Глава 30

25 ноября

В телефоне было написано: «В следующий раз, сестрица, в следующий раз!» Сообщение послали трижды, но был ли это результат технической ошибки или же глупой нарочитости, определить Лисбет не могла. Это не имело значения.

Сообщение явно было от Камиллы, но не содержало ничего такого, чего бы Лисбет не понимала сама. События на Ингарё только усилили и углубили их прежнюю взаимную ненависть – куда уж яснее? Значит, «следующий раз» наверняка состоится. Нет ни малейшего шанса, что Камилла отступится, раз уж ей удалось настолько приблизиться.

Поэтому сжать кулаки в боксерском клубе Лисбет заставило не содержание сообщения. Причиной были мысли, которые оно породило, и воспоминание о том, что она видела на горном склоне, когда они с Августом, под снегом, сидели на корточках на узком уступе, а по ним велся автоматный огонь. Август был без куртки и босиком и ужасно трясся, и Лисбет с каждой секундой все больше ощущала, насколько безнадежно слабая у них позиция.

При ней был ребенок и жалкий пистолет вместо настоящего оружия, а гадов наверху было несколько, и у них имелись автоматы, поэтому ей требовалось взять их внезапностью. Иначе их с Августом забьют, как ягнят. Она прислушивалась к шагам мужчин и направлению очередей, а под конец – даже к их дыханию и шуршанию одежды.

Но странное дело: увидев в конце концов шанс, Саландер все-таки засомневалась и упустила важные мгновения, пока отламывала на уступе веточку. Только после этого она быстро вскочила на ноги и внезапно оказалась прямо перед мужчинами, и тут уже колебаться было нельзя. Ей требовалось воспользоваться миллисекундой неожиданности, поэтому она сразу выстрелила – раз, два, три раза. По опыту Лисбет знала, что подобные мгновения врезаются в память с особой яркостью, как будто напрягаются не только тело и мускулы, но и наблюдательность.

Каждая деталь высветилась со странной резкостью, и Лисбет увидела перед собой все мельчайшие изменения ландшафта, словно в объективе фотоаппарата с оптическим увеличением. Она отметила изумление и испуг в глазах мужчин, мельчайшие детали их лиц и одежды и, конечно, оружие, которым они размахивали и стреляли наобум – и только что промазали.

Однако самое сильное впечатление на нее произвело не это, а силуэт чуть повыше на горе, который она уловила лишь уголком глаза. Сам по себе он никакой угрозы не представлял, но подействовал на нее сильнее, чем мужчины, которых она подстрелила. Силуэт принадлежал сестре. Хотя они не виделись много лет, Лисбет узнала бы ее хоть на расстоянии километра. Возникло ощущение, будто ее присутствие отравило сам воздух, и потом Лисбет размышляла над тем, не могла ли она застрелить и ее тоже.

Сестра стояла немного далековато. С ее стороны было, разумеется, неосторожностью выходить на склон. Но она, вероятно, не смогла устоять перед искушением посмотреть на казнь сестры, и Лисбет помнила, как ее палец ложился на спусковой крючок, а сама она чувствовала, как в груди закипает старая священная злость. Однако она помедлила полсекунды, а большего и не требовалось. Камилла бросилась за камень, а с террасы появилась худощавая фигура и начала стрелять, и тогда Лисбет спрыгнула обратно на уступ и помчалась – или чуть ли не покатилась кувырком – вместе с Августом к машине.

Теперь, когда Лисбет по пути из боксерского клуба обо всем этом вспоминала, тело у нее напряглось, словно перед новой битвой, и ей пришло в голову, что, возможно, следует не идти домой, а попросту на какое-то время покинуть страну. Однако кое-что другое тянуло ее к компьютеру и письменному столу – то, что она видела перед собой, стоя в дýше, до того, как прочла сообщение Камиллы, и что, невзирая на воспоминания об Ингарё, все больше и больше занимало ее мысли.

Это было уравнение, эллиптическая кривая, которую Август написал на том же листе, где нарисовал убийцу. Уравнение уже при первом взгляде показалось Лисбет блестящим, а теперь, когда она снова сконцентрировалась на нем, оно заставило ее ускорить шаг и более или менее забыть Камиллу. Выглядело уравнение так:

N = 3034267

E: y² = x³ – x – 20; P = (3,2)

С математической точки зрения, ничего уникального или выдающегося в нем не было. Да это ее и не удивило. Зато ее потрясло то, что Август исходил из числа, которое она тогда на Ингарё выбрала наобум, и потом, подумав, написал эллиптическую кривую, существенно превосходившую ту, что Лисбет сама вывела на ночном столике, когда мальчик не хотел засыпать. Тогда она не добилась ответа – или хотя бы минимального отклика – и легла спать в убеждении, что Август, подобно близнецам-аутистам, о которых она читала, ничего не понимает в математических абстракциях, а скорее является своего рода счетной машиной, приспособленной для факторизации натуральных чисел.

