ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
Ярко светило солнце. Небо было чистое, голубое. Над морем летали чайки. Им бросали хлеб с пирса девушка и юноша. Оба в джинсах, оба красивые. Чайки с резким криком на лету хватали куски и моментально проглатывали. Когда хлеб кончился, юноша обнял девушку, и они застыли в долгом поцелуе. Над ними кружили птицы, капли помета шлепались на пирс.
Степаныч в полушубке, пусть даже не застегнутом, выглядел экстравагантно среди людей в легких куртках. С печальной улыбкой он смотрел, как целуется эта пара на фоне неба и волн, и потел.
В парке уже начали распускаться цветы. Летали пчелы и бабочки. Было душно, как в бане, в парной, — это под солнцем источали влагу широколистные тропические растения. За кустами на укромных лавочках целовались люди среднего возраста. Они проводили свои отпуска в санаториях и домах отдыха, оставив семьи далеко на Севере, среди снега. Они затем и ехали сюда, к теплу и к морю, чтобы вот так вот целоваться, даже не очень-то и выбирая с кем, а потом скучными серыми буднями вспоминать об этом, как о самых счастливых днях.
На аллее, что спускалась к морю от гостиницы для иностранных туристов, толпились спекулянты и отдыхающие. Цыганки пытались продать Степанычу косметику для любимой, а для ребенка жвачку "Дамбо". Интеллигентного вида польские дамы предлагали шампуни и белье. Им нужны были рубли для покупки золота, чтобы потом перепродать его за доллары туркам. У коротко остриженного, с большим синяком под глазом парня Степаныч купил голландские лезвия для бритвы.
При входе в гостиницу швейцар с бакенбардами и в униформе требовал пропуск. Сунув ему двадцать пять рублей, Степаныч вошел и огляделся.
В вестибюле было многолюдно. Из бассейна выходили люди в махровых купальных халатах с влажными волосами. В баре пили коньяк, дергали ручки "однорукого бандита" и матерились при отсутствии выигрыша пожилые ухоженные мужчины с теннисными ракетками и ярко накрашенные женщины в туго обтягивающих пышную грудь майках с иностранными надписями. По внешнему виду и манерам Степаныч определил, что это отдыхают труженики торговой сети. Московские валютные проститутки, приезжавшие работать к морю, весело общались с помощью жестов с группой финских лесорубов.
Степаныч пошел в магазин "Березка" и внимательно изучил ассортимент товаров, которые продавались за валюту. Подумал, если б Жанна была с ним, сколько всего хотелось бы. А сейчас — полное равнодушие! Он с удовольствием послал подальше ошивавшегося возле магазина парня, который предложил купить доллары — один к пятнадцати.
Наконец Степаныч подошел к окошку, за которым сидела пожилая женщина с усами — дежурный администратор гостиницы.
— Нету мест! — сурово сказала она.
Вложив в паспорт пятьдесят рублей и фотографию, где он снят в обнимку со Сталиным и государственными деятелями, Степаныч протянул его администратору:
— Люкс на одну ночь!
Администратор внимательно на него посмотрела, оценила внешний вид, потом вынула из паспорта деньги и фотографию. Фотографию она изучала долго.
— Манана! — позвала она. — Ты посмотри, что он мне дал!
К ней подошла молоденькая беременная, взяла фотографию и закричала радостно:
— Гиви!!! Как он плохо выглядит!..
— Диету не соблюдает, вот печень и болит, — сказала администратор.
— Работы много! — вставил Степаныч.
— С киностудии приехал? — спросила у него администратор. — Был у меня лет двадцать назад один с киностудии… Потом его уголовный розыск искал…
2
Под ногами скрипела галька. Шумели волны. Еще болело заложенное после самолета левое ухо, и было немного стыдно перед матерью за то, что сбежала с деньгами. Но припекало солнце, Лена подставила ему лицо, и стыд растворился. Она забыла про всех и в первый раз за долгое время почувствовала блаженство.
Вдали, у горизонта, плавали рыболовные суда. В набежавшей на берег волне что-то блеснуло. Лена наклонилась и увидела среди гальки монету, подняла ее.
Монета была с иероглифами и дырочкой посередине.
— Чего там? — услышала она за спиной мужской голос. — Покажи!
Она разжала кулак и показала монету небритому человеку в широкой кепке, кавказцу по виду.
— Дай сюда! Я здесь с утра хожу! Это мой участок…
Глаза его при изучении монеты светились фанатичным блеском. Лена поняла, что, скорее всего, это — полоумный нумизмат, не стала связываться, пошла дальше.
