Глава 29

Утро 25 ноября

Ничего неприятного в квартире Владимира Орлова на переулке Мортен-Тротсигс они не обнаружили. Квартира оказалась прибранной и чистой, кровать – застеленной, простыни – свежими. Корзина для белья в ванной была пуста. Тем не менее имелись признаки того, что не все было спокойно. Соседи сообщили, что утром туда приходили грузчики, а при более пристальном обследовании на полу и на стене, над короткой стороной кровати, обнаружились пятна крови. Ее сравнили со следами слюны в квартире Андрея, и оказалась, что эта кровь принадлежит молодому журналисту.

Однако задержанные – те двое, что еще могли общаться, – притворялись, будто ничего не знают о пятнах или о Зандере, поэтому Бублански со своей группой сосредоточился на добывании дополнительной информации о женщине, которую видели с Андреем. К тому времени СМИ напечатали множество столбцов не только о драме на Ингарё, но и об исчезновении Зандера. Обе вечерние газеты, а также «Свенска моргонпостен» и «Метро» опубликовали большие фотографии журналиста. Никто из репортеров еще не понимал общей картины. Но уже встречались рассуждения о том, что Андрея, возможно, убили, а такое обычно обостряет у людей память или, по крайней мере, заставляет их вспоминать то, что показалось им подозрительным. Сейчас же эффект был скорее обратным.

Расценивавшиеся как достоверные свидетельские показания были на удивление неопределенными, и все, кто высказывался – за исключением Микаэля Блумквиста и пекаря из Скансена, – считали себя обязанными подчеркнуть, что не верят в то, что женщина могла совершить преступление. У всех, сталкивавшихся с этой особой, сложилось о ней исключительно хорошее впечатление. Один бармен – пожилой мужчина по имени Сёрен Карлсен, – обслуживавший женщину и Андрея Зандера в ресторане «Папагалло» на Гётгатан, даже долго хвастался своим знанием людей и с уверенностью утверждал, что эта женщина «не способна никого обидеть».

«Она – уникальное чудо».

Если верить свидетелям, она представляла собой всевозможные разновидности чуда, и, насколько понял Бублански, составить ее фоторобот будет крайне сложно. Все видевшие эту женщину характеризовали ее по-разному, будто вместо того, чтобы описывать ее, проецировали на нее свои мечты о женщине. Это граничило с нелепостью, а фотографий с каких-нибудь камер наружного наблюдения у них пока не было. Микаэль Блумквист говорил, что женщина совершенно точно является Камиллой Саландер, сестрой-близнецом Лисбет, и оказалось, что когда-то такая личность действительно имелась. Однако ни в одном регистре уже много лет никаких ее следов не значилось, как будто она перестала существовать. Если Камилла Саландер продолжала жить, то под другим именем, и Яну Бублански это не нравилось, особенно после того, как выяснилось, что после ее отъезда из Швеции в ее приемной семье произошло два нераскрытых смертельных случая, а проводившиеся полицейские расследования оказались некачественными и полными вопросов, так и оставшихся без ответа.

Бублански прочел материалы, краснея за коллег, которые из какого-то уважения к семейной трагедии даже не разобрались до конца с той очевидной странностью, что и отец, и дочь непосредственно перед смертью первого обнулили свои банковские счета, или с тем, что отец за неделю до того, как его нашли повесившимся, начинал писать письмо, первая фраза которого звучала так:

«Камилла, почему тебе так важно разрушить мою жизнь?»

Человека, который, похоже, околдовал всех свидетелей, окружала настораживающая темнота.

Было восемь часов утра. Бублански сидел у себя в кабинете, в здании полиции, опять погрузившись в старые расследования, в надежде, что они смогут пролить свет на развитие событий. Он прекрасно понимал, что существует сотня других вещей, до которых у него еще не дошли руки, и поэтому раздраженно и с ощущением вины вздрогнул, когда узнал, что к нему пришел посетитель.

