Книга: Москва слезам не верит (сборник)
Назад: ВЫЙТИ ЗАМУЖ ЗА КАПИТАНА
На главную: Предисловие

ХРАБРЫЙ ПОРТНОЙ

Дом стоял в двух-трех метрах от тротуара, поэтому жильцы вкопали скамейки, и на них почти всегда сидели: днем — старухи и беременные, а поздним вечером, когда старухи уходили, скамейки занимала молодежь.
Сейчас скамейки занимали старухи. И среди них сидел мужчина лет тридцати с небольшим. Выглядел он весьма странно в своей розовой модной рубашке среди темных старушечьих одежд. Старухи разглядывали проходивших мимо них людей, вели свои бесконечные разговоры, время от времени обращаясь к молодому человеку.
— Серега, я правильно говорю?
— Правильно, Евдокия Васильевна, — почтительно подтверждал Сергей Бодров.
Мимо скамейки прошел совсем юный молодой человек лет шестнадцати со свертком и кивнул Бодрову. Тот встал и пошел за ним следом.
Они поднялись на четвертый этаж. Бодров открыл дверь квартиры.
— Это я, — успокоил он выглянувшего в прихожую Бодрова-старшего.
Бодров-старший вышагивал по коридору, прислушиваясь к доносившимся фразам.
— Сколько? — спрашивал его сын.
— Полтораста.
— Переплатил. Они же из Гонконга, к тому же с плохой пропиткой.
Наконец молодой человек вышел, и тогда вошел Бодров-старший.
— Поговорим! — потребовал.
— Поговорим, — согласился Бодров-младший.
Бодров-старший окинул взглядом комнату и брезгливо скривился. Стены комнаты были оклеены яркими обложками, рекламными проспектами из журнала мод. Журналы мод и выкройки были навалены на столе, лежали стопками на полу и подоконнике. А над письменным столом был пришпилен плакат: размноженный фотографически один и тот же женский зад. На первой фотографии он был первозданно гол, на следующих обтянут колготками, брюками, юбками разной длины, цвета и формы.
Бодров-младший достал уже сметанные брюки и уселся за машинку.
— Когда все это закончится? — спросил Бодров-старший.
— Что значит все?
— Все это, — Бодров-старший обвел жестом комнату, стопы журналов мод и выкроек и напоследок ткнул в фотографию, которая его особенно раздражала.
— По-видимому, никогда, — сказал Бодров-младший и включил швейную машинку.
— Перестань! — выкрикнул Бодров-старшнй. — Неужели ты не понимаешь? Так дальше нельзя!
— Почему? — спросил Бодров-младший.
— Ты сегодня уже не художник-модельер, а председатель фабкома! Ну а какой ты председатель фабкома? Ты вдумайся только в эти слова! Председатель и портной-домушник! Если кто узнает, что ты шьешь на дому, знаешь, что будет?
— Ничего не будет, — спокойно возразил Бодров-младший. — И на кого я шью? На себя, на тебя, на мать и денег с вас за шитье не беру. Хотя мог бы. И потом, мне нравится шить. Или ты думаешь, лучше марки собирать?
— Ладно, — вздохнул Бодров-старший. — Если ты не проколешься раньше, тебя все равно не переизберут на следующий срок.
Я тебя прошу только об одном: раз тебя избрали… зажмись!
— Как это зажаться? — не понял Бодров-младший.
— Как-как? А вот так! Нечего сидеть со старухами на скамейке, будто ты пенсионер.
— Что еще?
— Надо прилично одеваться. Без всяких этих платочков и цветочков. Белая рубашка и галстук. Костюм скромных тонов: лучше темносерый или темно-синий.
— Что еще?
— Решить женский вопрос. На стороне — твое личное дело, а на фабрике завяжи тройным узлом. Чтобы даже подумать не могли!
— Думать все равно будут, — возразил Бодров-младший.
— И вообще, — сказал Бодров-старший. — Ты жениться собираешься?
— А на ком?
— А что — не на ком? Посмотри, сколько на фабрике симпатичных девушек.
— Ты же говоришь, на фабрике нельзя.
— Нельзя легкомысленно, раз ты теперь руководство. А если серьезно, честь по чести, то народ поймет и даже одобрит.
— А при чем здесь народ? Мне ведь жениться, а не народу.
Отец, все больше распаляясь и уже жестикулируя от возбуждения, начал возражать. Конечно, у него была своя точка зрения на проблемы семьи и брака, и эта точка зрения была самой верной. А сын уже не слышал, он рассматривал отца, как будто видел его впервые. Стрижка полубокс, крупный нос, нависающий над верхней губой, рубашка навыпуск, отчего намечающийся животик уже выглядел солидным животом. Брюки вельветовые, пижамные, с пузырями на коленях, что делало Бодрова-старшего ниже ростом и чуть криволапым.
Вначале Бодров-младший вправил отцу рубашку в брюки, потом заменил сами брюки отглаженными, чуть сужающимися внизу. Вместо рубашки появилась легкая домашняя куртка. Полубокс был заменен на польку, отчего дынеобразная голова отца округлилась, были введены усы, чуть спускающиеся вниз, и нос перестал нависать, Теперь перед ним был пожилой, но еще крепкий мужчина, спокойный и умиротворенный. И жесты у него были более плавные, округлые. Бодров-старший улыбнулся, сел в кресло, достал пачку «Беломорканала». Бодров-младший посомневался и заменил папиросы трубкой.
— Ты понял? — спросил Бодров-старший. И перед сыном стоял прежний отец, в пузырящихся на коленях штанах, плохо подстриженный, в мятой рубахе и растоптанных тапочках на босу ногу.
— Понял, — сказал сын.
— И еще. — Отец заколебался, по все-таки сказал: — Может, уберешь со стены задницу, а?
— Так это же фотография манекена.
— Манекен-то манекен, — согласился отец, — но уж больно натурально похож… Ну ладно… Это не самое главное.
— Я тоже так думаю.
— Но ты о главном подумай, — напомнил отец. — Хреново ведь на фабрике дела идут.
— Да уж не блестяще, — согласился сын.

 

С утра было уже жарко. Шли женщины в открытых летних платьях, молодые люда в рубашках с короткими рукавами, девчонки в платьях, которые держались на тесемочках, прикрывая только грудь и бедра и выставляя под солнце плечи и спины.
Зато выделялось руководство фабрики. Это были пожилые и средних лет женщины в костюмах. Привычный жакет, юбка, скромная кофточка. Они будто копировали директора фабрики Лыхину Людмилу Сергеевну. Она тоже была в толпе работниц. Как и все, ровно к восьми часам.
… Войдя в свой кабинет, Лыхина раскрыла окна, включила вентилятор. И тут же в кабинет вошла Виктория Семеновна Федяева — секретарь парткома фабрики, худенькая женщина лет тридцати пяти в сером костюмчике. И вслед за нею еще одна женщина — председатель фабкома, теперь уже бывший.
— Ну что? — сказала Лыхина. — Наш бабский триумвират рассыпался. Разбавили мужиком.
— Да какой он мужик, — усмехнулась бывший председатель.
— А ты что, с гам спала? — грубовато спросила Лыхина.
— Еще чего, — раздраженно ответила бывший председатель. — Я женщина приличная.
— Ладно, приличная женщина, — сказала Лыхина. — Сама виновата. Заелась, крикливой слишком стала. С народом так нельзя. Вот и переизбрали.
— Посмотрим, как этот, с платочками и галстучками, тебе будет помогать…
— Посмотрим, — согласилась Лыхина. — Сдавай дела и выходи на прежнее место в плановый. Сделаешь выводы, на следующий срок снова тебя будем выдвигать. В моей поддержке можешь не сомневаться.
— Спасибо, — бывший председатель встала и вдруг заморгала ресницами, готовая тут же расплакаться.
— Прекрати, — сказала Лыхина. — И выше голову.
В кабинете остались Лыхина и Федяева.
— Плохо подготовили мы собрание, Плохо, — сказала Лыхина.
— Ну почему же? — возразила Федяева. — Я хоть и не предполагала такого оборота, но решение правильное. На последнем заседании она, как базарная торговка, кричала. А Бодров дельный работник и человек интеллигентный.
— Я этого интеллигента вот с таких пор знаю. — И Лыхина показала, с каких пор от пола она знает Бодрова. — Конечно, парнишка он с норовом, но ничего, не таких обламывали…

 

В фабкоме сидели два председателя: бывший и вновь избранный. Бывший — в скромном кримпленовом костюме в полоску и новый — в пестренькой рубашонке, с платочком на шее, в узких джинсах.
— Принимайте дела, — бывший председатель начала доставать папки. Папок было много: около двух десятков.
В кабинете зазвонил телефон. Бывший председатель трубку не снимала. Тогда трубку снял Бодров.
— Председатель фабкома Бодров слушает, — ответил он спокойно, как будто отвечал так уже не одну сотню раз.
Бывший председатель усмехнулась. Бодров, не обращая на это внимания, сосредоточенно слушал. Бывший председатель отошла к окну и с высоты седьмого этажа стала смотреть на фабричный двор, на железнодорожную ветку, которая была проложена до фабрики, на вагоны, из которых сейчас разгружали гигантские свертки с материей, на электрокары, снующие по двору фабрики. Сдерживая слезы, она заморгала и вдруг совсем по-девчоночьи всхлипнула. Испуганно обернулась, не заметил ли Бодров, но Бодров ничего не заметил, он слушал кого-то по телефону.
— Нет, — наконец сказал он. — Нет, — повторил еще раз и положил трубку.
Потом взглянул на стоящую у окна женщину, на скучный ее костюм в полоску, на тщательную прическу с волнами химической укладки… Тут же заменил жакет на расшитую кофту. Подумав, сделал на кофте более широкий вырез, волосы собрал в узел. Теперь перед ним стояла уже зрелая, но еще прекрасная женщина с пышными плечами, высокой грудью и тонкой талией. Бодров не мог не улыбнуться этой красивой и яркой женщине.
А женщина нахмурилась. Ее раздражал внимательный взгляд Бодрова. Она застегнула пуговицу на жакете и скучно сказала:
— Продолжим, Сергей Васильевич.
— Продолжим, — согласился Бодров и вздохнул.

 

Фабрика работала. Со склада по транспортерам в раскройный цех поступали рулоны материи. Потом эта рулоны раскатывались на гигантских столах, и раскройщики приступали к своему математически точному делу. Отсюда начинало движение будущее фабричное изделие.
…В кабинете директора фабрики Лыхиной Людмилы Сергеевны было шумно. Входили люди, чтобы подписать документы, звонили телефоны. Лыхина подписывала, отвечала по телефонам, отдавала распоряжения.
Бодров посидел, подождал и пошел к выходу.
— Сергей, ты мне нужен, — вскинулась Людмила Сергеевна.
Бодров вернулся. А поток людей не прекращался, и телефоны трезвонили непрерывно. Подождав еще немного, Бодров нажал кнопку на директорском пульте и сказал:
— Лена, попросите всех входящих обождать пять минут. Эта просьба касается и телефонных абонентов.
И почти сразу же в кабинете наступила тишина. Лыхина по инерции потянулась к телефонной трубке, но телефон молчал.
— Сережа, — Лыхина улыбнулась. — Я пробовала уже по-разному. И чтобы предварительно записывались, и чтобы заместители решали, все равно идут. У каждого свой стиль. У меня такой. Я решаю на ходу и без волокиты. И я его менять не буду! Так что приноравливайтесь ко мне.
— Извините, Людмила Сергеевна, — сказал Бодров почта робко. — Наверное, по молодости да по неопытности я на ходу еще решать не могу, Мне надо сосредоточиться, Поэтому, когда я вам буду нужен, заходите ко мне в фабком. — И Бодров поднялся,
— Но сейчас тебе никто не мешает сосредоточиться, поэтому посиди, — усмехнулась Лыхина. — Давай поговорим серьезно. С сегодняшнего дня ты выступаешь в новом качестве, как руководитель, и, соответственно, тебе надо многое пересмотреть. Во-первых, никакого панибратства. Никаких Лена, Маша, Катя.
Бодров улыбнулся.
— Поняла, поняла, — заверила его Лыхина. — И хоть я тебя знаю с рождения, ты для меня теперь только Сергей Васильевич.
— Почему только теперь? — спросил Бодров. — Я ведь давно взрослый.
— Ладно, ладно, — сказала Лыхина. — Но когда мы будем один на один, тебя ведь можно будет называть просто Сережей?
— А тебя просто Люсей, можно? — спросил Бодров.
— Как это Люсей? — изумилась Лыхина. — Ну и зануда же ты… Ладно. Я ведь по делу тебя вызвала. Сам знаешь, мы второй квартал план по реализации не выполняем.
— Знаю, — подтвердил Бодров.
— Сейчас все с ума посходили на джинсовом. Мы можем увеличить пошив костюмов раза в три. Ярмарка в следующем месяце. Я творила с министерством, нам пойдут навстречу, сейчас джинсовка уже не дефицит Закупим дополнительно тысяч триста. А все, что не пользуется спросом, снимем с потока.
— Пусть службы дадут свои обоснования, проконсультируемся с торговлей, — ответил Бодров.
— Какие обоснования? — удивилась Лыхина. — что, газет не читаешь? Весь мир хочет ходить в джинсах. Так дадим меру эти проклятые джинсы, в которых летом жарко, а зимой холодно. В швейной промышленности надо перестраиваться на ходу. Мода живет по своим законам. Мода — как беременная баба: если ей хочется кислого, дай ей кислого, потому что сладкого ей захочется позже… А вообще я рада, что у меня молодой председатель фабкома. Молодость — эхо всегда напор, энергия!
Спокойный и медлительный Бодров улыбнулся.
— Правда, напору в тебе никогда не хватало, — добавила Лыхина. — Но ничего, начнут жать со всех сторон — закрутишься. Закрутишься вместе со всеми…
Бодров услышал в коридоре возбужденные женские голоса. Через мгновенье дверь распахнулась и в кабинет буквально ворвались две молодые женщины: мастер и бригадир.
— Я до ЦК дойду, — запальчиво заявила бригадир. — Но она у меня в бригаде работать не будет.
— Нет, будет! — выкрикнул мастер. — Легко жить хочешь!
— Я легкого житья не ищу, — взвилась бригадир. — Но этой авантюристки в моей бригаде не будет.
Бодров взял листок бумаги и начал отрывать от него мелкие лоскутки.
— Будет — не будет, будет — не будет, — бормотал он.
Удивленные женщины затихли.
— Будет, — сказал Бодров, но листок еще не кончился, он разорвал его пополам. — Не будет, не будет… Слушаю вас.
— Сергей Васильевич, — начала бригадир. — Мне ее навязали.
— Она прекрасная работница, — перебила ее мастер.
— Навязали, но она прекрасная работница, — подвел первый итог Бодров, — Что же дальше?
— Она портит нам все показатели, — быстро заговорила бригадир. — Вечно опаздывает, дважды прогуливала, а сейчас в милицию попала. Она мне всю бригаду разложит.
— А ты воспитывай ее, — вставила мастер.
— Она на пять лет старше меня. У нее уже ребенок. Ее школа не воспитала, родители не воспитали — почему я должна воспитывать? А потом, по научной организации труда в коллективе должны работать единомышленники. А она другого поля ягода. Мы на выставку всей бригадой, а она на танцы.
— А на танцы нельзя? — спросил Бодров.
— Причем здесь танцы! Мы не хотим с ней работать. — И бригадир зарыдала.
Бодров открыл ящик стола, там у него лежала стопочка чистых носовых платков. Достал один, подошел к женщине и вытер ей слезы. Потом подал стакан воды.
— Вы идите работать, — сказал Бодров. — Я потом подойду, обсудим проблему вместе с бригадой.
— Вот это правильно, — согласилась бригадир, — Вам все про нее скажут. — И, всхлипывая, ушла.
— Нет, — сказала мастер. Нечего обсуждать на бригада. Марина и так травмирована. Я в милицию звонила, она не виновата. Ее парню милиционер сделал замечание, а тот ответил, ну, милиционер и забрал его. Она, конечно, пошла с ним и защищала его. Да если бы моего мужа стали забирать, я бы глаза выцарапало всей милиции.
— Нет, — сказал Бодров. — Нашей милиции нужны глаза, поэтому выцарапывать их не надо.
— Да я так, — отмахнулась мастер. — Марина прекрасная работница. Если хотите знать, у нее талант. Если бы она училась, она бы классным модельером была. Характер у нее, конечно, не сахар. Так воспитывай!
— Ты права, — сказал Бодров.
— А я о чем? — обрадовалась мастер. — А то научная организация, в бригаде должны работать единомышленники!
— И она тоже права, — сказал Бодров. — Когда в бригаде никто не раздражает, производительность выше. Это давно замечено.
— Так кто же прав? спросила мастер.
— Вы обе правы,
— А что же будем делать?
— Не знаю, — признался Бодров. — Давай думать…