— Стой! — закричал он опять. — Слушай, девушка, приходи в шесть вечера к театру. Я тебя под пальмой ждать буду! Со мной пойдешь, я тебе сад покажу, мандарины… Видела, как мандарины на ветках висят?.. Придешь?
— Обязательно, — усмехнулась Лена.
На набережной она села на лавочку у куста с желтыми маленькими цветами. Они пахли, как грейпфрут, кисло и горько. Пели птицы.
3
У Степаныча был роскошный номер на четырнадцатом этаже: две комнаты, на полу ковер, огромный балкон с видом на море и горы.
"Только раз. Только миг человеку все небо открыто. И мгновеньем одним все безмерное счастье избыто", — вспомнил он предложение из прочитанной в больнице книги.
Степаныч посмотрел с балкона вниз. Люди казались муравьями — деловито копошились среди деревьев в парке.
Вокруг кружили чайки, ожидая, что он бросит им хлеб.
— Пошли отсюда! — замахал на них руками Степаныч. Эти птицы ему не нравились, уж больно душераздирающе орали.
Сняв полушубок, он остался в своем красивом костюме с голубым отливом. Разложив на столе купленные на рынке мандарины и зелень, поставив два бокала и бутылку вина, он сел на плетеный балконный стул и задумчиво стал смотреть на небо.
Смысла жить больше не было никакого. Невыносимо тяжело было думать о Жанне, а если не думать о ней, то в голову лезла тревога. Сильно участившиеся за последнее время встречи с клиентами, деньги, которые давно были истрачены, ясно обозначали дальнейший жизненный путь Степаныча: следственный изолятор — суд — этап — зона.
Уж лучше сейчас все закончить.
Если до боли в глазах смотреть на солнце, а потом на кресло напротив, то можно увидеть сидящую там Жанну в нарядном платье, что он подарил.
Степаныч налил вино в оба бокала, чокнулся со вторым, выпил. Взял мандарин, предложил его Жанне.
Она засмеялась.
Степаныч выпил еще вина.
Бутылка опустела.
Степаныч принес из комнаты вторую.
— Девочка моя, — прошептал он. — Мне так хорошо здесь с тобой… Я так хочу, чтоб ты была счастлива… Сегодня — особый день! Мы встретились!..
Ком подкатил к горлу Степаныча. Он замолчал, сдерживая слезы.
Ему было очень жалко себя.
Вот последний день наступил. Вся жизнь как на ладони. Вспомнить нечего.
Ничего ярче, чем встреча с Жанной, с ним не случилось. Единственное светлое пятно в бесконечной серости. Сейчас эта серость закончится. И закончится тоже ярко!
Обидно. Почти всю жизнь по радио и по телевизору он слышал, что, как и каждый советский человек, он безмерно счастлив уже только потому, что родился здесь, в СССР… А в этом факте ничего счастливого-то и не было. Степаныча дважды судили за обман, за мошенничество. Он отсидел за это. А кто будет судить тех, кто изо дня в день обманывал его и еще миллионы людей? Степаныч зарабатывал деньги нечестно. Но кто виноват в том, что если зарабатывать деньги честно, то их хватает только на картошку с хлебом, молоко и пшенную кашу?
Все врут. И воруют — все! Только дурак этого не делает. Степаныч не чувствовал за собой вины. Он чувствовал только обиду. Жизнь оказалась прожита так бездарно.
Кафель был голубой, как море. И ванна голубая.
В зеркале отражался Степаныч в темно-голубом пиджаке.
"Красиво", подумал он, закрыл пробкой сток, долго крутил краны, чтобы вода была нужной температуры, В каком-то фильме горой так делам, прежде чем отправиться на тот спет…
Пустив в ванну воду, Степаныч вернулся на балкон.
Ему не в чем каяться перед смертью. Это у него должны просить прощения за то, что стоило как-то из помойки выбраться, его опять в помойку норовили столкнуть.
Он не даст. Хватит!
Начала закипать злость.
Нет! Это не то чувство, которое сейчас должно быть. Он опустился на колени перед креслом, где могла бы сидеть Жанна.
Но не сидела.
Положив руки на сиденье, Степаныч опять представил себе ее. Волнистые светлые волосы, которые ветер набросил на глаза, она поправила рукой.
