АЛЕША: Появление Жени вызвало не то что замешательство, а какое-то неловкое, томительное молчание. Каждому необходимо было осмыслить случившееся. Женя, застенчиво улыбаясь, оглядывала нас, а мы напряженно и пытливо смотрели на нее. Не отходя от стены, я лишь повернул голову в ее сторону. Чувства мои как будто погасли, и все, что здесь происходило, казалось призрачным, непонятным, ничуть меня не касалось, — все душевные силы были истрачены. Я был точно пустой. Женя поняла мое состояние. Она подошла но мне, прислонилась, как и я, спиной к стене, коснулась пальцами моей руки.

— Будет трудно, — сказал я.

— Знаю.

— Подумай.

— Я все продумала.

Первой встрепенулась Анка. Подлетев к Жене, она обняла ее и, беспорядочно целуя, заплакала.

— Женька, противная! — проворчала она. — Мы тут не знали, что и думать. Ругались из-за тебя. Я знала, что ты хорошая!.. — Не выпуская Женю из объятий, она с укором и торжеством поглядела на мужа.

Трифон откинул со лба рыжие кольца, шагнул к Жене, громадный, в трусах и в майке.

— Женя, я о тебе говорил плохо, извиняюсь. — Губы его растянула примирительная, шалая улыбка. — А ты, оказывается, стоящий парень. — Называя Женю парнем, он тем самым ставил ей самую высшую оценку.

— Молодчина, Женька, спасибо! — сказал Петр. Он оторвал ее от стены и взяв на руки, вскинул под потолок. — Это черт знает как хорошо, что ты будешь жить у нас, здесь! — Я догадался, почему он был так радостно возбужден: Женю будет навещать Елена Белая. — Надо бы отметить такое событие, — предложил он. — Трифон, сбегай купи бутылочку!

— Где ее возьмешь? Время двенадцатый час, а нынче воскресенье. Разве что по комнатам по-бегать, остатки собрать...

— Иди собирай, — сказала Анка. — Я закусить приготовлю...

Оживление, вызванное приходом Жени, было каким-то судорожным, неестественным, — ребята растерялись от неожиданности. Анка и Трифон убежали организовывать угощение. Мы остались втроем. Петр курил сигарету за сигаретой. Молчаливая и добрая улыбка светилась в его черных глазах.

— Интересно мы живем, ребята, — проговорил он. — Удивительно и неспокойно. Успокоение умерщвляет порывы, без порывов нет юности, без юности нет великих начинаний, нет революций!.. Да, да! Молодость не терпит рутины, она должна быть свободна, как ветер. Тогда она совершит невиданное! — Он приблизился к Жене. — Не предполагал, что у этого хрупкого и с виду робкого человечка такое смелое сердце. Я искренне завидую тебе, Алеша...

Как к перенесшему кризис больному медленно возвращаются силы и на лице, сменяя бледность, проступают живые краски, так и ко мне возвратились отхлынувшие было чувства. Невозможно было поверить, что Женя приехала ко мне, навсегда! И не верить нельзя: вот она стоит передо мной близкая, живая — протяни руку, и ты ощутишь ее плечо, шею, волосы. Я не знал, как выразить ей свою преданность...

Прибежала Анка. На большой сковороде в расплывшемся белке маленькими яркими подсолнухами цвели желтки.

— Я так рада. Женя, что ты приехала, до невозможности! — Анка расставляла тарелки. — Теперь совместно будем с мужиками воевать, теперь нас голыми руками не возьмешь, не накричишь — нас двое! Постоять за себя сумеем!..

Трифон обошел все комнаты, сходил в соседний барак, к женатым, и в конце концов принес две бутылки.

— Ругайте как хотите, а придется пить ерша. Тут и водка, и портвейн, и коньяк, и перцовка, и тархун, и еще что-то, ликер какой-то, позабыл. У кого что было, все забрал и слил. Какой получился букет, разбирайтесь сами...

Женя приподняла бутылку, разглядывая ее на свет.

— Молодец, Трифон, не растерялся! Разные вина пила, но такого — никогда. Пусть и в нашей жизни будет много всего — и горького и сладкого!..