 

Взвинченная женщина дергала «молнию». «Молния» не закрывалась. Она схватила другую. Эта дошла до половины и тоже застряла.
— Брак! Сплошной брак.
Мастера молчали.
— Оформляйте как брак, — сказал Бодров.
— А что ставить? — спросила его начальник цеха.
Бодров молчал.
— Уйду, к черту, в ателье! — закричала работница. — Невозможно! Уйду! Уйду!
— Пожалуйста, не уходите, но, честное слово, я пока ничем вам не могу помочь. — Бодров грустно улыбнулся, и она затихла.

 

Марина Волобуева — молодая, стройная женщина — вошла в фабком, села, положив ногу на ногу:
— Так я пришла.
— Мария, — начал Бодров.
— Марина, — поправила та.
— Маруся, — сказал Бодров.
— Маша, — ответила Марина.
— Маня, — сказал Бодров.
— Ладно, — улыбнулась Марина. — Начинайте воспитательную работу.
— Понимаешь, время от времени в бригадах возникают конфликты.
— Не только в бригадах, но и в очередях тоже, — вставила Марина.
— Это уж конечно, — согласился Бодров. — Самые крикливые скандалы в очередях. Так вот, — продолжал он. — Девчонок выпирают из бригад, и они болтаются без настоящего дела. Все они, конечно, не без недостатков.
— Конечно, — улыбнулась Марина. — А у кого нет недостатков?
— И руководить ими, конечно, должен человек волевой, мастер своего дела.
— Это уж само собой, — улыбнулась Марина. — Лучше, чтобы мастер золотые руки, сейчас это модно.
— Так вот есть такое мнение: организовать бригаду из этих девчонок и бригадиром назначить тебя.
— Меня?! — изумилась Марина. — Так меня же саму из бригады выставили.
— Будем считать это недоразумением, — сказал Бодров. — По отзывам, ты прекрасный работник.
— Так я же прогуливаю, — растерянно сказала Марина.
— Так не будешь прогуливать, — сказал Бодров.

 

Был конец рабочего дня. Через проходную шли работницы. Это всегда завораживающее зрелище, когда одновременно выходят сотни женщин: блондинок, брюнеток, рыжих, в платьях всех цветов радуги. Мужчин — единицы. И среди них Бодров-младший.
В провинциальных городах, даже больших, улицы в основном заполняются вечером. Днем люди работают. Бодров-младший шел в потоке женщин с фабрики, который все редел и редел, растекаясь по магазинам, скапливаясь у лотков с первыми овощами, У женщин начиналась вторая, домашняя, смена, они шли от магазина к магазину, от лотка к лотку, все обильнее нагружаясь покупками.
Бодров шел по улицам, рассматривая прохожих. У магазина одежды он остановился, подумал и вошел внутрь. Здесь целая секция была отведена его родной фабрике — вдоль секции тянулся плакат: «Продукция фабрики “Коммунарка”. Но этой продукцией, как видно, не очень-то интересовались. Женщины подходили к прилавку, неохотно перебирали десяток пестрых платков и отходили.
У прилавков с джинсовыми костюмами толпились молодые парни. Они рассматривали куртки, пробовали «молнии» на брюках. Один было решился купить, но его остановил другой:
— Не бери. В конце месяца выбросят чешские или венгерские.
— А если не выбросят? — засомневался первый.
— Куда они денутся! Им план выполнять надо.
— А как на мне? — к продавщице обратился толстяк, который с трудом влез в джинсы и сейчас усиленно одергивал короткую курточку.
— Вам нужна куртка подлиннее. Ниже пояса, — посоветовала продавщица.
— А где ее взять — ниже пояса? Где? Что хотят, то и делают! — возмутился толстяк. — Раньше чесуча была, теперь-то куда делась? Чего надо, не найдешь. Мне тосол нужен для машины. Полгода ни в одном магазине нет. И что удивительно, нигде нет, а машины ходят. Сколько себя помню, все чего-нибудь достаю. Сегодня весь день костюм ищу. Летний, легкий. Так нет ведь!
— Зимой завезут, — посмеиваясь сказали парни.
— Видите? — спросила продавщица Бодрова.
— Вижу, — ответил Бодров. — А что, и джинсовые не очень идут?
— Спад, — пояснила продавщица. — Первый спрос удовлетворили. Мы торг предупредили, чтобы нам больше пока не завозили. Весь склад уже забит. А село совсем отказывается от джинсовых,
— Как отказывается? — удивился Бодров.
Продавщица пожала плечами.
— Я говорю, что слышала. И вообще, Сергей Васильевич, лучше бы секцию ликвидировать — не очень-то идут ваши изделия. Может, если вперемежку с другими фабриками, то не так будет заметно…

 

Поздно вечером Бодров возвращался домой. Он вошел в полупустой автобус и сел на переднее сиденье, спиной к кабине водителя.
Перед ним был весь салон, и он по привычке начал рассматривать людей. Двоим парням укоротил волосы, пожилому толстяку заменил френч с глухим воротом на легкий пиджак-блузу и занялся сидящей напротив девушкой. Девушка была худовата, с длинной шеей, которая казалась еще длиннее от глубокого выреза на платье. Сначала Бодров приделал к ее платью воротничок, прикрыв излишки шеи. Но, подумав, заменил простой воротничок на кружевной, высокую прическу снизил, потом удлинил и заузил платье. И девушка стала намного привлекательней и элегантней. Бодров остался доволен и переключился на следующую.
Эта была красивой, Встретившись с взглядом Бодрова, она улыбнулась. И тут Бодров узнал — это же Марина! Она сидела одна. Он решил уже подсесть, но автобус остановился и ему надо было выходить. Он улыбнулся Марине и вышел. Но вышла и Марина. Она медленно прошла вперед и остановилась, будто поджидала Бодрова. Остановился и Бодров, Так они постояли некоторое время, но ему надо было идти в противоположную сторону, и он, помахав ей, двинулся к своему дому. Правда, он все-таки не удержался и оглянулся. Марина стояла на прежнем месте и смотрела ему вслед.
— Да, — вздохнул он. — А ты тюфяк, Бодров…

 

Утром Бояров пришел на фабрику раньше всех. Он прошел по пустым еще цехам. На одном из переходов услышал голоса. В учебной комнате, где стояло несколько швейных машинок, сидела бригада Марины. Марина показывала, как надо заделывать угол воротника. Потом за машинку села одна из девушек. У нее опять не получилось.
— Смотри.
Марина стала снова показывать. Она была спокойна и доброжелательна. Бодров улыбнулся и пошел дальше.
Как всегда не торопясь, он спустился вниз по лестнице. Перед дверью с надписью «Общественный отдел кадров, сидели женщины. Те, что постарше, ждали привычно, терпеливо, молодые нервна вышагивали, поглядывая па часы.
Бодров зашел а кабинет и тихо присел с краю. У стола несколько пенсионеров перебирали заявления и личные дела. Доносились реплики:
— Коргопольцеву Людку надо поуговаривать.
— А как ее уговорить? Ей ездить далеко.
— А что с Сименковой?
— Сименкова пусть идет… Скатертью дорожка.
— А с Красновой?
— Тоже не работница.
— Так пробросаемся. Надо, чтобы в третий цех перевели.
В кабинет заглянул начальник отдела кадров — пожилой мужчина.
— Бабоньки, — обратился он к пенсионеркам. — Прошлый раз плохо сработали. Помните: у нас двести душ и так не хватает.
Бодров тихо поднялся и пошел к выходу.
— Сергей Васильевич. — Начальник отдела кадров это тут же приметил. — Предводитель фабкома у нас всегда присутствует.
— А зачем? — спросил Бодров.
— Когда начальство уговаривает, к начальству прислушиваются.
— Уговаривать — это последнее дело. — сказал Бодров.
— А какое первое? — ехидно спросил начальник.
— Пока не знаю, — признался Бодров и пошел прочь.

 

А в республиканском Доме моделей шел дневной показ. Выходили манекенщицы. Прекрасные женщины в прекрасной одежде. Зал затихал. Манекенщицы были то по-дневному свободными и спортивными, то вечерне строгими, торжественными.
Рядом с Бодровым сидела полная дама. Она пыталась набрасывать силуэты, делала заметки, но потом отложила листок.
— Это не про нас, — сделала она вывод и, достав из сумки шоколадку, затрещала серебром обертки.
В конце демонстрации был традиционный парад. На помост вышли сразу все манекенщицы и манекенщики. Довольные зрители аплодировали в такт музыке. Самые нетерпеливые, как всегда, начали пробираться к выходу.
По всему было видно, что Бодров хорошо ориентировался в Доме моделей. Здесь был свой быт. Куда-то несли вороха одежды, никто не обращал внимания на полуодетых манекенщиц.
Средних лет женщина покрикивала:
— Девочки, вечерний показ в девятнадцать! Прошу не опаздывать! — И тут она увидела Бодрова, улыбнулась: — Сереженька, я рада тебе.
— Я тоже рад, Анна Павловна.
— Какие у тебя проблемы?
— Их много… Как насчет пообедать?
— С удовольствием. Сейчас только…
— Решат без вас. Не зажимайте инициативу подчиненных. — Бодров взял директрису под руку.
… Они шли по улицам города: стареющая уже женщина и молодой мужчина. И на них обращали внимание. Что-то их отличало от остальных — может быть, свобода в движении. Они легко себя чувствовали в удобной одежде. Директриса к тому же умела ходить, сказывался прошлый опыт манекенщицы.
Завернули за угол и зашли в кафе.
— Творог, яичницу, кофе, — заказал Бодров.
Директриса кивнула.
— Я очень рада, что тебя избрали председателем.
— Анна Павловна, еще немного, и ваши студенты займут большинство руководящих постов в Легпроме.
— Конечно, займут, — согласилась директриса. — Но не очень скоро. Мое поколение так скоро своих позиций не сдаст. Мы ведь из того времени, когда пели: «Чужой земли мы не хотим и пяди, но и своей вершка не отдадим».
За соседний столик сели четыре женщины. Было обеденное время, и кафе заполняли служащие. Женщины были плотные, с широкими плечами, без талий, одетые в кримпленовые платья. Они посматривали на Бодрова и директрису с явным неодобрением, А одна громко и пренебрежительно фыркнула. Директриса помрачнела. Бодров положил свою ладонь на ее руку.
— Не обращайте внимания…
— Не могу не обращать. Я ведь представляю, что они думают. Сидит старая дева с молодым парнем. Значит, у них что-то такое. А ведь сидят председатель фабкома фабрики, мой бывший студент, и директор Дома моделей. Деловая встреча.
— Хотите, я пойду и скажу им об этом?
— Еще чего! — возмутилась директриса. — Так мне пришлось бы объясняться по десятку раз в день. Нет! Это невозможно! Вы посмотрите, что они заказали! После такого обилия они же работать не смогут. Знаете, Сережа, когда я бываю за рубежом, я наших женщин узнаю по объемам и безвкусице в одежде.
— Я думаю, что такой общности, как наши женщины, не существует. И наши женщины, и наши мужчины очень разные.
— Но ведь эти — совсем молодые!
— Лет по сорок пять, наверное, — предположил Бодров.
— Что вы, — не согласилась директриса. — От силы тридцать семь-тридцать восемь! Обратите внимание на их кожу. Молодые же женщины!
— Значит, тридцать девятый год рождения? Голодное военное детство и не очень сытая послевоенная юность. А потом, когда представилась возможность есть досыта…
— Они стали наедаться, — вставила директриса.
— Да, — спокойно согласился Бодров. — Их можно понять. Но теперь мы такие сытые, что пора начинать худеть. И одеваться пора со вкусом, у нас для этого все есть. И это зависит и от нас с вами.
— Не все от нас зависит, — вздохнула директриса. — И чего это я с вами спорю, — удивилась она. — Конечно, они не виноваты, что одеваются дорого и безвкусно. Их этому не учили. Да и какое время было — десятилетиями перешивали обноски. Бедно жили. Это глупость, что бедность украшает человека, бедность уродует людей, и тела их, и души.
В кафе вошли девушки, по-видимому, продавщицы из соседнего магазина — рослые, длинноногие и уверенные.
— Вы посмотрите на них, — восхитилась директриса. — Красивые! Эти росли уже не в бедности. Посмотрите, как одеты. Каждая — индивидуальность, даже в одинаковых халатах. Вот для них будет интересно работать. Удивительно красивое поколение растет… Кстати, к нам приезжали французы.
— Я читал в газете, — сказал Бодров.
— Так вот, директор фирмы месье Бюфор очень удивился, почему женской модой у нас занимаются только женщины. Это же противоестественно. Только мужчина может оценить красоту женщины. И одеть ее, и придумать ее. Может быть, он прав? Мы, бабы, завистливы и субъективны. Во всем мире одеждой женщин занимаются мужчины. Во всем мире, только не у нас. Наши мужчины варят сталь.
— У нас есть движение вперед, — улыбнулся Бодров. — Половина нашего курса в институте состояла из парней.
— Дай бог… Кстати, как поживает царица Лыхина?
— Думаю, что хорошо, — сказал Бодров.
— Ну, я тебе не завидую.
— По-моему, она хороший руководитель, — возразил Бодров.
— А я разве говорю, что плохой? — директриса пожала плечами. — Она и человек хороший. Я ее знаю почти сорок лет. Она приехала из деревни Лаптево, у них там все Лаптевы или Лыхины, и еще перед войной получила орден Ленина. Ее имя гремело тоща — передовая ткачиха республики! Во время войны стала директором швейной фабрики. А шили мы тогда в основном солдатские шинели.
— Модный нынче силуэт, — вставил Бодров.
— Да… Она, наверное, хороший руководитель. Но ведь от нее зависит очень многое и будет зависеть еще больше. И эти люди, — директриса обвела жестом сидящих в кафе, — даже и не предполагают, что сидит где-то Люся Лыхина и решает, что им носить, что модно и что не модно, хотя и осталась все той же Люськой, со своими вкусами и привязанностями.
— Ну почему же… — попытался возразить Бодров.
— А потому, — директриса была непреклонна. — Человек может получить три высших образования, но вкуса у него от этого может и не прибавиться. Потому что вкус — это не знание и даже не логика, это эмоции. Это как дар писать стихи. А Лыхина берет наши модели и вытравляет из них все оригинальное. Ей хочется чего-нибудь попроще, и она уверена, что этого хотят все. Если бы мы делали электрические выключатели, черт с ними, они чем проще, тем лучше, но ведь мы ищем направление.
— Я как раз и хотел посоветоваться с вами именно по этому поводу, — сказал Бодров.

