Глава тринадцатая
АФРИКАНСКИЕ СКАЧКИ

Когда на другое утро всадники отправились в путь, вид их был крайне оригинален. Сомнительно, чтобы Сиприен пожелал показаться в таком виде на глаза мисс Уоткинс на главной улице Вандергартова прииска. Но тем не менее ему надо было покориться неизбежности. Тут была пустыня, и жирафы едва ли уступали дромадерам, езда на которых составляет обычный способ передвижения в пустынях: езда на жирафах была почти так же тряска, как езда на «кораблях пустыни», так что всадники почувствовали легкие приступы морской болезни.

Но часа через два или три Сиприен и китаец привыкли к этой езде, кроме того, жирафы бежали быстро и были очень кротки. Все, таким образом, шло хорошо.

Теперь оставалось лишь нагнать потерянное время, так как Матакит уже успел уехать, вероятно, за эти четыре дня очень далеко. Но как бы то ни было Сиприен решил ничем не пренебрегать, чтобы достигнуть намеченной им цели.

Через три дня всадники выехали на равнину, к берету извилистой речки, бывшей, вероятно, одним из притоков Замбези. Жирафы, усталые и укрощенные продолжительной диетой, которой предусмотрительно подверг их китаец, уже позволяли легко управлять собой, так что Сиприен мог бросить повод и направлять жирафа шенкелями.

Здесь уже стали видны следы цивилизации: дороги были гладкие и широкие, всюду зеленели поля маниоки, по холмам виднелись белые хижинки в виде ульев, в которых жило население этой местности.

Но все же обилие диких и жвачных животных и огромное количество пернатых, населявших эту равнину, свидетельствовали о том, что наши путешественники находились еще на рубеже пустыни. То тут, то там пролетали бесчисленные стаи птиц всех родов и видов, стада газелей и антилоп перебегали дорогу, а иногда и огромный гиппопотам, высунув голову из воды, громко фыркал и исчезал снова под водой. Сиприен любовался этой движущейся перед ним панорамой и не подозревал, что через несколько минут его ожидало совершенно иное интересное зрелище.

На одном повороте дороги он и Ли увидели совершенно неожиданно Аннибала Панталаччи, гнавшегося во весь опор за Матакитом. Они были на расстоянии одной мили друг от друга и мили четыре от Сиприена и его спутника.

Увидев их, Сиприен и Ли не могли удержаться от крика радости: Сиприен весело крикнул «ура», а Ли «гуг», что значило то же самое; после этого они пустили своих жирафов вскачь. Матакит, без сомнения, заметил своего преследователя, но он не мог видеть своего бывшего хозяина и своего товарища китайца, так как они были слишком далеко от него. Увидев Панталаччи и зная, что тот не пощадит его и убьет как собаку, молодой кафр изо всех сил погонял своего страуса. Страус несся с быстротой ветра, но вдруг споткнулся о камень и упал. От этого сотрясения соскочило колесо тележки, и Матакит вывалился из нее. Падение молодого кафра было очень тяжелым, он сильно расшибся, но ужас от перспективы попасть в руки неаполитанца был в несчастном так силен, что, позабыв боль, он встал, мигом выпряг своего страуса, вскочил на него верхом и погнал во весь опор.

Началась головокружительная погоня, невиданная со времен зрелищ римского цирка, где скачка страуса с жирафом часто входила в программу увеселений. В то время как Панталаччи старался догнать кафра, Сиприен и Ли помчались по следам того и другого, чтобы разом покончить с вопросом об алмазе и свести счеты с вероломным неаполитанцем.

Жирафы бежали почти так же, как чистокровные лошади; они вытянули вперед свои длинные шеи, разинули рты, прижали уши и мчались со всей быстротой, на которую только были способны.

Страус Матакита бежал до такой степени быстро, что ни один победитель на дербийских и парижских скачках не мог бы состязаться с ним: короткие крылья, негодные для полета, помогали ему ускорять бег; в несколько минут расстояние между Матакитом и его преследователем значительно увеличилось. Ах, Матакит поступил очень благоразумно, выбрав для себя страуса; если бы птица могла бежать с такой же скоростью еще несколько минут, Матакит был бы спасен от гнева неаполитанца.