Следом за Трифоном громоздко вдвинулась в комнату тетя Даша.

— Женечка! — заговорила она протяжным голосом, готовым перейти в плач. — Жить к нам переехала, насовсем? Не забоялась, девочка?

— чего мне бояться, тетя Даша!

— Да, да... Ах ты, батюшки. А у нас и не прибрано, не готово... Но ты не робей. Это место счастливое. Сколько пар начинали здесь жизнь! И какие хорошие семьи получались!.. — Она смотрела на Женю по-матерински ласково и горестно. — И радость меня берет: любите, значит, друг дружку без оглядки, и сердце ноет от жалости — молоденькие-то вы какие, прямо дети! — Кончиком платка она смахнула с глаз набежавшие слезы, пальцами прижала задрожавшие губы. Потом обернулась к Анке: — Вот что, Анка, и ты, Трифон, сгребайте свои манатки и перебирайтесь ко мне. Негоже двум семьям в одном гнезде находиться.

Женя бросилась к комендантше.

— Зачем же вам стеснять себя, тетя Даша! Мы проживем и так. Скажи ей, Алеша...

— Теснотой меня не испугаешь. Женя. — Тетя Даша пошутила; — Кроме тесноты могилы, никакой другой тесноты не боюсь. Сколько у меня перебывало таких пар — не перечесть! Поживут, оперятся — и в большой полет. Счастливый путь! До весны проживем, недолго осталось, а там переселимся в новые дома. Очередь наша подошла, ребятишки!..

Петр кинул в угол рта сигарету — быть может, десятую. Вокруг лампы клубился дым. Тетя Даша рассердилась.

— Ты бросишь когда-нибудь дымить? Минуту не можешь чистым воздухом подышать!

Петр послушно загасил окурок и отодвинул от себя пачку с сигаретами.

Трифон привык к этому месту, и переселяться ему, видимо, не хотелось. Он вопросительно взглянул на Петра.

— Придется перейти, Трифон.

Должно быть, Петр и тетя Даша заранее договорились. Трифон пожал плечами.

— А я разве возражаю?

— Яичница давно остыла! — Анка подвинула сковородку к середине стола. — Садитесь, Женя и Алеша,- вот здесь. Тетя Даша и Петр — заходите сюда. А мы тут пристроимся...

Мы с Женей сидели рядышком, плечом к плечу. Я все время молчал. Быстрота случившегося ошеломила меня. И поездка моя на дачу просить руки, и отказ, и огненные ручьи заходящего солнца и друзья за столом, собравшиеся для того, чтобы отметить наше соединение с Женей, все это, весь этот день с его событиями и волнениями выбил меня из обычной реальной жизни и положил начало какому-то сказочному будущему.

Трифон наполнил рюмки и стаканчики. Тетя Даша и Анка посмотрели на Петра.

— Говори, Петр, — попросила Анка. — Хорошо-хорошо говори...

— Что вам сказать, ребята? — Петр оглядел нас своими черными, горячими глазами. — Вот вы наконец вместе. Если вы вместе, вам ничего не страшно. Любовь подобна утесу, об нее ко всем чертям разобьются все жизненные невзгоды. В брызги, в осколки! Вот за это и выпьем. За единение сердец! — Опрокинув рюмку, он затряс головой. — Ух!.. Спасайте! Раскаленного ежа проглотил!

Трифон захохотал.

— Мое изобретение. Патент хочу получить.

Я тоже выпил.

— Да, не прошла, а с трудом проползла, царапаясь когтями...

Мы не разошлись, пока не выпили обе бутылки страшной трифоновской смеси. Говор не смолкал — задушевный, семейный.

Женя прошептала мне на ухо:

— Когда были у Анки на свадьбе, помнишь? Я и не подозревала, что сама скоро сяду за стол невестой...

— Ты не жалеешь, что у нас нет обычного свадебного шума, пышного стола, нарядных гостей, музыки, поцелуев, родительских наставлений?..