Женщина, которую уже допросила Соня Мудиг, настаивала на встрече с ним, и, услышав об этом, Ян подумал, что сейчас едва ли особенно восприимчив – возможно, потому, что не ожидает ничего иного, кроме новых проблем и осложнений. Появившаяся в дверях женщина была невысокой, но с королевской осанкой и темными пристальными глазами, смотревшими на его с некоторой грустью. Она была, вероятно, лет на десять моложе его, одета в строгое серое пальто и напоминавшее сари красное платье.

– Меня зовут Фарах Шариф, – представилась она. – Я профессор компьютерных наук и была близким другом Франса Бальдера.

– Да, конечно, – внезапно смутившись, произнес Бублански. – Садитесь, пожалуйста. Прошу прощения за беспорядок.

– Я видела гораздо худшее.

– Вот как, действительно… Вы случайно не иудейка?

Вопрос был идиотским. Фарах Шариф, естественно, не может быть иудейкой, да и какая, собственно, разница? Но у него это просто вырвалось. Страшно неловко.

– Что… нет… я иранка – и мусульманка, если меня еще можно таковой считать. Я приехала сюда в семьдесят девятом году.

– Понятно. Я говорю глупости. Чем обязан такой чести?

– Во время разговора с вашей коллегой Соней Мудиг я повела себя слишком наивно.

– Почему вы так считаете?

– Потому что сейчас я располагаю большей информацией. Я имела долгий разговор с профессором Стивеном Уорбертоном…

– Да, да. Он мне тоже звонил. Но тут такой хаос… У меня не было времени ему перезвонить.

– Стивен является профессором кибернетики в Стэнфорде и ведущим исследователем технологической сингулярности. Сейчас он работает в Институте машинного интеллекта, в институте, который трудится во имя того, чтобы искусственный интеллект помогал нам, а не напротив.

– Звучит хорошо, – отозвался Бублански, которому каждый раз, когда речь заходила об этой теме, становилось не по себе.

– Стивен живет немного в собственном мире. Он только вчера узнал о том, что произошло с Франсом, и поэтому не позвонил раньше. Но он рассказал, что разговаривал с Франсом в понедельник.

– В связи с чем?

– С его исследованиями. Знаете, с тех самых пор, как Франс уехал в США, он стал очень скрытным. Даже я, его близкий друг, ничего не знала о том, чем он занимается, хотя довольно самонадеянно полагала, что все-таки немного понимаю. Но теперь оказалось, что я ошибалась.

– В каком смысле?

– Постараюсь не вдаваться в технические подробности, но похоже, что Франс не только развил дальше свою старую AI-программу, но и нашел новые алгоритмы и новый топологический материал для квантовых компьютеров.

– Это, к сожалению, не мой технический уровень.

– Квантовые компьютеры – это компьютеры, базирующиеся на квантовой механике. Пока это еще довольно ново. «Гугл» и АНБ вложили огромные суммы в машину, которая уже в определенных областях более чем в тридцать пять тысяч раз быстрее любого обычного компьютера. «Солифон», где Франс работал, тоже разрабатывает аналогичный проект, но, по иронии судьбы – особенно если эти сведения верны, – продвинулся не так далеко.

– О’кей, – неуверенно вставил Бублански.

– Главное преимущество квантовых компьютеров заключается в том, что основополагающие единицы – квантовые биты, кубиты – являются суперпозицией базовых состояний.

– Что?

– Они могут не только принимать положения «единица» или «ноль», как традиционные компьютеры, но быть также единицей и нулем одновременно. Проблема заключается в том, что для того, чтобы такие машины прилично работали, требуются особые методы расчетов и глубокие знания физики, прежде всего того, что мы называем квантовой декогеренцией, а здесь мы пока продвинулись не особенно далеко. Квантовые компьютеры пока слишком специализированны и неповоротливы. Но Франс – как бы мне это получше объяснить? – судя по всему, нашел методы, позволяющие сделать их более умными, подвижными и самообучающимися, и здесь он явно сотрудничал с рядом экспериментаторов, то есть с людьми, которые могли тестировать и проверять его результаты. То, что он создал, было грандиозным… по крайней мере, могло быть. Тем не менее он ощущал не только гордость и, конечно, поэтому позвонил Стивену Уорбертону. У него было очень тяжело на душе.