 

Бывая в центре, Бодров всегда заходил в республиканский художественный музей. Сейчас было лето, и по музею бродили в основном школьные экскурсии и солдаты.
Бодров медленно шел по залу. Его заинтересовал портрет молодой женщины, восемнадцатый век. И он занялся этой картиной. Сначала он заменил женщине пышные юбки на узкие джинсы, потом убрал лишние, на его взгляд, одежды с плеч. И перед нами предстала юная современница, в одежде которой было три основополагающих пятна: синее, красное и зеленое. Бодров достал из папки цветные фломастеры и сделал наброски.
В следующем зале было совсем пусто. Только у одного полотна, которое было упрятано в нишу, толпилось не менее полувзвода солдат. Бодров подошел. Полотно называлось «Римлянки в бане». Нагие римлянки восседали на мраморной скамейке, вероятно, после парной. Солдаты стояли перед картиной в благоговейном молчании.
И Бодров занялся римлянками. Он их начал одевать. Появились современные платья, юбки, джинсовые сарафаны, сумки. Теперь они напоминали сегодняшних студенток на отдыхе. Мешал только голый младенец. Бодров попытался и его одеть, но, подумав, убрал совсем. Одной из студенток он дал небольшой транзисторный приемник и включил ритмичную музыку.
… Потом Бодров звонил кому-то из телефона-автомата. Потом он зашел в гастроном и взял бутылку коньяку. Потом подошел к новому двенадцатиэтажному дому, проехал в просторном лифте и нажал на кнопку звонка. Дверь открыл молодой человек. Назовем его Викторовым.
— Привет науке, — сказал Бодров.
— Здравствуй, учитель! — ответил Викторов.
— А почему учитель? — удивился Бодров.
— Потому что профсоюзы — школа коммунизма. Мы в институте только так профорга и называем. А как тебя зовут, уже знаешь?
— Сережей. Говорят: идем к Сереже.
— Ну, это панибратство, — рассмеялся Викторов. — С этим надо бороться беспощадно.
Викторов раскупорил коньяк, достал лимон, сыр.
— Удобно живешь, — заметил Бодров, осматриваясь.
— За то и боролись, — ответил Викторов.
— А как Вера? — спросил Бодров. — Сходиться снова не собираетесь?
— Она уже вышла замуж.
— Не жалеешь?
— Ты же знаешь, я никогда не завидовал чужим успехам. Лучше расскажи о себе. С чего начал на новом поприще?
— Я ведь только приступил, А фабрика в большой дыре… Заговариваемся…
— Как известно, все начинается с идеи. Начни шить что-нибудь такое, чтобы слух пошел по всей Руси великой. Чтобы о твоих изделиях узнали во Владивостоке, чтобы твои изделия спекулянтами перепродавались втридорога. Короче, создай фирменную одежду. Фирму, как говорят нынче некоторые, и чтоб такой ни у кого не было.
— Попробуем. Лыхина хочет увеличить в три раза пошив из джинсовки.
— Почти наверняка прогорите.
— Почему?
— А сам не знаешь? Наша джинсовая на сегодняшний день ни к черту не гадится. Есть два-три комбината, которые соответствуют, но вы эту ткань еще не скоро получите. По мировым стандартам джинсовая ткань должна быть не менее пятисот граммов на метр. У нас и трехсот не наберется. Слишком легкая. Не будут брать. Если только деревня.
— И деревня не особенно берет, — заметил Бодров.
— Туго тебе придется, туго, — вздохнул Викторов. — И, понимаешь, я почти не вижу выхода на ближайшее десятилетие.
— Выход всегда есть, — не согласился Бодров. — Его надо только не закрывать самому. А как у тебя-то?
— У меня все путем. Исследуем. Правда, эти исследования никому не нужны.
— Почему?
— Откуда я знаю? Три месяца сидели на фабрике «Первое мая». Руководство прочитало, поахало и положило в стол.
— А чего ахали? — заинтересовался Бодров. — «Первое мая» — почти как наша «Коммунарка». Условия сходные. Поделись.
— Картина, в общем-то, знакомая. Все наши опросы и анкетирования показали, что многие женщины на первое место ставят семью, что бы мы там ни говорили об удовлетворенности работой, возможностях карьеры, совершенствовании. И это надо учитывать в первую очередь.
У тебя есть эти исследования? — спросил Бодров.
— Есть.
— Дай посмотреть.
Викторов нашел стопку сброшюрованных листов, и Бодров углубился в их изучение.
— Ты все будешь читать? — спросил Викторов.
— Все. — Бодров завалился на диван. — Мне это очень интересно. У нас почти одинаковые условия.
— Ну, у меня тоже есть что почитать, — оказал Викторов и тоже лег на тахту и раскрыл другую папку.
Некоторое время они лежали молча, слышен был только шелест переворачиваемых страниц. Потом Викторов приподнялся и удивленно спросил:
— Что случилось?
— А что? — не понял Бодров.
— Есть квартира, выпивка, музыка, почему мы не звоним девчонкам и не проводим время в вихре танца, как в недавние прекрасные времена?
— Действительно, почему?… — спросил Бодров. — Впрочем, нет, никаких звонков! У меня электричка в одиннадцать, а мне все надо успеть прочесть. А потом подумай: одно дело, когда я мог представиться: Сергей Бодров, студент технологического института, будущий знаменитый художник-модельер. Другое дело, я скажу: Сергей Васильевич Бодров — председатель фабкома, и добавлю, как в прошлые времена: пойдем, крошка, спляшем. Ты представляешь, какие у них будут глаза?
— Думаю, что круглые, — рассмеялся Викторов.

 

На двери фабкома висело объявление: «Просьба не входить. Идет заседание фабкома».
Бодров заканчивал свое выступление:
— Я вам привел данные о реальном положении фабрики. Положение, как вы видите, не блестящее. На отчетно-выборном собрании было намечено стратегическое направление, в каком будет работать и работает наша профсоюзная организация, Но есть еще и тактика. На сегодня у нас самая сложная ситуация с кадрами. Коллектив у нас специфический — женский. А женщина остается женщиной, куда ее ни помести: в космос, под воду или на швейную фабрику. Я привел вам данные исследований по фабрике «Первое мая». Я не знаю, к счастью или к сожалению, но главным все-таки на сегодня для женщины остается дом, семья и дети. Так что мы можем сделать для наших женщин? Сделать сегодня, чтобы фабрика помогала оставаться им женщинами. Прощу вносить предложения.
— Сергей Васильевич, — тут же начала Лыхина. — У нас есть социальный план развития коллектива, и я вам советую с ним познакомиться.
— Я знаком с планом, — заверил ее Бодров. — Но одно не исключает другого. План — это перспектива на годы, а я прошу предложения, которые можно реализовать в ближайшее время.
— Все женщины причесываются. Хорошая прическа — это хорошее настроение, — начала одна из членов фабкома. — И почему бы нам на фабрике…
— Понятно, — сказал Бодров. — Парикмахерская. Пожалуйста, только предложения.
— В городе в салон не попадешь.
— Записываю, — сказал Бодров. — Косметический кабинет.
— Заказы чтобы приносили. И мясо, и кондитерские…
— Записано.
— А почему у нас только гинеколог и терапевт в санчасти?
— Прошу конкретно, — напомнил Бодров.
— Процедурные кабинеты.
— Ингаляторий.
— Зубной.
— Сапожника хоть одного.
— А я предлагаю установить контакт с мужским предприятием, — предложила средних лет женщина. Хотя бы с литейным. У них одни мужики, у нас одни бабы, у нас их больше двух тысяч, незамужних и матерей-одиночек.
— Записываю, — сказал Бодров.
— В министерство обороны обратиться, чтобы полк хоть один в наш город перевели. Лучше, чтобы летчиков.
— А почему летчиков? Лучше тогда моряков.
— Каких же моряков? У нас же моря нет.
— Замечание верное, — сказал, подумав, Бодров. — Моря у нас нет…

 

Бодров разговаривал с директором завода литейных машин, моложавым плотным мужчиной.
— А как вы себе представляете эти контакты? — спрашивал директор.
— У вас есть свой дом отдыха, у нас свой. Пока обменяемся путевками. Половина ваших поедет к нам, а половина наших к вам.
— Это можно, — согласился директор и тут же усомнился! — Предположим, контакты установятся. Но наш поселок от города далековат. Опять же: или мои к вам будут перебираться и бросать завод, или ваши к нам, тоже утечка. А регулировать здесь почти невозможно.
— Ну почему же? — не соглашался Бодров. — Нажмем на горисполком, пустим автобус. Вообще давно пора связывать город с поселком.
— Это мысль, — тут же схватился хозяйственный директор, — Если контакты не установим, то хоть автобусы выбьем.

 

Потом Бодров был на окраине города в новом, строящемся микрорайоне. Он зашел в полупустую парикмахерскую и двинулся в женский зал. Незанятые мастера рассматривали его с любопытством.
— Будьте любезны, попросите Марию Веригину.
Ее попросили. К Бодрову вышла молодая полная женщина и недоуменно подняла брови.
— Машустик, — сказал Бодров.
— Ой, Сережа, — обрадовалась она. — Тыщу лет тебя не видела. Ты что, в этом районе живешь?
— На прежнем месте я живу, — Бодров оглядел скучающих мастеров. — Как вижу, работы немного.
— Сдуру согласилась. Говорили, новый район, отбою не будет. А этот район будут строить еще лет десять.
— А обратно в центр хочешь?
— А ты можешь устроить?
— Мы на «Коммунарке» салон открываем. Четыре тысячи клиенток.
— Конечно хочу, Это же почти рядом с моим домом.
— Значит, договорились. Еще подбери двух-трех мастеров. Потом будем расширяться. А тебя заведующей сделаем.
— А чего? — сказала она. — Я четырнадцатый год работаю, справлюсь.
— Значит, завтра жду на фабрике… Пока.