— Запомни меня таким, какой я сейчас, здесь… Где-то на уровне моих ушей линия горизонта. Сверху ослепительно голу-бое небо. Внизу море. Волны. Ты когда-нибудь видела море?
Он уткнулся лицом в свои ладони, несколько минут послушал рокот волн. Вздохнул. Подмигну" креслу, залпом выпил вино, достал из наружного кармана пиджака упаковку лезвий "Шик" и направился в ванную. По пути в комнате сиял ботинки, сердито расшвырял их в разные стороны, пиджак бросил на кровать…
С детства не выносил он вида крови. Сильно нервничая, Степаныч изучил свои вены на трясущейся руке, выдавил с трудом из упаковки одно лезвие, пригладил волосы и прямо в одежде плюхнулся в полную ванну.
И сразу же с воплем выскочил из нее.
Вода была ледяной.
Горячую воду по техническим причинам на несколько минут отключили водопроводчики.
Степаныча трясло от холода. Чтобы согреться, он вынул из шкафа одеяло, завернулся, побегал. Но быстро устал.
Сел на стул. Стул развалился под ним.
Степаныч бросился к кровати, попытался согреться там, но запутался в простынях.
Воя от отчаяния, он вытащил ремень из брюк, трясущимися пальцами кое-как сделал петлю, прицепил ремень к дверной ручке, сунул в петлю голову и повалился на пол.
Петля сжала горло, Степаныч захрипел, закашлял, раздался треск…
Полетели шурупы, дверная ручка оторвалась от двери и ударила Степаныча по голове…
4
Лена гуляла по парку. Среди деревьев она увидела гипсовую статую счастливой матери с ребенком, а за ней пруд.
Там, раскрывая свои огромные желтые клювы, плавали пеликаны.
Плакучие ивы полоскали в пруду свои ветки.
Влюбленные фотографировались на фоне статуи.
В кустах вечнозеленых растений шуршали фазаны.
Послышался резкий крик, Лена подняла голову: на верхушке ивы орал павлин. Лена не подозревала, что павлины способны летать.
Она вернулась на набережную. Почувствовав голод, пошла было в ближайший ресторан, но скандальная тетка-метрдотель ее не пустила, сказав, что закрыто на спецобслуживание.
В середине ресторана занят был один стол. Там человек восемь усатых мужчин поили коньяком одного велосипедиста, одетого в обтягивающие черные шорты и майку с номером, на голове у него красовалась шапочка с козырьком. По залу вокруг столиков ездил на гоночном велосипеде еще один усатый. Велосипедист следил, чтоб ему не испортили машину, на которой он завоевывал свои кубки, и весело чокался с угощавшими. Видно, хорошо было заплачено, потому что тетка-метрдотель никого не пускала и вынужденно, ненатурально хихикала, с испугом глядя, как идиот, оседлавший чужой велосипед, чудом не сшибал накрытые столы и вазы с цветами.
Велосипедная сборная страны готовилась к соревнованиям!
Лена поняла это, когда вышла из ресторана. На нее с горы понеслась туча велосипедистов, потных и сопящих, яростно крутивших педали, одетых почти так же, чуть-чуть хуже того, что сидел в ресторане.
Голодная Лена пошла гулять дальше, потому что поблизости больше ресторанов не было.
Она забрела на пирс, там было хорошо, шумели волны.
В конце пирса стоял и смотрел на морс человек, сунув руки в карманы полушубка, показавшегося Лене знакомым. Трикотажные тренировочные штаны некрасиво пузырились у него на коленях. На шее были синие пятна, будто человека недавно кто-то душил.
Лена постояла рядом, полюбовалась морем, потом осторожно покосилась на стоявшего рядом. Лицо его тоже было знакомым. Лена напряглась и узнала Степаныча.
— Здравствуйте, — обрадовалась она ему.
Степаныч не ответил.
— Вы меня не помните? Мы с вами квартирами меняться хотели… И еще вы колбасой с икрой накормить обещали…
— Я все деньги порвал и в помойку выбросил! — перебил Степаныч. — Ничего не знаю, ничего не помню! Вот справка из психдиспансера.
Он показал Лене бумажку, истертую на сгибах, и пошел в сторону берега.
Лену не огорчило, что знакомый ей человек не захотел признавать знакомство. Сколько раз так бывало с людьми более близкими. Главное, что сейчас здесь море шумит. Действительно, это успокаивает нервы… и вообще — хорошо… Непонятно только, что дальше делать и где ночевать… Пойти объявления почитать, что ли, не продает ли кто в этой местности дом… Ах да! Ведь в шесть часов под пальмой около театра ее ждать будут…
5
Степаныч резко остановился и пошел обратно.
