ОТСЮДА — К ЗВЕЗДАМ!
Вместо эпилога

Осенним утром 1957 года был запущен первый в мире искусственный спутник Земли. И запустили его советские люди.

На короткое мгновение захлебнулись и умолкли, прервав текущие передачи, радиостанции мира, чтобы оправиться от изумления, перевести дыхание и обрушить на человечество многочисленные сообщения о начале новой эры цивилизации.

Мгновенно это русское слово «спутник» вошло в лексикон всех народов мира, и никому не пришло в голову разрушить его очарование переводом на иностранные языки. Спутник — на всех языках «спутник». Для всех людей.

О втором событии, несоизмеримом с первым по значению, знало всего несколько человек. В то утро курсант Московского аэроклуба Павел Шевлягин, закончив курс теоретического обучения, должен был впервые подняться в воздух на учебно-тренировочном самолете ЯК-18. Накануне он прошел предусмотренную положением «предварительную подготовку», еще раз выслушал инструктора и еще раз ответил на его вопросы. Сегодня, в восемь утра, ему предстояло еще раз беседовать с инструктором, снова пройти подготовку, которая теперь уже называлась предполетной, а затем, надев парашют, сесть в самолет. Это событие было для Павлика Шевлягина огромным, как мир.

Завьялов тоже расценивал это событие гораздо серьезнее, чем обычный вывоз новичка курсанта в первый ознакомительный полет. Еще с осени прошлого года он перешел на летную работу. В течение минувшего года он не сказал и двух слов начальнику отдела кадров аэроклуба полковнику в отставке Симонюку. Теперь, когда новому инструктору нужно было заново оформить документацию, Симонюк ждал, что Завьялов наконец заговорит. Но вновь допущенный к полетам майор запаса Владимир Завьялов, придя в отдел кадров, молча заполнил необходимые карточки и анкету, расписался и так же молча ушел.

О запуске спутника Завьялов узнал рано утром, в электричке, когда ехал на аэродром. Выйдя из поезда, он увидел на перроне Павлика Шевлягина. Павлик ждал его. Едва завидев Завьялова, он бросился к нему с криком: «Спутник, спутник!..»

Они вместе пошли по проселочной дороге к аэродрому.

Павлик говорил без умолку. В его мозгу уже навечно отпечатались все цифры и данные, объявленные в сообщении ТАСС. Он повторял их снова и снова, забрасывал Завьялова вопросами и не сразу заметил, что его инструктор, человек, дороже которого для Павлика сейчас не было никого на свете, необычно сосредоточен и молчалив.

— Что с вами, Владимир Андреевич? — спросил он с затаенной тревогой. — Я… не полечу сегодня?

Завьялов ответил тихо:

— Нет, ты полетишь.

И повторил громче:

— Ты полетишь.

Этих слов было достаточно, чтобы Павлик вновь ощутил всю полноту своего счастья.

У ворот аэродрома они встретили Симонюка.

— Слышал, Завьялов, слышал? Спутник!.. — крикнул он еще издали.

Завьялов ничего не ответил. Только, проходя мимо полковника, он сказал что-то так тихо, что даже Павлик, шедший в двух шагах от Завьялова, не расслышал этих слов.

Но Симонюк их услышал. «Тебе-то какое до этого дело, Симонюк», — вот что сказал Завьялов, впервые с того памятного дня, когда он дал себе слово, что «второго раза не будет».

…Завьялов и Павлик пересекали зеленое поле аэродрома. Из раскрытых окон штаба доносился голос диктора: по радио снова и снова читали сообщение о спутнике.

Небывалое оживление царило у машины-фургона, выкрашенной в шахматную клетку. Здесь, у стартового командного пункта, столпились все: курсанты, инструкторы, обслуживающий персонал аэродрома. Каждого, кто приближался к ним от ворот аэродрома, они встречали, скандируя: «Спут-ник! Спут-ник!» И так продолжалось, пока не собрались все, кому надлежало быть здесь в это утро.

Заместитель начальника аэроклуба объявил о начале полетов. Завьялов и Павлик подошли к самолету, на котором им предстояло лететь. Это был выкрашенный в зеленый цвет учебный самолет. Солнце поблескивало на плексигласе колпаков кабин курсанта и инструктора. Механик доложил Завьялову о готовности машины.

