Глава вторая
ВАНДЕРГАРТОВА РОССЫПЬ

«Нет, надо отсюда уезжать, — сказал себе Сиприен Мере на следующий день утром, в то время как он занимался своим туалетом, — надо покинуть Грикаланд. После всего выслушанного мною от этого торгаша оставаться здесь было бы слабостью с моей стороны. Он не хочет отдать за меня свою дочь? Может быть, он и прав! Я должен с твердостью вынести это решение, как мне это ни трудно, и возложить все свои надежды на будущее».

Не колеблясь долее, Сиприен тотчас же принялся за укладку своих вещей в ящики, служившие ему все время вместо шкафов и буфета. Он энергично работал уже час или два, как вдруг в открытое окно до него донесся свежий, чистый голос, точно голосок ласточки, распевавшей хорошенький романсик.

Сиприен подбежал к окну и увидел Алису, направляющуюся к страусам, которых она разводила для своего удовольствия, с полным фартуком разного корма, любимого этими птицами. Это она и пела.

Пение постепенно удалялось, но Сиприен продолжал стоять неподвижно, как зачарованный, и глаза его были влажны от слез.

Алиса намеревалась войти в ферму, которая была от нее уже всего в двадцати метрах, как чьи-то поспешные шаги заставили ее оглянуться и остановиться. Движимый безотчетным, но неудержимым порывом, Сиприен без шапки побежал вон из своего домика вслед за Алисой.

— Алиса!

— Мере?..

Молодые люди стояли теперь лицом к лицу на дороге, ведущей к ферме. В это мгновение Сиприен опомнился и, сам удивившись своему поведению, не знал, что ему сказать молодой девушке.

— Вы хотите сказать мне что-нибудь, Мере? — спросила его та с живостью.

— Я хотел проститься с вами, Алиса! Я сегодня уезжаю, — ответил Сиприен несколько неуверенным голосом.

— Уезжаете!.. Вы собираетесь уехать!.. Куда же?.. — пробормотала она в смущении.

Легкий румянец, покрывавший щеки молодой девушки, внезапно исчез.

— На свою родину… во Францию, — ответил Сиприен. — Мои здешние работы пришли к концу… Командировка моя окончена. Мне в Грикаланде больше делать нечего, остается только возвратиться в Париж…

Молодой человек проговорил все это нерешительным, точно виноватым тоном.

— Ах да… Это правда!.. Так должно было кончиться! — бормотала Алиса, видимо, плохо сознавая то, что она говорит.

Молодая девушка была совершенно подавлена и ошеломлена этой новостью, явившейся для нее совершенно неожиданно и потревожившей ее бессознательно счастливую жизнь. Она поразила ее как громовой удар. Вдруг крупные слезы наполнили ее глаза и повисли на ее длинных ресницах. Но тут же, спохватившись, она принудила себя улыбнуться.

— Вы уезжаете, — сказала она. — Вы забыли о вашей старательной ученице! Вы, стало быть, хотите покинуть ее прежде, чем она пройдет весь курс химии? Вы желаете, чтобы я остановилась на кислороде и чтобы тайны азота остались навсегда мертвой буквой для меня… Это очень дурно с вашей стороны.

Девушка старалась овладеть собой и шутить, но голос выдавал ее внутреннее волнение. В этой шутке чувствовался скрытый упрек, который кольнул сердце молодого человека.

Сиприен, почувствовав всей душой этот упрек, с трудом мог удержаться, чтобы не воскликнуть:

«Это необходимо! Я вчера просил вашей руки у мистера Уоткинса, вашего отца… Он отказал мне, не оставив никакой надежды… Понимаете ли вы теперь, почему я уезжаю?»

Но он вовремя спохватился, вспомнив о данном им Уоткинсу обещании не говорить его дочери о своей несбыточной мечте; он счел бы себя негодяем, если бы нарушил это обещание. Вместе с тем Сиприен тут понял вдруг, что внезапная решимость уехать, вызванная в нем неудачей, была, в сущности, безжалостной и дикой. Ему теперь стало казаться невозможным покинуть безотлагательно, без предварительной подготовки этого прелестного ребенка, — ребенка, который — что было слишком очевидно — питал к нему искреннее и глубокое расположение.