Он все вдруг сразу вспомнил. Лена — это тот человек, который ему сейчас нужен. Это была та убогая дура, которой жених изменил с подругой. Она поймет его…
Одному совсем уж невыносимо сейчас, когда болит голова и шея, испорчены выходные брюки…
Присмотревшись к Лене. Степаныч увидел, что не такая уж она убогая, очень даже симпатичная. Значит, парень — козел попался…
— Слушай, а что ты делала, когда тебя жених бросил? — без предисловий спросил Степаныч.
Лена помолчала, с интересом его рассматривая. Это был первый человек, который поинтересовался этим. Ее внутренним состоянием, так сказать.
— Ничего не делала, — честно сказала она. — Страдала.
— А как-нибудь отомстить или еще что-нибудь?
— Ну поехала, морду набила…
— А умереть тебе не хотелось?
— Хотелось, — призналась Лена.
— И что ты делала?
— Ничего.
— Ничего?.. — Степаныч вздохнул, глядя на Лену. Хорошее у нее лицо было. Доверчивое. Степаныч любил такие лица. — Ну ты извини, — пробормотал он. — Я и правда псих. Мне учебной гранатой по башке попали. И справка из психдиспансера, видишь, вот, настоящая… Я на учете с тех пор… А колбасу я вам приносил. И икру тоже. В дверь звонил, звонил. Не открывал никто…
— Спасибо, — сказала Лена.
— А ты есть хочешь?
— Хочу!
В грязной хинкальной, стоя перед высокими столами у большого окна с видом на море, Лена и Степаныч ели чебуреки, из которых брызгало горячее масло.
— Знаешь, сколько мне лет? — спросил вдруг Степаныч. — А, ладно, неважно… Я очень сильно люблю одного человека. Никого в жизни так не любил, — он вздохнул. — Жанна ее зовут… Если вещь никому не нужна, ее выбрасывают… Правильно я говорю?.. Вены хотел перерезать днем… Не получилось.
Лена перестала жевать и спросила деловито:
— Почему?
Степаныч молча пожал плечами.
— Ты что, умереть хочешь?
Степаныч кивнул.
— Ты не боишься?
— Чего? Смерти?
— Ну да… Вот был ты, и — раз! Ничего от тебя не осталось, кроме одежды.
— А душа? Душа же останется. С вами останется, С Жанной, с тобой, с сыном моим… И вообще, — Степаныч развел руками, имея в виду окружающий воздух, небо, — я прочитал недавно, что человеку одной жизни мало. В нем столько способностей, талантов… А мы их губим. Обстоятельства жизни губят все это…
— А я испугалась… Письмо написала ужасно грустное, чтоб все поняли, какого человека потеряли, газ открыла, голову в духовку засунула, а там грязно очень… Жиром все заляпано.
Лена замолчала, потому что Степаныч с нескрываемым восторгом смотрел на нее.
— Ты чего? — удивилась она.
— Гениально, — сказал он и вытер рукой забрызганное маслом лицо.
6
Купив в хозяйственном магазине кухонные газовые баллоны. Степаныч с Леной шли по улице. Многие частные дома в городе не были подключены к общей газовой сети, и Степанычу пришлось долго уговаривать и подкупать продавца, чтоб он вынес им из подсобки шесть баллонов, похожих на древние, среднего размера амфоры. Их, как и многого другого, не хватало на всех.
В хинкальной они выпили вина, и Лене стало совсем хорошо. Она тащила два баллона и весело думала о том, что, наверное, ей необходимо поверить в Бога. Несколько девушек ее возраста ушли в монастырь, и беседы с ними удивленных журналисток показывали по телевизору.
Лена удивлялась вместе с журналистками, не понимая, почему девушки сделали это: надели на головы эти черные платки и ушли ото всех.
Теперь она начала догадываться (так ей казалось, пока она несла баллоны с газом), вера в Бога была для монашек той силой, что не позволила смерти забрать их, помогла выкрутиться в тяжелое время. Наверное, вера поможет и ей, но как поверить? Что для этого нужно делать, Лена не знала…
— Ты права, — перебил ее мысли Степаныч, — письмо надо написать. Она прочтет своим внукам, и внуки поймут, какой человек ее любил… И днем это мне знак был. Я не мог уйти, не написав… А ты передашь письмо, хорошо?.. И все расскажешь…
Слишком много в жизни совпадений. Они не могли быть случайными. Раньше, мною лет назад, когда его любимая ждала его сына Борю, Степаныч верил, что во Вселенной есть какая-то сверхъестественная сила. Может быть, это был Бог. Хотя его существования поколение Степаныча не признавало.
