Книга: Рассудите нас, люди. Спокойных не будет
Назад: 15
Дальше: 17

16

ЖЕНЯ. Вечером в мою комнату вошел папа. Один, хотя мама была дома. Он не часто радовал меня своими посещениями.
— Папа! — Я повисла у него на шее. В то же время я догадывалась, что визит его не случаен: предстояла серьезная беседа.
Папа был без кителя, в белоснежной рубашке, домашний, близкий, немного усталый. Оглядывая мое жилище, он чуть застенчиво улыбался, точно чувствовал себя здесь гостем.
— Посидим, дочка,— сказал он.
Я села напротив него на маленький стульчик, положила на колени руки.
— Я слышал, ты уезжаешь? В Сибирь? Это правда?
— Правда, папа. Ты пришел отговаривать меня?
Он ответил поспешно, чуть привстав:
— Ни в коем случае! Я только хочу знать цель твоей поездки.
— Цель проста, папа,— ответила я.— Еду не одна. С ребятами. Из нашего института. В отряде больше трехсот человек. И я среди них. Такие поездки бывают каждый год...
— Я знаю об этом,— сказал папа.— И считаю это творческим и, если хочешь, революционным достижением комсомола последних лет. И тебе, Женя, отстраняться от этого не следует. В таких начинаниях отставать от других, от товарищей — значит отставать от жизни, от времени. Обязательно поезжай. Новая обстановка, иные условия жизни, другие люди, сама работа совершенствуют человека быстрее и лучше, чем лекции умнейших профессоров.— Папа помолчал, зорко, испытующе вглядываясь в меня, потом спросил: — Скажи, только честно, если бы отряд ваш послали не на Ангару, а в другое место, скажем, в Казахстан или на Алтай, ты поехала бы?
— Да, поехала бы,— ответила я.
Папа, улыбнувшись, одобрительно кивнул седой головой.
— В данном случае так уж совпало, что ты едешь туда, где находится Алешка, твой супруг, как ты любишь выражаться...
— Да, так совпало.
— Что ж, отлично! Встретитесь, выясните наконец ваши отношения... Он тебе пишет?
— Нет.
— Ни одного письма? — В его вопросах слышались удивление и упрек.
— Ни одного.— Я почувствовала, что краснею.
— Чем объяснить этот демонстративный отказ от своих супружеских обязанностей? — Папа, кажется, чуть издевался над нами, нарочно упоминая слова «супруг», «супружеские»: знал, что я их не выношу.
— Не знаю,— сказала я тихо.— Должно быть, считает меня виноватой... предательницей.
Папа встал и заходил по комнате.
— Пускай он как хочет называет тебя, только не предательницей. Не смеет. У меня не было и не будет дочери-изменницы. Так ему и скажи. Слишком много на себя берет. Сам не больно хорош: уехал, не сказав жене ни единого слова. Я ведь все знаю.
— Успокойся, папа,— сказала я.— Сядь, пожалуйста. Может быть, он меня и не называет так. Это я сама себя так называю.
— И ты не смеешь себя так называть. Это неправда. То, что у тебя характер... этакий... с отклонениями,— верно, согласен. Мамин характер. Тут уж ничего не поделаешь. Стоит только открыть пробку, как на волю вырывается буйный джинн...
Рывком распахнув дверь, вошла мама. Она остановилась поодаль, скрестив руки на груди и выжидательно глядя на папу и на меня.
— Кто это буйный джинн? — спросила она.— Непостижимый ты человек, Григорий, должна я тебе сказать! Я просила поговорить с дочерью всерьез. А ты вместо этого стал выяснять с ней, у кого какой характер. Это же, прости меня, курам на смех, как выражается Нюша. Вы все обсудили с ней?
— Что именно? — спросил папа.
— А то, что она, встретившись со своим так называемым мужем, должна решить окончательно и бесповоротно...
— Что именно, Сима? — повторил свой вопрос папа.
— А то, что они или будут жить вместе, или пускай оформляют развод. Расстояние в пять тысяч километров никогда не укрепляло семью.— Она села на мою кровать.— Ладно, если ты такая дура, что отказываешься от настоящего человека, не видишь своего счастья, дело твое, тебе жить. Ни я, ни отец чинить препятствия вам не станем. Вези Алешу домой. Примем. Все простим...