А потому решение, сложившееся у него неожиданно два часа тому назад и казавшееся тогда неизбежным, теперь стало внушать ему ужас. Он даже не осмелился говорить о нем вторично. Мере самым неожиданным образом стал отрицать его.

— Когда я говорил вам о моем отъезде, Алиса, — сказал он, — я не имел в виду ехать сегодня утром, ни даже сегодня вообще… Мне нужно взять еще кой-какие бумаги… сделать приготовления к отъезду!.. Во всяком случае, я еще буду иметь честь видеть вас и говорить с вами… о ваших дальнейших занятиях.

И, круто повернувшись, Сиприен побежал как сумасшедший в свою комнату и там, бросившись в кресло, погрузился в глубокие размышления. Течение его мыслей совершенно изменилось.

«Отказаться от такого прелестного существа из-за недостатка денег. Бросить партию при первой неудаче! Разве это действительно будет мужеством с моей стороны, как мне это представлялось сначала? Не лучше ли будет пожертвовать некоторыми предрассудками и сделать попытку быть достойным этой девушки? Столько людей наживают состояние в несколько месяцев, отыскивая алмазы. Почему бы мне не последовать их примеру? Кто мне помешает вырыть камень в сто каратов, как это удалось сделать многим, или отыскать новое месторождение алмазов? У меня, во всяком случае, больше теоретических и практических сведений, чем у всех этих людей. Почему бы науке не дать мне того, что дается другим, благодаря труду и простой случайности? Притом я ведь в этой попытке рискую очень немногим. А если счастье будет благоприятствовать мне и я разбогатею таким простым способом, то кто знает, может быть, Джон Уоткинс изменит тогда свое решение. Награда стоит того, чтобы сделать эту попытку!..»

Размышляя таким образом, Сиприен принялся ходить взад и вперед по лаборатории.

Вдруг он остановился, надел шляпу и вышел. Спустившись с холма на прилегавшую к нему равнину, он направился к Вандергартовым копям. Менее чем через час он уже дошел до них.

В это время землекопы толпой возвращались к своим палаткам завтракать. Окинув беглым взглядом загорелые лица этих людей, Сиприен подумал о том, к кому бы ему обратиться за указаниями, которые были ему необходимы, — и вдруг увидел перед собой честное лицо Томаса Стила, бывшего ланкаширского рудокопа, а теперь одного из местных диггеров. Этот человек приехал на копи в одном дилижансе с Сиприеном. Во время своего пребывания в Грикаланде Сиприен уже не раз встречался с ним и видел ясно, что дела добродушного ланкаширца шли хорошо, судя по его хорошему платью и широкому медному поясу, обтягивавшему его стан.

Сиприен решил переговорить с ним о своих планах. Исполнение этого было делом нескольких минут.

— Вы хотите откупить участок? Да это очень просто, если только у вас есть деньги! — сказал рудокоп. — Возле меня есть такой участок. Он стоит четыреста фунтов стерлингов. С пятью или шестью неграми, которые будут его разрабатывать, вы с ним справитесь и получите не менее чем на семьсот или на восемьсот франков алмазов в неделю.

— Но у меня нет десяти тысяч франков, и я не имею в своем распоряжении ни одного, даже самого маленького негра! — сказал Сиприен.

— В таком случае откупите только часть участка, восьмую или даже шестнадцатую часть его и обрабатывайте его сами. Тысячи франков будет вполне достаточно для этой цели.

— Да, это будет по моим средствам, — ответил молодой инженер. — А вы сами, господин Стил, как поступили, позволю себе полюбопытствовать? Вы, очевидно, приехали сюда с капиталом?