Сейчас, держа четыре красных баллона которые оттягивали руки, Степаныч вдруг понял: нет веры — мы потеряны.
Все для нас потеряно…
Он чувствовал это, хотя не мог объяснить словами. Он знал: завтра его не будет. Что случится с его телом, он старался не думать — сразу мерещились какие-то гнусные розовые черви. Душа будет где-то…
А вот если 6 он верил?..
На краю смерти, вот как сейчас, когда нет никаких сил — ни душевных, ни физических, — если ни во что не верить, все для тебя кончается…
А вера в Бога — это та сила, которая не дает тебя забрать…
Хотел ли Степаныч остаться? Нет, наверное.
Потому хорошо, что он не верил.
Это мешало бы выполнить задуманное…
"Надо относиться к смерти как к насильственной отправке в незнакомое место… Как на зону", — подумал Степаныч и усмехнулся.
— Знаешь, Лен, я понял: человек не может уйти, не покаявшись…
Они вошли в здание почтамта. Степаныч купил конверт. Потом в зале междугородных переговоров вошел в телефонную кабину с надписью "Москва".
— Боря! Сынок! — закричал он в трубку. — Это я!.. Это я, говорю!.. Да! Боря!.. Прости меня!.. Простишь?.. Чего? Не слышу! Куда мне идти?! Что? Да. Понял. Все… Прощай.
И опять они шли по улице под пальмами, направляясь к гостинице. Шли молча. Степаныч вздохнул горько.
— Тяжело, — пробормотал он.
— Что? — не поняла Лена. — Баллоны тяжелые?
— Да нет… Жизнь.
7
Степаныч все хорошо продумал: надо заткнуть в ванной комнате все щели, в вентиляционную решетку сунуть полотенце и выпустить весь газ. Он тщательно проверил его наличие во всех баллонах, потому что не доверял кавказцам, которые их наполняли и продавали. Могли и пустые продать. Но баллоны шипели, и запах газа распространился по всей ванной. Этот вариант казался беспроигрышным. Смерть получится вонючая, но верная…
Расставив баллоны вокруг унитаза, Степаныч вышел в комнату.
А в комнате на диване сидела Лена. С блаженством положив ноги на журнальный столик, она ела мандарины.
Лена только в кино видела, что бывают такие гостиницы, такие номера в них. А главное — балкон. Такой большой. И столько всего с него видно. И окно во всю стену.
Увидев свои брошенные на полу мокрые штаны, Степаныч смущенно спрятал их в шкаф. Открыв холодильник, он обнаружил там еще одну бутылку вина…
Солнце садилось в море. На небе появились облака, и каждую минуту менялись краски. От фиолетового до розового.
Наконец тонкая полоска солнца скрылась за горизонтом. Степаныч вздохнул — последний закат в его жизни.
Чем дольше Лена находилась рядом со Степанычем, тем больше ему сочувствовала. Так, как он любил свою Жанну, ее, Лену, никто не любил. Да и не полюбит. Возраст. Была бы Жанна ровесница Лены, Степаныч не обратил бы внимания. А уж тем более не стал бы себя жизни лишать.
— Бумага с ручкой есть? — спросил он.
Лена достала из сумки ручку, а бумагу Степаныч нашел в ящике стола. На ней сверху было красиво напечатано название гостиницы. Гостиница "Жемчужина" — знаменитая на всю страну… А Жанны рядом нет. Пусть хоть бумагу отсюда в руках подержит.
Степаныч принялся писать письмо. Слова с большим трудом складывались в предложения. За свою жизнь он написал не более десяти писем…
Лена вышла на балкон. Положила локти на перила. Легкий ветер шевелил волосы. Шумели волны.
— Хорошо здесь, — сказала Лена. — Сиверко не завывает.
— Сиверко — это собака? — спросил Степаныч.
— Нет! — засмеялась Лена. — Сиверко — это не собака. Это — гадость.
Она старалась не думать о прошлом. Ничего нет, только будущее. А что было — это не с ней… А какое оно, будущее?.. Совершенно неясно. Как жить? Куда деваться? Действительно, в монастырь, что ли, записаться… Приехать туда — здрасте, я — Лена, не ждали?.. Да и скука там, наверное. И интриги… В церкви почему-то всегда интриги. Это она в газете читала. Можно представить, что в монастыре творится, где одни бабы.