Но, черт возьми… она ошиблась. Позднее, когда Август сидел посреди ночи и рисовал, он явно не только все понял, но и превзошел ее, улучшив ее собственную идею. Поэтому Саландер вошла в квартиру и, даже не сняв сапог и кожаной куртки, запустила в компьютере шифрованный файл АНБ и собственную программу с эллиптическими кривыми.

После этого она позвонила Ханне Бальдер.

Ханна почти не спала, поскольку прекратила принимать таблетки. Однако гостиница и окружение придавали ей бодрости. Потрясающий горный пейзаж напоминал ей о том, в какой изоляции она жила, и ей казалось, что она потихоньку начинает успокаиваться, и даже укоренившийся в ней страх чуть-чуть отпускает. С другой стороны, возможно, она просто принимала желаемое за действительное и к тому же, несомненно, испытывала растерянность от такой восхитительной обстановки.

Когда-то Ханна вплывала в такого типа залы с естественным достоинством: «Посмотрите на меня, вот она я». Теперь же она робела и трепетала, и ей с трудом удавалось заставить себя что-нибудь проглотить, хотя завтрак был роскошным. Август сидел рядом с нею, маниакально писал цепочки цифр и тоже ничего не ел – правда, по крайней мере, пил в безумных количествах свежевыжатый апельсиновый сок.

У Ханны зазвонил новый зашифрованный телефон, и сначала она испугалась. Но решила, что это, конечно, женщина, отправившая их сюда. Ни у кого другого, насколько она знала, этого номера не было, и наверняка женщина хочет только узнать, что они добрались благополучно. Поэтому Ханна начала с подробного описания, как у них все прекрасно и чудесно. Но, к ее изумлению, ее резко прервали:

– Где вы?

– Мы завтракаем.

– Вам придется закончить завтрак и подняться в номер. Нам с Августом надо поработать.

– Поработать?

– Я перешлю несколько уравнений и хочу, чтобы он на них посмотрел. Ясно?

– Я не понимаю.

– Только покажи их Августу, а потом позвони мне и расскажи, что он написал.

– О’кей, – растерянно произнесла Ханна.

Затем она, схватив два круассана и булочку с корицей, направилась вместе с Августом к лифтам.

Собственно говоря, мальчик помог Лисбет только вначале. Но этого хватило. Она отчетливее увидела собственные ошибки и смогла внести в программу новые улучшения, после чего, полностью сконцентрировавшись, работала час за часом, пока небо на улице не потемнело и снова не повалил снег. И вдруг – это было одно из тех мгновений, которые она запомнит навсегда, – с файлом перед нею произошло нечто удивительное. Он распался и изменил форму. Лисбет словно пронзило током, и она вскинула в воздух кулак.

Саландер нашла персональные ключи и расшифровала документ, и в течение нескольких минут это настолько переполняло ее, что она была не в силах читать. Затем принялась изучать содержание, с каждой секундой приходя во все большее изумление. Неужели такое возможно? Перед нею оказался материал, по своей взрывоопасности выходивший за рамки ее самых смелых представлений, и то, что его все-таки записали и запротоколировали, могло объясняться только слепой верой в алгоритм RSA. Перед ней черным по белому предстало все их грязное белье. Конечно, текст был труден для понимания и полон внутреннего жаргона, странных сокращений и таинственных отсылок. Но, будучи в теме, Лисбет все равно разбиралась в написанном.

Она успела прочесть примерно четыре пятых, когда раздался звонок в дверь. Саландер просто отмахнулась от него. Наверняка звонит почтальон, которому не удалось просунуть в щель для почты какую-нибудь книгу или какую-нибудь другую ерунду. Но тут ей опять вспомнилось сообщение Камиллы. Она проверила по компьютеру, что показывает камера на лестнице, – и оцепенела.

