Ночью тучи плотно обложили небосвод. Ветер утих, и на землю посыпался густой сеянец-дождь. К утру испортило все дороги, затопило низины. Ольховка оказалась отрезанной от всего мира. Наступили самые глухие дни осени.

В эти дни ольховцы редко выходили со своих дворов, и какими жили думами — непонятно было. В правлении колхоза теперь обитал только дурачок Яша Кудрявый, носивший забавное прозвище — "заместитель председателя". К нему заходили редко и случайно, — в доме совсем перестало пахнуть дымком самосада.

…Деревня выкормила и любила Яшу Кудрявого. У Яши были большие ласковые глаза и красивые темные кудри. Ростом он был невелик и немного кривобок, — казалось, он привык не грудью, а боком-боком пробираться в трудной земной жизни. Но это уродство замечалось только при внимательном взгляде: так сильно я хорошо освещали его лицо ласковые глаза и украшали темные кудри.

Яша Кудрявый всегда вставал рано и, бывало, аккуратно, как врач, навещал соседей. Зайдет в дом, посидит с хозяином, порасскажет новости и отправляется дальше. Во многие дома его зазывали сами хозяева. Добрые хозяйки приглашали его к столу, угощали горячей стряпней. Яша ел мало, опрятно и никогда не брал подаяний. Посещение многих домов обычно заканчивалось разговорами о женитьбе Яши Кудрявого.

— Ну, Яшенька, — говорила от печи хозяйка, — жениться-то когда станешь? Уж я и не дождусь никак!

Яша радостно потряхивал кудрями.

— Жениться?

— Аль невесту еще не нашел? Девок-то вон сколь!

— Ему ученую надо, — хитро подмигивал хозяин.

— А учительша-то? Вона! — сразу подхватывала хозяйка. — Пуская берет! Девка-то — загляденье одно!

Яше было приятно вести разговоры о женитьбе. Он щурился молодо.

— Нина Тмитриевна?

— Ну, чем плоха?

— Она меня любит, — заявлял Яша. — Она сказала: я кутрявый, хороший, во! Сама сказала!

— А любит, так чего же тут канитель вести? Женись! Она — учительша, ты тоже — "заместитель председателя", не кто-нибудь!

Когда Яшу называли "заместителем председателя", он срывался с места, хватал свой потрепанный портфель, подаренный Степаном Бояркиным, говорил озабоченно:

— Пойту!

И Яша являлся в правление колхоза. Он охотно, быстро и точно выполнял несложные поручения Степана Бояркина: пошлет куда — бежит бегом; требуется подмога в рабочем деле — всегда под рукой. В доме только и слышалось все утро:

— Яша! Яшенька!

Когда заканчивались утренние дела, Яша садился за свободный стол и начинал перебирать содержимое своего портфеля. В это время Степан Бояркин иногда даже покрикивал на тех, кто шумел.

— Эй вы, головы! — притворно сердился он. — Прекратите шум! Не видите — человек работает!

В полдень, когда колхозники возвращались с работы на обед и отдых, открывалась деревенская лавка. Вслед за продавцом Серьгой Хахаем появлялся в ней Яша. Для него и здесь находилось дело. Продавец Серьга Хахай играючи подсчитывал на счетах, получал деньги и больше всего шутил с девушками, а Яша тем временем наливал в бутыли керосин и нагребал в посудины соль. Входя в лавку, многие женщины обращались не к продавцу, а прямо к Яше:

— Яша, кило три соли бы, а?

— Яша, милый, мазь машинная есть?

— Есть, есть, — отвечал Яша. — Сколько нато?

Женщины благодарили его:

— Вот спасибо, Яшенька! Заходи, милый, молочком угощу.

— А у нас квас свежий. Заходи!

— Приту, приту, — обещал Яша.

В правлении колхоза и в лавке Яша работал бескорыстно. От всей его работы веяло искренностью и чистотой. Это трогало людей.

— Умница! — говорили о нем. — Золото!

Теперь, когда уехали руководители деревни, Яша Кудрявый, всерьез называвший себя заместителем Степана Бояркина, считал своим долгом постоянно находиться в опустевшем доме правления колхоза. Рано утром, свешивая кудри с печи, он спрашивал сторожиху Агеевну:

— Погота как, а?

— Дождь, — отвечала сторожиха.

— Опять работать нельзя! — возмущался Яша. — Вот бета, а?

День-деньской он рассматривал и перелистывал разные старые колхозные книги, оставленные в шкафчике счетоводом, рылся в ящиках столов, перебирал свои блокноты, сосредоточенно чертил и составлял что-то похожее на ведомости. Иногда заходил, гремя палкой, прихварывающий завхоз Осип Михайлович. Он садился на лавку, вытягивал правую ногу, клал рядом с ней палку, начинал дымить самосадом. Грустно посматривая на Яшу, склонившегося за столом Степана Бояркина, он горько кривил губы, качал головой, спрашивал:

— Как дела, товарищ заместитель?

— А, Осип Михайлович! — Яша отрывался от бумаг. — Итут! — отвечал он радостно. — Ничего, итут!

— С молотьбой-то как? Задержка?

— Вон погота!

— Эх, Яша, Яша! — вздыхал Осип Михайлович. — Вот она какая, жизнь-то, а?

Поговорив с Яшей, завхоз уходил, гремя палкой пуще прежнего. А Яша, устав возиться с бумагами, обедал со сторожихой, а затем начинал лепить из вара фигурки коров и лошадей. Как-то он отыскал в кладовой небольшой бочонок, до половины наполненный варом. Теперь он держал его в комнате и от безделья и тоски часто занимался лепкой. На одном подоконнике паслось стадо коров, на другом — играл косяк сытых коней. Но Яша хотел, чтобы в его "колхозе" было все больше и больше скота. Выпуская на пастбище новую корову или коня, он смотрел на них сияющими глазами и радостно потряхивал красивыми кудрями.