— Его не за что прощать...— сказала я,— Только бы он меня простил.
Мама всплеснула руками.
— Глядите на нее, какая овечка! Откуда у тебя такая покорность?
— От правды, мама,— сказала я.
Она кивнула папе:
— Ты только что сказал, что у нее мой характер. Нет. У нее характер твой. И повадки все твои, взгляды на жизнь твои. Любуйся!.. Я категорически настаиваю, Женя, а ты, Григорий, обязан меня поддержать: вырви его из Сибири и привези сюда. Вы должны жить вместе.
— Я не понимаю, мама,— сказала я, рассердившись.— Ты рассуждаешь как-то не по-взрослому, отвлеченно, словно люди призваны исполнять твои желания, жить по твоей указке. «Обязана», «должны». Что значит — привезти? Он не вещь. Его в карман или в рюкзак не положишь... И вообще, может быть, он меня и не примет совсем. Подумаешь, сокровище...
— Ну, он тоже не принц крови,— сказала мама, обидевшись за меня.— Вот привязалась, господи прости. Приличных молодых людей отталкивает, а тут... Не могу разгадать этой загадки, встречаюсь впервые в жизни...
Приотворив дверь, в комнату проскользнула Нюша, тоже расстроенная и тоже воинственно-решительная. Шаркая подошвами валенок, просеменила ко мне, встала этаким фертом. Теперь все были в сборе.
— Как это он тебя не примет? Законную-то жену? Хочешь, я поеду с тобой? Мой-то характер он знает!
На минуту воцарилась тишина, затем мы все дружно рассмеялись, и громче всех сама Нюша. Давно нам не было так весело, и давно мы так не смеялись. Мама, подобрев, сразу стала моложе, глаза, сузившись, потеплели, зубы сверкали молодо, румянец оживил щеки. Папа достал из кармана платок и, смеясь, вытирал глаза... Наконец Нюша напомнила:
— Идемте, ужин на столе.
Мы так же дружно и весело двинулись в столовую. Папа и Нюша, как всегда, выпили по рюмочке водки, настоянной на смородиновом листе, и Нюша произнесла со вздохом:
— Ребеночка бы вам завести, Женя. Как было бы весело в доме...
— Институт сперва надо закончить,— сказала мама.
— Пока она институт заканчивает, он бы уж бегал. Вынянчила бы. А помру скоро, кто растить будет? На Серафиму надежда плохая: не бегай, не кричи, рубашонку не пачкай, руки каждую минуту мой...
— Что ты болтаешь! — сказала мама.— Как будто я и в самом деле такая?
— А то какая же — такая. Солдат.— И мы опять все засмеялись. Как прежде...
На душе у меня было светло-светло, и все, что ожидало меня впереди, было легким, радостным и безоблачным. Мама вдруг сказала:
— Самая большая победа человека — это победа над самим собой...
Позвонила, потом ворвалась ко мне Эльвира Защаблина, возбужденная, торопливая.
— Ты собираешься, Женя? — Она вздрагивала от нетерпения.— Я уже собралась.
— До отъезда еще неделя,— сказала я.— Бросить тряпки в рюкзак недолго.
— Что ты с собой берешь? Я платья беру, выходные туфли: вечера будут, танцевать придется... — Она спохватилась: — А сейчас что собираешься делать?
— Ничего.
— Идем на танцы.
Я пожала плечами.
— Странная ты, Эля. Налетишь, как вихрь, закружишь и умчишься... С кем ты идешь на танцы?
— С ребятами.
— Кто-нибудь из наших?
— Нет. Я познакомилась с ними в метро. Пригласили. Ждут внизу. Едем с нами в Сокольники.— Я отказалась. Эльвира воскликнула без обиды: — Заранее знала, что не поедешь. Ну, пока.— Она чмокнула меня в щеку, взяла у Нюши кусок хлеба с холодной котлетой и скрылась. Сбегая по лестнице, крикнула мне: — Завтра позвоню!..
Назад: 15
Дальше: 17