Там была не Камилла, а вторая угроза, о которой она, увлекшись всем остальным, почти полностью забыла. За дверью стоял Эд Чертов Кастет, умудрившийся каким-то образом ее выследить. На свои фотографии в Сети он ничуть не походил, но это был, несомненно, он, с мрачным и решительным видом. Мозг Лисбет лихорадочно заработал. Что делать? Она не придумала ничего лучше, как отправить файл АНБ Микаэлю, воспользовавшись их шифрованным каналом связи.

Затем выключила компьютер и поднялась, чтобы открыть дверь.

Что произошло с Бублански? Соня Мудиг не понимала. Мученическое выражение лица, которое она наблюдала в последние недели, словно ветром сдуло. Он улыбался и что-то напевал про себя. Конечно, поводы для радости имелись. Убийца пойман. Август Бальдер выжил, несмотря на два покушения, а сами они разобрались в целом ряде мотивов и хитросплетений научно-исследовательской компании «Солифон».

Но вместе с тем оставалось еще много вопросов, а тот Бублански, какого она знала, понапрасну не ликовал. Обычно он даже в минуты триумфа скорее был склонен предаваться сомнениям, поэтому Мудиг не понимала, что на него нашло. Бублански разгуливал по коридорам с сияющим видом. Даже сейчас, когда он сидел у себя в кабинете и изучал проведенный полицией Сан-Франциско ничего не говорящий допрос Зигмунда Экервальда, у него на губах играла улыбка.

– Соня, дорогая коллега, это ты!

Она решила оставить преувеличенный энтузиазм приветствия без комментариев и сразу перешла к делу.

– Ян Хольцер умер.

– Надо же…

– Тем самым у нас исчезла последняя надежда что-нибудь узнать о «Пауках», – продолжила Соня.

– А ты думала, что он собирался открыться?

– Во всяком случае, это было не исключено.

– Почему ты так говоришь?

– Он совершенно сломался, когда появилась его дочь.

– Я не знал… Что произошло?

– Дочь зовут Ольга, – пояснила Соня. – Узнав, что отец ранен, она сразу приехала из Хельсинки. Но когда я ее допросила и она поняла, что Хольцер пытался убить ребенка, то совершенно обезумела.

– В каком смысле?

– Она побежала к нему и что-то ужасно агрессивно прокричала по-русски.

– Ты поняла, о чем шла речь?

– Похоже, о том, что ему придется умирать одному и что она его ненавидит.

– Серьезно…

– Да, и потом она заявила, что сделает все, что в ее силах, чтобы помочь нам с расследованием.

– А Хольцер, как он отреагировал?

– Вот это я и имела в виду. В какой-то момент я думала, что он расколется. Он был совершенно уничтожен, в глазах его стояли слезы. Возможно, я не слишком верю в католическую идею о том, что в преддверии смерти определяется наша моральная ценность. Но это выглядело почти трогательным. Человек, совершивший столько зла, был полностью убит.

– Мой раввин… – начал Бублански.

– Нет, Ян, не заводись сейчас со своим раввином. Дай мне продолжить. Хольцер начал говорить о том, каким ужасным человеком он был, и тогда я сказала, что ему, как христианину, следовало бы исповедаться, рассказать, на кого он работал. И в эту секунду, клянусь, он был близок к этому. Он засомневался, стал водить взглядом из стороны в сторону. Но вместо того, чтобы сознаться, заговорил о Сталине.

– О Сталине?

– О том, что Сталин не довольствовался виновными, а принимался еще и за детей, внуков и за весь род. Думаю, Хольцер хотел сказать, что его руководитель тоже таков.

– Значит, он беспокоился за дочь?

– Явно, сколь бы сильно она его ни ненавидела. Тогда я попыталась объяснить, что мы можем организовать девушке защиту, как свидетелю. Но тут Хольцер начал становиться все менее контактным. Он впал в бессознательное состояние и апатию. А через час с лишним умер.

– Что-нибудь еще?

– Только что у нас пропал суперсмышленый подозреваемый и по-прежнему нет никаких следов Андрея Зандера.

– Знаю, знаю.

– И что все, обладающие возможностями молчать, молчат, как камни.

– Я это замечаю. Даром нам ничего не дается.

– Одну вещь мы, во всяком случае, получили, – продолжила Соня. – Помнишь мужчину, которого Аманда Флуд опознала на рисунке Августа Бальдера со светофором?

– Бывшего артиста?