— Начнем, Шевлягин? — спросил Завьялов.

Они стояли у самолета. Их разделяли два зеленых тюка, лежащих на траве, — парашюты, похожие на подушки.

— Слушай меня, Шевлягин, — проговорил Завьялов, начиная традиционную предполетную подготовку. — Итак, взлет я выполняю сам. Ты берешь ручку управления правой рукой, левую кладешь на сектор газа, ставишь ноги на педали. Пока твое дело — только мягко держать ручку управления и смотреть…

Внезапно Завьялов замолчал. Ему показалось, что Павлик его не слушает. Внимание курсанта рассеяно — это недопустимо во время предполетного инструктажа.

Завьялов повысил голос, стараясь говорить требовательнее:

— Со второго разворота обрати все свое внимание на общий вид аэродрома. Ты обязан как бы сфотографировать его глазами. Потом расскажешь мне все, что запомнил. После первого разворота — это будет второй круг над аэродромом — я отдаю тебе ручку управления… Курсант Шевлягин, куда вы смотрите?!

Но даже и этот резкий окрик не вывел Павлика из того странного состояния, в котором — Завьялов почувствовал это — он находился.

Вот он стоит перед ним, маленький остроносый паренек в синем комбинезоне, с летным шлемом в руках, и смотрит куда-то поверх плеч Завьялова.

— Я вижу его… вижу… — одними губами проговорил Павлик.

— Что ты видишь? Кого?

— Спутник… Смотрите, Владимир Андреевич, смотрите! Видите серебристую точку, видите?

Завьялов обернулся и посмотрел в сторону, куда сейчас указывал вытянутой рукой Павлик Шевлягин.

Нет, Завьялов ничего не увидел. Ничего, кроме подернутого утренней туманной дымкой горизонта, кроме ярко-зеленого, вымытого вчерашним дождем далекого леса.

— Там сказано… — как бы в забытьи продолжал Павлик, — что его можно увидеть невооруженным глазом… Я вижу его, вижу! Смотрите…

— Ничего не различаю, — нетерпеливо сказал Завьялов. — Да это и невозможно — увидеть его днем, при ярком солнце…

— Нет, нет! — со страстной настойчивостью прервал его Павлик. — Смотрите же, смотрите, вон же он, вон там! Неужели не видите?! Маленькая серебряная точка… Как головка булавки… плывет над горизонтом… вот, вот!..

— Да где же, где? — невольно поддаваясь самозабвенной настойчивости Павлика, так же громко крикнул Завьялов. Он до боли напрягал зрение, стараясь разглядеть невидимую серебряную точку, которую так отчетливо видел Павлик.

И вот ему показалось, что он увидел ее. Да, да, он увидел! Маленькая серебряная точка. Искорка, раскаленная добела, плыла над горизонтом. Он видел ее, видел!.. Неудержимая, невидимая сила влекла эту чудесную искру, этот раскаленный кусочек металла вперед. Завьялов говорил себе, убеждал, что этого не может быть, что это всего лишь обман зрения. Но чем больше он уверял себя в этом, тем отчетливее видел серебристую точку, торжественно и победно плывущую над горизонтом. И в его воображении это была уже не маленькая точка, а пылающий шар, из которого вырывались языки пламени, светящийся газ, как из турбин самолета. Напрасно Завьялов твердил себе, что это — самовнушение, что ракета только выводит спутник на орбиту, а сейчас он движется сам по себе, подчиняясь законам астронавтики, и никакого пламени он видеть не может…

Чувство, которое охватило Завьялова в вагоне электрички при первом известии о спутнике, сейчас снова овладело им… Он думал об Оле, только об Оле, сгоревшей в огне нового пламени, которое зажгли люди для того, чтобы осветить путь к звездам. Он думал о том, что это ее жизнь, ее огонь, сила ее рук, биение ее сердца движет сейчас над горизонтом серебристую точку. Оля не погибла. Оля не сгорела, она будет победно плыть вокруг Земли, видная отовсюду…

— Вы видите его, видите? — кричал Павлик.

— Да, да!