— Нет. Пускай тебя это не тревожит... Я знаю, на что иду. Я решилась всерьез. И, если хочешь знать, эта пирушка мне дороже любого пышного торжества. Ты рядом, со мной. Мне больше ничего не надо. Жалею только о том, что нет белого платья. Мне хотелось быть очень красивой сегодня.

— Красивей, чем ты сейчас, быть уже невозможно, — шепнул я.

Женя наклонилась ко мне, сказала в ухо;

— Ты меня любишь?

Да...

— Я хочу, чтобы ты меня очень-очень любил! Всегда... Знаешь, мне ужасно нравятся эти люди, твои друзья. И Трифон с Анной. Они так друг к другу подходят. И Петр. Ему нравится Елена Белая?

— По-моему, да. Только он скрытный.

— Тетя Даша — чудесная женщина. Просто прелесть!..

Петр Гордиенко обратился к комендантше:

— Придет время, тетя Даша, когда таких вот влюбленных новобрачных прямо из-под родительской кровли будут провожать под своды нового приюта, где будет приготовлено все необходимое для совместной жизни.

Тетя Даша засмеялась:

— Этак, с твоей щедростью. Петр, квартир, пожалуй, не напасешься. Все захотят жениться, кому надо и кому не надо. Поженятся, жилплощадь получат и разведутся — судись тогда с ними, выселяй...

— А честность — воскликнул Гордиенко. — Вы забыли о честности. Честность будет возведена в культ. Эх, товарищи!.. Большое счастье — жить на земле честным человеком! Не по священным заповедям — «не укради, не убий», но честным по великой человеческой гордости... — Сокрушенно усмехаясь, он замотал головой. — Один мой знакомый купил себе автомобиль. И прежде, чем сесть в машину, оснастил ее замочными устройствами: на руле замок величиной вот с эту сковороду, на дверцах замки, под багажником болтается замок, колеса привинчены гайками особой конструкции. олень на радиаторе укреплен стержнями. Большой урон несет общество от отсутствия честности. Коммунизм, тетя Даша, — это прежде всего человеческая честность!..

— Хорошо ты говоришь, Петр. — Трифон с сожалением вздохнул. — Ни над тобой контролеров, ни ревизоров, ни чиновников, которых надо кормить, обувать, одевать. — ты сам себе и контролер и начальник. И следить за тобой не надо. Красота!..

— Ты гляди, как он рассуждает — удивилась Анка. — Откуда только понятия такие заимел...

Трифон встал, расстроенный.

— А пока, в ожидании лучших времен, начнем перебираться под своды комнаты тети Даши...

Не прошло и десяти минут, как имущество Анки и Трифона было перенесено на новое место жительства. Петр уходил к Сереге с Ильей. Он бросил в чемоданчик зубную пасту со щеткой, полотенце, пижаму. Вырубленное лицо его выглядело суровым и печальным.

— Женя, если встретишь Елену, скажи, что я о ней все время думаю... Нет, ты ей вот что передай... — Он заволновался и побледнел. — Передай, что я люблю ее. Я это понял, как только увидел ее. Мы должны быть вместе. Я сказал бы ей это сам, но, возможно, не увижу ее так скоро, как ты. А сказать ей нужно немедленно. Такие встречи в жизни могут быть лишь один раз...

Подняв руку к горлу. Женя смотрела на него завороженно, испуганными глазами.

— Я ей передам, — прошептала она.

Он обнял нас обоих.

— Все будет хорошо, ребята... — Он поцеловал сперва меня, потом Женю и ушел.

Женя сказала со страхом:

— Елене будет плохо. Я это чувствую. Я за нее боюсь...

Глубокая ночь стояла за стенами барака. Тишина в комнате казалась гнетущей, точно поблизости кто-то притаился и прислушивается к нам. Оставшись наедине, мы испугались того, что должно между нами произойти. Не смели взглянуть друг другу в глаза. Женя отодвинулась к окну.

— Алеша, подойди ко мне. Только сперва свет выключи. Давай постоим немножко. Обними меня...

С наступлением темноты в окошке задрожало бледное сияние истлевающей луны. Зарождался рассвет, дымчатый, робкий и тихий. Женя повела плечами то ли от свежести, то ли от чувства неловкости, от застенчивости.

- Давай жить мирно, весело, без ссор, без скандалов... — прошептала она. — А?

— По-другому я и не мыслю, — сказал я. — Ты не жалеешь, что так поступила?

— Нет. Если идти у мамы на поводу, то, пожалуй, счастья никогда не увидишь. Я, наверно, очень плохо сделала... по отношению к ней. Но ведь и она плохо поступила со мной. Она сама толкнула меня на такой шаг... — Женя положила руки мне на плечи. — Знаешь, о чем я мечтаю?.. Об Италии. Давай накопим денег и поедем с тобой в Италию. Ужасно хочется побывать в Италии!

— Почему именно в Италии?

— Не знаю. Мне кажется, это самая красивая страна — море, горы, каналы, памятники старины... Ты читал сказки Горького об Италии?

— Читал.

— Мы обязательно поедем в Италию.

— Мы вообще будем путешествовать, пока молоды, пока ничем не связаны.

— А чем мы можем быть связаны, Алеша?

— Мало ли чем?..

Женя опять вздрогнула, чуть поведя плечами.

— Тебе холодно? — спросил я.

— Нет, мне не холодно. Мне даже жарко. Смотри, светает...

Лунный свет поблек, замутился серыми и вязкими тенями. Они, точно живые, все время двигались, перемещались — то взлетят ввысь и приоткроют далекую лесную кромку, то опять приникнут, повиснув на проводах, как тряпки.

Молчать ей, видимо, было страшновато, и она заговорила торопливо;

— Ты моего медведя видел? Правда, смешной и добрый? А ты слышал, как он рычит? Ужасно не любит, когда его опрокидывают. Я с ним делилась всеми новостями, радостями, обидами, плакала вместе с ним. В детстве обедали за одним столиком, вареньем его кормила — медведи ведь сладкоежки... — Она покосилась на ширму, оставленную нам Анной, и опять вздрогнула. — Ты ведь меня пожалеешь, Алеша? — прошептала она мне на ухо. Я не понял, о чем она просит. Женя упрямо мотнула головой. — Не надо меня жалеть. Я ведь решилась. Как у тебя бьется сердце, Алеша, громко-громко! Словно кто-то сидит там, внутри, и стучит молоточком. — Некоторое время она молчала. Потом опять покосилась на ширму, за которой стояла кровать. — Стой тут, не двигайся и не оглядывайся.

Она как-то мягко выскользнула из-под моих рун, точно уплыла. За ширмой зашуршала платьем, раздеваясь.

Я остался у окна. Я смотрел на занимающийся рассвет и с удивлением думал о происходящем. Как стремительно неслись события! Давно ли я защищал ее от «кавалера» Трифона Будорагина — незнакомую, чужую девушку! И вот теперь она здесь, в моей комнате. Только сейчас до меня дошел ее вопрос, «Ты ведь меня пожалеешь?» Она боялась взять на себя ответственность. Я боялся не меньше ее. Меня пугало не то, что должно произойти сейчас, а то, что будет потом. Будущее представлялось каким-то зыбким и неспокойным. Но тут же все прояснилось; я увидел дорогу, а на ней себя. Нет, не на резиновых шинах суждено мне мчаться к своему счастью. Нужно двигаться тяжким трудовым шагом, уверенно и прямо. Я увидел рядом с собой Женю, тоненькую, бесстрашную — она облегчала мой путь. А рядом, шагая со мной плечом к плечу, шумели и смеялись мои друзья. Их много, их не перечесть!..

— Алеша, иди ко мне, — услышал я шепот Жени.

Зайдя за ширму, в полусумраке я увидел на подушке черные ее волосы и две нестерпимо светившиеся точки — ее глаза. Склоняясь, я наткнулся на протянутые ко мне руки.

— Зову, зову тебя, а ты не идешь... — прошептала она.

Это был не сон, а мучительное забытье, потеря сознания. Очнувшись, я повернул голову и увидел Женины глаза, немигающие и строгие.