– Именно, его зовут Рогер Винтер. Аманда допрашивала его, только чтобы узнать, имеет ли он какое-то отношение к мальчику или Бальдеру, и думаю, ничего особенного она услышать не ожидала. Но Рогер Винтер, похоже, пребывал в совершенно растрепанных чувствах и еще прежде, чем Аманда начала его прижимать, выложил весь набор своих грехов.

– Неужели?

– Да, и истории эти оказались отнюдь не безобидными. Знаешь, Лассе Вестман и Рогер старые друзья, еще с молодых лет в Театре революции. Обычно они встречались по вечерам дома на Торсгатан, когда Ханны не было дома, трепались и пили. Август часто сидел в соседней комнате, занимаясь пазлами, и никого из мужчин особенно не волновал. Но в один из таких дней мама подарила мальчику толстый учебник математики, явно значительно превосходивший его уровень. Тем не менее Август с маниакальной настойчивостью перелистывал его, издавая разные звуки, словно от возбуждения. Лассе рассердился, вырвал у мальчика книгу и швырнул ее в мешок с мусором. Мальчик явно совершенно обезумел. С ним случился какой-то припадок, и тогда Лассе раза три или четыре ударил его ногой.

– Плохо.

– Однако это было только начало. После этого, по словам Рогера, Август стал вести себя очень подозрительно. Он начал таращиться на них жутким взглядом, и в один из дней Рогер обнаружил, что его джинсовая куртка разрезана на мелкие кусочки, а в другой день кто-то вылил все имевшееся в холодильнике пиво и разбил бутылки с водкой…

Соня остановилась.

– Что?

– Наступило что-то вроде позиционной войны, и я подозреваю, что Рогер с Лассе по пьянке начали приписывать мальчику все возможные странности и даже бояться его. Психологически их трудно понять. Возможно, они стали всерьез ненавидеть Августа и иногда вместе избивали его. Рогер сказал, что чувствовал себя от этого отвратительно и никогда потом не обсуждал это с Лассе. Ему не хотелось бить, но он не мог удержаться. По его словам, он будто бы вернулся в детство.

– И что он этим хотел сказать?

– Разобраться в этом непросто. Но, очевидно, у Рогера Винтера имелся младший брат-инвалид, который на протяжении всего его детства считался умным и талантливым. В то время как Рогер постоянно всех разочаровывал, брата хвалили, выделяли и всячески ценили, и я подозреваю, что это породило определенную озлобленность. Возможно, Рогер подсознательно мстил заодно и брату. Не знаю, или…

– Да?

– Он выдал очень странную формулировку. Сказал, что ему казалось, будто он пытался отбиться от позора.

– Псих!

– Да, но все равно самое странное то, что он вдруг во всем сознался. Аманда сказала, что Рогер казался безумно напуганным. Он хромал при ходьбе, и у него было два синяка. Создавалось впечатление, что он чуть ли не хочет, чтобы его посадили.

– Странно…

– Да уж. Но меня еще больше удивляет другое обстоятельство, – продолжила Соня Мудиг.

– Какое?

– То, что мой шеф, задумчивый зануда, вдруг сияет, как солнце.

У Бублански сделался смущенный вид.

– Значит, заметно?

– Заметно.

– Ну… дело просто в том, что одна женщина согласилась со мной поужинать, – пробормотал комиссар.

– Неужели ты влюбился?

– Я же сказал, только поужинать, – покраснев, объяснил Бублански.

Эду это не нравилось. Но он знал правила игры. Это немного напоминало возвращение обратно в Дорчестер. Что угодно, только не сгибаться. Можно наносить сильные удары или психологически подавлять противника, молча и жестко борясь за власть, – и ему подумалось, почему бы и нет?

Если Лисбет Саландер хочет изображать крутую, он будет отвечать тем же, поэтому он уставился на нее, как боксер-тяжеловес на ринге. Однако это ему мало что дало.

Она уставилась в ответ стальным холодным взглядом, не произнося ни слова. Это напоминало дуэль, молчаливую, неподвижную дуэль, и Эду в конце концов она надоела. Все это казалось ему нелепым. Девица ведь разоблачена и уничтожена. Он раскрыл ее тайное имя и выследил ее, и ей надо радоваться тому, что он не заявился с тридцатью морскими пехотинцами и не схватил ее.

– Думаешь, что ты крутая, да? – сказал он.

– Я не люблю незваных гостей.

– А я не люблю людей, которые вторгаются в мою систему, так что мы квиты. Может, ты хочешь узнать, как я тебя нашел?

– Меня это не волнует.