– Почему?

– Если говорить о долгосрочной перспективе, то, думаю, потому, что он подозревал: его создание может стать опасным для мира. Но непосредственно в тот момент – потому что он знал кое-что об АНБ.

– Что именно?

– Про один уровень я не имею представления. Это касалось проникновения в самую грязную часть их промышленного шпионажа. Но про другой знаю очень хорошо. Сегодня известно, что эта организация усиленно работает над развитием именно квантовых компьютеров. Для АНБ это было бы прямо манной небесной. С помощью эффективной квантовой машины в перспективе стало бы возможным взламывать любые шифры, любые цифровые охранные системы. В такой ситуации никто не смог бы защититься от бдительного ока АНБ.

– Как отвратительно, – сказал Бублански с многозначительностью, удивившей его самого.

– Но на самом деле существует еще худший сценарий. В случае если такая вещь попадет в руки жестоких преступников, – продолжила Фарах Шариф.

– Я понимаю, куда вы клоните.

– И поэтому меня, разумеется, интересует, что вам удалось конфисковать у схваченных вами мужчин.

– Боюсь, что ничего подобного, – ответил Бублански. – Но этих парней едва ли можно назвать уникумами в умственном отношении. Сомневаюсь, чтобы они сумели справиться даже с курсами математики средней школы.

– Значит, настоящему компьютерному гению удалось скрыться?

– К сожалению, да. Он и подозреваемая женщина бесследно исчезли. Вероятно, у них есть документы на несколько имен.

– Тревожно…

Бублански кивнул и посмотрел в темные глаза Фарах, глядевшие на него умоляюще, и, возможно, именно поэтому его не охватил новый приступ отчаяния, а посетила обнадеживающая мысль.

– Я не знаю, что это означает… – начал он.

– Что?

– Наши компьютерщики исследовали компьютеры Бальдера. Это было непросто, учитывая его постоянную заботу о безопасности. Но все-таки у них получилось. Можно сказать, что нам немного повезло, и мы быстро установили, что один компьютер, судя по всему, похитили.

– Я так и предполагала, – сказала она. – Черт побери!

– Успокойтесь, успокойтесь, я еще не договорил. Мы также поняли, что несколько машин было соединено между собой и что они, в свою очередь, периодически подключались к суперкомпьютеру в Токио.

– Звучит правдоподобно.

– Именно. Поэтому мы смогли увидеть, что большой файл – или, во всяком случае, некий большой объект – был совсем недавно уничтожен. Восстановить его нам не удалось, но мы констатировали, что это имело место.

– Вы хотите сказать, что Франс уничтожил собственную научную работу?

– Я, в общем-то, не делаю никаких выводов. Но когда я услышал ваш рассказ, такая мысль пришла мне в голову.

– А файл не мог уничтожить преступник?

– Вы имеете в виду, что преступник мог сперва скопировать его, а потом стереть из компьютеров Бальдера?

– Да.

– В это мне крайне трудно поверить. Убийца забегал в дом очень ненадолго, он ни за что не успел бы провернуть такое; да ему и не хватило бы знаний.

– Ладно… это все-таки звучит обнадеживающе, – с сомнением в голосе произнесла Фарах Шариф. – Вот только…

– Да?

– Для меня это не вписывается в характер Франса. Неужели он действительно был человеком, способным уничтожить главное дело своей жизни? Это ведь все равно… я не знаю… как если бы он отрубил себе руку, или хуже того, как если бы он убил друга, уничтожил потенциальную жизнь…

– Иногда человек вынужден приносить большую жертву, – задумчиво сказал Бублански. – Уничтожать то, что любил, чем жил…

– Или же где-то существует копия.