Она посмотрела на Степаныча. Он написал два слова на бумаге и застрял. Почесал ручкой в ухе. Потом встал, прошел туда-сюда по комнате.
— Напиши ей, что она — сука, — попыталась облегчить ему труд Лена.
— Не мешай мне! — рассердился Степаныч. — Я сам!
На море блестели огоньки далеких кораблей, а Степаныч бормотал, склонившись над бумагой:
"Любовь моя вечная, одна-единственная на этой бренной земле. В этой жизни у меня была одна-единственная радость. Одно великое счастье испытал я на этой земле — встреча с тобой. Всю жизнь каждым шагом я шел к тебе, солнце мое, надежда моя на лучшую жизнь…"
"Душа останется после нас, — Лена вспомнила слова Степаныча. — На хрен она кому-то нужна здесь…"
Внизу, под балконами, был бассейн. Кто-то плавал там, едва освещенный неоновым светом вывески ресторана.
Женщину хватали в воде за ноги. Слышался ее жизнерадостный визг.
— Ты с балкона прыгать пробовал? — спросила Лена.
— Там же бассейн и деревья. В ветках запутаюсь, — простодушно объяснил Степаныч.
Лена присмотрелась и различила внизу деревья. Правильно. Да и вообще валяться внизу жидкой кашей, чтоб каждый прохожий посмотреть останавливался, — мало приятного.
Зазвонил телефон. Степаныч снял трубку.
— Конечно, конечно, — любезно сказал он. — Все сделаю, обязательно…
— Что там? — спросила Лена.
— Интурист какой-то приезжает. Требуют, чтоб утром меня здесь не было. Чтоб духом моим тут не пахло… Ничего-ничего… Пусть приезжает… — Степаныч усмехнулся, потер живот, покачал головой.
Вышел на балкон. Полной грудью вдохнул свежий морской воздух, посмотрел на небо.
— Звезды… Смотри, сколько… Никогда не узнаю, что там. Обидно… В больнице читал все подряд от скуки… С мозгами случилось что-то. — Он помолчал, вздохнул, поморщился отболи, массируя живот. — Не дай бог тебе вот так вот, как я… Прав был врач. Нельзя мне было пить.
Лене захотелось спать. Она легла на одну из кроватей и задремала. А Степаныч вернулся к столу и опять принялся за письмо.
Это было завещание. Коряво, с грамматическими ошибками он пытался предостеречь свою любимую девочку от неверных шагов и жизненных трудностей. Она ведь такая слабая, наивная… Он просил прощения за то, что недостаточно любил ее, мало уделял внимания…
Они были дороги ему оба. И Жанна, и сын… И оба заставили так страдать. Хорошо, если они найдут свое счастье вместе. Друг с другом. Приходили бы с детьми к нему на могилу… Внучата смотрят, там дедушка лежит…
Степаныч представил себе эту картину… В липах и красках… И сердце его готово было разорваться…
Он разбудил Лену через несколько часов.
— Вот, — вручил ей конверт, — пусть прочтет. Это мой последний подарок.
Лена очень не любила, когда ее будили. Она недовольно смотрела на Степаныча, на конверт, и настроение становилось все хуже.
Выпроваживают из чудесного номера с таким замечательным видом на море… Суют это дурацкое письмо… И надо ехать в Москву. Никуда от этого не денешься.
Лена прочла на конверте адрес: "Магазин ‘‘Фарфор-хрусталь"… Жанне".
Она посмотрела на Степаныча. Он весь светился от проведенной в муках творчества ночи и с благодарной нежностью взирал на Лену.
— Ты — хорошая! — сказал он. — Спасибо тебе!
— На здоровье! — насмешливо ответила Лена.
— Прощай!
Он неловко поцеловал ее.
"Куда мне идти?! Зачем?!" — с тоской подумала Лена.
Степаныч отпер дверь и топтался в прихожей, ожидая, когда она уйдет, чтоб запереться снова. Но Лена с конвертом в руке вошла в ванную и села на край ванны.
Газовые баллоны бестолковой кучей стояли вокруг унитаза и биде.
Лена раздраженно пнула ногой один из них.
Он звякнул, ударившись о другой.
— Ты чего? — удивился Степаныч.
— Остаюсь.
— Не понял… Давай иди.