– Я нашел тебя через твою компанию в Гибралтаре. Неужели так умно было называть ее «Уосп Энтерпрайзис»?

– Очевидно, нет.

– Для умной девчонки ты совершила необычайно много ошибок.

– Для умного мальчишки ты устроился работать в довольно гнилое место.

– Возможно, в довольно гнилое. Но мы необходимы. Нас окружает отвратительный мир.

– Особенно с такими парнями, как Джонни Ингрэм.

Этого Эд не ожидал. Действительно не ожидал. Однако не подал виду – это он тоже хорошо умел.

– Ты забавная, – сказал Эд.

– Забавнее некуда. Заказывать убийства и сотрудничать с негодяями из русской Думы, чтобы загребать огромные деньги и спасать собственную шкуру, – это действительно комично, правда? – проговорила Саландер.

Тут Нидхэм не смог сохранять далее непроницаемый вид даже в малейшей степени и на мгновение оказался почти не в силах думать. Откуда, черт возьми, она это взяла? У него потемнело в глазах. Но потом он сообразил – и пульс сразу немного замедлился, – что девчонка наверняка блефует, и если он хоть на секунду поверил ей, то лишь потому, что сам в худшие моменты представлял себе, будто Джонни Ингрэм виновен в чем-то подобном. Однако, навкалывавшись до потери сознания, Эд лучше всех знал, что никаких доказательств в этом направлении не существует.

– Не пытайся впаривать мне глупости, – сказал он. – Я владею тем же материалом, что ты, плюс еще кое-каким.

– Я в этом не так уверена, Эд, если только ты тоже не заполучил персональные ключи к RSA-алгоритму Ингрэма.

Эд Нидхэм посмотрел на нее, и его охватило ощущение нереальности. Ведь не могла же она разгадать шифр? Это невозможно. Даже он, со всеми имевшимися в его распоряжении ресурсами и экспертами, понял, что не стоит даже пытаться.

Но она утверждает… он отказывался верить. Наверное, это произошло каким-то иным путем. Может, у нее на самом деле имеется источник в ближайшем окружении Ингрэма? Нет, это столь же невероятно. Подумать дальше он не успел.

– Ситуация такова, Эд, – заговорила Оса новым, авторитарным тоном. – Ты сказал Микаэлю Блумквисту, что собираешься оставить меня в покое, если я расскажу, каким образом провела вторжение. Вполне возможно, что ты говоришь правду. Также возможно, что ты блефуешь или что тебя вообще не спросят, если ситуация изменится. Тебя могут выгнать с работы. Я не вижу никаких оснований доверять тебе или тем, на кого ты работаешь.

Эд набрал побольше воздуха и попытался нанести ответный удар.

– Я уважаю твою позицию, – ответил он. – Но, как это ни покажется тебе странным, я всегда держу слово. Не потому, что я особо приличный человек – напротив, я мстительный псих, в точности как ты, детка. Но я бы не выжил, если б в серьезных ситуациях предавал людей – хочешь верь, хочешь нет. Однако в чем тебе не следует сомневаться, так это в том, что я превращу твою жизнь в ад, если ты не расколешься. При такой ситуации ты пожалеешь о том, что вообще родилась, можешь мне поверить.

– Хорошо, – сказала она. – Ты крутой парень. Но ты еще и гордый тип, согласен? Тебе хочется любой ценой добиться того, чтобы моя хакерская работа не вышла наружу. Но по этому поводу должна тебе, к сожалению, сообщить, что я довольно-таки подготовилась. Каждое слово об этом будет опубликовано еще до того, как ты просто успеешь схватить меня за руку, и хотя мне это на самом деле претит, я тебя унижу. Попробуй представить себе злорадство в Сети.

– Ты несешь ерунду!

– Я бы не выжила, если б несла ерунду, – продолжала она. – Я ненавижу общество наблюдения за всеми. С меня уже хватит Старшего Брата и его властей. Но я все-таки готова сделать для тебя одну вещь, Эд. Если ты будешь держать язык за зубами, я намерена снабдить тебя информацией, которая усилит твою позицию и поможет тебе очистить Форт-Мид от негодяев. О своей хакерской атаке я тебе ни черта не скажу – для меня это вопрос принципа. Но я могу дать тебе шанс отомстить тому паразиту, который помешал тебе меня схватить.

Эд просто неотрывно смотрел на стоящую перед ним странную женщину. А потом сделал то, что еще долго будет его удивлять.

Он захохотал.