадка разрешилась. Та часть земли, которая принадлежала мне, заключала в себе алмазные россыпи. Убедившись в этом, Джон Уоткинс поспешил перенести на другое место мою изгородь, после чего бросился в Кимберли с официальным заявлением, что россыпи найдены на его земле. Я жаловался… но знаете ли вы, господин Мере, что значит вести тяжбу в английских владениях? В один год я лишился всех быков, всех лошадей, всех овец!.. Я все продал, не исключая мебели, только для того, чтобы накормить этих пиявок в образе человеческом, известных под именем солиситоров, атторнеев, шерифов и судебных приставов. Одним словом, после целого ряда хлопот, ожиданий, обманутых надежд, беспокойств тяжбу я проиграл и разорился. Притязания мои на эту землю были признаны бездоказательными, и право собственности на нее было утверждено за Джоном Уоткинсом. Но словно для того, чтобы позорное пятно, наложенное на английскую юстицию этим незаконным судебным решением, не изгладилось со временем в общественном мнении, россыпи продолжали называться моим именем; они зовутся, как вам известно, Вандергартовыми.

Вы теперь видите, господин Мере, что я имею полное основание называть англичан разбойниками, — сказал старый бур, заканчивая свой правдивый рассказ.