Аннибал Панталаччи отлично понимал, что малейшее замедление с его стороны повлечет за собой потерю всех его преимуществ: расстояние между ним и кафром и без того уже увеличивалось.

На краю маисового поля, на котором происходила эта скачка, темнела чаща индийских смоковниц, и если бы Матакиту удалось добраться до этого леса, то там его уже нельзя было бы отыскать.

Мчась во весь дух, Сиприен и Ли тем не менее с понятным интересом следили за этой погоней; не более трех миль отделяло их теперь от Матакита и его преследователя. Вдруг они увидели, что неаполитанец стал нагонять беглеца. Случилось ли это потому, что страус наконец утомился, или птица ушиблась о камень при своем падении, но бег ее сильно замедлился; Аннибал Панталаччи был от нее теперь не больше чем в трехстах шагах.

Но Матакит уже доехал до опушки леса и внезапно исчез, и в ту же минуту Аннибал Панталаччи покачнулся в седле и упал на землю, а лошадь его помчалась дальше.

— Матакит убежал! — воскликнул Ли.

— Да! Но негодяй Панталаччи не уйдет от нас, — сказал Сиприен.

И оба поехали еще скорее.

Через полчаса они уже были на незначительном расстоянии от того места, где упал Панталаччи. Теперь вопрос состоял о том, ушел ли он в лес искать Матакита или лежит на земле раненый или убитый.

Негодяй все еще был тут, и Сиприен и Ли остановились в ста шагах от него. Вот что с ним произошло.

Преследуя Матакита, неаполитанец не заметил сгоряча громадной сети, натянутой кафрами для ловли птиц, которые являются настоящим бичом их полей. В этой сети Аннибал Панталаччи и запутался. Сеть была больших размеров — метров в пятьдесят с каждой стороны; ею уже были покрыты тысячи птиц разной величины, и между ними было до полудюжины тех громадных грифов, которые водятся в Южной Африке и крылья которых имеют размах в полтора метра. Появление Аннибала Панталаччи среди этого пернатого царства подняло, конечно, среди птиц большую тревогу. Оглушенный своим падением, неаполитанец не сразу понял, что с ним случилось; потом он сделал попытку встать, но руки и ноги его были так запутаны в сети, что он никак не мог их высвободить. А между тем нельзя было терять времени. Итальянец стал изо всех сил дергать сеть, стараясь ее разорвать или вырвать хотя бы из земли колья, к которым она была привязана, но все его усилия привели только к тому, что он еще больше запутывался в петлях этой огромной сети. Но неаполитанца ожидало еще великое унижение: один из жирафов, а именно тот, на котором сидел Ли, наконец нагнал его; Ли соскочил с него и с холодной жестокостью рассудил, что лучший способ овладеть узником — это дать ему запутаться в сетях как можно больше, а потому он поспешно отвязал сеть. И тут случилось нечто совершенно неожиданное: налетел откуда-то страшный порыв ветра, похожий на смерч, и в одну минуту вырвал все колья, удерживавшие сеть; почти все птицы, сидевшие в плену, разлетелись со страшным шумом в разные стороны, остались только те, которые, запутавшись когтями в петлях сети, не могли выбраться из нее, в числе этих последних были грифы; они махали своими огромными крыльями, обладавшими такой силой, что грифы могли свободно на них поднять тяжесть в сто килограммов. Сеть вместе с Аннибалом Панталаччи поднялась в воздух, и подъехавший в это время Сиприен мог видеть, как враг его поднимался к облакам. Обессиленные тяжестью неаполитанца, грифы стали спускаться, описывая длинную параболу, потом снова поднялись. Сиприен и Ли с ужасом смотрели на несчастного Панталаччи, висевшего на высоте полутораста футов от земли. Вдруг несколько петель в сети лопнуло. Итальянец повис на руках, но веревки не выдержали, он со страшной быстротой упал на землю и расшибся. Когда Спприен и Ли подъехали к нему, желая оказать ему какую-нибудь помощь, итальянец был уже мертв.

Сеть вскоре совсем оторвалась от птиц, и они свободно улетели.

Теперь из четырех соперников, отправившихся в путешествие по равнине Трансвааля с одной и той же целью, остался только один Сиприен Мере.