— Я прибыл сюда с тремя золотыми в кармане и с расчетом на работу своих собственных рук, — ответил тот. — Но мне посчастливилось. Сначала я работал на половинной доле, на одной восьмой участка, принадлежавшего человеку, который предпочитал делу сидение в кофейне. У нас было условие делиться нашими находками, и мне удалось сделать несколько довольно крупных находок, а именно: я нашел камень в пять каратов, который мы и продали за двести фунтов стерлингов. Тогда я перестал работать за этого лентяя и купил шестую часть участка, которую и стал разрабатывать сам, но так как я находил на этом участке только мелкие камни, то я и избавился от него шесть дней тому назад. Я теперь работаю опять на половинной доле с одним австралийцем на его участке, но за всю эту неделю мы едва заработали пять фунтов стерлингов.

— Если мне удастся купить не очень дорого хороший участок, согласитесь ли вы войти со мной в долю и обрабатывать его? — спросил молодой инженер.

— С удовольствием, — ответил Томас Стил, — но только при одном условии, а именно: то, что каждый найдет, принадлежит только ему одному, и это не потому, что я не доверяю вам, господин Мере; но видите ли, с тех пор, как я здесь, я заметил, что при дележке я постоянно остаюсь в убытке, потому что лопата и мотыга мои старые знакомые и я работаю втрое больше, чем другие.

— Ваше требование мне кажется справедливым, — сказал Сиприен.

— Вот что, — воскликнул вдруг ланкаширец, — мне пришла в голову мысль, которая, может быть, покажется вам дельной! Что если мы вдвоем возьмем один из участков Джона Уоткинса?

— Как — один из его участков? Да разве не вся земля россыпи — его собственность?

— Конечно, сударь; но вам известно, что колониальное правительство тотчас же присваивает себе землю, когда в ней откроются алмазные месторождения. В этих случаях правительство оценивает и делит эти участки, удерживает большую часть платы за них и выдает владельцу земли известный процент. Процент этот составляет хороший доход, если россыпь так велика, как, например, эта россыпь, и собственнику земли дается предпочтение перед другими купить участков столько, сколько он рассчитывает разработать. Уоткинс находится именно в этом положении. Он пользуется правом собственности на этой россыпи, и у него, кроме того, разрабатывается много участков; но подагра не позволяет ему бывать везде самому, а потому он не может разработать всех участков, как он этого бы хотел; и мне кажется, он согласится отдать вам на хороших условиях один из своих участков, если вы сделаете ему это предложение.

— Мне было бы приятнее, если бы вы сами вели переговоры с этим фермером, — возразил Сиприен.

— Ну так что ж! — сказал на это Томас Стил. — За этим дело не станет.

Через три часа участок, значившийся на плане под номером 942, был утвержден формально за господином Мере и Томасом Стилом за девяносто фунтов стерлингов с взысканием пошлины за патент. В контракте, кроме того, было сказано, что наниматели обязуются уделять известную часть прибыли Джону Уоткинсу, и, кроме того, в виде премии они должны были отдать ему три первых алмаза весом больше десяти каратов, если они найдут такие. Ничто не указывало на то, что можно рассчитывать на такую находку, но, в общем, она была возможна — все было возможно.

Дело это было, по-видимому, небезвыгодным для Сиприена Мере, и Уоткинс не преминул высказать это молодому инженеру со свойственной ему грубой манерой, чокаясь с ним после того, как контракт был подписан.

— Вы избрали благую участь, милый друг, — сказал он ему, похлопав по плечу. — Вы дельный малый, и я не буду удивлен, если со временем вы станете одним из лучших искателей алмазов в Грикаланде.

Сиприен счел эти слова за счастливое предзнаменование.

А у мисс Уоткинс, присутствовавшей при этом разговоре, голубые глазки так и сияли. Никому даже в голову не могло прийти, что эти глазки плакали утром.

К тому же по безмолвному соглашению все старались не касаться печального эпизода этого утра. Сиприен оставался — это было очевидно, — и, в сущности, это было самым главным. А потому молодой инженер пошел с легким сердцем сделать последние приготовления к переезду на участок; он решил взять только чемодан с платьем, потому что имел намерение поселиться в палатке на Вандергартовой россыпи и проводить на ферме все свободное время.