– Или же где-то существует копия, – повторил Ян, внезапно протянув вперед руку.

Фарах Шариф явно не поняла. Она просто смотрела на руку, словно ожидая, что он ей что-то даст. Но Бублански решил не сдаваться.

– Знаете, что говорит мой раввин?

– Нет.

– Что человека отличают противоречия. Мы одновременно стремимся домой – и уехать подальше. Я не был знаком с Франсом Бальдером, и, возможно, он посчитал бы, что я просто старый дурак. Но одно я, во всяком случае, знаю: мы способны одновременно любить свою работу и бояться ее – в точности как Франс Бальдер, похоже, любил сына и бежал от него. Жить, профессор Шариф, означает не вписываться целиком и полностью в какие-то рамки, а разрываться во многие стороны. Я вот думаю: не находился ли ваш друг на какой-то переломной стадии? Может, он действительно уничтожил дело жизни. Может, он под конец проявил себя во всей своей противоречивости – и стал истинным человеком, в лучшем смысле этого слова…

– Вы так думаете?

– Я не знаю. Но ведь он изменился, не так ли? Суд постановил, что Бальдер не способен заботиться о сыне. Тем не менее он занялся именно этим, и даже добился того, что мальчик расцвел и начал рисовать.

– Вы правы, комиссар.

– Называйте меня Яном.

– О’кей.

– Знаете, народ иногда называет меня Бубла.

– Это потому, что вы так приятно бубните?

– Ха, нет, не думаю. Но одно я знаю совершенно точно.

– Что же?

– Что вы…

Дальше он не продвинулся, но этого и не требовалось. Фарах Шариф одарила его улыбкой, которая в силу своей простоты заставила Бублански снова начать верить в жизнь и в Бога.

В восемь часов утра Лисбет Саландер поднялась со своей большой кровати на Фискаргатан. Она опять не выспалась, и не только потому, что без всякого результата боролась с шифрованным файлом АНБ. Саландер еще прислушивалась к шагам на лестнице и периодически проверяла сигнализацию и камеры наблюдения на лестничной клетке. Ей так же, как всем остальным, не было известно, покинула ли сестра страну.

После позора на Ингарё нельзя было исключить того, что Камилла готовит новую атаку, еще большей силы, или же что в квартиру ворвутся люди из АНБ. В этом отношении Лисбет не питала никаких иллюзий. Но сейчас, утром, она, отбросив эти мысли, решительным шагом пошла в ванную, разделась до пояса и проверила рану.

Ей показалось, что рана выглядит лучше, хотя это, конечно, соответствовало действительности лишь отчасти. Тем не менее она в безумном порыве решила отправиться в боксерский клуб на Хурнсгатан и потренироваться.

Зло надо изгонять злом.

После тренировки Лисбет в полном изнеможении сидела в раздевалке, будучи почти не в силах думать. Зажужжал мобильный телефон, но она не обратила на него внимания. Вошла в душ и встала под струи горячей воды, и только тут мысли стали постепенно проясняться. В ее сознании опять всплыл рисунок Августа. Правда, на этот раз Саландер занимало не само изображение убийцы, а написанное в самом низу листа.

Законченную работу Лисбет видела в доме на Ингарё лишь несколько мгновений и была тогда полностью сосредоточена на отправке рисунка Бублански и Мудиг; а если бы даже и задумалась над ним, то, как и все остальные, восхитилась бы точностью изображения деталей. Но теперь, когда она с помощью своего фотографического взгляда восстанавливала рисунок в памяти, ее гораздо больше интересовало написанное под изображением уравнение. В состоянии глубокой концентрации Лисбет вышла из душа. Однако она почти не слышала собственных мыслей, поскольку около раздевалки бушевал Обинце.

