Книга: Город у моря
Назад: ПИСЬМА ДРУЗЬЯМ
Дальше: КАЮТА НА СУШЕ

ЖЕРТВЫ САЛОНА

Все воскресенье вместе с хлопцами мы провалялись в приморском песке, как заправские курортники.
Прокаленный солнцем до самых костей, коричнево-красный от загара, я медленно брел по мягкому асфальту и наткнулся на Головацкого.
Он шел на прогулку в легкой апашке, в кремовых брюках, в сандалиях на босу ногу.
– Ищу пристанища от жары! – сказал Головацкий, здороваясь. – Вентилятор дома испортился. Пробовал читать – невмоготу. Размаривает. Уже и бузу пил и яблочный квас с изюмом – не помогло. Давай заберемся туда, подальше! – И Головацкий кивнул головой в глубь парка.
Признаться, я думал по случаю воскресенья навестить Турунду, даже друзей звал туда к нему, в Лиски, на берег моря, но они отказались. Предложение Головацкого заставило меня изменить первоначальный план. Мы смешались с гуляющими и пошли аллеей мимо площадки летнего театра, отгороженного высокой решеткой. Там дробно стрекотал киноаппарат, и под самым экраном слышались одинокие звуки рояля. Сегодня на открытом воздухе давали «Медвежью свадьбу» и «Кирпичики» – две картины в один сеанс. Гуляющие повалили туда, и в аллеях для воскресного дня было сравнительно просторно.
В зеленом тупике, куда пришли мы с Головацким, оказалось совсем пустынно. Сквозь решетку сада просматривался освещенный переулок, который вел на Генуэзскую. Тупик сада, образуемый ветвистыми деревьями, оставался в тени, и мы сразу почувствовали себя прекрасно, откинувшись на выгнутую спинку скамеечки.
– Тс-с! Внимание, Манджура! – подтолкнул меня Головацкий, указывая на переулок.
В полутьму Парковой улицы выпорхнули две девушки в легких ситцевых платьях. Едва очутились они в тени лип, как первая девушка присела на ступеньку крылечка. Поспешно, словно ее догонял кто-то, она стала проделывать какие-то фокусы со своими ногами. Скоро я понял, что девушки освобождаются от туфель. Потом, как кожу со змеи, они стянули длинные чулки, засунули их в туфли и бережно завернули обувку в газеты, еще заранее припасенные для этой цели. Оглядываясь и разминая ноги, по-видимому чувствуя себя отлично босиком, девушки побежали в сторону Лисок. И тотчас же из освещенного переулка под тень лип выпорхнула целая стайка подруг. Подбежав к крылечку и садясь на ту же ступеньку, они проделали то же самое, что и их предшественницы, и, завернув свои узкие туфли кто в старую газету, кто в платок, легко и радостно разбежались по домам.
Улыбаясь и таинственно поглядывая на меня своими умными глазами, Головацкий сказал:
– И смех и грех, не правда ли? Такое зрелище можно наблюдать отсюда каждый вечер.
– Смотри, еще! – шепнул я. – Новые жертвы!..
На Парковую вырвались, пошатываясь, две подруги. Одна была в блузочке-матроске, с челкой на лбу. Другая придумала себе платье-тунику с удивительно широкими рукавами.
Девушка в матроске с откидным воротником даже до заветной ступеньки не могла добраться. Она с ходу обхватила старую липу и, прижавшись к ней, сбросила с ног блестящие туфельки.
– Какое блаженство! – донесся сюда ее тонкий голосок. – Думала – сомлею, так жать стали!
– Чулки-то стяни, Марлен, – сказала ее подруга, уже присевшая на крылечко, – подошву протопчешь!
– Погоди. Пусть пальцы отдохнут… – И девушка в матроске медленно прошлась под липами в одних чулках, как бы остужая ноги на камнях тротуара.
– А вольно тебе было такие тесные заказывать! – сказала ее подруга, стягивая чулки.
– Да я и так тридцать седьмой ношу. Куда же боле? Смеяться станут… – отозвалась Марлен.
Когда девушки растворились в сумерках, убегая босиком на Лиски, Головацкий сказал:
– Та, что в матроске, на заводе у нас работает.
– Откуда же они так бежали?
– Штатные завсегдатаи танцкласса Рогаль-Пионтковской… Ты не был там?
– Был! – буркнул я и заколебался: стоит ли рассказывать Головацкому, как та мадам обозвала меня хамом?
– Что же ты думаешь по поводу увиденного?
– Заведение для оболванивания молодежи!
– Руку, дружище! – воскликнул Головацкий. – Значит, мы с тобою одного мнения… В салоне Рогаль-Пионтковской молодого человека отучают мыслить. Ему преподносят суррогат веселья и заслоняют от него удивительно интересный мир, можно сказать – целую вселенную. – Головацкий оглянулся и продолжал: – …Вот эти деревья, звезды, что мерцают на небе, даже эти песчинки, что, хрустя под ногами, скрывают еще в себе множество неразгаданных тайн природы. Тайны эти ждут человека, который бы пришел к ним и, открыв их, помог обществу. Глянь-ка на эти домики, что перед нами. Познай способ их постройки, пошевели мозгами: а нельзя ли строить лучше, практичнее, удобнее, чем строили наши деды, строить так, чтобы солнце гостило в этих домиках круглый день? Разве это не задача, которой стоит посвятить всю жизнь? Или, скажем, перенесемся с тобой мысленно на берег моря. Как мы еще мало его знаем! Рыбку-то нашу, азовскую, все еще по старинке волокушами вытягивают, а ведь где-то уже есть электрический лов. Или другая задача: поймать энергию прибоев, поставить ее на службу социализму! Разве это не сказка, которую можно сделать былью? А ведь ежевечерне десятки людей – перед которыми возможно такое интересное будущее! – по нескольку часов, как нанятые, бесцельно дрыгают ногами. Позор!