 

Бодров и Федяева сидели в кабинете Лыхиной. А по кабинету расхаживала разгневанная заведующая горздраводелом.
— Мы и так пошли им навстречу. Оборудуем кабинеты. Выделили аппаратуру. Дали зубного. Так теперь он «перетащил у нас дерматолога. Вам, значит, нужен косметический кабинет, а то, что в городе не хватает кожников, вас не касается! Посулил, запудрил мозги девчонке: новое дело, можете проводить исследования, защитите диссертацию.
— Что скажете, товарищ Бодров? — спросила Лыхина.
— Это безобразие, — подтвердил Бодров. — Каждый год институты выпускают тысячи врачей, а в городе не хватает дерматологов. Это явная недоработка горздравотдела.
— Это не ваше дело, — возмутилась заведующая. — Чтобы завтра Клементьева вышла на прежнее место работы!
— Завтра невозможно, — ответил Бодров. — По закону только через две недели после подачи заявления, она ведь у нас оформлена на работу. А профсоюзы должны строго следить за соблюдением законов о труде. И еще: уйдет она от нас, если вы сами лично уговорите ее вернуться назад.
— Что значит — уговорите? Это не метод работы — уговаривать! — возмутилась заведующая горздравотделом.
— Я с вами согласна, — сказала Федяева. — Мы приносим вам свои извинения.
— Давно бы так, — сказала заведующая. — Завтра пусть выходит на работу в поликлинику.
— Так ты ее и получишь, — сказала Лыхина, когда заведующая вышла из кабинета. — Ничего, утрешься. А ты, Сережа, молодец.
— Нет, — сказала Федяева. — Не молодец. То, что в городе не хватает дерматологов, упущение горздравотдела. Я как депутат горсовета буду этот вопрос ставить на исполкоме. Но сейчас люди от этого страдать не должны. Сергей Васильевич, как вы ее уговорили прийти к нам, точно так же уговорите ее вернуться в поликлинику. А у нас она может работать на полставки. Это будет по-справедливому.
— Ладно, — сказала Лыхина. — Я в цеха, а вы тут разберитесь сами. Но если хочешь знать мою точку зрения, то я на стороне Сергея. Он старается для коллектива, а не для себя. А горздрав пусть в следующий раз ушами не хлопает.
Лыхина ушла, а Федяева прошлась по кабинету и молча остановилась у окна.
Бодров смотрел на нее. Волосы пучком собраны на затылке, точеный профиль красивого и одновременно чуть стертого лица, скромная кофточка, серая неброская юбка. Бодров изменил парторгу прическу: челка прикрыла высокий лоб, кофточку он заменил батником, расстегнул на нем верхнюю пуговицу, открыв красивую шею.
— Сережа, — сказала Федяева. — Давайте договоримся раз и навсегда…
Но Бодров ее не слушал. Цветными фломастерами он набрасывал профиль Федяевой с измененной прической.
Федяева подошла, заглянула через его плечо.
— Что это?
— Это вы, — сказал Бодров. — Вам надо изменить прическу. На сегодня это оптимальный вариант. — Бодров протянул ей листок. — Покажите Веригиной из нашей парикмахерской, она великолепный мастер.
— Вы считаете, что так будет лучше? — засомневалась Федяева.
— Я уверен в этом. Умоляю, попробуйте. А насчет косметолога вы правы. Я поступил как жлоб. Извините.

 

Автобус с «Коммунарки» несся среди полей. Женщины пели. Так, с песнями, автобус и зарулил на территорию дома отдыха литейщиков. И тут женщины притихли — на площади толпилось не меньше сотни молодых мужчин.
— Ой, сколько их, — протянул кто-то испуганно.
Автобус остановился, но женщины не выходили.
— Ну, чего вы! — крикнула Марина. — Мужиков, что ли, никогда не видели? — И первая ступила на подножку.
Литейщики встретили прибывших швей оживленным гулом.
… Потом коммунарки устраивались. Переодевались для пляжа. Озеро было рядом с домом.
Бодров тоже переодевался. Его поселили в двухместном номере, в котором, судя по разбросанным вещам, уже кто-то жил.
И тут заскочил его сосед.
— Здорово! — сказал он Бодрову. — Ты чего чухаешься? Ткачих привезли.
— Не ткачих, а швей.
— Все одно — бабы. — И сосед ошалело заметался по номеру в поисках плавок.

 

Поначалу коммунарки выбрали место подальше от литейщиков. Но скоро все смешалось. И забренчали гитары, заголосили транзисторы, смеялись женщины, похохатывали мужчины. Чтобы не смущать своим присутствием фабричных, Бодров пошел на самый край пляжа, но здесь загорала женщина, и он вернулся обратно.
— Профсоюз! — окликнули его. — Здесь хватит места и на двоих.
Это была Мерина.
— Пива хочешь? — спросила она.
— Хочу, если есть.
— Не было бы, не предлагала бы, — Марина разрыла песок и достала запотевшие бутылки. Из сумки появились сушеная рыба, помидоры, черный хлеб.
— А вы запасливая, — похвалил Бодров.
— Ужасно. Даже самой противно, — усмехнулась Марина.
— Нет, это хорошо, — не согласился Бодрое, Он выпил пива и встал. — Я, пожалуй, пойду, чтобы не распугивать ваших кавалеров.
— А я люблю одиночество, — сказала Марина.
— Тогда тем более…
— А самое лучшее одиночество вдвоем… Оставайся, Сергей Васильевич, если, конечно, у тебя свидание ни с кем не назначено…
— Да нет…
— Тогда посиди со мной. Просто невозможно как мужики пристают. Между прочим, почему вы нас за людей не считаете?
— Как это? — не понял Бодров.
— А так. Если у женщины чуть побольше спереди и сзади, как у меня, например, сразу прилипают. А может, я дура дурой?
— Как вам сказать? — Бодров задумался. — Вы, конечно, правы. Но я и сам такой. Обращаю внимание на то же самое.
Марина рассмеялась:
— Это я так. Между прочим, ты пользуешься успехом на фабрике.
— В каком смысле? — смутился Бодров.
— А в том, что лепишь все, что думаешь, То ли дурак, то ли очень умный. На фабрике еще не помяли. Но интересно…

 

Вечером прямо на пляже были танцы. Марина танцевала с Бодровым.
— Слушай, — говорила она Бодрову, — а чего ты не спросишь, как у меня в бригаде?
— Я знаю, — сказал Бодров. — Хорошо.
— А ты знаешь, я эту суку, бывшую бригадиршу, на соревнование вызвала. Мои девки, как львы, работают.
— Может, как львицы?
— Ну как львицы. Мы уже по всем показателям впереди, а если на военно-патриотическом слете выиграем, первое место наше.
— Надо ещё выиграть, — скачал Бодров,
— Выиграем, — пообещала Марина. — Мы каждый день на стадион ходим, перевязки учимся делать, а я рацию за десять секунд настраиваю. Ты молодец, что бригаду из отпетых организовал. Многие, знаешь, не верили, что толк получится. Слушай, а ты, наверное, все таки умный.
— Не знаю, — сказал Бодров.
— Повезет же той, на которой ты женишься, — вздохнула Марина.

 

На следующий вечер разъезжались. Бодров пересчитал своих коммунарок и объявил:
— Пятерых не хватает.
— Они с литейщиками поедут, — сказали ему.
— Что значит — поедут! — возмутились другие. — Вместе приехали, вместе надо уезжать.
— Среди нас все совершеннолетние, — решил Бодров, — Могут ехать с кем хотят.
В автобус вошли трое мужчин.
— Может быть, подбросите? — спросил один.
Женщины молчали. Одна, положив рядом с собой сумку на свободное место, потупила глаза.
— Садитесь, — разрешил Бодров.
И женщина тут же убрала сумку на колени.

 

В городе Бодров провожал Марину. Они остановились у длинного одноэтажного дома.
— Если хочешь, можешь зайти, — сказала Марина.
— Хочу, — сказал Бодров.
— Только я пойду первой, а потом открою тебе окно. Здесь низко, заберешься.
— Через окно я не пойду, — сказал Бодров. — Завтра на фабрике всем будет известно, что председатель фабкома по окнам лазит.
— Так ты же во полезешь как председатель, — рассмеялась Марина. — Ты полезешь как мужик.
— Нет, — сказал Бодров. — Я привык входить через дверь.
— Да, примем меры. Разберусь лично. — Фадеева положила телефонную трубку, мгновенье подумала, теребя искусно зачесанную челку на лбу, и бросилась и кабинет Лыхиной.
— Ты чего такая заполошная? — спросила директриса.
— Только что звонили из горкома. В универмаге какой-то скандал из-за наших сорочек. Милицию вызвали. И вообще они просили выяснить, что это за подпольная торговля в театре и на телевидении.
— Послушай, разберись сама. Это все, наверное, из-за опытной партии. Я же их предупреждала. Съезди в универмаг, как бы они чего-нибудь на нас не написали.
… Выйдя из машины, Федяева увидела напирающую толпу, которую сдерживали три милиционера. А над толпой, встав на ящики, возвышался Бодров.
— Товарищи! — надрывался Бодров. — Сорочки кончились. Но мы их скоро запустим в серию.
— Когда — скоро? Привезите еще, мы почти час в очереди отстояли! требовали из толпы.
— Товарищи! — надрывался Бодров. — Я вам обещаю. Очень скоро вы сможете приобрести эти и даже лучшие сорочки. — Туи он заметил Федяеву и радостно ей улыбнулся, Федяева кивком попросила его подойти.
— Что происходит? — строго спросила она. — Вы что, тоже торговали сорочками?
— Торговал! — радостно сообщил ей Бодров. — Увлекательное занятие!
— Об этом занятии вы объясните на парткоме.
— Виктория Васильевна, да вы что? — удивился Бодров.
— А то, Сергей Васильевич, что с детством пора кончать, — раздраженно ответила Федяева. — Вы руководитель. Вы председатель фабричного комитета. Представьте, я, секретарь партийной организации фабрики, стала бы торговать рубашками.
— Ничего в этом плохого не вижу, — возразил Бодров. — Замполит армейской роты стреляет вместе со всеми, а в столовой так же, как и все, варит борщи. И смущаться надо не от этого, а оттого, что нашу продукцию не берут. Если хотите знать, я радуюсь, что собралась такая очередь. Значит, мы можем шить интересные веши Теперь я сам убедился, что опытную модель можно запускать в серию.
— А ничему опытную модель продавали на телевидении и в театре? Что это за подпольная торговля?
— Это я предложил, — сказал Бодров. — А как проверить, насколько будет пользоваться спросом продукций? Нужны контрольные группы. Нужны люди, которые постоянно находятся я контакте с другими людьми. А кто они? Артисты театра, работники телевидения, работники горкома партии. Там мы тоже устроим продажу.
— В горкоме не надо.
— А почему?
— Не надо, и все, — отрезала Федяева. — И вообще, можно было обойтись без этого ажиотажа.
— Наоборот, — возразил Бодров. — Чем больше ажиотажа, тем лучше пойдет продукция. Сегодняшняя очередь — это же лучшая реклама.
— Не знаю, не знаю, — засомневалась Федяева. — Пройдем в универмаг, выслушаем и их мнение…
Федяева открыла ключом дверь квартиры, вошла в переднюю. В передней она остановилась перед зеркалом. Новая прическа была к лицу, но к ней еще надо было привыкнуть.
— Мать, молоко я купил, — в переднюю выскочил ее пятнадцатилетний сын и остановился в изумлении. — Ну, ты дашь! Ты ж совсем другая!
В переднюю вышел муж и тоже начал ее молча рассматривать.
— Чего вы уставились? — Федяева улыбнулась, — Давайте ужинать…
… Потом сидели за столом.
— Включи телевизор, — попросила Федяева. — Сейчас городские новости.
На экране возник местный диктор. Сын насторожился.
— Ма, посмотри на его рубашку, — обратил он внимание матери. — Самая последняя мода. Воротничок на пуговицах. А стойка какая, а? Ну, ты мне скажи, откуда они такие берут?
— Мы такие шьем, — спокойно ответила Федяева.
— Да твоей «Коммунарке» еще лет десять такого не осилить, — пренебрежительно сказал сын.
— Это сорочки нашей фабрики, — повторила Федяева, — Опытная модель.
— А почему опытная? — спросил сын, — Когда же будут не опытные? Когда?
— Через две недели. Хотя я и не в восторге от этой модели.
— Да что ты понимаешь! — возмутился сын. — Ты меня спроси. Это же шик! Если хочешь идти в ногу с модой, ты советуйся со мной.
— Непременно, — пообещала Федяева.

 

На дверях фабкома висело объявление: «Идет заседание фабкома. Просим подождать».
— Вопрос следующий, — говорил Бодров. — Вы все знаете, что у нас не хватает более двухсот работниц. Положение тяжелое во всех цехах, но, кажется, есть возможность кое-где перехватить, если мы будем оперативны. Сейчас закончились экзамены в институтах. Из каждых десяти абитуриентов поступили трое. А вот семеро сейчас прогуливаются по городу и присматриваются, куца бы определиться. Я узнал в исполкоме, на сегодня у нас в городе образовался резерв примерно из тысячи никуда не поступивших выпускников. Какие у нас есть преимущества? Об этих преимуществах мы сообщим в газетах и по телевидению.
— У нас неплохо зарабатывают, — после паузы раздался голос из зала.
— Значит, так, — сформулировал Бодров. — Приходите к нам. Средний заработок работницы на фабрике сто десять рублей.
— Так и побегут, — тут же возразили ему. — Да эта деньги в любом месте можно заработать.
— У нас косметический кабинет.
— Косметику можно и в городе навести.
— Все-таки надо записать. Это привлечет. Не везде своя косметика, своя парикмахерская, заказы прямо в цеху.
— Записал, — подтвердил Бодров.
— По сводке отдела кадров у нас семьдесят процентов инженеров вышли из работниц, а теперь стали руководителями.
— А чего — неплохо! Сфотографируем их. И под фотографией пояснения. Начинала обмеловщицей, а сейчас главный инженер.
— Глупости это, — сказала главный инженер.
— Но почему же, Вера Петровна?
— Кому интересно смотреть, извините, на фотографии грымз. Посмотрит девчонка на эти седины и скажет: нет уж! Чем к старости такого достичь, лучше я десять раз проваливаться буду, и то быстрее инженером стану.
— Тогда давайте без фотографий.
— А почему без фотографий? У нас молоденькие инженерши. Реброва, например, из планового. Красивая, как кинозвезда.
— И бездельница, — тут же вставил кто-то. — А вообще, почему красивых? А некрасивые, что же, — не достойны? Если хотите знать, я давно заметила: чем красивее, тем хуже работает.
Бодров до этого молча записывал, но, видя, что заседание начинает уходить в сторону, поднялся:
— Все предложения хорошие. Но нет главного. Основной, так сказать, идеи… — Он обвел взглядом всех членов фабкома и остановился на самой пожилой. — Нина Ивановна, а вот почему вы пошли в швеи?
— Так это когда было… — смутилась работница. — Сразу после войны. Семья большая. Думала, научусь, всех обшивать стану. А потом, портниха — профессия вечная. Люди голыми никогда ходить не будут.
— А почему вы стали швеей? — тут же спросил Бодров самую молодую из членов фабкома.
— А я всегда любила шить. С такой профессией не пропадешь. Да и вправду — люди никогда не будут ходить голыми.
— А вы знаете, мы нашли главную идею, — сказал Бодров, и он от удивления даже засмеялся. — Так и напишем: люди никогда не будут ходить голыми. Вечная профессия. Если вы хотите научиться шить, за год вы сможете стать первоклассной портнихой.
— За год не получится, — возразили ему — Года два-три надо.
— За два года, — согласился Бодров. — Значит; так и начнем: «Люди никогда не будут ходить голыми».

