12
Президент сидел в мягком кресле-качалке в лоджии высотного кооперативного дома на набережной, видел, как на Днепре за Гидропарком резал воду белый теплоход, как садилось солнце у Лавры, вызолотив ее купола, — видел и не видел, во всяком случае, ни теплоход, ни днепровские склоны не радовали его, просто не придавал всему этому никакого значения — был человеком деловым, и красоты природы редко восхищали его.
Слева от Президента за столиком на колесиках сидел полный круглолицый человек. Удивительно, как он ухитрился поместиться на пуфике, и при этом еще улыбался, угодливо наблюдая, с каким удовольствием Президент закусывает коньяк лимоном, слегка покачиваясь в кресле.
— Дальше, — приказал Президент. — Итак, приехали в Одессу, остановились у Майки...
— В гостиницу не рискнули.
— Правильно, — похвалил Президент, — лишний след...
— Позвонили тому фрайеру, не отвечает. Послали Майку, чтоб разнюхала. А что там нюхать: двери закрыты, в окнах не светится — усек, что к чему, и дал деру. Президент поморщился.
— Надо же такое! — раздраженно махнул рукой. — Невезение... Взрыв в воздухе — и с концами. Никаких следов и красиво!
— Взрыв вы придумали здорово! — польстил толстый. — И сделали мы все так, что не подкопаешься. Он сам чемодан упаковывал, потом Рукавичка его в соседнюю комнату для разговора позвал, я мину и подложил. Сам завел и проверил. Плюс-минус пять минут, даже учел, что рейс может немного задержаться. Перед Одессой должны были взорваться.
— А скажи мне, Бублик, — вдруг хитро прищурился Президент, — тебе не жаль было?..
— Манжулу?
— Нет, ведь самолет полон...
— На всех жалости не хватит.
— Вот-вот, — согласился Президент. — О себе должны заботиться, на всех прочих начхать.
— И наплевать. Так слушайте же дальше. Какая-то бабусенция сказала Майке, что сестра Михаила неподалеку в газетном киоске сидит. Ну мы не лопухи, позвонили на завод секретарше, она нам все и выложила: фамилию, имя и отчество директора, себя тоже назвала. Майка и подалась к киоску. А та бабка уши и развесила, все чин чинарем, мы его и выследили. На морском берегу и взяли.
Президент заметил:
— Не нравится... Как хочешь, Бублик, а это мне не нравится. Днем и на берегу — могли вас засечь.
— Нет, — возразил Бублик, — не волнуйтесь. Место там пустынное, никто не шатается, дачники за полкилометра на пляже...
— А как же он с вами пошел?
— Не хотел, — недовольно покрутил головой Бублик, — догадывался, что плохо ему будет, и не хотел. Не шел, пока Рукавичка ему нож не предъявил. Даже уколол немного. Тогда пошел...
— Ну-ну...
— А дальше все как по маслу. Берег крутой, обрыв, и камни внизу. Он удрал бы, да посредине шел. Я впереди, а за ним — Рукавичка. Рукавичка и подтолкнул его...
— И никто не видел?
— Там пляж, повторяю, в полутора километрах, а место совсем нелюдимое.
Президент потянулся к бутылке, и Бублик увидел, как дрожат у шефа пальцы. Улыбнулся снисходительно и сам наполнил рюмки. Президент выпил поспешно и жадно. Коньяк успокоил его, откинулся на спинку кресла и сказал умиротворенно:
— Все хорошо, что хорошо кончается.
— Падло! — свирепо воскликнул Бублик. — Он полез в наш карман. Сколько, вы говорили, заграбастал?
— Пятьдесят, не меньше. Чистых пятьдесят тысяч, а может, и больше.
— Разве можно простить?
Президент закрыл глаза, подставив лицо солнечным лучам. Сказал рассудительно:
— Можно, даже это можно простить, Бублик, ну вытащил Манжула из твоего кармана десять кусков. Ты бы не умер...
— Так почему же вы распорядились...
Победная улыбка засияла на лице Президента.
— Потому, Бублик, что наследил он. Деньги мы с тобой имеем и будем иметь, а из-за Манжулы на нас бы вышли.
— Откуда знаете?
— Господь бог анонимку подкинул.
— Ну вы и даете!
— Милиция ему на хвост села, в Карпатах где-то оступился, обэхээсовцы в Манжулу и вцепились.
— Вот оно что! А я думал...
— И правильно думал, Бублик. Ты у меня разумный: так будет с каждым, кто захочет обмануть Президента. — Это прозвучало несколько патетично, да и не совпадало с предыдущим заявлением Президента о том, что из-за десяти тысяч они не умерли бы, однако Бублику было не до психологических наблюдений. Сказал, потирая руки:
— Теперь оближутся... Манжула уже ничего не скажет.
Президент не ответил. Посидел немного с закрытыми глазами и наконец спросил, будто и некстати:
— Ты когда машину перекрасил?
— На вишневую?
— Ага.
— Прошлым летом.
— А инспекцию поставил в известность?
— Что перекрасил?
— Ну да.
— Зачем?
— Завтра отдашь Лазарю. Пусть снова сделает белой.
— Но мне же больше нравится вишневая.
— Скажите, пожалуйста, — преувеличенно вежливо, даже с издевательскими нотками сказал Президент, — а нравится ли вам это? — скрестил пальцы обеих рук.
— Нет! — Бублик не заметил иронии. — Не нравится.
— А если не нравится, делай как сказано.
— Лазарь за срочную покраску знаете сколько сдерет? — сделал последнюю попытку отбиться Бублик. — Пять сотен.
— А свою голову во сколько оцениваешь?
Бублик с уважением похлопал себя по лбу:
— Пока что тут кое-что есть...
— Нет, если вшивых пять сотен считаешь. А ты подумал: кто-то в Одессе или там, ну на берегу моря, увидел вишневую «Волгу»? Убит человек — и «Волга» неподалеку...
— Нет, — уверенно ответил Бублик, — милиция у нас... Кому на себя убийство вешать хочется? Спишут на несчастный случай. Мы с Манжулы даже часы не сняли, а у него японские, никто его не грабил и не убивал, шел тропинкой над обрывом и споткнулся...
— Я сказал!
— Сегодня загоню машину к Лазарю.
— И поменяешь скаты.
— Но ведь совсем новые еще...
— А эти сожги где-нибудь в лесу.
— Еще ездить и ездить на них...
— Камеры можешь оставить, если уж такой жадный. И запаску.
— Сделаем.
— Рукавичке скажешь, чтоб слинял из Киева. На месяц.
— Денег потребует.
— Дашь пять сотенных.
— Полкуска Рукавичке хватит, — согласился Бублик. — Еще какие будут указания?
— Позвони Леониду. Вечером хочу с ним встретиться.
— Где?
— Скажешь Валере, чтоб оставил столик.
— К восьми.
— Приблизительно.
— Девушки?
— Без них. Разговор деловой. Если понадобятся, Валера найдет.
— Да, у Валеры всегда есть кто-то на подхвате.
Президент еще раз наполнил рюмки, они выпили и закусили дольками лимона, посыпанными кофе и сахаром — закуска, изобретенная, как узнал Президент, самим царем Николаем Вторым, а он ценил и уважал как старинные титулы, так и мишуру, связанную с ними. Любил носить дома приобретенную в комиссионке атласную стеганую куртку, в передней повесил зеркало в бронзовой раме и заставил сервант саксонским фарфором. Правда, рядом с изящными статуэтками стоял вульгарный хрустальный сервиз для крюшона. Крюшона у Президента не пили и в ближайшем будущем не собирались пить, однако сервиз занимал в серванте целое отделение и должен был свидетельствовать о респектабельности и финансовых возможностях хозяина.
— Можешь идти, — сказал Президент бесцеремонно, но Бублик не обиделся. Наоборот, поднялся с облегчением, так как пуфик уже успел надоесть ему. Незаметно потер ягодицу и все же перед тем, как исчезнуть, спросил:
— Пятьсот для Рукавички?..
Президент вытянул из кармана куртки пачку денег:
— Тут кусок. На машину и для Рукавички.
Бублик засунул деньги в задний карман джинсов. Хотел сказать, что и скаты недешево стоят, но не осмелился: в конце концов, решил, за шефом не пропадет.
Бублик ушел, а Президент, сняв куртку, в которой он немного вспотел, направился в комнату и растянулся на диване Включил стереомагнитофон, Мирей Матье пела что-то меланхолическое. Президент любил энергичные ритмы, поменял бобину, теперь пел немецкий вокально-инструментальный ансамбль, и Президент, возбужденный коньяком и лимоном с кофе, подрыгивал в такт музыке голой ногой. Начал даже подпевать, немецкого, конечно, не знал, просто повторял отдельные слова, и на душе было приятно и легко. Правда, если бы знал, кто именно в этот момент шагает по набережной под окнами его дома, вероятно, не напевал бы так беззаботно, но откуда Президенту было знать, что майор Хаблак, который только сегодня услышал о Бублике, едва не столкнулся с ним на станции «Левобережная»? И что этот самый майор живет тут же на набережной, через один дом? И что теперь их пути чуть ли не все время будут незримо перекрещиваться?
Но каждому свое. Хаблак, пообедав дома, что мог разрешить себе далеко не всегда, поехал в прокуратуру, чтоб сообщить Дробахе о встрече с Инессой, а Президент, утомившись от музыки, выключил магнитофон и задремал. Да и почему не поспать? С женой разошелся, дети не докучают, на работу спешить не нужно...
Вообще Президент с презрением относился к тем, кто был обременен хоть какой бы то ни было должностью, то есть должен был в определенное время занимать свое место где-либо за столом, станком или даже в отдельном кабинете. Хотя когда-то такой образ жизни приходилось вести и ему, но, слава богу, это было давно, пока он не выбился в люди, точнее, в деловые люди. Вот тогда и купил справку об инвалидности, даже получал пенсию, слезы, не пенсию, шестьдесят восемь рублей, столько стоят две бутылки марочного коньяка в ресторане.
Президент проспал до семи часов, принял душ, надел легкий летний костюм и поймал на набережной такси. Скорее было бы доехать автобусом до метро, а там всего несколько минут до ресторана, но Президент редко пользовался общественным транспортом, считая, что это унижает его достоинство. В дальние поездки его возил Бублик, с тем же Бубликом выезжал в обществе девушек за город — на пляж или в лес, были еще знакомые с машинами, но собственной Президент не заводил. Хотя и научился ездить. Мог приобрести почти новую или совсем новую «Волгу», Бублик сватал несколько раз, но, поразмыслив, Президент отказывался: еще не время.
«Волга» бросается в глаза. Не приведи господь, кто-нибудь из соседей глянет недобрым оком, сообщит кому следует, что скромный пенсионер (который, кстати, один занимает трехкомнатную кооперативную квартиру) за свои ежемесячные шестьдесят восемь рублей умудрился купить «Волгу». Боже сохрани, кому нужна такая реклама!
Правда, машину можно оформить на подставное лицо, хотя бы на того же Рукавичку. В последнее время Президент начал склоняться к такому варианту, однако окончательного решения так и не принял.
Он медленно поднялся по ступенькам в Зал, где расхаживал Валера, отдавая какие-то распоряжения, постоял с минуту в холле за стеклянной дверью, этого оказалось достаточно, чтоб метр заметил его и поспешил, приветливо улыбаясь, навстречу.
— Рад видеть вас, Геннадий Зиновьевич, — сказал угодливо, — столик, как и велели, свободен.
Метр проводил Президента к его месту, отодвинул для него стул, откупорил бутылку холодной минеральной воды и наполнил фужер.
Президент поблагодарил легким наклоном головы, точно так, как благодарят официантов миллионеры в заграничных фильмах. Эти фильмы Президент смотрел почти все, особенно о шикарной жизни бизнесменов, дипломатов и кинозвезд — они были для него эталоном, на них он равнялся и мечтал о такой жизни, когда можно будет ездить улицами освещенного неоновой рекламой города с роскошными девушками в не менее роскошном автомобиле, не таясь и не боясь никого.
— Что закажете, Геннадий Зиновьевич? — Метр наклонился над столиком, поправляя и так безукоризненные салфетки.
— Сообрази сам, Валера.
— На сколько персон?
— Будем вдвоем. Я и еще один.
— Мужская компания? Не соскучитесь?
— Соскучимся, тебя кликнем.
— Сделаем, Геннадий Зиновьевич, для вас все будет по высшему разряду.
Президент подумал: попробовал бы ты не организовать!.. Правда, Валера, его фамилия, кажется, Лапский, не знает точно, кого именно обслуживает. Считает, одного из «деловых», и даже в голову ему не приходит, что самого Президента.
— Кто из официантов? — спросил.
— Вася.
— Это тот, беленький?
— Вы остались довольны им.
— «Арарат» есть?
— Для вас найдется.
— Две бутылки. Сначала одну.
— Заметано.
— А если заметано, — Президент покрутил фужер на тонкой ножке, наблюдая, как играют в нем воздушные пузырьки, — так скажи Васе, чтоб не тянул кота за хвост.
Валера поклонился и скользнул между столиками. Президент не без удовольствия проводил его взглядом и посмотрел на стеклянные двери холла, где уже появился Леонид Павлович Гудзий, или просто Ленька. Но так могли называть его лишь сам он, Президент, и Бублик. Для всех остальных Леонид Павлович — человек уважаемый, начальник отдела главка.
Президент помахал рукой над головой. Леонид Павлович заметил и направился к нему, солидный, еще молодой, но уже несколько отяжелевший мужчина — от дел и забот, как любил говорить в кругу товарищей по службе, или от просиживания штанов, об этом более категорично и правдиво заявлял после нескольких рюмок в ресторане.
Правда, в кругу «деловых» не пил никогда. Президент оберегал Леонида Павловича и позволял только себе, и то нечасто, посидеть с Гудзием — попробуй отыскать еще такого Леньку! Он — на переднем крае, с него да Гаврилы Климентиевича, непосредственного шефа Гудзия, заместителя начальника главка, начинались их дела, и дай, боже, чтобы так было всегда!
Где еще откопаешь таких людей? Эти уже подкормлены, знают таксу за услуги, а к другим еще надо было бы искать подход, и неизвестно, найдешь ли...
Леонид Павлович сел напротив Президента, белоснежной салфеткой вытер вспотевшее лицо и потянулся к фужеру, наполненному Валерой.
«Хамье, — неприязненно подумал Президент, — разве так ведут себя в изысканном обществе?»
Но Гудзию, вероятно, было наплевать на все изысканные общества мира — осушил фужер и заявил:
— Голоден как черт. Уже начало девятого, а я не ужинал. И домой не зашел, задержался в главке.
— Несут, — не без торжества промолвил Президент, — уже несут, и сейчас все будет.
Увидев «Арарат», Леонид Павлович с уважением посмотрел на Президента, однако сразу же забыл о нем и стал накладывать в тарелку салат. Подцепил вилкой кусок жирного балыка, намазал маслом ломоть белого хлеба и лишь тогда выжидательно посмотрел на Президента. Тот взял рюмку.
— Будем, — сказал коротко. Не любил долгих тостов. Тосты нужны для девушек, слушают и раскисают, а «деловые» люди потому и называются «деловыми», что умеют делать дела, а не болтают.
— Будем, — повторил Леонид Павлович, и они выпили. Гудзий сразу жадно набросился на еду, а Президент поковырял вилкой салат, пососал маслину и налил по второй.
— Куда гонишь? — запротестовал Леонид Павлович, но Президент отмахнулся: не хочешь, не пей, а сам сделал маленький глоток. — Ты уже заказал горячее? — спросил, жуя, Леонид Павлович. — Я бы не возражал против вырезки.
Президент кивнул и повернулся к дверям, где стоял официант. Тот сразу заметил это движение и скользнул к их столику. Наклонился к плечу Президента и слушал внимательно.
— Кто сегодня на кухне, Вася? — спросил Президент.
— Шеф?
— Я бы на твоем месте не задавал глупых вопросов.
— Извините. Платон Кондратьевич.
— Передай Платоше бутылку шампанского, — приказал Президент. — И скажи: мы не против вырезки.
— Сейчас обязательно передам... — буквально расцвел в улыбке официант.
Он поспешил на кухню, а Президент поучительно сказал Леониду Павловичу:
— Что официант? Пешка, от него почти ничего не зависит. Ему на поднос поставят — принесет. А ты шефу угоди — он тебе в вырезку душу вложит, не говоря уже о приправах. Вот увидишь, Платоша нам сегодня такой соус выдаст, пальчики оближешь.
К вырезке официант принес вторую бутылку коньяка, и Президент решил, что Леонид Павлович созрел для разговора. Потому, когда Гудзий потянулся к «Арарату», Президент перехватил его руку.
— Подожди, Леня, — сказал, — ешь это Платошино творенье и слушай меня как следует.
Гудзий положил вилку. Знал: в ресторан позвали недаром, вот и начинается настоящая беседа. И нужно взвешивать каждое слово, иначе этот тип обведет вокруг пальца — главное, мера риска и плата, важно не продешевить.
— Ешь, Леня, — продолжал Президент чуть ли не нежно, будто имел дело с капризным ребенком, но Гудзий решительно покачал головой:
— Говорите, что надо. — Глаза у него напряглись.
— Ничего особенного. Во-первых, дела с металлом пока что прекращаем. До лучших времен.
— Что-то случилось? — Леонид Павлович испугался.
— Ничего особенного, Манжула наследил... — не хотел Президент сообщать об этом, но в последний момент решил, что нужно: немного постращать этого министерского гуся не мешает — станет осторожнее и будет знать, что именно ждет его в случае отступничества. Потому и добавил угрожающе: — Наследил Манжула и погиб. На тот свет унес все тайны.
— Михаил Никитович? — не поверил Гудзий.
— Да, Манжула, — подтвердил Президент и продолжал, зная, что делает ошибку, однако не в силах остановиться, все же коньяк ударил ему в голову и развязал язык: — Слишком умным оказался Михаил, деньги за последний вагон себе в карман положил, к тому же милиция на него вышла, сам в этом признался, вот и пришлось убрать.
— Убить? — ужаснулся Гудзий.
— Называй это как хочешь, Леня, но нет больше Михаила Манжулы. И не будет никогда.
Леонид Павлович невольно отшатнулся от стола и спросил испуганно:
— Вы?
— Ну что ты, дорогуша, есть разные способы. — Вдруг врожденная осторожность взяла в нем верх и он объяснил: — Я к этому не имею отношения. Нет Михаила, так и нет, и пусть земля будет ему пухом.
— Как он погиб?
— Не все ли равно? Шел по берегу моря, оступился, не удержался, упал с высоты на камни. Несчастный случай.
— Так я и поверил...
— Говорю: несчастный случай, и должен верить. Но сам понимаешь — с металлом теперь опасно. Что милиции известно, за что уцепились — мы не знаем. Еще один вагон — и должны переждать. До конца года.
Леонид Павлович разгладил на столе смятую салфетку. Сказал, глядя на Президента исподлобья:
— Все это правильно, береженого и бог бережет, но я рассчитывал... И жена договорилась насчет нового гарнитура...
— Сколько? — спросил, будто гавкнул, Президент.
Гудзий хотел сказать: три, однако вовремя запнулся и с трудом выдавил из себя:
— Пять тысяч. Знаете, мебель подорожала.
— Получишь.
— Благодарю. — Леонид Павлович вздохнул с облегчением и наполнил рюмки. Но Президент помахал указательным пальцем.
— Погоди, — остановил, — эти пять кусков надо заработать.
— Считаю, что мой вклад... Я уже не говорю о Гавриле Климентиевиче! Что вы без нас?
— А что ты без меня? — рассвирепел Президент.
— Хорошо, — попятился Гудзий, — что нужно?
— Мелочь... Подпись товарища... — назвал фамилию начальника главка. — Это из вашего же министерства, и должен найти ход.
Гудзий покачал головой:
— Но в том главке у меня никого нет.
— А ты подумай. Гарнитур стоит того.
Леонид Павлович оперся локтями на стол. Почувствовал, как вкусно пахнет вырезка, и подумал: сегодня они пропьют в ресторане половину его зарплаты. Роскошная жизнь, и когда он еще позволит себе такой коньяк? Но, в конце концов, он может ограничить себя, перейдет на обычную водку в буфете за квартал от главка — бутылка на троих и приятный разговор в обществе коллег, — с этим можно смириться. Однако жена уже договорилась насчет гарнитура и он сказал, что деньги будут...
А попробуй заработать пять тысяч! Полуторагодовая его, Гудзия, зарплата...
— Что нужно подписать? — поинтересовался.
— Полиэтиленовая крошка. Двести тонн сырья для одного завода. И все, точка.
Леонид Павлович быстро прикинул варианты. Когда-то был с одним чмуром из того главка. Приблизительно его, Гудзия, ранга. Начальник отдела. Может, он? Нет, сильно идейный, такому только намекни, побежит в партком...
Неужели никого нет?
Леонид Павлович хотел уже признать свою несостоятельность, когда вдруг вспомнил Лиду. Улыбнулся, обрадовавшись. Да, Лида сделает это шутя и играя. Ну, в общем, без особых трудностей. Работает в плановом отделе — подсунет начальству на подпись бумажку среди прочих — кто обратит на нее внимание? Впрочем, есть еще нюанс, он научит Лиду, знает, как это делается: надо уже после подписи добавить в документе цифру, может, только во втором экземпляре — и пошла бумажка, кто ее заметит в огромном потоке «входящих» и «исходящих»?
А Лидочке за это две сотни на новые сапожки. От заинтересованного человека — мол, друг там на заводе работает, с планом у них тяжело, вот и попросил помочь.
Сапожки же — так, игрушка, премия, мелочишка...
Леонид Павлович поднял рюмку и пообещал:
— Сделаем. Я знаю там одну девушку... Попробуем организовать, Геннадий Зиновьевич, думаю, будет порядок.
Президент выпил с облегчением. Собственно, ради этой полиэтиленовой крошки и пригласил Гудзия в ресторан, и потратился на марочный коньяк. Если бы не крошка, на черта ему этот самоуверенный индюк!
Президент посмотрел, как энергично жует Леонид Павлович, вспомнил, как тот пять минут назад пытался задрать хвост, выказал непокорность. Подождите, как же он сказал? Кажется: «Что вы без нас?» То есть, без него, Гудзия, и еще его вечно надутого шефа — заместителя начальника главка... Обнаглели. Надо поставить на место. Иначе потом будет хуже.
Президент выпил стакан минеральной и начал вкрадчиво:
— Ты, Леня, послушай меня внимательно. Это там, в главке, ты и твой шеф — начальники, а тут, — похлопал ладонью по столу, — придется быть помягче. Ведь мы теперь с вами одной веревочкой связаны и в таком виде над пропастью ходим. Если один оступится, все упадем, усек?
Но Леонид Павлович наслаждался вырезкой под воистину божественным соусом, а коньяк вскружил ему голову. Он не обратил особого внимания на слова Президента и отмахнулся:
— Что это вас потянуло на такой разговор? Все под богом ходим, что кому выпадет, то и получит. — Вдруг суть сказанного дошла до него, и Гудзий, сразу протрезвев, перегнулся через стол и выдохнул в лицо Президенту: — Нет, не пройдет! Вы меня в свою компанию не зачисляйте. Вы — особая статья и на дно меня не потянете. Ясно? В случае чего — я ни при чем и вас впервые вижу...
Президент воспринял этот взрыв спокойно и даже с каким-то любопытством. Покачал головой и ответил кротко и с укором:
— А я считал, что ты умнее. Будто нам с вами решать, кто и насколько виноват. Слышал о таком управлении: борьбы с расхищением социалистической собственности? Еще их называют обэхээсовцами? Так вот, возьмут кого-нибудь из наших, начнут клубок распутывать и обязательно на тебя и твоего начальника натолкнутся. Чьи подписи на документах? Кто распоряжения насчет алюминия давал?
— Мы могли ошибиться, директор завода неправильно нас информировал.
— Это ты, Леня, не мне, обэхээсовцам будешь объяснять. Только поверят ли?
Гудзий сразу как-то скис, налил себе коньяку и выпил без удовольствия.
— Вы меня с собой не сравнивайте, — сделал все же попытку отмежеваться. — Вместе рискуем, но отвечать будем по-разному. Вам, если не ошибаюсь, хищение в особо крупных размерах угрожает, а мне...
Президент рассвирепел. Это самоуверенное ничтожество еще и ершится! И смеет перечить ему, Президенту! Но сразу овладел собой: редко давал волю эмоциям, умел управлять ими и в самые напряженные моменты, что называется, с ходу оценивать ситуацию.
Усмехнулся покровительственно и остановил Леонида Павловича:
— Да, я знаю, что мне светит. Если распутают все — минимум пятнадцать лет строгого режима, и я приму это как дар судьбы. Ведь может быть и хуже, потому, сам понимаешь, мне терять нечего, и я пойду на все.
— Точно, пойдешь! — Леонид Павлович вдруг перешел на «ты», это случилось впервые за все время их знакомства, однако не удивило, не поразило Президента, наоборот, польстило: понял, что Гудзий наконец признал масштабность его личности.
— Ты же пойми: мне с этой властью не по пути. Если хочешь, мы с ней враги! Она против меня, я против нее, все, надеюсь, понятно... Только она сильнее, законы на ее стороне и в случае чего раздавит меня и даже не заметит. Мне бы туда, — неопределенно качнул головой, — туда, где все, что мы делаем, другими словами называется! Там бы я показал себя!
— Проклятым капитализмом грезишь?
— Кому проклятый, а кому и по душе. Ты бы передо мной там потанцевал! Я бы тебя с Гаврилой Климентиевичем и в младшие клерки не взял.
Гудзий оскалил зубы в презрительной улыбке.
— А ты уверен, что имел бы там вес? Не ошибаешься? Там таких хитромудрых навалом, один другому горлянку рвут...
И опять Президент чуть не взорвался, но сумел сдержаться. Ответил:
— Хорошим хочешь быть? Пай-мальчиком у советской власти? А вот дудки! Неизвестно, кто больший враг для нее — ты или я!
— А я с ней не враждую, я ей служу!
— Служишь и обкрадываешь?
— У вас беру, не у нее.
— А мы у кого? Ты налей мне и себе, Леня, нам с тобой ссориться ни к чему, просто мы выясняем кое-что. В моральном аспекте, не так ли? — Дождавшись, пока Гудзий наполнит рюмки, Президент чокнулся с ним, но пить не стал и продолжал: — Ты послушай меня, Леня, и запомни. Я точно говорю: неизвестно, кто больший враг для власти, ты или я. Ведь я враг неприкрытый, я беру то, что могу, на их языке — краду, лично я называю это бизнесом, ну, черным бизнесом, но почему-то ни милиция, ни прокуратура со мной не согласны и величают преступником. Я делаю деньги, если попадусь, оправдаться тяжело. А ты? Больший враг, потому что замаскированный. Ты как на собраниях в главке выступаешь? К честности и порядочности призываешь, с бюрократизмом небось борешься!..
— Конечно, что же в этом плохого?
— А то, что одной рукой с государством обнимаешься, а другую ему в карман запускаешь. Прикидываешься, государство тебя другом считает, а ты ему нож в спину. Так кто же лучше, ты или я?
— Но я все же служу...
— Да, вроде бы служишь... Но я бы тебе на месте этой власти за такую службу вдвое больше, чем мне, отвесил бы. А то что же выходит? Мне — вышку, а тебе лет пять — семь...
— Однако я получаю от вас крохи, — поморщился Гудзий. — Подумаешь, на вшивый гарнитур.
— А я бы от имени этой власти так решил: не существовал бы ты, Леня, со своим Гаврилой Климентиевичем, не было бы и нас. Ведь металл-то делаем не мы, и алюминиевый лист не мы катаем. Мы только знаем, кому он необходим и где его взять. А даете его нам вы, без вас мы вот что! — скрутил фигу. — Вот и выходит, вы — предатели, государство на вас опирается, а вы ему — подножку. А предателей всегда карают больше, чем откровенных врагов. Вот как бы я, будь у меня власть, решил.
— Свинья ты, Геннадий Зиновьевич, — вдруг как-то безнадежно и грустно сказал Гудзий. — Сам говорил: одной веревочкой связаны...
Президент сразу остыл. Это же надо так взорваться!.. И для чего? Вразумлять кретина? Но, подумал, если этот Ленька не совсем тупой, поймет, что нет у него пути к отступлению — значит, должен слушаться.
— Шампанского выпьешь? — спросил, заканчивая разговор.
— Да, холодного, — ответил Гудзий, глядя куда-то в сторону. Стало тоскливо, как будто получил разнос от начальника главка или от самого заместителя министра. Уныло смотрел, как несет официант запотевшую бутылку, как наливает в узкие высокие фужеры, а сам думал: очень плохо, товарищ Гудзий, гнусно все выходит у вас, уважаемый, нет, малоуважаемый. И как вы дошли до такой жизни?
Как дошел, уже не помнил, точнее, знал, но не хотел помнить, да и кто помнит о себе плохое?
Леонид Гудзий учился в институте сносно, без особых взлетов, считался средним студентом, хотел большего, однако ничего особенного совершить не мог. Не мог что-нибудь придумать, изобрести, сказать что-то незаурядное на экзамене или сделать в курсовой работе, и дипломный проект у него вышел незаметный — Гудзий защитил его уверенно, но без блеска.
И соответственное назначение получил: обычным инженером на обычное среднее предприятие в ничем не примечательном городке. Правда, тут ему чуть ли не сразу повезло. Заболел и ушел на пенсию начальник планового отдела, и Гудзию, обычному начинающему инженеру, поручили исполнять его обязанности — он это делал старательно, сумел несколько раз приятно удивить директора обстоятельным докладом и стал наконец вместо временно исполняющего, что звучало до некоторой степени унизительно и неопределенно, настоящим начальником. Именно начальником, в то время как однокурсники, на которых возлагались значительно большие надежды, еще ходили в заместителях и пониже рангом.
И Гудзий понял: он сам кузнец своего счастья, продвижение по службе иногда зависит не от способностей, а от фортуны и от твоего умения предвидеть повороты судьбы. А также от воли и желания руководителей, которым следует угождать.
Именно в этом Леонид Павлович скоро сумел наглядно убедиться. Через год после окончания института Гудзию довелось съездить в командировку во Львов, в трест, которому было подчинено их предприятие. Эта командировка совпала с праздником — теперь Леонид Павлович уже не помнил, каким именно, но он попал в ресторан, где отмечался этот праздник, и имел счастье сидеть за столом напротив самого заместителя управляющего трестом. И умело воспользовался этим: провозгласил удачный тост во здравие руководителей и, что было значительно разумнее, за очарование и прочие достоинства жены заместителя управляющего.
То, что праздничный вечер не прошел для него бесследно, Леонид Павлович ощутил уже на другой день: заместитель пригласил его в кабинет, разговаривал приветливо и даже пообещал проведать Гудзия в его провинциальном захолустье. И сдержал слово. Где-то через месяц заместитель управляющего побывал на их предприятии, вспомнил о Гудзие и, отменив ресторанную трапезу, поехал обедать к Леониду Павловичу. Конечно, вместе с директором предприятия.
Леонид Павлович истратил на тот обед чуть ли не четверть месячного заработка, но не жалел об этом. Обед вышел удачным, жена Гудзия превзошла сама себя, каждое блюдо хвалили. Заместитель управляющего вроде бы шутя, но в то же время и серьезно заметил директору: до каких пор руководящие кадры, он именно так охарактеризовал Гудзия, будут ютиться в однокомнатной квартире?
Благодаря такому вопросу Леонид Павлович уже через три недели улучшил свои жилищные условия: получил двухкомнатную квартиру и в лучшем районе.
Но что квартира! Можно было бы век прожить в той двухкомнатной...
И Леонид Павлович решился. Придумал себе командировку во Львов, покрутился возле приемной заместителя управляющего, улучил момент, когда секретарша куда-то отлучилась, и осторожно постучался, точнее, поскребся в дверь начальнического кабинета. Просунул голову туда и полушутя (правда, его действия можно было воспринять и вполне серьезно) сказал тонким голосом:
— Ку-ку!.. Иван Петрович, ваш тайный агент прибыл!
Иван Петрович сначала нахмурился: кто осмелился так бестактно шутить? Но, увидев полурастерянное, полуиспуганное, однако без тени неуважения к руководству лицо Гудзия, вспомнил и обед, и растрогавший его тост на празднике, сразу же смягчился и даже расчувствовался.
— Заходи, заходи, тайный агент, — пригласил приветливо, — и выкладывай, с чем приехал.
Леонид Павлович сумел воспользоваться доверчивостью начальства: рассказал о делах на предприятии, стараясь быть объективным, но все же не удержался, чтоб не накапать на своих недругов или просто людей, которым почему-то не симпатизировал, пересказал последние сплетни о директоре и главном инженере, а завершая визит, развеселил начальство несколькими не очень пристойными анекдотами. Иван Петрович даже записал их в блокнот, чтобы не забыть и поделиться, так сказать, по инстанции, за информацию поблагодарил, отпуская Гудзия, приголубил, и теперь Леонид Павлович уже почти не сомневался в своем светлом будущем.
Через некоторое время он опять предстал перед Иваном Петровичем. И снова:
— Ку-ку! Ваш тайный агент прибыл...
Одним словом, не прошло и года, как Гудзию пришлось поменять свою комфортабельную квартиру в провинции на не менее уютную во Львове: освободилось место в тресте, и руководство небезосновательно выдвинуло молодого и способного специалиста, прекрасно проявившего себя непосредственно на производстве.
Теперь Леонид Павлович получил прямой выход в министерство. История, говорят, повторяется. Правда, теперь Гудзию не приходилось принимать участие в банкетах и провозглашать тосты в честь заместителя министра, судьба свела их во время поездки за границу — заместитель министра возглавлял делегацию, а Леонид Павлович был в ее составе. Однако, несмотря на это, несколько раз, даже оттеснив кое-кого незаметно локтем, оказывался в одной машине с начальством, снова рассказал несколько свежих анекдотов (собирал их скрупулезно и умудрялся классифицировать — по принципу кому и какие можно рассказывать) и попал в точку. Знал: заместитель министра — великолепный специалист и организатор — не владел ни одним иностранным языком, приходилось одновременно учиться и работать, на изучение языков не хватало времени, и где-то в глубине души Карп Михайлович завидовал полиглотам и стыдился своего неумения быстро объясниться с иностранцами. А в одном из анекдотов Леонида Павловича как раз и высмеивались ловкачи, которые, кроме знания языка, ничего не имели за душой...
Когда возвращались из-за границы, заместитель министра был в чудесном настроении: поездка прошла успешно, много повидали, кое-чему научили и сами научились, в общем, были переполнены воспоминаниями и впечатлениями. Под это настроение заместитель министра и пригласил Гудзия к себе домой, угостил обедом и всячески выказывал свою доброжелательность.
Минул месяц, и Леонид Павлович приехал в Киев в командировку. Напросился на прием к заместителю министра, дождался очереди — в кабинет вели двойные, обитые дерматином двери, Леонид Павлович проскользнул в тамбур, с трепетом в душе просунул голову в дверную щель и тонким голосом, чувствуя, как обрывается от испуга сердце, прокуковал:
— Ку-ку, Карп Михайлович, ваш тайный агент из Львова прибыл!..
Понимал: идет ва-банк, заместитель министра мог бы и выгнать, но шутка понравилась, понравился и рассказ Гудзия о трестовских делах, не говоря уже о свежих анекдотах.
Значительно смелее куковал Леонид Павлович в дверях кабинетов руководителей так называемого среднего звена. Правда, тут его «кукование» подкреплялось водкой с перцем, полдюжиной львовского пива или бутылкой бимбера — слово-то какое красивое, польское, главное — слово, а то, что бимбер — обыкновеннейший самогон, не суть важно, зато какой самогон, семьдесят градусов и сотворен для Киева по личному заказу Леонида Павловича.
Короче, сначала его перевели в центральный аппарат рядовым сотрудником, а вскоре выдвинули на должность заведующего отделом одного из главков.
Теперь имел, кажется, все: квартиру в столице, определенное положение, а главное, перспективу. Раздражало только относительное безденежье. Жена работала лаборанткой в техникуме и приносила сто двадцать рублей, а чуть ли не втрое большая зарплата Леонида Павловича все же не удовлетворяла его амбиций. Конечно, хватало и на еду, и на одежду, но Гудзию пришлось побывать несколько раз в компаниях людей денежных, однажды его пригласил домой какой-то художник, и Леонид Павлович увидел у него хрустальную люстру, художник похвалился, что финская и стоит почти полторы тысячи. Гудзий подумал, живут же люди — полторы тысячи, его полугодовую зарплату, подвесить к потолку: свинство какое-то.
Но неужели он не сможет никогда позволить себе такое же свинство?
Как раз На этот период и выпало его знакомство с Манжулой. Уже с первой встречи Манжула заинтересовал Леонида Павловича: рядовой снабженец из Одессы позволяет себе одеваться лучше, чем он, ответственный работник столичного главка. Да и еще единолично оплачивать весьма солидный ресторанный счет. Потому и встретил на следующий день Манжулу в главке хотя и не враждебно, но и без симпатии, невзирая на то что вчера просидели целый вечер за одним столом.
Однако Манжула сделал вид, что не заметил начальнической неприязни, — предложил Леониду Павловичу достать для жены французское платье, его товарищ, мол, работает помощником капитана теплохода и привозит такие — просто чудо!
Гудзий представил свою Зину в парижском платье, и его неприязнь к одесскому пижону почему-то сильно смягчилась, более того, он не без удовольствия принял приглашение поужинать в летнем ресторане «Кукушка», не в большой компании, как вчера, а вдвоем — ему, Манжуле, будет приятно провести вечер в обществе такого высокого начальства. Он так и сказал: «высокого начальства», и эти слова приятно пощекотали самолюбие Леонида Павловича — оказывается, этот снабженец умный и симпатичный человек, а он почему-то предвзято относился к нему.
Вечер выдался теплый и светлый, засиделись в «Кукушке» — уж небо потемнело и замерцали первые звезды. То ли они так повлияли на Леонида Павловича, что потянуло его на откровенность, то ли просто выпитое сухое вино и шампанское (водку и коньяк решили проигнорировать в связи со вчерашним перебором), но пожаловался на трудности столичной жизни и на безденежье.
Думал, Манжула посочувствует ему, но то, что услышал, буквально ошеломило его. Одесский пройдоха тут же заявил, что положение такое не безвыходно и легко поправимо, пусть он, Гудзий, благодарит бога за их знакомство, так как уже сейчас можно предложить Леониду Павловичу одно небольшое дельце, которое и устранит все его проблемы.
Вслед за этим весьма неопределенным заявлением Манжула спросил, сможет ли Гудзий посодействовать, чтобы главк выделил одному из их предприятий дополнительно для нужд производства вагон алюминиевого листа?
Леонид Павлович подумал: несомненно могут возникнуть различные нежелательные вопросы, но, в конце концов, он всегда оправдается интересами производства; очевидно, он организовал бы Манжуле этот вагон за ужин в ресторане, но тот вдруг сказал такое, что у Гудзия застучало в висках и он мгновенно как бы отрезвел. Даже переспросил, не ослышался ли, однако Манжула подтвердил: да, за этот вагон ему, Гудзию, заплатят пять тысяч.
Немного придя в себя, Леонид Павлович хотел спросить, какой дурак и за что выкинет такие деньги, но вовремя сдержался. Какое ему до этого дело, и чем меньше он будет знать, тем лучше.
Через три дня Гудзий пробил алюминиевый лист заводу, который, как выяснилось, должен изготовлять из него различную бытовую дребедень, что-то вроде садовых леек или детских игрушек, — и получил пачку денег, вожделенные пять тысяч. Положил их в дипломат, все еще боясь поверить в происшедшее, не шел домой, а летел на крыльях. Знал: Зина обалдеет, узрев.
Зина и в самом деле была поражена: пять тысяч — целое богатство. Она лишь мечтала о дубленке, с завистью поглядывая на женщин, которым пофартило, а теперь можно позволить себе еще и норковую шапочку, а Леониду — кожаное пальто.
Правда, Зина быстро подсчитала, сколько останется. Оказалось, учитывая ее неудовлетворенные потребности, не так уж и много. Досадливо покачала головой и только потом спросила: «Откуда?»
Леонид Павлович объяснил все чистосердечно: не привык таиться от жены, тем более что иногда она укоряла его: дескать, некоторые мужья умеют жить и как-то используют свое положение, и лишь мы...
«А это опасно?» — поинтересовалась Зина.
Леонид Павлович беспечно махнул рукой:
«В крайнем случае выговоряка за недосмотр. А принимая во внимание, что руководитель я молодой и ошибаюсь впервые, может и вообще обойтись».
«Пять тысяч за выговор — ерунда, — решительно отрубила Зина. — Если бы мне платили в десять раз меньше, и то...»
На том и столковались.
Когда Леонид Павлович где-то через полгода принес еще пять тысяч, Зина восприняла это как должное. Даже поинтересовалась, на что можно рассчитывать в будущем?
Но супруг не мог дать определенного ответа. Его заинтересованность делами весьма мелкого предприятия заметил заместитель начальника главка Гаврила Климентиевич Татаров — сухарь и ортодокс, с ним ни выпить, ни поговорить по душам, знает только работу и семью, старый кадр, как-то случайно очутившийся в главке и дотягивающий тут последние годы до пенсии.
Кстати, Гудзий уже сообщил об этом Манжуле: мол, рад бы в рай, да грехи не пускают — все, на алюминиевом листе надо ставить точку. Если он еще хоть раз сотворит такое, возникнет скандал, начнется расследование, комиссии, а кому это нужно?
Да, расследование, конечно, ни к чему, согласился Манжула, но следует учесть: сам Геннадий Зиновьевич требует найти какой-то выход, ведь дело с алюминиевым листом оказалось весьма перспективным.
Тогда Гудзий впервые услышал это имя — Геннадий Зиновьевич. А через день Манжула пригласил его на встречу с ним — шефом, как сообщил не без почтения.
Потом они встречались еще несколько раз, нечасто, лишь по необходимости, как и сегодня.
А Геннадий Зиновьевич потягивал холодное шампанское и смотрел на Гудзия холодно и внимательно. Думал: если этот слизняк сумеет организовать полиэтилен, стоит его поощрить, без вознаграждения не останется. Да, на полиэтилене можно неплохо заработать. Весной он ездил по пригородным селам, так сказать, выезжал на натуру, изучал спрос населения — полиэтиленовой пленки катастрофически не хватает, барышники, снабжающие город ранними огурцами и помидорами и занявшие теплицами едва ли не все свои приусадебные участки, готовы платить за полиэтиленовую пленку чуть ли не золотом.
И пусть платят, рассуждал Президент.
Поднял руку с фужером и изрек:
— Твое здоровье, Леня! Пью за твой острый ум, за умение все видеть и понимать, за твою жизненную хватку. И за наши общие с тобой позиции.
И они выпили, приветливо поглядывая друг на друга, как удачливые компаньоны: коньяк и шампанское разогрели им кровь, и все вокруг казалось им значительно лучше, чем было в действительности.