— Случилось что-нибудь? — раздался чей-то недоумевающий голос.

Завьялов обернулся. Это подошел техник.

— Что увидели, товарищ инструктор? — спросил он, защищая ладонью от солнца глаза и всматриваясь в небо.

— Нет… ничего, — глухо ответил Завьялов. — Просто Шевлягину показалось, что он увидел спутник.

— Разве его днем разглядишь! — усмехнулся техник. — Его утром, в шесть сорок две надо было смотреть. Или в час сорок шесть. — Он наизусть цитировал сообщения ТАСС.

Взгляды Завьялова и Шевлягина встретились. Они только улыбнулись друг другу, точно связанные общей тайной, гордые тем, что увидели то, что еще не дано увидеть никому.

— Осмотреть и надеть парашют! — отдал приказание Завьялов.

Он пристально следил за тем, как Павлик уверенным движением, точно надевая пальто, продел руку в лямку парашюта, одновременно перекидывая зеленый, закрепленный несколькими белыми резинками тюк за спину. Потом продел вторую руку, пропустил две другие лямки между ногами и щелкнул замком, оказавшимся теперь на его груди.

— В самолет! — скомандовал Завьялов.

Павлик поставил правую ногу на металлическую ступеньку, перекинул левую на ребристый квадратик, укрепленный на крыле самолета, и через мгновение опустился на переднее сиденье кабины — место курсанта.

Завьялов сел позади. Теперь он уже не видел лица Павлика — только его плечи, только покрытый черным летным шлемом затылок и узкую загорелую полоску кожи на шее, между краем шлема и воротником комбинезона. Он не видел глаз Павлика, но знал, что они сейчас впились в многочисленные приборы, укрепленные на щите, — указатели скорости, высоты, поворота и скольжения самолета, вариометр, радио- и гирокомпас, которые обязан видеть летчик во время полета.

Он представил себе, с какой решимостью готовится Павлик охватить взглядом все эти приборы во время полета и одновременно следить за всем тем, что происходит внизу, наблюдать за землей, — задача, которую не удавалось разрешить еще ни одному летчику во время своего первого вылета.

Завьялов улыбнулся. Еще раз взглянул на узкую, коричневую от загара полоску кожи на шее Павлика и вдруг с необычайной силой, всем своим существом почувствовал, как дорог ему этот парень, готовящийся в первый раз взлететь в небо. В какие-то доли секунды он вдруг вспомнил по-детски наивный вопрос Павлика в тот вечер, когда Завьялов ждал Лизу и торопился на вокзал.

Павлик спросил тогда, может ли это быть, чтобы свет погасшей звезды долгие, бесконечные годы шел к людям.

«Может, Павлик, может! — мысленно произнес Завьялов. — Этот свет идет годы, тысячи, миллионы лет. Он проходит сквозь преграды, сквозь метеоритные дожди, пробивая космические туманности, самые черные тучи и самые густые облака. Практически он вечен, этот свет далекой и, может быть, уже погасшей звезды. И не надо думать о том, что звезда погасла. Не надо…»

И все же ему стало грустно. Он заметил, как дрогнула перед ним ручка управления еще стоящего на земле самолета, спаренная с другой такой же ручкой в передней кабине. Это Павлик дотронулся до нее, прилаживаясь, еще раз повторяя те движения, которым его учили, перед тем как разрешить полет. Завьялов тоже положил ладонь на толстую, гладко отполированную ручку, — просто так, чтобы проверить свои ощущения. И ему показалось, что этим своим движением он как бы слился с Павликом, с его сердцем, мозгом, со всем его существом, и у него стало легче на душе.

Он взглянул на крылья машины, на две красных звезды на них. Такие же звезды сопутствовали ему в далекие боевые годы. Затем он поднял голову и посмотрел в небо, ясное, безоблачное, но уже подернутое легкой осенней дымкой. Он ощутил неожиданный прилив радости. Прямо перед собой Завьялов снова увидел плечи и голову Павлика. «Вперед, Павлик, вперед! Начинается новая жизнь. Вперед!»

Но все это он сказал лишь мысленно, а вслух произнес обычную предполетную уставную фразу, обращенную к людям, стоящим внизу, перед самолетом:

— От винта!..