– Так надо это безобразие прекратить.
– Видишь, Манджура, однажды я уже пробовал повести борьбу с этой мадам, но кое-какие ортодоксы на меня зашикали: мельчишь, мол, Толя! Нам, мол, следует проблемы решать, а ты привязался к танцульке. А я вовсе не мельчу. Если мадам Рогаль-Пионтковская и окочурится в один прекрасный день, с влиянием ее придется еще долго бороться… Вот эта, в матроске, – скромная и очень понятливая девушка. Однажды в библиотеке я заглянул в ее абонемент и в восторг пришел, сколько книг она прочла. А потом затащили ее подружки на эти шимми да фокстроты раз-другой, и на глазах меняться стала. Сперва челку себе завела модную, потом брови выщипала какими-то невообразимыми зигзагами, а погодя и перекрестилась.
– В церкви? Комсомолка?!
– До церкви пока дело не дошло, – сказал Головацкий, – домашним образом перекрест устроила. Надоело, видишь, ей скромное имя Ольга, назвала себя Марлен. Ну, а подружкам только подавай! Они сами такие: вчера еще были Варвары, Даши, Кати, а как заглянули к Рогаль-Пионтковской, перекрестились на заграничный лад: Нелли, Марго, Лизетты… В слесарно-сборочном даже одна Беатриче объявилась – Авдотья в прошлом…
– Скажи… а Анжелика – тоже заграничное имя? – спросил я мимоходом.
– Ты про дочку главного инженера? Тоже перекрест. Правда, более скромный. По метрике – Ангелина. Всего две буквы исправила.
– А хлопцы-перекресты есть?
– Встречаются. В транспортном цехе, например, работает возчиком некто Миша Осауленко. В позапрошлом году он сотворил глупость – искололся весь у одного безработного морячка. Живого места на коже не осталось. Все в татуировках: якоря, русалки, обезьяны, Исаакиевский собор, а на спине ему изобразили банановую рощу на Гавайских островах. На пузе накололи штоф, бубновый туз и красотку. А под этим – надпись: «Вот что нас губит!» Чуть заражение крови не получил от этих наколов. Ездил на битюгах забинтованный, пока не свалился. А потом проклинал себя на чем свет стоит. Выйдет на пляж загорать – а вокруг него толпа собирается: что это, мол, за оригинал такой разрисованный? Люди приезжие думали, что Миша – старый морской волк, а он дальше Белореченской косы не отплывал, да и то в тихую погоду, ибо его море бьет крепко. Пришлось ему, бедняге, уходить купаться на Матросскую слободку – подальше от глаз. Но, думаешь, он набрался ума-разума от этого промаха?.. Открыла Рогаль-Пионтковская свой танцкласс, он и причалил туда от скуки. А плясать парень здоров! Ясно – мадам комплименты говорит и на свой лад всех настраивает. Иду однажды на завод, слышу – позади этот разрисованный Миша едет на своей платформе и поет во весь голос: «Джон Грей был всех смелее, Джон Грей всегда таков…» Другой же танцор кричит ему с панели: «Эдуард! Закурить нет?»
– Ты шутишь, наверное, Толя? – сказал я.
– Какие могут быть шутки! Чистая правда. Пошел я в транспортный цех. «Как тебе, говорю, не стыдно? Неужели ты сам себя не уважаешь?»
– А он что тебе сказал?
– Брыкался сперва. Дескать, это «мое личное дело». Поговорили мы с ним часок-другой, и он наконец согласился, что дурость показывает.
– А сейчас на танцульки ходит?
– Одумался. Зато другие без танцкласса жить не могут. Вот эта Марлен. Из рабочей семьи, хорошая разметчица, а тоже поплелась к самому модному сапожнику Гарагоничу. «Давай, говорит, построй мне по журналу лакированные туфли на самом высоком каблуке».
Гарагонич, не будь дурак, содрал с нее всю получку, поднял ее на добрых десять сантиметров, а как там она ходить будет – это его не касается. Ты сам видел, качается, как на ходулях. И все это, друже, из того салона расползается. Главный очаг мещанства! Мадам действует на молодежь тихой сапой. Приятельницы ей песенки шлют заграничные, ноты, пластиночки для граммофона, модные журналы, а она их распространяет. Пора нам, Вася, дать бой!
– Как же бой давать, коли у нее патент?
Головацкий засмеялся:
– По-твоему, патент – это охранная грамота для частника? Залог того, что государство ему на пятки наступать не будет? Наивен же ты, Манджура! Давай-ка лучше потолкуем, как действовать.
…Так, душным вечером, на окраине городского парка, вблизи кустов зацветающего жасмина, возник наш план наступления на танцевальный салон Рогаль-Пионтковской.
Все до мелочей мы продумали и обсудили на этой скамеечке. Когда все уже было договорено, Головацкий спросил:
– Ты не очень устал сегодня?
– Нет. А что?
– Быть можем, мы проследуем в мою хижину и там набросаем все наши замыслы на бумагу, чтобы ничего не растерялось?
Назад: ПИСЬМА ДРУЗЬЯМ
Дальше: КАЮТА НА СУШЕ