– Заткнись! – крикнула она ему. – Я думаю!

Но это не особенно помогло. Тренер разошелся не на шутку, и любой другой человек, кроме Лисбет, его, вероятно, понял бы. Обинце удивило то, насколько устало и посредственно она била по мешку с песком, а вскоре, когда она начала опускать голову и кривиться от боли, он заволновался и под конец, совершив неожиданный маневр, подскочил к ней, задрал ей рукав футболки, обнаружил рану и совершенно обезумел. Судя по всему, он все еще не пришел в себя.

– Знаешь, ты идиотка! Сумасшедшая! – кричал тренер.

Лисбет была не в силах отвечать. Силы полностью оставили ее, увиденное на рисунке постепенно стиралось из мыслей, и она в полном изнеможении опустилась на скамейку в раздевалке. Рядом с ней сидела Джамиля Ачебе, крутая девушка, с которой она обычно боксировала и занималась любовью – как правило, именно в таком порядке, – поскольку, когда они бились особенно отчаянно, это часто ощущалось как некая дикая прелюдия. Несколько раз они вели себя в душе не совсем прилично. Ни одну из них правила этикета особенно не волновали.

– Вообще-то я согласна с этим крикуном. У тебя не все в порядке с головой, – сказала Джамиля.

– Возможно, – ответила Лисбет.

– Твоя рана выглядит отвратительно.

– Она заживает.

– Но тебе незачем боксировать.

– Явно.

– Пойдем ко мне домой?

Лисбет не ответила. Ее телефон снова зажужжал, она достала его из черной сумки и посмотрела, что там. Ей пришли три сообщения с тем же содержанием, с засекреченного номера. Прочитав их, она сжала кулаки и приобрела такой яростный вид, что Джамиля почувствовала, что лучше заняться любовью с Лисбет Саландер в какой-нибудь другой день.

Микаэль проснулся уже в шесть часов утра, с парочкой отличных формулировок в голове, и по пути на работу статья сама собой вырастала у него в мыслях. В редакции он работал с полной отдачей, едва замечая происходящее вокруг; правда, иногда он отключался от статьи и вспоминал об Андрее.

Хотя он по-прежнему надеялся на лучшее, но подозревал, что Андрею пришлось пожертвовать ради материала жизнью, и старался в каждом предложении воздать коллеге должное. С одной стороны, репортаж задумывался как история убийства Франса Бальдера и рассказ об Августе Бальдере – восьмилетнем мальчике-аутисте, который видел убийство отца и, невзирая на отставание в развитии, нашел способ нанести ответный удар. Но Микаэлю хотелось, чтобы на другом уровне это была поучительная история о новом мире слежки и шпионажа, где стерты границы между легальным и преступным, и писалось ему действительно легко. Часто слова просто лились сами собой. Но это не означало полное отсутствие проблем.

Благодаря давнему контакту в полиции Блумквист раздобыл материалы расследования нераскрытого убийства Кайсы Фальк из Броммы, молодой женщины, когда-то являвшейся подругой одного из главных персонажей в «Свавельшё МК». Хотя преступника не нашли и никто из допрошенных в ходе расследования особой разговорчивостью не отличался, Микаэль все же смог заключить, что мотоклуб раздирали сильнейшие разногласия и что среди членов компании распространилась какая-то новая неуверенность, подспудная боязнь, вызванная тем, что один из свидетелей назвал «Леди Зала».

Несмотря на значительные усилия, полицейские так и не сумели понять, что подразумевается под этим именем. Но у Микаэля не было никаких сомнений в том, что «Леди Зала» – это Камилла и что она стоит за целым рядом других преступлений, как в Швеции, так и за границей. Однако добыть доказательства было трудно, и это его раздражало. Пока что она фигурировала в статье под кодовым именем Танос.

Впрочем, самая большая проблема заключалась не в Камилле и даже не в ее неясных связях с русской Думой. Больше всего Микаэля волновало сознание того, что Эд Нидхэм ни за что не поехал бы в Швецию и не сдал в высшей степени секретную информацию, если б не хотел скрыть нечто более крупное. Глупостью Эд не отличался и понимал, что Микаэль тоже не дурак. Поэтому его рассказ не был приукрашен ни в одном пункте. Напротив, Эд изображал АНБ в довольно жутких красках. И тем не менее… Присмотревшись к его сведениям поближе, Микаэль увидел, что он все-таки описывал шпионскую организацию, которая хорошо функционировала и вела себя вполне достойно, если не считать гнойника из закоренелых преступников в отделе «Надзора за стратегическими технологиями» – по случайному стечению обстоятельств того самого отдела, который помешал Эду прищучить хакера.

Американец явно хотел серьезно навредить нескольким отдельным сотрудникам, но скорее не потопить всю организацию, а смягчить ей удар при уже неизбежном крахе, поэтому Микаэля не слишком удивило или даже разозлило, когда у него за спиной возникла Эрика и с озабоченным выражением лица протянула ему телеграмму Телеграфного агентства.

– Наш материал лопнул? – спросила она.

Переведенная телеграмма агентства Ассошиэйтед пресс начиналась так:

Два высоких начальника АНБ, Джоаким Баркли и Брайан Эббот, задержаны по подозрению в тяжких экономических преступлениях и незамедлительно уволены в ожидании суда.

«Для нашей организации это позорное пятно, и мы не пожалели сил, чтобы разобраться с проблемами и привлечь виновных к ответственности. Тот, кто работает для АНБ, должен обладать высокими моральными принципами, и мы обещаем во время судебного процесса проявить максимальную прозрачность, какую только позволяют интересы нашей национальной безопасности», – говорит руководитель АНБ адмирал Чарльз О’Коннор агентству Ассошиэйтед пресс.

Помимо длинной цитаты из речи адмирала О’Коннора, телеграмма была не особенно содержательной; в ней не упоминалось об убийстве Бальдера или о чем-либо, связанном с развитием событий в Стокгольме. Но Микаэль, естественно, все равно понял, что имела в виду Эрика. Теперь, когда новость вышла наружу, на эту историю набросятся «Вашингтон пост», «Нью-Йорк таймс» и вся свора крупных американских журналистов, и невозможно предсказать, что они откопают.

– Плохо дело, – сдержанно сказал Блумквист. – Но этого следовало ожидать.

– Неужели?

– Это часть той же стратегии, из-за которой они обратились ко мне. Это damage control. Они хотят вернуть инициативу себе.

– Что ты хочешь сказать?

– У них имелась причина выдать эту информацию мне. Я сразу понял, что это неспроста. Зачем Эд так настаивал на встрече со мной здесь, в Стокгольме, да еще в пять часов утра?

Эрика, как обычно, под строжайшим секретом получила информацию об источниках и сведениях Микаэля.

– Значит, ты считаешь, что его действия были санкционированы свыше?

– Я подозревал это с первой же минуты. Однако поначалу не понимал, чем он занимается. Просто чувствовал: что-то нечисто. Но потом я поговорил с Лисбет.

– И тогда ты понял?

– Я сообразил, что Эд точно знает, что именно она выкопала во время своего хакерского вторжения и что у него есть все основания опасаться того, что я узнаю все до единого слова. Он изо всех сил старался смягчить вред.

– Тем не менее он рассказал тебе не самую радужную историю.

– Он понимал, что я не удовольствуюсь чем-нибудь слишком приукрашенным. Думаю, он выдал мне ровно столько, чтобы я удовлетворился, получил эксклюзивный материал и не копал дальше.

– Ну, тут он, пожалуй, промахнулся.

– Можно, по крайней мере, надеяться на это. Но я не представляю, как мне двигаться дальше. АНБ – это тайна за семью печатями.

– Даже для такой старой ищейки, как Блумквист?

– Даже для него.