Лена сидела.
— Вали, я сказал.
Лена покачала головой:
— Никуда я не пойду… Меня никто не ждет… Я никому не нужна…
Степаныч растерялся… А как же письмо? Он хорошо так все себе представил: она придет к Жанне, отдаст, Жанна прочтет… Это надежно. Потому что, когда войдут и увидят его, начнется суматоха, письмо может затеряться. Или какой-нибудь мент гостиничный вскроет и будет читать… И он не хочет, чтоб она тут с ним дышала газом… Она — молодая, нечего травиться! Он не желает, чтоб кто-нибудь видел, как он будет задыхаться и мучиться! Это его последнее желание в жизни!.. Почему опять ему не дают исполнить то, что он хочет?! Почему все время мешают?!
— Пошла вон отсюда? Кому сказал!
Лена вцепилась в край ванны, испуганно смотрела на него, но не двигалась.
— Уходи! Дура!
Лена покачала головой и порвала письмо на мелкие клочки. Бросила обрывки на пол.
Степаныч оторопел так, что даже онемел от возмущения.
Проследил, как клочки бумаги упали на пол, и безумная ярость охватила его. Он бросился на Лену, рыча что-то нечленораздельное, и лупил кулаками, не разбирая куда.
— Не надо! — уворачиваясь от его ударов, взвизгнула Лена.
Степаныч схватил ее за шиворот, вышвырнул из ванной.
Она упала, закричала.
— Сука! Сука! — повторял Степаныч, не чувствуя, что слезы обиды текут у него по щекам.
Он задушил бы ее, если бы внезапная слабость не сковала тело.
Он рухнул рядом с Леной и зарыдал… Так отчаянно и страшно!.. Уткнувшись лицом в пол. И плечи вздрагивали…
— Ты чего? — испуганно спрашивала Лена. — Чего ты?
У нее гудело в голове от увесистых ударов Степаныча. Но сам он, распластавшийся на полу, вызывал у нее жгучее чувство сострадания.
Она зарыдала рядом с ним, гладя его по спине, бормоча какие-то ласковые слова, которые Степаныч не понимал…
За окном начинало светать, летали проснувшиеся чайки.
Лена и Степаныч, опустошенные, в полуобморочном состоянии лежали на полу.
8
И тут дверь распахнулась.
С чемоданом в руке в номер вошел старший лейтенант Кондаков в расстегнутой милицейской шинели.
— Извините, пожалуйста, — вежливо обратился он к лежащим. — Ребята, дорогие, давайте быстрее. Будьте людьми… Я тысячу километров летел. Спать охота…
Кондаков знал, что на берегу Черного моря люди чувствуют себя намного свободнее, чем дома. По чужим рассказам он имел представление о том, что морской воздух здесь полон сексуальных флюидов и постоянно хочется только одного — жить активной половой жизнью. Так как сам он никогда на юг не ездил, а только хвастался этим перед малознакомыми девушками, то его богатая фантазия рисовала всякие привлекательные картины на эту тему.
Он подготовился: купил в универмаге красивые плавки с дельфинами, чтоб не стыдно было снимать перед дамой штаны. Но то, что он увидел, войдя в номер, превзошло все ожидания. Он увидел двоих растерзанных, всклокоченных после бурной ночи людей, которые, устав от любви, валялись на полу…
Степаныч и Лена встали.
И тут Кондаков присмотрелся и на минуту растерялся. Перед ним стояла Конкина. По глазам ее видно было, что она тоже узнала его, но никаких чувств при этом не испытывает…
— Вот это да! — наконец придумал, что сказать, Кондаков. — Вот это встреча!.. Какими судьбами?! А это кто? Папаша ваш?
— Дедушка, — вяло откликнулась Лена.
— Дедушка, — недоверчиво повторил Кондаков, начиная понимать, что занимались здесь чем-то другим. Не любовью.
У Степаныча при виде милиционера срабатывав рефлекс, требовавший быстро-быстро исчезнуть из его поля зрения.
— Проблемы есть? — спросил Кондаков.
— Нет-нет, — шмыгая носом и пытаясь поправить растрепанные волосы, ответила Лена. — Все нормально.
— Это… Утром интурист должен приехать, — из другой комнаты подал голос Степаныч.
— Я — интурист! — гордо сказал Кондаков и вынул из чемодана бутылку вина. — А? — Он показал бутылку Лене, открыл, разлил вино по бокалам: — Давай хрипы лечить?.. Я предлагаю гусарский тост… — Он подошел к Степанычу, протянул ему бокал.