 

Бодров шел по цехам фабрики. По подготовительному, раскройному, швейному Было жарко. Не спасали ни раскрытые окна, ни гигантские лопасти вентиляторов, подвешенных под потолком.
Женщины работали в легких платьях. А у гладильных прессов, где было особенно жарко, несколько девушек были просто в купальных костюмах, и только появление Бодрова заставило их накинуть халаты. И почти каждая провожала Бодрова взглядом. Может быть, как нового председателя фабкома, может быть, просто как мужчину, которых в цехе почти не было.
… Бодров шел по цеху. Марина увидела его еще издали и опустила голову, но потом не выдержала и все-таки повернулась в его сторону. Бодров стоял перед нею и улыбался. И она заулыбалась тоже.
— Ты что делаешь вечером? — спросила она.
— Ничего не делаю.
— В кино пойдем?
— Пойдем.
И Бодров отошел. И тут же Марину окликнул мастер:
— Тебя на площадке Виктор ждет.
Марина вышла на лестничную площадку.
— Здорово, — сказал ей высокий плотный парень. — Я сегодня к тебе зайду.
— Сегодня меня не будет дома.
— А где будешь?
— К сыну поеду.
— Ну, тогда завтра зайду, — сказал парень.
— Заходи завтра, — согласилась Марина.
— Чао, — парень поболтал в воздухе ладонью и пошел вниз.
Марина проводила его взглядом и задумалась. Потом оглянулась по сторонам и закурила, торопливо и жадно затягиваясь. Услышав, как хлопнула дверь, тут же загасила сигарету.

 

Заместитель редактора городской газеты просматривал объявление, принесенное Бодровым.
— Да вы что?! — сказал он в недоумении. — «Люди никогда не будут ходить голыми»…
— А вы думаете, что будут ходить голыми? — спросил Бодров.
— При чем тут голые?! Это же газета. Напишите просто: фабрике «Коммунарка» требуются такие-то профессии.
— И вы уверены, что придут? — спросил Бодров.
— Ну в этом никто не может быть уверенным…
— А мы должны быть уверены. Я вас прошу: напечатайте наш текст. Мы с таким трудом нашли эту идею.
— Нет, — сказал заместитель редактора. — Не пойдет. Это западная реклама, а у нас все по-другому.
— А как у нас? — спросил Бодров.
— А никак, честно говоря, — подумав, признался заместитель редактора.
— Так в чем же дело? — спросил Бодров, — Давайте искать.
— Давайте все-таки дадим обычное объявление.
— А почему обычное? Обычно у нас не хватает до пятидесяти работниц, а сейчас больше двухсот. Ситуация у нас необычная.
— Сходите к главному, может, он решит,
— Я уже был у литсотрудника, у завотделом, теперь у вас. Я уже потерял два часа. А казалось бы, чего проще! Нам нужны работницы, мы даем объявление, оплачиваем его. Всем выгодно. Но все говорят: «нет». Почему?! Ну пришел бы я к какому-нибудь бюрократу, но ведь я пришел в газету.
— И все-таки пойдите к главному…
— Ох, и послал бы я вас знаете куда… Но не пошлю, очень уж нам нужны работницы…

 

В управлении торговли шло совещание представителей торговли и фабрики, на котором присутствовали Лыхина и Бодров. Выступала молодая напористая женщина.
— Нет, — творила она, — больше мы ваших джинсовых костюмов не берем.
— Простите, — улыбнулась Лыхина. — Давайте уточним. Не берете в этом месяце?
— Нет, до конца года. Судя по темпам продажи, нам запасов хватит с лихвой. А на следующий год мы не возьмем и половины. По-прежнему будем брать все из байки: детское, мужские сорочки… Кстати, поставки новой модели просим увеличить в три раза… Женские платья возьмем только из хлопка. Так же просим увеличить до ста тысяч пошив хлопчатобумажных мужских костюмов. Село нас завалило заявками.
— А вот этого не будет. — Лыхина вскочила, выдернула из груды одежды на столах серенький в полоску костюм. — Это позор! Это позор — в наше время шить и продавать такие костюмы. Да вы же знаете, сколько было фельетонов именно по этому поводу… Такие мы шили даже не в тридцатые, а в двадцатые годы. Но сейчас — конец семидесятых! Вы здесь говорили, что деревня не берет кошмы из джинсовой ткани. Но деревня консервативна. Сегодня не берёт, завтра присмотрится, переварит и начнет требовать, а мы свернем производство. — Лыхина развернула серенький, невзрачный, то, что мы зовем стариковским, костюмчик и убежденно закончила: — Как хотите, но это позор — шить такие вещи в наше время.
— Наверное, позор, — согласился одни из представителей торговли. — Но требуют.
— Так не будем потакать этим отсталым требованиям! — признала Лыхина.
— Ладно, потакать не будем, — снова согласился представитель торговли. — Чем только торговать будем?
— А вы что молчите? — обратилась Лыхина к Бодрову.
— Я поддерживаю Людмилу Сергеевну, — сказал Бодров. — Это действительно позор — шить в наше время такие костюмы. Вкус покупателя надо воспитывать, а на таких костюмах мы его не очень скоро воспитаем.

 

Дома у Бодровых был гость — из деревни приехал брат отца, крепкий мужчина лет пятидесяти.
Дядя и племянник по-родственному похлопали друг друга по спинам.
— Садись ужинать, — сказал отец.
— Я не буду, — сказал Бодров. — Ухожу.
— Мог бы и посидеть, родственники не каждый день приезжают.
— У меня дела.
— После дел-то ночевать домой придешь? — мрачно спросил отец.
— Не знаю, — ответил Бодров.
— Дело молодое, — сказал дядя. — Еще повидаемся, я же только завтра уеду. Но у меня к тебе задание. — Дядя принес из передней сверток, развернул его и извлек полосатенький костюм, о котором столько было споров на недавнем совещании. — Достань мне таких пять штук. Ни в одном магазине нет.
— А зачем пять? — удивился Бодров.
— Заказы. Для бригады и для соседа Копылова.
— Мы такие больше не шьем, — сказал Бодров.
— А чего так? — удивился дядя. — Хорошая же вещь!
— Ничего хорошего. Сплошное уродство.
— Какое же уродство, — не согласился дядя. — На подкладке. Летом не жарко. А зимой ватничек накинешь, тепло, в самый раз. И движение есть, и вентиляция. И дешевый для работы. Пока новый — в клуб можно сходить, а замаслишь, выбросить не жалко. Нет, без таких костюмов нельзя. Вот недавно нам джинсы завезли. Курточка — во! — он показал выше пупка, — поддувает. На тракторе кабины пока без герметики. Значит, радикулит. А штаны какие узкие! Я уж не говорю, что ничего в них не помещается, а если куда подлезть, так ведь лопнет по швам.
— Понимаешь, — начал объяснять Бодров, — Раньше такие шили от бедности.
— А я не от бедности, — возмутился дядя. — У мена два парадных есть. Бостоновый и из синтетики. А это для работы. А потом — почему? Раз мы такие желаем — дай нам их, Я лично и мои сверстники к таким привычные. А мы еще лет двадцать на земле поработаем,
— Значит, еще двадцать лет шить такое уродство?
— А что! — гордо сказал дядя. — И будешь шить, пока мы не перемрем. Мы городу хлеб даем, так дайте и нам костюмы, какие мы хотим!
Бодров взял серенький пиджак с мятыми лацканами, внимательно осмотрел его.
— Да, — протянул он, не скрывая замешательства.

 

Начинался рассвет… Марина и Бодров лежали вместе.
— А ты знаешь, что у меня есть сын? — спросила Марша.
— Знаю, — спокойно ответил Бодров.
— А ты детей любишь?
— Конечно люблю.
— Если бы я была замужем, — признаюсь Марина, — я бы родила еще троих или четверых, а может, даже пятерых Я для этого дета очень приспособлена, ты посмотри.
— Родить — дело нехитрое, — сказал Бодров. — Главное — воспитать.
— Не хуже других воспитала бы.
— Наверное, — согласился Бодров. — Хоть ты свое воспитание слишком рано закончила.
— Что ты имеешь в виду? — насторожилась Марина.
— Могла бы еще учиться.
— У меня, между прочим, среднее образование. И я обо всем могу поговорить не хуже других. У меня по литературе всегда пятерка была. Хочешь, о Горьком поговорим?
— Сейчас не хочу, — улыбнулся Бодров.
— А о ком хочешь?
— О тебе.
— Чего обо мне говорить, — отмахнулась Марина. — У меня сейчас неудачная полоса идет. Первый раз влюбилась, так он в армии женился, второй раз влюбилась — сын родился, а он куда-то на север умотал. А сейчас ни то ни сё.
Бодров молчал.
— Ты чего? — забеспокоилась Марина. — Я все понимаю. Ты на виду. Никто ничего знать не будет. Я тебя ни в чем не подведу.
— Ты это о чем? — спросил Бодров. — Я ничего скрывать не собираюсь.
— Дальше будет видно, а пока топай домой. — Марина накинула халат и включила электроплитку. — Сейчас только чаем напою.
… Бодров, уже одетый, прошелся по тесной комнате Марины, в углу которой стояла швейная машинка, а рядом была навалена еще не законченная одежда. Она-то и заинтересовала Бодрова. Были здесь и жилет» и джинсы, платья и пиджаки. В большой коробке лежали пуговицы и «молнии».
— Откуда пуговицы? — спросил Бодров. — Это же заводские пуговицы.
— А как же! — с гордостью ответила Марина. — Фирма. Литье. Петь с гербами, с орлами, со львами, с надписями разными.
— Из-за границы?
— Какая граница! Ребята на литейном наладили. В продаже таких нет. А они, как только модное появляется, тут же переналаживают.
— Но это же все ворованное, — пожал плечами Бодров. — Из государственных материалов.
— Конечно, из государственных, — подтвердила Марина. — У нас все государственное, частного нет.
— А «молнии»? — спросил Бодров,
— С сапожной фабрики. Для сапог они плохие, а для брюк в самый раз.
— А материал откуда такой?
— Это же парусина. Цвет вытравляется, потом перекрашивают заново.
— Кто же это делает?
— Сама освоила.
— М-да, — протянул Бодров.
— А чего «да»? Уважающий себя человек коммунарское не наденет. Ну чего насупился? Жизнь есть жизнь.
Бодров молча пил чай.
— Да, — вспомнила Марина. — Завтра я занята. Послезавтра встретимся.
— Марина, — сказал Бодров. — Я бы хотел, чтобы ты решила все со своим парнем. Его, кажется, Виктором зовут?
— А вот это уже мое дело,
— Это наше дело, — поправил Бодров.
— У тебя что, серьезные намерения? — спросила Марина.
— Ты мне нравишься, — сказал Бодров. — И я хочу, чтобы в наших отношениях с самого начала была полная ясность.
— Как ты мог заметить, — Марина рассмеялась, — у нас с тобой с самого начала все ясно. — Она кивнула на расстеленную постель, но, встретив напряженный взгляд Бодрова, притихла, робко закончила: — Как ты скажешь, так и будет.

 

Утром Бодров снова был на фабрике.
В приемной директора толпился народ. Секретарша Лыхиной перекрывала вход в кабинет:
— Нет, не будет принимать. Неизвестно когда. Сегодня не приходите.
— Чапай думает, — вздохнула пожилая работница с каким-то заявлением в руках. — Придется ждать до завтра,
— А что случилось? — спросил Бодров,
— Неприятности у нее какие-то, — сказала работница. — Когда у нее неприятности, она всегда закрывается и чего-то там соображает, даже обедать не ходит,
Бодров молча направился к директорской двери. Секретарша заступила было дорогу, но Бодров приподнял девушку, отставил чуть в сторону и вошел в кабинет.
Директриса сидела не в своем кресле, а у стола заседаний в самом дальнем углу и от этого казалась совсем маленькой.
— Я не принимаю, — мрачно сказала Лыхина.
— А я не на прием. — Бодров сел радом.
Они помолчали.
— Я не знаю, что делать! — призналась Лыхина. — Никогда такого не было. Все, что шили, все брали. Ну скажи, что делать?
— Давайте соберем совет, обсудим.
— На совет надо выходить, когда есть предложения. А предложений у меня нот…
— Думаю, что все не так страшно, — спокойно сказал Бодров. — Первое, что нам надо решить: закупать или не закупать? Закупать то, что нам предлагают, бессмысленно. Затоваримся. Спрос упал до минимума. Значит, не покупаем. Первое решение.
— Что ты предлагаешь?! — Лыхина вскочила и забегала по кабинету. — У нас из джинсовой половина продукции. Сейчас все ориентировано на джинсовую: и модели, и разработки. Если откажемся, представляешь, что будет?
— Будет скандал, — спокойно согласился Бодров. — Переживем. Я понимаю, в министерствах сверстаны планы. Переверстают.
— А что будет на фабрике, представляешь? — хмыкнула Лыхина. — Переходить на новое! Значит, срочные разработки, внедрения… Заработок рабочих — вниз, премии — ноль!.. У нас и так неважно с кадрами, а тут начнут уходить не десятками, а сотнями… Может, все-таки закупим? — с надеждой спросила Лыхина. — Может, это временный спад? Не будут покупать у нас, перебросим в другие республики. Год перебьемся, а там видно будет, а?
— Это не выход, — сказал Бодров.
— А где выход? — выкрикнула Лыхина. — Где? Мне этот выход нужен не завтра, не через месяц, а сейчас. — Она протянула Бодрову телеграммы: «Покупать или не покупать. Митина», «На меня жмут со всех сторон. Митина», «Умоляю. Что мне делать? Митина».

