ГЛАВА VI. В гостях у гебра

Солнце уже довольно высоко стояло над горизонтом, когда Кардики на своих добрых персидских лошадках приблизились к тому месту, которое известно под именем гробницы Эсфири и Мардохея. Предание говорит, что здесь погребена прекрасная еврейка, бывшая супругой повелителя Персии, а у ног ее покоится ее дядя. Так же, как и могила Даниила, гробница эта в большой чести у еврейских пилигримов: они приходят со всех концов Персии, даже с Ливана, сюда толпами, чтобы поклониться праху своей покровительницы.

Зная ту славу, которой окружена эта могила, Мориц и его сестра предполагали увидеть какой-нибудь грандиозный монумент. Великолепие и роскошь, которыми отличался Артаксеркс, давали им право надеяться, что он воздвиг своей любимице достойный ее мавзолей. Они не знали, что первоначальный монумент давным-давно разрушен, и поэтому были крайне удивлены, увидев перед собой очень простую, даже бедную могилу. Две гробницы помещались здесь, одна возле другой, под небольшим деревянным куполом, украшенным голубой глазированной черепицей и возвышавшимся над землей не более чем на сорок футов. Внутренность мавзолея была наполнена кусками пергамента с еврейскими надписями: в этих записках, приносимых сюда пилигримами, последние или о чем-нибудь просили, или благодарили за полученные милости. Во всем сооружении не было ничего, что могло бы возбудить жадность персиян; поэтому, несмотря на постоянные преследования, которым подвергаются дети Израиля в Иране, их скромная часовня осталась неприкосновенной.

Когда брат и сестра приблизились к гробнице Эсфири, еврейские пилигримы, стоявшие около нее на коленях, встретили их испуганными взглядами. Эти приниженные взгляды как нельзя лучше характеризовали те тяжелые условия, при которых существуют евреи в Персии. В самом деле, тогда как последователи всех других религий: армяне, несторианцы, даже гебры, — находятся под покровительством различных европейский наций, евреи ни у кого не встречают защиты и должны беспрекословно подчиняться произволу мусульман. Губернаторы провинций смотрят на них, как на законную свою добычу, и теснят их с не меньшим рвением, чем это делали средневековые европейские феодалы. До настоящего времени условия существования детей Израиля в Персии представляют собой точную копию того, что они испытывали в Европе в наихудшие времена варварства и невежества. Последний уличный мальчишка имеет право плюнуть на еврея, избить его и всячески оскорбить. Кроме того, здесь существует, например, такой обычай, практикуемый каждый праздник даже во дворце шаха: в дни публичных увеселений ловят евреев и бросают головой вниз в бассейны для омовений, существующие во всех дворах и на всех площадях. Усилия несчастных вскарабкаться на липкие, скользкие края бассейна служат развлечением невежественной толпе. Если же кто из брошенных евреев, вымокший и покрытый вонючею грязью, успевает бежать, то его преследуют криками и насмешками, которые нередко сопровождаются градом камней. Спасшиеся считают себя счастливыми, если при этом не потеряют глаза или зуба. Церемонию этого погружения проделывает каждый губернатор провинции для забавы народа. Не надо прибавлять, что суеверная персидская чернь считает евреев причиной всякого общественного бедствия, будет ли то эпидемия, голод, пожар, неурожай и тому подобное. Затеряется ребенок, говорят: «Евреи его похитили, чтобы принести в жертву своему Богу!». Недостает барана, быка, осла и даже собаки, — «Евреи украли! Гнать их!».

Они живут в каждом городе в отдельном квартале, в глубине которого влачат жалкое существование. Даже из ремесел они имеют право заниматься лишь очень немногими. Взамен того на них всецело возложены самые грязные занятия, вроде очистки помойных ям и тому подобное.

Несмотря на столь незавидное положение, некоторые из евреев, благодаря врожденной способности к аферам, успевают на горе себе собрать значительные средства. Несчастные! Из них тогда выжмут всю душу… Может быть, кто-нибудь спросит, почему же евреи не бегут от таких притеснений? По очень простой причине: существует формальный закон, в силу которого ни один еврей не имеет права оставить тот округ, где проживает, без особого разрешения губернатора. Единственное благо, выпавшее на долю персидских евреев, — то, что их не заставляют нести военной службы.

Мадемуазель Кардик не могла скрыть тяжелого чувства, охватившего ее при виде несчастных пилигримов, гнусливым голосом певших свои молитвы. Мориц разделял чувства сестры. Остановив своих лошадей, они справились о дороге к Башне молчания и, заплатив за указание несколько мелких монет, поехали дальше.

Тотчас за гробницей Эсфири и Мардохея местность приняла безлюдный и дикий характер. Потянулся лабиринт однообразных пустынных скал, среди которых не видно было никакой тропы. Всадникам приходилось смотреть за каждым шагом своих лошадей. По временам вдали перед ними показывался белевший столб, — это и была Башня молчания. Зная из рассказа маленького Гассана, что недалеко от башни и живет Гуша-Нишин, путники старались не терять из виду этого маяка. Но, должно быть, они делали слишком большие повороты, так как башня казалась им все на том же расстоянии, на каком они заметили ее в первый раз.

Наконец молодая девушка не выдержала и вскричала с удивлением:

— Мы точно заколдованы с тобой, Мориц! Уж не колдун ли в самом деле старый Гуша-Нишин?! Благодаря маленькому Гассану, мы поставлены в очень неловкое положение, — смеясь прибавила она, — хотя, конечно, мы имеем право сказать, как он выразился, что «наши намерения правдивы»…

— И сердце твое чисто, юная фаранги! — внезапно услышали Кардики позади себя подобный эху тихий голос. — Будьте же дорогими гостями, молодые люди…

Брат и сестра в сильном изумлении оглянулись назад. За ними, у входа в пещеру, наполовину закрытого занавесью из ползучих растений, стоял высокого роста старик, глаза которого светились из-под нависших седых бровей, как раскаленные угли. Он был одет в длинную одежду из материи необыкновенной белизны. Седая борода его белоснежными волнами ниспадала до пояса. Черты лица старика поражали своим величественным видом. Молодые люди невольно почувствовали себя подавленными в присутствии этого старца, и обоим им одновременно пришла в голову одна и та же мысль — что священное пламя, служителем которого был этот человек, казалось, вселилось в него и возвысило его над прочими людьми.

— Будьте дорогими гостями! — повторил Гуша-Нишин. — Я вас ожидал.

Пораженные, посетители молча сошли с лошадей. Старик приподнял зеленую занавесь, которая скрывала вход в грот, и знаком пригласил гостей войти.

— Оставьте ваших лошадей и не бойтесь, что они куда-нибудь уйдут: я воспрещу им удаляться от этого места.

С этими словами Гуша-Нишин простер свои руки над животными, которые, словно повинуясь какой-то неведомой силе, согнули свои колени и покорно улеглись на землю. Мадемуазель Кардик, знавшая беспокойный нрав своей кобылы Гурет уль-Аин, была немало удивлена. Но Мориц, улыбаясь, тихо сказал ей:

— Не думаешь ли ты, что и здесь кроется какое-нибудь колдовство? Они устали, вот и все!

Надо полагать, Гуша-Нишин догадался, о чем говорил Мориц, хотя и не слышал его слов.

— Они не устали, молодой человек, — возразил он тихим голосом, — но я запретил им удаляться. Они только слушают мое приказание и, если я захочу, будут здесь лежать, не подымаясь, вплоть до последнего дня перед страшным судом…

— В таком случае, вы это внушили им, — сказал с улыбкой Мориц. — Лошади, как доказано, — существа достаточно нервные для того, чтобы подчиняться гипнотическому внушению. Этим иногда пользуются для их укрощения.

Не отвечая ни слова, старый гебр знаком пригласил гостей войти в его жилище. Повинуясь его приглашению, брат и сестра переступили порог и очутились в полуосвещенном гроте огромной величины с высокими сводами. Большая медная жаровня горела посередине грота и распространяла в атмосфере приятную теплоту. Несколько ковров были разостланы на полу; кучи подушек на них, казалось, ожидали гостей. Прекрасной работы вазы из какого-то металла, античные лампы, некоторое количество странного вида мебели и наконец полный астрономический арсенал: рога, астролябия, магические призмы, череп, чучело летучей мыши, — все это свидетельствовало, что хозяин пещеры занимался астрологией. Лежавшая на ковре необыкновенных размеров книга из папируса, переплетенная на манер древних манускриптов, еще больше подтверждала эту догадку. Но что более всего поразило мадемуазель Кардик при входе в жилище гебра, так это два зеленоватых, движущихся огонька, светившихся в темном углу грота. Пока девушка ломала себе голову, стараясь понять, что это за огоньки, — последние вдруг исчезли, и в то же время великолепная пестрая пантера одним прыжком очутилась у ног Гуша-Нишина. Сестра Морица невольно отскочила назад, но старый гебр, обернувшись к ней, сказал:

— Не бойся ничего, молодая девушка! Животные всегда узнают тех, у кого чистое сердце, и моя пантера не сделает тебе никакого зла. Поцелуй ее в лоб, дитя мое, — это будет между вами условленным знаком.

Мадемуазель Кардик протянула свою руку к прекрасному животному, которое подошло и лениво разлеглось у ее ног. Потом, внезапно приподнявшись на лапах, пантера с легкостью страусова пера подпрыгнула вверх и положила свою голову на плечо молодой девушки. Движения животного были так ловки и ласковы, что Катерина не испытала ни малейшего страха и от всего сердца поцеловала в лоб грациозное создание. Удовлетворенная этим, пантера без шума опустилась на землю и с довольным мурлыканьем улеглась возле жаровни.

Мориц, который все время держал руку на своем револьвере, будучи готов раздробить череп зверя при малейшем угрожающем его движении, был не особенно доволен этой картиной.

— Этот старик хитрый шарлатан! — думал он про себя. — Видана ли где такая фантазия: заставить Катрин обнять ужасное животное!.. Желал бы я встретить этого зверя в поле!.. И как это глупо с моей стороны — забраться сюда, да еще в сопровождении сестры!.. Скорее бы поговорить о деле и — домой!..

Старый парс, казалось, угадал мысли своего гостя.

— Ты нетерпелив, юный фаранги, — сказал он ему строго, но вежливо. — Дело, которое привело тебя сюда, мы обсудим, когда вы освежитесь и отдохнете. Пока же позволь бедному гебру воспользоваться самым благородным правом, унаследованным им от отцов, — позволь исполнить долг гостеприимства по отношению к путешественникам.

Мориц поклонился, и старик, пригласив гостей сесть на подушки, ударил в ладоши. В ту же минуту портьера, маскировавшая вход в соседнюю комнату грота, приподнялась, и оттуда появился уже знакомый нам Гассан. За ним следовала молодая женщина такой ослепительной красоты, какой Кардики не видали во всю свою жизнь.

Это была стройная девушка, гибкая как лиана, одетая в тонкий белый тюник с тысячью складок. Обнаженные руки ее были у запястья и выше локтя украшены медными браслетами превосходной работы. Шелковистые волосы девушки двумя тяжелыми косами ниспадали до талии. Вопреки персидскому обычаю, ее лицо было открыто, и Кардики могли без помехи любоваться прекрасными чертами лица и великолепными голубыми глазами, свидетельствовавшими, что девушка и ее дед принадлежали к наиболее чистой расе Фарсистана.

В руках девушки была изящная хрустальная ваза цвета радуги, наполненная замороженным шербетом, а маленький Гассан нес кувшин с чистой водой, которую и предложил путешественникам для омовения рук. Гости с удовольствием исполнили этот обычай, после чего принялись освежаться приятной смесью из сока гранатов, лимонов и апельсинов, охлажденной самым чистым снегом Эльваны…

Когда молодые люди подкрепились, Леила села возле Катрин и с наивным любопытством стала смотреть на молодую француженку. Скоро между ними завязался дружеский разговор, в котором принял участие и маленький Гассан. Между тем старый гебр и подвинувшийся к нему Мориц заговорили о предметах, интересовавших молодого археолога.

— Я знаю, что привело тебя сюда, — сказал Гуша-Нишин в тот момент, когда Мориц приготовился объяснить ему причину своего визита. — Твои рабочие отказались работать. Вам приписывают засуху, затмение луны… говорят, что с того времени, как вы начали свои раскопки, проклятия неба грозят Ирану.

— Совершенно верно, — ответил Мориц. — И я не удивляюсь, что ты знаешь об этом, так как теперь все про это твердят.

Старик загадочно улыбнулся.

— Да, — проговорил он медленным голосом, — все про это твердят… Но откуда же, молодой человек, известно мне, что ты составил план прибегнуть к помощи гебра, чтобы найти рабочих, и кто меня об этом уведомил? Может быть, ты слишком откровенен и доверяешь свои планы каждому?

— Нет, без сомнения…

— Не старайся в таком случае объяснить то, чего ты не понимаешь… Но довольно об этом. Скажи мне лучше, почему ты начал свои раскопки с этой стороны Экбатаны?

— Странный вопрос! Да потому, что я предполагаю здесь открыть то, чего ищу.

— Ты не прав: рвы, которые ты начал копать, не приведут тебя ни к семи стенам семи цветов, ни к цитадели, ни к храму Митры. Ты на ложной дороге, юный фаранги. Там, где ты копаешь, ты найдешь лишь развалины башен Селевка, новейшей постройки…

— Кто тебе это сказал? — в волнении вскричал Мориц. — Никто не вел здесь еще раскопок. Ты не можешь знать, что скрывается в земле в этом месте или в каком-либо другом…

— Я тебе повторяю, что я знаю, молодой человек… Более того, покажи мне место твоих раскопок, и я тебе объясню, в чем именно ты ошибаешься.

Не желая попасть впросак, Мориц колебался; наконец, обдумав все, он решил не скрывать ничего от старого гебра и, вынув свою записную книжку, в нескольких штрихах начертил карандашом план начатых раскопок.

Когда рисунок был окончен, гебр положил его перед собой и принялся внимательно рассматривать, в раздумье поглаживая рукой свою длинную бороду. Мориц в молчании ожидал его решения. Так прошла порядочная пауза. Наконец старик поднял голову и положил свой указательный палец на карту раскопок.

— Я вижу, — уверенным тоном сказал он, — что ты направил свои поиски с севера на юг. Но это ложный путь… Знаешь ли ты льва у ворот Хамадана?

— Да… Ты, конечно, говоришь о каменной статуе льва, которого считают покровителем города?

— Совершенно верно. Так вот, если ты желаешь иметь успех, стань впереди и в том направлении, в каком смотрит животное, проведи мысленно или, если угодно, в действительности прямую линию. Затем в пятистах метрах пересеки эту линию другой под углом в двадцать пять градусов и продолжи последнюю. Когда сделаешь это, встань в точке пересечения линий и смотри по направлению второй из них: глаз твой скоро заметит точку исчезновения ее. В этой точке смело начинай раскопки, и клянусь тебе моей бородой, — твоя кирка вскоре застучит по камням семи стен!..

Старый гебр говорил так авторитетно, что Мориц не мог ему не поверить. Вынув снова книжку, он быстро набросал план местности, руководствуясь его указаниями.

— А цитадель? — спросил он потом, улыбаясь. — Ты так хорошо знаешь погребенный в земле город, что, может быть, укажешь мне, где находится и она?

— Молодой человек, — ответил гебр, — не старайся за один раз узнать слишком много. Если твои глаза увидят семь украшенных позолотой стен Геродота, — а это случится непременно, — то, я полагаю, этого будет достаточно для начала. Потом, когда старый гебр докажет тебе, что ему можно верить, приходи вновь посоветоваться, и я раскрою перед тобой результаты своего собственного изучения.

— Хорошо, — отвечал Мориц, — я верю тебе и в доказательство начну мои работы в том направлении, которое ты мне указал. Но… мне недостает для этого…

— Чего? — прервал своего собеседника гебр.

— Рабочих!

— Возвратись домой, не опоздай, бойся мрака и разбойника, фаранги! — торжественно проговорил вместо ответа старик. — Завтра с первыми лучами солнца твои рабочие будут на своих местах.

— И ты это сделаешь?..

— Я.

— В таком случае я не знаю, как благодарить тебя. Но… позволишь ли ты мне спросить, по какой причине ты делаешь такое одолжение иностранцу?

— Я читаю в сердце человека! — торжественно сказал гебр. — Не спрашивай меня более! Возвратись домой! Завтра с зарей рабочие будут на своих местах.

Старик встал, показывая гостю, что их беседа окончена. Мориц и его сестра простились с хозяевами и вышли из грота.

Они застали своих лошадей по-прежнему неподвижно лежащими. Гебр отдал приказание маленькому Гассану принести им ведро воды и ячменя. Но животные, неизвестно по какой причине, продолжали лежать неподвижно, как будто не замечая питья и пищи. Гуша-Нишин с загадочной улыбкой на губах подошел к ним и, ласково погладив обоих животных по шее, произнес несколько слов на непонятном языке. Тотчас же лошади радостно заржали, быстро поднялись и начали медленно, большими глотками пить чистую воду; вслед затем они съели также и принесенный ячмень.

— Вот видите, даже неразумные животные узнают своих истинных друзей, — смеясь, сказал гебр. — Огонь небесный ваш покровитель! Митра да будет с вами!..

Старик вернулся в грот, а брат и сестра, взобравшись на седла, быстрым аллюром направились домой.