— Не пью я! — Степаныч отвернулся.
— Опять? Лен, что они у тебя все какие-то?
— Язва у него.
Кондаков выпил, прошелся по номеру.
— Я не верю своему счастью! — сообщил он. — Две кровати! Две комнаты!.. Из-ба!..
Кондаков помолчал, полюбовался пейзажем из окна и, проникновенно глядя Лене в глаза, стал рассказывать:
— Вчера вызывают меня к начальству. Думал — на пистон. Нет!.. Говорят: "Ты — отличник политучебы. Едешь в город Сочи на конференцию. Вылетаешь ночью". Семья — в шоке… Прилетел. Говорят: "Селить некуда, живи здесь". И привозят в гостиницу "Жемчужина"! Такого никогда не было!.. Перестройка!.. Вот что значит краснодарскую мафию разогнали… И захожу я в свой номер-люкс, а там — Конкина Елена! Девушка моей мечты!
Степаныч тем временем быстренько собирал свои вещи.
Кондаков обнял Лену за плечи.
— Погода какая, а? Море блещет! Пальмы!..
Лена смотрела в сторону.
— Ты пеликанов в парке видела?
— Ну?
— А что, если ему в рот подушку засунуть?..
Тут он вспомнил, что они не одни.
Подошел к Степанычу…
И вдруг что-то щелкнуло у Кондакова в мозгу.
— Тебя как звать-то? — спросил он.
— Да.
— Ага… Нормально…
— Документы, пожалуйста.
— Ты чего, майор? — удивился Степаныч.
— Лейтенант, — поправил Кондаков, внимательно рассматривая Степаныча.
Волосы русые с проседью… Глубокие залысины… Глаза голубые… Носит усы! На шее пятна какие-то фиолетовые.
— Документы!
Степаныч вынул из внутреннего кармана пиджака паспорт.
— Ага! Иванов Евгений Степанович! — удовлетворенно прочел Кондаков. — Овладевающий доверием граждан! Принимающий от них крупные суммы денег! К стене!
Лена вышла на балкон подышать свежим воздухом. Воспринимать происходящие события было сложно. Голова болела. И хотелось только одного — лечь поспать.
— Кончились твои гастроли, — сочувственно сообщил Кондаков Степанычу, положил его паспорт в задний карман штанов. Запер дверь. Ключ тоже положил в карман.
— У меня язва, лейтенант, — пожаловался Степаныч. — Я не выдержу третьей посадки.
— Язва?.. Вылечим!
— Ты что к нему пристал? — спросила с балкона Лена. — Он человек хороший…
— Очень хороший! — весело откликнулся Кондаков, обыскивая стоявшего лицом к стене, с поднятыми руками Степаныча. — Рецидивист! Две судимости!
— Тебе сколько для счастья надо? — тихо спросил Степаныч. — Я дам.
— Милый! — обрадовался Кондаков. — Я — честный пионер! — и ткнул Степаныча пальцем под ребра.
— А чего ты раскомандовался? — поинтересовалась Лена. — Это наш номер. Ты вообще не имеешь права сюда вваливаться, пока мы не уехали!
Ей не нравилось трудовое рвение Кондакова Ясно было, что он хочет побыстрей избавиться от Степаныча, чтоб с ней остаться, но она-то не хотела с ним оставаться!
— А балерину ты привез? Из шкафа вынул? Я же новый подвиг совершила! Преступника опять тебе нашла… Давай ценный подарок!
— Сейчас, Леночка! Минуточку…
У Степаныча уже не было никаких сил роптать. Один вопрос только мучил: почему?..
Почему, почему, почему все так? Он давно уже хотел отчалить. А ему не дают! Зачем его держат здесь?!
— "Наша служба и опасна и трудна. И на первый взгляд как будто не видна…" — напевая, Кондаков направился к телефону.
И тут Лена поняла: сейчас Степаныча заберут и посадят… И виновата в этом будет она… Мало ему было! Сейчас у него начнутся новые страдания. И виновата будет она! Она! Из-за нее все это…
Стало безумно жалко этого неудачника с глубокими залысинами. С усами. И язвой… Он подохнет на зоне мучительной смертью… Из-за нее… Лена очнулась.
— Не тронь телефон! — сказала она.
Не обращая на нее никакого внимания, Кондаков вытянул палец, собираясь набрать номер.
— Положи трубку!!!
— