Глава двенадцатая
ПРЕДАТЕЛЬСТВО

Что же случилось в лагере во время отсутствия Сиприена и его товарищей? Ответить на этот вопрос было очень трудно до возвращения молодого кафра. Поэтому стали ждать Бардика; его звали, его искали повсюду, но не нашли ни малейшего следа. Судя по тому, что он оставил приготовления к ужину неоконченными, можно было заключить, что исчезновение его произошло часа два или три назад. Сиприен делал всевозможные предположения относительно того, где мог кафр находиться в это время, и не пришел ни к какому определенному выводу: предположение относительно того, что кафр пал жертвой диких зверей, казалось неправдоподобным: нигде не видно было никакого следа кровавой борьбы; нельзя было подумать и того, что кафр убежал к себе на родину, как делают это большинство кафров; зная его преданность, молодой инженер горячо старался опровергнуть это предположение, высказанное Аннибалом Панталаччи. Короче говоря, после долгих поисков кафра не нашли, и причина его исчезновения так и осталась для всех неразгаданной тайной.

Печальный день закончился еще более грустным вечером. На членов экспедиции, по-видимому, повеял ветерок, приносящий несчастье. Аннибал Панталаччи был угрюм и молчалив. Двое его сообщников, Фридел и Джеймс Гильтон, умерли, и он теперь остался один, лицом к лицу со своим молодым соперником, затаив в глубине души твердую решимость избавиться от него во что бы то ни стало и не допустить его ни до отыскания бриллианта, ни до брака с мисс Алисой; для него самого и то, и другое было лишь коммерческой сделкой.

Что касается Сиприена, которому Ли сообщил коварный план его соперников, то он был поставлен в необходимость всю ночь наблюдать за своим врагом, хотя китаец, правда, и высказал готовность взять часть этой задачи на себя. Сиприен и Аннибал Панталаччи провели весь вечер за курением, сидя у костра, и не обменялись между собой ни словом; после этого они ушли в фуру, даже не пожелав друг другу спокойной ночи. На другой день утром кафр еще не возвратился в лагерь, и хотя Сиприен с большим удовольствием прождал бы его еще сутки, неаполитанец настоял на том, чтобы ехать дальше сейчас же.

— Можно легко обойтись без Бардика, — сказал он, — а оставаться — значит рисковать не догнать Матакита.

Сиприен уступил, и китаец отправился запрягать быков. Новая неприятность, и очень серьезная, постигла путешественников. Быков также не оказалось на своих местах. Отдохнув в течение целых двух суток, быки пожелали, очевидно, отыскать траву повкуснее, чем та, которая была у них под ногами, и, постепенно удаляясь от лагеря, наконец совершенно потеряли его из виду. Тут всем стало ясно, какой чувствительной потерей был для них Бардик; зная привычки этих животных, он, без сомнения, позаботился бы о том, чтобы привязать их. После ожесточенной погони за животными наши трое путешественников волей-неволей пришли к заключению, что поймать их нет никакой возможности.

Теперь им оставалось бросить повозку на произвол судьбы и продолжать путешествие верхом, взяв с собой возможно большее количество необходимых предметов и съестных припасов. Ли пришлось взять лошадей покойного Джеймса Гильтона.

Нарубив большое количество колючих ветвей с намерением прикрыть ими фуру, чтобы она издали казалась большим кустом, наши путешественники уложили в сумки белье, консервы и заряды, и три всадника отправились в путь. Дорогой Сиприен старался уговорить китайца бросить веревку, взятую им с собой на всякий случай, но тот от этого отказался наотрез. Зной был очень велик, но путники продвигались вперед довольно быстро и, остановившись на ночлег в глубоком ущелье под защитой высокой скалы, вскоре, сидя у пылающего костра, пришли к отрадному заключению, что потеря фуры не была для них невосполнимой. Прошло два дня. Путники ехали, не подозревая, что тот, за кем они гнались, был недалек от них. Когда на другой день к вечеру, на закате солнца, они направлялись к группе деревьев, под которыми намеревались переночевать. Ли громко вскрикнул и указал на двигавшуюся на горизонте черную точку.

— Это путешественник! — воскликнул неаполитанец.

— Это Матакит! — сказал Сиприен, посмотрев в подзорную трубу. — Я отлично вижу его тележку и страуса. Это он, — и, говоря это, Сиприен передал трубу Панталаччи, чтобы тот, в свою очередь, удостоверился в том, что он говорит правду.

— На каком он может быть от нас расстоянии? — спросил Сиприен.

— На расстоянии семи или восьми миль по меньшей мере, а может быть, и на большем, — ответил неаполитанец.

— В таком случае мы должны на сегодня отказаться от мысли догнать его.

— Конечно, — сказал Аннибал Панталаччи. — Через полчаса будет совсем темно и нельзя будет никуда ехать.

— Не беда, завтра, встав пораньше, мы, наверно, его догоним.

— Я того же мнения.

Всадники подъехали к деревьям, сошли с лошадей и стали готовиться к ночлегу. Первой их заботой было, по обыкновению, заняться лошадьми. Они тщательно обтерли им спины сеном и привязали их к кольям таким образом, чтобы дать им возможность щипать траву. Китаец, не теряя времени, принялся разводить костер. Во время всех этих приготовлений настала ночь, и, пообедав, наши путешественники завернулись в одеяла. Сиприен и китаец вскоре заснули, что было, может быть, не совсем благоразумно с их стороны. Нельзя было сказать того же про неаполитанца. Часа три он беспокойно вертелся под своим одеялом, как человек, преследуемый одной и той же мыслью. Душой его овладела жажда преступления. Не будучи в состоянии противиться долго искушению, он бесшумно встал, и, крадучись, приблизился к лошадям, потом, оседлав свою лошадь, взял Тамплиера и лошадь китайца под уздцы и увел их из лагеря. Густая трава совершенно заглушала стук лошадиных копыт, и лошади, оторопевшие от внезапного пробуждения, покорно пошли туда, куда их повели. Аннибал Панталаччи отъехал на довольно значительное от лагеря расстояние, затем возвратился в лагерь. Увидев, что спутники его продолжают крепко спать, он взял свое одеяло, немного провизии и совершенно хладнокровно покинул своих товарищей в африканских дебрях, с тем расчетом, что они, лишившись лошадей, не будут уже в состоянии догнать Матакита. Негодяю даже не пришло в голову, как низко он поступил по отношению к людям, от которых он не видел ничего, кроме хорошего. Вскочив в седло, он поехал к тому месту, где оставил лошадей, и, взяв их в повод, быстро ускакал по тропинке, освещенной луной, вышедшей в это время из-за гор.

Сиприен и Ли продолжали спать. В три часа утра китаец открыл глаза и взглянул на небо, усеянное звездами. На востоке уже была видна узкая полоска рассвета.

«Пора варить кофе», — сказал он себе. И встав, тотчас же принялся за свои утренние омовения, которые он не переставал совершать и во время путешествия. «Где же Панталаччи?» — задал он себе вдруг вопрос.

Становилось все светлее и светлее, и все предметы рельефно выступали из ночного мрака. «Лошадей нет здесь. Уж не увел ли их наш милый товарищ…» — и, говоря это, китаец опрометью побежал к тому месту, где накануне были привязаны лошади; при первом же взгляде он убедился, что предположение его было основательно. Все вещи неаполитанца исчезли также вместе с ним. Дело было ясным. Человек белой расы в подобном случае едва ли устоял бы против искушения, впрочем вполне естественного, разбудить Сиприена, чтобы сейчас же передать ему эту печальную новость. Но китаец был человеком желтой расы, а потому он подумал, что если речь идет о том, чтобы сообщить о каком-либо несчастье, то торопиться нечего. А потому он спокойно стал заваривать кофе.

Сварив кофе, Ли разлил его в две чашки, сделанные из страусиного яйца, которые он всегда носил привешенными к петлице, и подошел к Сиприену, все еще продолжавшему спать.

— Кофе готов, папаша, — сказал он, вежливо тронув его за плечо.

Сиприен открыл глаза, потянулся и, улыбнувшись китайцу, выпил поданный ему кофе. Тогда только он заметил отсутствие неаполитанца.

— Где же Панталаччи? — спросил он.

— Он уехал, папаша! — ответил китаец тоном совершенно спокойным, точно то, что он сообщил, была самая естественная вещь в мире.

— Как — уехал?

— Очень просто. Уехал и взял с собой всех трех лошадей.

Сиприен вскочил и, бросив взгляд вокруг, тотчас же понял, в чем дело.

Но Сиприен был слишком горд, чтобы дать волю тому огорчению и негодованию, которые он чувствовал по поводу случившегося.

— Хорошо, — сказал он. — Но пусть негодяй не воображает, что за ним останется последнее слово.

Сиприен прошелся несколько раз взад и вперед по лагерю, размышляя о том, как ему поступить дальше.

— Надо сейчас же идти! — сказал он китайцу. — Мы оставим здесь седла, уздечки — все, что будет слишком тяжелым для нас, и возьмем с собой только ружья и провизию, которая имеется в нашем распоряжении. Если мы пойдем скорым шагом, пожалуй, будем продвигаться так же быстро, как если бы мы поехали на лошади, а может быть, и скорее, потому что мы можем выбрать прямой путь.

Ли повиновался, и в несколько минут путешественники собрали необходимые им в дороге вещи, а все остальное было ими брошено и прикрыто кучей хвороста; после этого они немедленно отправились в путь. Когда оба путника дошли до северного склона горной цепи, вдоль которой они ехали три дня, было уже около трех часов пополудни.

Путешественники находились теперь где-то недалеко от столицы некоего великого короля Тонаи, объединившего под своей властью множество кафрских племен.

Пройдя линию гор, путники спустились в долину. В это время китаец тихо рассмеялся и сказал:

— Жирафы.

Сиприен в свою очередь увидел на довольно далеком расстоянии стадо жирафов, мирно пасшихся на лугу. Издали эти животные с длинными шеями и пестрыми туловищами были очень красивы.

— Можно одним из этих жирафов заменить Тамплиера, — сказал Ли.

— Ехать верхом на жирафе? Видано ли что-нибудь подобное! — воскликнул Сиприен.

— От вас будет зависеть увидеть это, если только вы позволите мне сделать опыт.

Сиприен, не имевший привычки считать за невозможное то, что просто было для него ново, тотчас же изъявил готовность помочь Ли в этом предприятии.

— Мы находимся от жирафов под ветром, — сказал Ли, — и это очень хорошо, потому что они, обладая чрезвычайно тонким обонянием, тотчас бы почуяли нас. Поверните вправо, испугайте их выстрелом, чтобы они бросились в мою сторону, а остальное предоставьте мне.

Сиприен поспешил освободиться от всех вещей, стеснявших его движения, бегом спустился по тропинке в глубину долины и приготовился стрелять. Китаец тем временем бросился в противоположную сторону и стал за деревом у другой тропинки, круто спускавшейся к речке; судя по бесчисленным следам ног жирафов, нетрудно было предположить, что они именно этой тропой шли к водопою.

Не прошло и пяти минут, как раздался выстрел и послышался топот, точно ехал целый эскадрон, и вскоре жирафы по двое в ряд стали подниматься вверх по тропинке мимо китайца.

Тот не дремал. Приготовив заранее из имевшейся при нем веревки два аркана, он стал спокойно выбирать, на кого из жирафов накинуть их и, выбрав наконец двух из них покрупнее, ловко набросил на них арканы. Веревки захлестнулись на шеях несчастных животных, едва не задушив их, и они остановились как вкопанные.

— Идите сюда, папаша! — крикнул Ли Сиприену, но тот уже опрометью бежал к нему.

Перед китайцем стояли два великолепных жирафа, больших, сытых и сильных, с тонкими ногами и лоснящейся спиной.

Но глядя на них с восхищением, Сиприен все еще не мог представить себе, каким образом можно употребить этих животных для верховой езды.

— Но как же держаться на спине, которая представляет наклонную плоскость? — сказал он, смеясь, китайцу.

— Надо сесть не на спину, а на плечи этих животных, — ответил Ли. — И разве трудно положить им на спину под седло свернутое одеяло?

— Но у нас нет седла.

— Я сейчас схожу за вашим седлом…

— Какую же ты уздечку наденешь на них?

— А вы сейчас увидите.

Китаец не задумывался ни над каким ответом, но за словами у него, однако же, всегда следовало и дело.

К обеду он успел сделать из своей веревки два недоуздка, которые и надел на жирафов.

Бедные животные были так подавлены постигшим их несчастьем и, кроме того, обладали таким кротким нравом, что не выказали ни малейшего сопротивления. Из оставшейся веревки Ли сделал повод. Когда все приготовления были окончены, оставалось вести пленников в поводу; ничего не могло быть легче этого, и Сиприен и Ли отправились на место своей вчерашней стоянки взять седла и оставленные ими вещи.

Вечер закончился тем, что оба путешественника вполне приготовились к предстоящему завтрашнему отъезду из этой местности. Во всех этих приготовлениях китаец выказал необыкновенную ловкость и сообразительность. Он переделал седло Сиприена и приспособил его так, что оно могло держаться на синие жирафа горизонтально, а для себя сделал седло из ветвей. После этого он посвятил половину ночи выездке обоих жирафов и самыми энергичными способами показал им, что им больше ничего не остается, как повиноваться.