— Ты не спишь? — спросил я, поворачиваясь на бок. Горячей полосой прошла вдоль спины боль — впился острый край узенькой железной койки.

— Я немножко вздремнула и проснулась, — сказала Женя. — Я наблюдала за тобой, когда ты спал. Твои губы что-то шептали, я прислушивалась, но так и не разобрала ничего, а твоя рука под моей головой вздрагивала, дергалась. — Она ткнулась носом мне в шею. — Алеша, взгляни на меня получше. Я изменилась? Я стала другая?

Я приподнялся на локоть. Лицо ее как будто тихо остывало, излучая тепло и розовея. Губы лениво, сонно полураскрыты, между ними поблескивали кончики зубов.

— Почему ты должна быть другая? Ты такая же, только намного красивее.

Она опять уткнулась мне в шею.

Ты собираешься вставать? Петр сказал, что ты можешь сегодня не выходить на работу.

— Пойду, Женя, — сказал я. — Кое-что надо выяснить.

— Тогда давай полежим немножко и встанем. Я в институт не пойду. Теперь, Алеша, мы с тобой связаны крепко-крепко, навек...

Мы лежали, тесно прижавшись друг к другу, не двигаясь. Мы находились как бы у истоков новой жизни. В какую сторону направит она свое течение, где пророет берега, глубокое будет у нее русло или мелкое, прямое или извилистое? И зависит ли наше счастье только от нас, от нашей любви? Не существуют ли законы, которые сильнее нас, и не продиктуют ли они нам свою волю?..

— Ты беги умываться, а я согрею чай.

Застегивая халат. Женя вышла из-за ширмы.

— Теперь я хозяйка, мне есть о ком заботиться. Посмотри, похожа я на хозяйку?

Я засмеялся, оглядывая ее: на тоненькой и высокой шее голова ее с завязанными платком волосами казалась по-детски крошечной, нос задорно вздернут.

— Нет, не очень. Куда уж тебе хозяйство вести! Так и быть, я стану о тебе заботиться...

— Если ты так говоришь, я назло тебе сделаюсь настоящей хозяйкой, стану пилить тебя каждый день, — пригрозила Женя, направляясь на кухню. Но в двери столкнулась с тетей Дашей. Она несла нам завтрак.

— Вот вам, ребятишки, котлеты с картошкой разогрела. И оладьи. Горяченькие. Только-только напекла. А в термосе кофей. — Она отобрала у Жени чайник. — Тебе, Женечка, с непривычки тяжеленько придется. Но ты не робей. На первых порах подсоблю.

Тете Даше доставляло удовольствие опекать нас. Должно быть, мы выглядели в ее глазах беспомощными. Платок соскользнул на плечи, обнажил жидкие, в тонкой паутине седины волосы. Чуть выпирающие скулы порозовели от огня плиты. Вокруг синих глаз собрались добрые складки. Меня всегда изумляла в простых пожилых женщинах душевная доброта. Годы как бы загасили чувства и страсти, а доброта осталась. И люди, как путники у очага, находят у нее, у доброй  души, приют, тепло и утешение от обид, от невзгод.

— Научите Женю готовить завтраки, — попросил я шутливо. — Обедать будем в столовой. А ужинать — у знакомых, у родственников...

Женя поспешно возразила:

— Пожалуйста, не набивайся к тете Даше в нахлебники.

— Не обращай на него внимания. — Комендантша прошептала Жене на ухо: — Поваренную книгу имею. Читается, что тебе роман — слюнки текут...

Громко, постучав, вошел Скворцов, и в комнате сразу стало как-то громоздко, тесно. Он положил свой тяжелый портфель на табуретку, обвел нас медленным взглядом мрачных и крупных глаз. Тучная и сизая прядь волос свисала на бровь.

— От ребят узнал о таком важном событии и вот зашел, — сказал он и улыбнулся, потеплел весь. — Поздравляю. — Коснулся пальцами подбородка Жени, приподнял лицо. — Ну, отважная, не пугаешься пускаться в такое длительное плавание по бурному океану жизни?

Женя взглянула на меня и ответила.

— Нет.

— Оттолкнулась от берега и — в путь! Ты видала таких, Даша?

— Видала, — ответила тетя Даша почти равнодушно. — Я всяких, Гриша, видала... Хочешь, кофеем напою, садись.

— Спасибо, только что из-за стола. — Скворцов обратился ко мне: — Ну, Токарев, переходи на самостоятельную работу. Пора. А к Новому году или чуть позже поставлю тебя бригадиром. У такой молодой и хорошенькой женщины муж должен быть с положением. Правду я говорю, Женя?

— Мне он нравится и такой, какой есть, — ответила Женя. — Я не за положение выходила, а за человека.

— Молодец, девочка! — Скворцов громко засмеялся. — Будем издеваться над сытыми и самодовольными. Так?

Женя задорно подтвердила:

— Так, Григорий Антонович.

Скворцов протянул ей огромную свою ладонь.

— Желаю удачи в этом направлении. До свиданья!

Проводив Скворцова, тетя Даша сокрушенно и с любовью покачала головой.

— Сколько лет я его знаю, ребятишки, — страшно подумать. Пришел сюда совсем молоденьким, волосы как вороново крыло были. Теперь чернобурые стали, хоть на воротник пускай вместо лисы. Отсюда на фронт вместе с мужем моим ушел. И сюда же вернулся. Тяжелая у него выдалась жизнь, думала, погибнет совсем. Нет, вывернулся, человеком стал... Столько всего перетерпел, а душа осталась такой же доброй — живет для людей...

Бригада возводила пятый этаж. Отсюда был отчетливо виден весь строящийся жилой район. Дома уходили вдоль шоссе, массивные, пустые, уродливые — без стекол и кровель. Краны, раскачивая стрелы, тонули в синеватой мгле. За кранами виднелся темный лес. Где-нибудь среди этих бесчисленных этажей зажжется теплым светом окошко. Оно будет нашим.

Ко мне подошел Петр Гордиенко. Из-под комбинезона, как всегда, сверкал воротничок рубашки, кепка  в кармане.

— У тебя занятий сегодня нет? — спросил я.

— Нет. Я тебе нужен?

— Да. Мы должны пойти в загс.

— Конечно, Алеша, пойдем.

К вечеру на объект заехал мой брат Семен. Он взбежал на этаж, отвел меня в сторону. Он выглядел таким же растерянным и обеспокоенным, каким я видел его в субботу, не улыбался, не рассыпал шуточки.

— Что с Лизой? — спросил я.

Семен обессиленно опустился на кирпичи.

— Лизу увезли в больницу. Понимаешь, она не сопротивляется. Она не хочет жить. Когда у человека нет воли к жизни — это конец.

— Довел женщину, — сказал я жестко. — Теперь поражаешься: нет воли к жизни!..

Семен вспылил:

— Сам знаю! Поглядим, как ты заживёшь с генеральской дочкой! Поглядим, какой ты будешь образцовый муж! — Семен смолк, поняв, что говорит не то, улыбнулся жалко и просительно. — Извини. Не ссориться пришел — поговорить. Понимаешь, если она умрет, мне жизни нет. Я жил и не черта не знал, ни ее, ни себя. Оказывается, я ее люблю больше всего на свете. Я это понял только сейчас, когда она стала от меня уходить, навсегда... А ты молодец, Алеша, Женя красивая девушка! Держись за нее. Никогда не приходи домой пьяным, даже подвыпившим. Большего горя для жены нет. И не кричи на нее. Если жена боится мужа, трепещет от одного его взгляда, то считай, что женщины в доме нет, — значит, и жизни нет. А в семье главное действующее лицо — женщина. У меня было по-другому, и все шло кувырком. Вот Лиза и не хочет жить. — Семен опять улыбнулся. — А дочку ты мою не видел? Маленькая, на ладони уместится. Ей еще и имя не придумали. Хочешь, назовем ее Женей?

— Хочу, — сказал я.

— Ну, вот и придумали!.. — Он взглянул на часы и заторопился. — Поеду в больницу. Узнаю, как она там... — И побежал, огибая кучи мусора,к лестнице.