 

Бодров сошел с трала самолета в московском аэропорту Внуково. Весь багаж состоял из легкого плаща и небольшого полупортфеля-получемоданчика, какие вначале были модой, а очень скоро стали необходимостью для деловых командировок.
Бодров проделал обычный путь на автобусе до аэровокзала, спустился в метро, его несколько раз толкнули, но он очень быстро переключился с провинциального на столичный ритм и вскоре выскочил на нужной остановке, пронесся через гулкий холл, стремительно поднялся по гостиничной лестнице и постучал в дверь нужного ему номера.
— Войдите, — испуганно ответили ему.
Он вошел. В кресле сидела молодая женщина,
— Вы, Сергей Васильевич! — обрадовалась она. — Слава богу…
— Не богу, а Лыхиной, — поправил Бодров и сел. — Ну что же, умоляющая Митина, рассказывайте…
— А чего рассказывать, — затараторила Митина. — Я третий день уже не хожу на ярмарку… Боюсь. Чуть ли не с ножом к горлу приперли: покупай, и все. Я даже в номер без телефона перебралась, чтобы из министерства не достали.
— Значит, трогает жизнь, достает? — спросил Бодров,
— Ой достает, Сергей Васильевич, — горестно согласилась Митина.

 

Залы ярмарки были густо забиты торговым народом, У каждого комбината был свой стенд. У одних стендов почти никого, у других толпились представители швейных фабрик.
Многоцветье и обилие тканей, наверное, поразило бы покупателей, но не швейников, Они рассматривали ткани, мяли их, растягивали, чуть ли не жевали, Собирались в небольшие компании по два-три человека и, разложив деловые бумаги на столиках, пили кофе, вели переговоры. В блокнотах появлялись цифры с многочисленными нулями. Пожилой мужчина приготовил школьные пластмассовые счеты, молодая женщина достала т сумки миниатюрную счетную машинку, и оба углубились в расчеты.
Митина на этот раз отдыхала, На ярмарке был показ мод. Комбинаты, которые подготовили новые ткани, демонстрировали их возможности. Новые модели, новые ткани, переливы красок. Все это демонстрировали манекенщицы под музыку, и это оттянуло швейников от стендов.
Бодров шел почти по пустым залам. Мимо одних стендов проходил почти не задерживаясь, у других, осмотрев материю, делал пометки в блокноте. И вдруг его заинтересовал стенд, один из самых непривлекательных на выставке.
Представитель комбината, сидящий возле стенда, с удивлением взглянул на Бодрова и снова углубился в чтение «Крокодила».
… Демонстрации мод продолжались. А Бодров и представитель комбината перекусывали в буфете сосисками и вели переговоры.
— Ничего у вас не получится, — говорил представитель комбината.
— Почему? — спрашивал Бодров.
— Вы что, первый день в легкой промышленности? Да ярмарка же — формальность, в министерстве все расписано заранее. Мы могли сюда и не выезжать. Еще с начала года было известно: что, кому и сколько мы должны поставить. Да и не разрешат вам шить из нашей плащевки.
— Почему? — спросил Бодров.
— А потому, что вас за идиотов будут держать. Чтобы из такого материала, да одежду шить! С ума сошли? На спецовки, на упаковку, на обшивку — дело другое. Да и шить из нее трудно, не каждая машина возьмет. Хотя у нас в городе шьют, особенно молодежь, джинсы. Из такого материала их в угол можно ставить, стоят как железные. Говорят, сейчас это модно. Рад бы помочь, но не получится, все расписано по договорам.
— Я понимаю, — сказал Бодров. — Договоры надо выполняв. Но ведь можно, наверное, найти резервы. Ведь что-то вы нам можете продать?
Представитель достал блокнот и записал несколько цифр, пояснил:
— Это за счет увеличения мощностей.
— А за счет соревнования? — спросил Бодров. — Ведь наверняка выпустите сверх запланированного.
Представитель полистал свои записи и написал еще одну цифру.
— Это по данным прошлого года.
Бодров углубился в расчеты, достав из кармана пиджака миниатюрную счетную машинку.
— А опытную партию можете нам дать через месяц? — спросил Бодров. — Совсем немного. — Он показал расчеты представителю комбината.
— Надо связаться с комбинатом.
— Давайте свяжемся.
— Давайте, — без энтузиазма сказал представитель.
— Тогда пошли, — сказал Бодров.
— Куда? — спросил представитель.
— На узел связи.
— Прямо сейчас, что ли?
— Прямо сейчас. — И Бодров, взяв под руку представителя, потянул его к выходу.

 

Мария Петровна — заместитель начальника главка в министерстве, женщина средних лет в темно-синем платье с белым воротником, напоминающая располневшую школьницу, просматривала бумаги, принесенные Бодровым.
— За габардин хвалю, — сказала она, Габардин опять входит в моду, в накладе не останетесь. Фланель тоже хорошо. — И вдруг насторожилась; А что у вас с джинсовой?
— От того, что заказали дополнительно, мы отказываемся. А от запланированного возьмем половину, И то, если договоримся о ленинградским фурнитурным объединением, — пояснил Бодров.
— Как понимать ваш отказ? спросила Мария Петровна.
— Эта ткань у нас не пользуется опросом.
— Везде, значит, пользуется, а у нас не пользуется?
— Вот и хорошо, — заметил Бодров. — Пусть берут те, у кого пользуется. Кстати, и эту половину мы хотели бы получить с московского комбината, а не с веригинского,
— А кому давать с веригинского?
— Никому, — ответил Бодров. — Она слишком плохого качества. Ее надо немедленно снимать с производства.
— Комбинат закрыть, а рабочих уволить, верно?
— Нет, ответил Бодров. — Рабочих оставить, уволить руководство. Это руководство уже пять лет не может вывести комбинат из прорыва.
— Сергей Васильевич, — иронически улыбнулась Мария Петровна. — Если так подходить, то многих в отрасли можно поувольнять.
— Так за чем же дело? — спросил Бодров. — Начинайте, а мы вас поддержим.
Марии Петровне позвонили по телефону. Она выслушала, посмотрела на часы и сказала:
— Буду через пить минут… Так вот, — повернулась она к Бодрову. — Все понимаю. Но ничем помочь не могу. План закупки дало республиканское министерств. С ним и решайте.
Бодров был в другом кабинете. И перед ним сидела другая женщина, очень напоминающая первую своим перманентом и синим платьем с белым воротничком. Назовем ее Верой Петровной.
— Мы не будем покупать эту ткань, — стоял на своем Бодров.
— Но вы войдите в их положение, — терпеливо объясняла Вера Петровна.
— Дело это новое, — сказал Бодров. — Эту ткань начали выпускать еще в прошлом веке. И вообще я не понимаю, зачем вы оправдываете выпуск плохой ткани, больше того, — заставляете покупать эту плохую ткань, шить из нее плохие костюмы и продавать их советским людям. Все постановления правительства говорят, что этого делать нельзя. Значит, это ваша личная инициатива.
— Вы что, Бодров, того? — Вера Петровна крутанула пальцем у виска, — Какая моя личная инициатива? Нет, вы явно не того. Знаете, у меня есть знакомый психиатр, могу устроить сеанс психотерапии.
— С удовольствием, — сказал Бодров. — Только пусть это будет сеансом групповой психотерапии — вместе с работниками министерства. Извините, Вера Петровна, но я не понимаю: мы хотим шить хорошую, модную одежду, а вы нам не даете. Почему?
— Все хотят хорошего. Вы — хорошую ткань, текстильщики — хороший хлопок и хорошие красители. Где только добыть это хорошее?
— Очень просто, — ответил Бодров. — Не надо брать плохого. Текстильщики не берут плохой хлопок и плохие красители, мы не берем плохую ткань, торговля — плохую одежду. А вы планируете выпуск хорошей ткани из хорошего хлопка с хорошими красителями, И мы шьем хорошую, модную одежду.
— Ладно, — устало сказала Вера Петровна. — Я не буду возражать, если это санкционирует Зинаида Петровна.

 

Теперь Бодров был в кабинете Зинаиды Петровны, полной женщины с перманентом, в темно-синем платье с белым воротничком. От двух предыдущих начальниц ее отличал не шелковый, а кружевной воротничок.
— И что же вы собираетесь шить из этой так называемой ткани? — спрашивала Зинаида Петровна.
— Одежду для молодежи. Костюмы, брюки, жакеты, юбки, сарафаны, платья.
— Ну если вы сумасшедший, то я пока в здравом уме. Нет, нет и нет. Мы не позволим пускать на ветер государственные деньги. Вы думаете, кто-нибудь согласится покупать эту брезентуху?
— А почему не согласится? Натуральный хлопок, чрезвычайно прочный…
— Зинаида Петровна, подпишите. — В кабинет вошла миловидная девушка лет семнадцати, из тех выпускниц, которые, провалившись в институт, зарабатывают рабочий стаж должностью курьера или лаборанта.
— Здравствуйте, — улыбнулся ей Бодров и представился: — Меня зовут Сергеем Васильевичем.
— А меня Таней, — несколько удивленно промолвила девушка,
— Таня, — сказал Бодров. — У нас с Зинаидой Петровной принципиальный спор. Помогите разрешить его. Сколько стоят ваши джинсы?
— Смотря где, — сказала Таня. — Вообще — рублей сто пятьдесят.
— И вы купили за сто пятьдесят?
— Ну что вы! — засмеялась Таня. — Таких денег я еще не зарабатываю, Папа привез из Америки, он там в командировке был,
— А кем работает ваш папа? — спросил Бодров.
— Начальником главка. Зинаида Петровна его знает. А что?
— Спасибо, Таня, — сказала Зинаида Петровна. — Я подпишу чуть позже. Идите… Ну и что? — спросила она Бодрова, когда Таня вышла.
Бодров достал образец ткани.
— Вы думаете, это очень отличается от материала на Таниных джинсах? Окраской только, Видите ли, Зинаида Петровна, Танин отец имеет возможность ездить в командировку в Америку, а у миллионов мальчишек и девчонок отцы в такие командировки не ездят. Да и не надо ездить за штанами так далеко. Их можно шить у нас, и будут они не дороже пятнадцати рублей за пару. Однако ведь не шьем. Вы никогда не задумывались: кто в этом виноват?
— Кто? — спросила Зинаида Петровна.
— Мы с вами.
— Вот что, Бодров, — зло проговорила Зинаида Петровна. — Вы на меня ярлыков не навешивайте. Я лично ни в чем не виновата, Я работаю честно…
Вечером по главной улице города шли Бодров, директор Дома моделей Анна Петровна и Викторов.
В этот час город был заполнен молодежью. Девушки в ярких блузках, брюках, длинных юбках, парни в цветных рубашках, джинсах. А рядом шло среднее поколение в привычных костюмах и привычных платьях.
У кафе и ресторанов тянулись очереди.
— Сколько себя помню, — сказал Викторов, — всегда были очереди. Всегда, везде, во всем.
— Не преувеличивай, — сказала Анна Павловна. — Ты, например, уже никогда не видел очередей за хлебом, а я в них простояла не один год. И наверняка ты не помнишь, какие очереди выстраивались за телевизорами.
— Действительно, не помню, — признался Викторов.
— А сколько выстаивали за одеждой! Сережа мечтая бы, чтобы за одеждой его фабрики толпилась очередь. Так ведь не толпятся. Приходи, покупай! А покупать не хотят. Даже среднего не хотят, только хорошее.
Они сели за столик на открытой веранде. Бодров принес бутылку вика и мороженое. Се был мрачен и молчалив.
— Сережа! — сказала Анна Павловна. — Ну улыбнись же, все не так уж плохо. Мы вас обеспечим прекрасными моделями, а вы по ним сошьете прекрасные одежды.
— Если меня в ближайшее время не выпрут с фабрики, — усмехнулся Бодров.
— Выпереть тебя нельзя, — заметил Викторов. — Тебя можно не избрать.
— И все-таки не понимаю. — Бодров в раздражении стукнул ладонью по столу. — Ну почему все говорят «нет»? Почему никто не хочет рисковать?
— А зачем рисковать? — сказал Викторов. — Вот если бы рискнул — и выиграл тысячу. А выиграть можно двадцать рублей премии. Стоит ли рисковать из-за двадцатки?
— Дело не только в деньгах, — заметила Анна Павловна.
— И в деньгах тоже, — не согласился Викторов. — Вы знаете, что я заметил? Когда я прихожу решать какие-то проблемы к трем Петровнам, я инстинктивно одеваюсь поскромнее. Эти начальницы, от которых зависит, быть или не быть модной одежде, терпеть не могут, когда люди одеваются модно. У них же психология людей, которым ситец выдавали по карточкам, и они радовались и считали, что это нормально.
— Да, — согласились Анна Павловна. — Так считали еще совсем недавно, И вообще, одеваться красиво и модно считалось неприличным. Да и не было у большинства таких возможностей, Теперь возможности появились, но люди ведь меняются не так быстро и легко, как мода. Они живут рядом с нами и отстаивают свою точку зрения, а вы отстаиваете свою. Чтобы внедрить самую передовую технологию» произвести самые совершенные материалы, в наше время надо два-три, ну пять лет, а попробуйте что-нибудь внедрить в сознание человека за пять лет. Нет, на такое инода не хватает и десятилетий. Вот вы сегодня предпочитаете куртки, джинсы — все, что спортивно и функционально, а лег через двадцать, когда вы сами будете руководить главками и министерствами, люди решат снова носить фраки и сюртуки. И вы наверняка будете против, станете доказывать, что во времена вашей молодости…
— Мы будем терпимее, — не согласился Викторов.
— Поживем увидим. Но давайте думать о сегодняшнем дне. Сережа, предположим, ты внедришь свою парусину и костюмы из нее пойдут нарасхват. А что дальше?
— Дальше специализация именно на молодежной одежде. Надо создавать фирму, чтобы все было в одних руках. И одежда, и обувь, и головные уборы. Во всяком случае, я этот вопрос буду ставит

 

Бодров со своим портфелем-чемоданом и большой плоской коробкой в руках сошел с автобуса у дома Марины. Было воскресенье, и двор был полой людей. Были тут и фабричные. Он здоровался с ними, и с ним здоровались. Женщины не скрывали любопытства. Так, под перекрестными взглядами Бодров и вошел в дом.
Услышав шаги в коридоре, выглянула соседка Марины и от удивления так и осталась стоять в проеме двери. И с ней поздоровался Бодров. Поздоровался очень приветливо,
Марина стирала. На полу возился, что-то мастеря, ее пятилетний сын.
— Здравствуйте, — сказал Бодров и протянул мальчишке руку: — Меня зовут Сергеем Васильевичем.
— Я Александр, — представился мальчишка и добавил: — А зовут Сашкой.
— Я тебе привез самолет.
— У меня их шесть.
— Такого у тебя нет…
— У меня есть все.
— А ИЛ-шестьдесят два нет, не спорь.
— Правда, нет. А как ты узнал?
— Пока секрет. На. Начинай курочить.
— Не курочить, а собирать надо. Давай, я прямо сейчас начну. — И мальчишка туи же развязал коробку, вывалил детали на пол и развернул схему.
— Ты зачем пришел? — спросила Марина. — Тебя же все видели. Не мог до вечера подождать?
— Не мог. Я очень хотел тебя видеть, — ответил Бодров.
… Марина переодевалась перед зеркалом. Бодров терпеливо ждал.
— Ой, страшно, — сказала Марина и села.
— Да ты же моих отца с матерью всю жизнь знаешь, — рассмеялся Бодров.
— То-то и оно, — сказала Марина. — Так ведь и они меня знают почти всю жизнь. Не знали бы, пришла бы такая скромненькая, глазки потупила. А скромненькие старикам нравятся. Вот у меня приятельница есть, в магазине «Подарки» работает, из Курска она. Так та три раза замуж выходила, а приехала сюда — и снова в девушках.
— Что же, — сказал Бодров. — Не везло, значит, а тут, может, повезет.
— А вдруг и вправду повезет? — с надеждой спросила Марина. — Выигрывают же люди в лотерею! Ладно, пошли.
Они шли по улицам города. Бодров посмеивался, видя, как мужчины провожали взглядами Марину.
— Интересно, — спросил он, — что ты чувствуешь, когда тебя так рассматривают?
— А пусть рассматривают. Мне от этого ни холодно, ни жарю.
— Ну а тебе все-таки приятно?
— Конечно, приятно. Каждой женщине приятно, когда она нравится.
На скамейке перед домом Бодрова, как всегда, сидели старухи. Под их взглядами они прошли к подъезду. И тут Марина заколебалась:
— Может, в кино сходим? А к твоим зайдем в следующий раз?
— Пошли, пошли, — и Бодров взял Марину под руку.

 

Обедали молча. Молчал Бодров-отец, молчала мать, а Бодров-сын слишком проголодался и поэтому тоже молчал.
— Так у вас это серьезно? — спросил Бодров-старший.
— Серьезно, — ответил сын.
— Ну, тогда я свое выскажу.
— Но надо, Вася, — предостерегла мать.
— Выскажи, выскажи, — поддержал Бодров-младший.
— Я против, — сказал Бодров-отец.
— А я за, — сказал Бодров-сын.
— Ты, конечно, знаешь, что у нее до тебя с Витькой роман был?
— Знаю.
— Так вот, он продолжается. Ничего в нашем городе не может быть тайным, что не стало бы явным. Пока ты материю закупал, к ней Витька снова заходил.
— Я знаю об этом, — сказал сын.
— Но ты не знаешь другого. Он пришел вечером, а ушел только утром. Ну-ка, Марина, объясни, — потребовал отец.
— А почему она должна тебе объяснять? — спросил сын. — Даже когда она станет твоей снохой, она будет объяснять только мне. А мне она объяснила.
— Что они всю ночь газеты читали? — усмехнулся отец.
— Я ведь знаю, что тебе все Любовь Николаевна, ее соседа, рассказала, Так вот, передай ей, что она ошиблась. Виктор проходил к Марине вечером и еще утром забегал перед сменой. Она ему костюм шила.
И вдруг Марина зарыдала…
— Ну, я Любке выскажу…
— Успокойся, — сказал Бодров-младший Марине.
Марина, всхлипнув, бросилась к двери. Бодров-старший растерянно развел руками.

 

Потом Бодров провожал Марину. Они шли молча. Марина свернула в небольшой скверик и села на скамью. Бодров стоял.
— Садись. — Марина, достав из сумочки пачку сигарет, закурила и протянула пачку Бодрову.
— Ты же знаешь, я не курю.
— И здесь ты впереди, — почти весело сказала Марина. — Чего ж не расспрашиваешь?
— Если захочешь, сама расскажешь. Ты не обязана передо мною отчитываться.
— Но это же все равно между нами будет стоять.
— Будет, — согласился Бодров.
— Тогда поставим точки… Как ты понимаешь, я с Витькой не газеты ночью читала.
— Вот этого я не понимаю. Зачем ты это сделала?
— Вообще-то, не пойман — не вор. Мать мне всегда так говорила. И я могла тебе сказать: ничего не было! А там думай как хочешь. Не было, и все… Но я тебя ни разу ни в чем не обманывала… А как получилось, не знаю… не знаю. Я его гнала. А он прилип. Я ему все про тебя сказала. Я понимаю, такое не прощают, за такое в деревнях раньше кнутом лупили. Теперь, конечно, ничего не воротишь. Будем считать, что не повезло. Ладно. — Марша махнула рукой, встала и пошла прочь, ссутулив плечи и опустив голову, будто ожидая, что ее догонят к ударят.

 

Федяева вела заседание парткоме. Как член парткома присутствовал на заседании и Бодров. Выступала Лыхина. Она обвела взглядом членов парткома, вздохнула и призналась:
— Я не снимаю с себя вины. Да, я виновата. Именно я доверила Сергею Васильевичу самостоятельно принять решение, в результате мы имеем: первое — скандал на всю отрасль, второе — минимум на полгода мы не обеспечены материалом. Теперь нам придется брать по принципу: дай боже, что им не гоже.
— Но ведь закупили же материю кировского комбината, — подали реплику.
— Да, закуплен брезент, — подтвердила Лмхмнв. — Но сделку придется аннулировать. Я думаю, нормальный человек спецовку для пожарников носить не будет. Боюсь, и пожарники не возьмут. Придется аннулировать и договор о поставке хлопчатобумажной ткани для пошива пестреньких мужских костюмов. Я не позволю позорить доброе имя фабрики, И это еще не все. Товарищ Бодров отказался от поставок некачественной фурнитуры зеленоградского объединения. Но другой фурнитуры нет. Хотим мы этого или нет, но прядется брать фурнитуру этого объединения. Результат, как видите, плачевный. Конечно, наш новый председатель фабкома провел определенные мероприятия. На фабрике работает косметолог, кухня стала выпускать более вкусные пирожки, но все-таки главная наша задача — выпускать одежду. А здесь вся помощь профсоюзной организации — нереальные проекты. Жизнь есть жизнь, и надо быть реалистами. Вот и надо признать поверьте, мне больно это признавать, — что мы ошиблись, избрав товарища Бодрова председателем фабкома. Как это ни огорчительно, ошибку придется исправлять. — Лыхина закончила и села.
— Прошу высказывать мнения… — сказала Федяева.
Но все молчали. И молчание затягивалось. Никто не ожидал такого поворота.
— Можно мне? — Бодров встал. — Свою позицию — почему мы заключили одни договора и отказались от других — на парткоме я объяснил. Я считаю, что кустарные методы Людмилы Сергеевны Лыхиной в принятии кардинальных решений привели к тем трудностям, которые сейчас переживает фабрика. Как член парткома я считаю, что необходимо поставить перед министерством вопрос об освобождении ее от обязанностей директора.
Все замерли.
— Что, что? — Задыхаясь, Лыхина вскочила со своего места. — Нет, вы слышали, что он сказал?
— Я думаю, что все слышали, — подтвердила Федяева и добавила: — Занесите в протокол предложение члена парткома Бодрова, мы это предложение тоже обсудим.
Лыхина усмехнулась и, не садясь, начала собирать разложенные бумаги.
— Поговорим в другом месте, Викторя Васильевна, — сказала она и начала выбираться из-за стола заседаний,
— Людмила Сергеевна, — предупредила Федяева. — Заседание парткома не окончено. Я прошу вас остаться.
Лыхина попыталась снова усмехнуться, но встретившись с непривычно решительным взглядом Федяевой, тихо опустилась на свое место и прикрыла глаза ладонью.
— Положение на фабрике чрезвычайное, — спокойно продолжила Федяева. — Торговля не берет нашу продукцию. Решение Лыхиной о закупке плохой джинсовой ткани, мягко говоря, было непродуманным. Инициатива Бодрова о закупке тканей кировского комбината тоже ясности не вносит. Будет ли пользоваться спросом продукция из этой ткани — неизвестно.
— Давайте попробуем пошить опытную партию, — предложила пожилая работница. — Пока не попробуешь, не узнаешь…
— Думаю, что это единственный выход, — сказала Федяева…

 

Дома Бодров и отец молча сидели друг против друга.
— Лыхина теперь тебя съест, — сказал отец.
— Может быть, — ответил Бодров-младший. — А может, и поперхнется.
— Ну а что с Мариной?
— Не знаю.
— Я бы на твоем месте, — начал отец, — послал бы ее…
— Я бы на твоем — тоже. А вот на своем мне туда ее посылать не хочется.
— Жена должна быть верной, — заявил отец.
— Жена — да, — согласился Бодров. — Но она мне не жена еще.
— Твоя мать меня с войны четыре года ждала. А мы еще и женаты не были.
— Тебе повезло… А что делать мне? Я все время о ней думаю. А если я больше не встречу такую?
— Встретишь другую.
— А если мне другой не надо? Я знаю, что я о ней буду жалеть всю жизнь. Жизнь-то у меня одна. И почему нельзя простить? Вот если бы у меня случилось такое и она меня бы простила, я бы ей был благодарен всю жизнь и, наверное, никогда больше такого не сделал. Почему обязательно надо рубить с плеча?
— Я не знаю почему, но так надо, — заявил отец.
— Кому надо? Ни мне, ни ей этого не надо. Кому же тогда надо, а?… Извини, я пойду.
— Куда? — спросил отец.
— Не знаю, — ответил Бодров.

 

Потом Бодров в одиночестве сидел в ресторане. За столиками были молодые пары. Заиграл оркестр, и пары вышли танцевать. Бодров отметил в толпе танцующих полную женщину в юбке, туго затянутую кушаком. У нее почти не было талии, а кушак это только подчеркивал. Бодров убрал кушак, расклешил юбку, и у женщины исчез живот, сузилась талия, и она даже двигаться стала быстрее и раскованнее.
Бодров поднялся, вышел из зала в холл, позвонил по телефону-автомату и вернулся за свой столик.
Напротив сидели две девушки. Одна была с непропорционально широкой и высокой грудью. Бодров машинально уменьшил ее, пустив на блузке вертикальные линии отделки. А соседке, чуть сутуловатой и в очках, он поправил спинку на платье, сделав ее на кокетке. Потом добавил карманы, подрезы у линии плеча, и сутулость исчезла. Перед ним была теперь стройная девушка.
— Здравствуй. — Перед столиком Бодрова стояла Марина. — Зачем вызвал? Между нами ведь все копчено, мы с тобой больше не знакомы, И не нужно нам видеть друг друга.
— В нашем не таком уж большом городе это невозможно, — сказал Бодров. — К тому же мы с тобой работаем на одной фабрике.
— Но ведь ты меня не простил.
— Нет, — ответил Бодров. — Не простил.
— Как же дальше будет?
— Не знаю.
— А что мне сейчас-то делать? — спросила Марина.
— Для начала давай сядем. Я закажу тебе что-нибудь повкусней. А там будет видно,

 

Людмила Сергеевна Лыхина шла по коридорам управленческого корпуса. При се приближении стихали разговоры на площадках и у кабинетов. Уж очень она была значительна в парадном светлом костюме с орденами, А орденов было много.
Она прошла в свой кабинет, села за стол и включила подсветку у стенда со знаменами, полученными фабрикой,
Такой ее и застал Бодров, Поздоровался. Лыхина вежливо ответила.
— Поступила первая партия материала с кировского комбината, — сказал Бодров. Можно создавать экспериментальную группу.
Лыхина кивнула, рассматривая Бодром. Молчала. Бодров, не дождавшись ответа, вышел из кабинета. Лыхина нажала кнопку вызова. Вошла секретарша.
— Закажи Совет Министров, — сказала Лыхина. — Виктора Семеновича. И выпиши командировку.
— Всё-таки поедете? — спросила секретарша.
Лыхина кивнула. И было во всем ее облике столько непримиримости, решительности, что секретарша почему-то пошла на цыпочках к двери, хотя ее шаги и так были не слышны на ковровой дорожке, которая пересекала весь кабинет.

 

Бодров сидел в кабинете фабкома. Вошла Марина, поздоровалась, села:
— Вызывали?
— Тебе придется перейти в экспериментальный цех, — сказал Бодров.
— Хорошо, — сказала Марина. — Когда?
— А почему ты не возмущаешься? — удивился Бодров. — Не спросишь хота бы, почему в экспериментальный?
— Я раньше все хотела на своем настоять, но с тобой этого не получается. Все равно выходит, как ты хочешь. Я и решила теперь: как осажена, так и будет.
— А если я тебе скажу: стойку на голове сделай?
— Сейчас? — спросила Марина.
— Сейчас, — подтвердил Бодров.
Марина молча поднялась, осмотрелась, выбрала место на ковровой дорожке и сделала стойку, при этом платье задралось, продемонстрировав ее ноги во всю длину,
В комнату кто-то заглянул, но, увидев такое, поспешно закрыл дверь.
— Спасибо, — сказал Бодров. — Садись, и я расскажу, почему тебе надо перейти в экспериментальный.
— А я и так знаю, — спокойно ответила Марина, сев и поправив платье. — На ярмарке плащевку закупили. А ты видел, что я из такой костюмы шью.
— Ну и информации, — удивился Бодров. — Вчера же только на парткоме решили.
— Это еще что, — пояснила Марина, — Когда решили, все просто. У нас на фабрике даже если еще и не решили, все равно знают, какое решение будет принято.
— А в каком цехе у литейщиков станок… Ну, этот, на котором пуговицы штампуют? — спросил Бодров, — Я хочу договориться с их директором, чтобы они нам изготовили партию.
— В пятом, — сказала Марина.

 

Бодров сидел в кабинете директора завода литейных машин.
— Нет, — сказал директор.
— Почему? — спросил Бодров.
— Это противозаконно.
— Было противозаконно, — возразил Бодров. — А мы узаконим. Зачем что-то придумывать, если это уже придумано? — Бодров собрал в ладонь рассыпанные по директорскому столу пуговицы. — Это же из отходов, а вы план по ширпотребу не выполняете. Всем ведь выгодно.
— Нет, — сказал директор и вновь повертел в руках пуговицы. — Черти! Не отличишь от фирменных.
— Хорошо сделаны, — согласился Бодров, — А теперь мы будем на этом станке штамповать знак своей фирмы.
— Пошли, — сказал директор. — Это может быть только в пятом цехе.
… Директор и Бодров шли по цеху. К ним бросился было один из мастеров, но директор жестом остановил его.
Директор, по-видимому, хорошо знал цех. Он затянул в один закоулок, в другой, в одном месте отодвинул ящики, в другом сдернул брезент, и перед ним открылся крохотный полуавтомат.
— Так, так! — директор осмотрел и хмыкнул. — А неплохо продумали. Кулибины!
К ним подошел начальник цеха.
— Николай Николаевич….. — начал он.
— Уничтожить, — приказал директор. — Немедленно. Виновных наказать. Лишить месячных в квартальных премий и тринадцатой зарплаты. Уничтожить немедленно и забыть. И вы забудете, Сергей Васильевич. Не было всего этого. — И директор зашагал прочь.
— Разбить, — приказал начальник цеха мастеру и бросился за директором,
— Тащи кувалду, — сказал мастер рабочему.
Тот принес кувалду.
— Не надо, — попросил Бодров. — Час вы можете подождать? Я за час все улажу.
— Я бы дал, — сказал рабочий. — Но ведь приказано… — Он с сожалением оглядел полуавтомат. — Хорошую штуку придумали. — Поднял кувалду, еще секунду поколебался и опустил кувалду на полуавтомат. Станок рассыпался.

 

Бодров и Федяева беседовали в парткоме.
— Вот такие пироги, — грустно сказал Бодров. — Пуговиц не будет.
— Ну почему же, — возразила Федяева. — Станка нет, но ведь остались люди, которые этот станок придумали. Вот что, — сказала она. — Поехали в горком партии. И будем это решать на уровне первого секретаря.
… Машина с Федяевой и Бодровым подкатила к зданию горкома партии. Федяева стремительно начала подниматься по лестнице. Бодров едва за ней поспевал.
Первый секретарь горкома партии — мужчина средних лет в строгом сером костюме и при галстуке — с интересом рассматривал пуговицы, принесенные Бодровым и Федяевой.
— Это противозаконно — делать из государственных материалов, на государственном оборудовании левую продукцию. За такое противозаконие судят, — вполне определенно заявил секретарь.
— Так давайте дело узаконим, — сказала Федяева. — Молодежь хочет иметь такие пуговицы, пусть их выпускает государство. И все довольны.
— А что, от пуговицы так много зависит? — удивился секретарь и посмотрел на пуговицы своего пиджака. — Я, например, никогда не обращаю внимания на пуговицы, лишь бы были пришиты и застегивались. Это же пустяк.
— Исследования показали, что почти пятьдесят процентов покупателей берут вещь именно из-за интересной отделки. Этот так называемый пустяк оборачивается для страны миллионными убытками, — горячо говорила Федяева. — Выросло повое поколение. Хотим мы этого или не хотим, но мы должны с этим считаться. Раньше носили, что есть, сегодня хотят носить, что хочется.
— Например, пестренькие бумазейные костюмы, о которых фельетонисты уже устали писать, а вы их собираетесь снова шить, вставил секретарь.
— Да, собираемся, — согласился Бодров. Потому что и этого хотят люди. Целая прослойка населения к ним привыкла. Да, это старомодно. Но вот что удивительно. Мы не шьем ни старомодного, ни остромодного, Мы шьем черт знает что, что-то среднее, на какого-то среднего человека. А нет ведь среднего человека!
— И все-таки проблема пуговицы, наверное, не самая главная в жизни человека, — возразил секретарь.
— Согласен, — сказал Бодров. — Так если это не главное, зачем же из этого делать проблему? Хочется человеку, пусть зайдет в магазин и купит. Человек должен одеваться мимоходом. А получается, что человек все время чего-то ищет и не находит. Это же бездарно потерянное время — искать те же пуговицы.
— Значит, конфликт директора фабрики и председателя фабкома из-за пуговицы? — спросил секретарь.
— А никакого конфликта нет, — возразила Федяева. — Это же лыхинская идея специализироваться на молодежной одежде. Сергей Васильевич пытается ее развить.
— Вы имеете это в виду? — секретарь открыл ящик стола и достал образец материала, закупленный Бодровым на ярмарке. — Думаю, что люди из такой материи одежду носить не будут.
— Но почему? — не выдержал Бодров. — Надо хоть немного сшить и предложить торговле. Кстати, я не вижу в этой материи ничего плохого. Удобно и прочно. Такие брюки будут носить лет пять. Это же мечта для молодых людей, еще обеспеченных в жизни, — чтобы было модно и долго носилось. Мы эту мечту поможем осуществить завтра. И вообще я не понимаю. Сшить хорошие штаны не так уж сложно, однако все говорят — нет. Почему? Вот нам сейчас нужен позарез этот пустяк — пуговицы. Мы начали готовить опытную партию одежды для молодежи. Сделаем выставку-продажу с обсуждением на заводах, в институте, потом — в серию. Но теперь я понимаю: ничего не выйдет. Эту стенку мы не пробьем своим лбом…
— Хорошо, — сказал секретарь. — А что, если Лыхина окажется права и одежда из этой материи не пойдет? Убытки будут исчисляться не одной сотней рублей.
— В нашем деле, даже при самом твердом расчете, всегда есть риск. А кто не рискует, тот не выигрывает, — сказал Бодров.
— Но и не проигрывает, — сказал секретарь.
— Проигрывает, — не согласилась Федяева. — И еще как! И не только экономически. Если мальчишки и девчонки тратят время не на книги, не на учебу, а на поиски штанов фирмы «Левис», потому что мы им такие дать не можем…
— Кстати, вы когда-нибудь обращаете внимание, как одевается молодежь? — вклинился Бодров.
— Вроде обращаю, — неуверенно признался секретарь.
— Я вас прошу, пройдите сегодня по главной улице. И вы увидите, что на каждом третьем костюм именно из этой материи. Их шьют сами, доморощенные портные. Изготавливают свои краски и вытравляют фабричные, чуть ли не дома штампуют пуговицы. Почему? Потому что нет такого в магазинах. Говорят, музыку сочиняет народ, а композиторы ее только аранжируют. Так моду тоже создает народ, а мы ее только моделируем. Это же глупо, бесхозяйственно, если появилась тенденция, не развить ее, не поставить на промышленную основу. Мы же теряем миллионы, потому что кому-то кажется, что только он прав. Но может быть, другой прав еще больше.
— Доказывайте, — сказал секретарь. — Делом.
— А если не дают этой возможности доказать? — спросил Бодров.
— Хорошо, — сказал секретарь. — С пуговицами мы попробуем вам помочь. А на эту выставку-продажу я приду, чтобы лично убедиться, кто прав: вы или Лыхина.
— И возьмите свою дочь, — сказала Федяева.
— Думаю, ее мнение в этом вопросе не главное.
— Думаю, вы заблуждаетесь, — возразила Федяева. — Кроме того, что она ваша дочь, она еще и наша потенциальная покупательница. А в торговле есть принцип — покупатель всегда нрав. До свидания. Ждём на выставке.
— Приду обязательно, — пообещал секретарь.
И когда Федяева и Бодров были уже у двери, секретарь сказал:
— Виктория Васильевна, на минуту задержитесь… Сегодня звонили из ЦК. Там обеспокоены положением на фабрике. Промышленный отдел горкома этим займется. Но меня интересует вата точка зрения. Кто прав в этой истории — Лыхина или Бодров?
— Они оба правы и неправы одновременно, — сказала Федяева. — На парткоме их высекли обоих. Лыхина прекрасный организатор, но она не всегда улавливает тенденции моды, А у Бодрова, я не знаю, как эго охарактеризовать, то ли предчувствие, то ли такой талант к этим тенденциям. Если бы они сработались, им бы цены не было.
— Так надо, чтоб они сработались, — сказал секретарь.
— Я стараюсь, — вздохнула Федяева, — Но трудно.

 

Веселый Бодров шел по городу. У щита с объявлением о предстоящей выставке-продаже новых моделей одежды «Молодежная мода» толпились девушки и парни. Бодров тоже постоял с ними. Художник очень красочно нарисовал новые модели костюмов.
… Веселый Бодров зашел в партком. Федяева сидела в одиночестве. Лицо было печальным.
— Что случилось? — обеспокоенно спросил Бодров.
— Пуговиц не будет, — сказала Федяева.
— Но ведь на литейном согласились.
— Согласились, — подтвердила Федяева. — А теперь отсрочили. Им нужен еще месяц, чтобы все обсчитать, согласовать с их министерством.
— Где просят месяц, там растягивается на полгода. А выставка у нас через неделю. Что же делать?
— Не знаю, — призналась Федяева. — Я уже все испробовала.
В кабинет затянула Марина.
— Виктория Васильевна, у нас всё готово. Можем начинать.
— Нет пуговиц, — сказала Федяева. — И раньше чем через месяц не будет.
— Чего там месяц делать? — удивилась Марина. — Да такой станок за смену можно изготовить. Вот что, давайте так: я попрошу, они нам без согласия ихнего начальства за сутки сделают.
— Нельзя, — сказала Федяева. — Это противозаконно.
— Так мы же им заплатим, — удивилась Марина.
— Все не так просто, Марина.
— А чего сложного? — спросила Марина. — Они нам делают, мы им платим…

 

Был поздний вечер. Бодров работал у себя в фабкоме. В приемной директора маялась секретарша, потому что Лыхина тоже еще сидела в своем кабинете.
В экспериментальном цехе шили опытную партию костюмов, сразу пять моделей.
В фабкоме зазвонил телефон. Бодров снял трубку, выслушал и молча спустился к проходной.
У проходной стоял молодой человек с ящиком.
— Спасибо, сколько я вам должен? — спросил Бодров.
— Нехорошо, товарищ председатель, — обиделся тот. — Ты попросил для дела, я и сделал для дела. Я не ханыга. Если у тебя получится, может быть, мой станок ППК-1 по всей стране будет работать.
— А почему ППК-1? — спросил Бодров.
— Петр Петрович Кузнецов, модель первая.
— Будем надеяться, Петр Петрович, что так и будет. — Бодров взвалил на плечи тяжелый ягцик.
— Дотащишь? — поинтересовался Кузнецов.
— Своя ноша не тянет, — утешил его Бодров и начал подниматься по лестнице.
В цеху он опустил ящик на пол, и мастера начали рассыпать пуговицы в лотки.

 

В кабинете Лыхиной зазвонил телефон. Она сняла трубку.
— Да, — ответила она. — Спасибо тебе. Сейчас они свое получат. — Лыхина положила трубку, улыбнулась, довольно потерла ладонями и решительно вышла из кабинета.

 

В цехе она сразу направилась к Бодрову.
— Так, — сказала она. — Значит, опять контрабанда?
— Да, — признался Бодров. — Другого выхода я не нашел.
Увидев Лыхину, на помощь к Бодрову тут же двинулась Федяева.
— Так знайте же! Завтра об этом будут знать в милиции и, надеюсь, в горкоме партии. — Лыхина со значением взглянула на Федяеву.
— Разумеется, — подтвердила Федяева,
— А вы за это ответите в первую очередь. — Лыхина повернулась к Бодрову.
— Отвечу, — без энтузиазма сказал Бодров.
— А чему ты так радуешься? — вдруг спросила Федяева Лыхину. — Мы что, для себя это делаем?
— А это совсем неважно, для кого, — возразила Лыхина.
— Нет, — сказала Федяева. — Только это и важно: для кого. Пошли, Сережа, — сказала она устало Бодрову.
— Ну мы это обсудим в другом месте, — пообещала им вслед Лыхина и вышла из цеха.
Начальник цеха озабоченно поскреб в затылке:
— Можем не успеть. Не хватает людей. Может, снимем пока пару моделей?
— Нет, — сказал Бодров. — Для покупателя нужен выбор.
Он двинулся по проходу. Некоторые столы были пустыми. Бодров поговорил с мастером, прошел к свободному столу. Мастер принесла ему груду заготовок, объяснила. И Бодров включил швейную машину. Теперь он шил вместе со всеми.
В цех затянула Лыхина. Осмотрелась, увидела Федяеву, которая работала на гладильном прессе, задумалась, несколько секунд она еще поколебалась, потом тоже села за свободный стол и включила машину. В отличие от Бодрова, она сразу набрала темп, будто никогда и не отходила от швейной машинки к директорскому столу. Теперь шили все: Марина, начальник цеха, Лыхина, Бодров, швеи, модельеры, конструкторы, технологи. Были видны только склоненные головы, а цех заполнялся гулом работающих машин…
Назад: ВЫЙТИ ЗАМУЖ ЗА КАПИТАНА
На главную: Предисловие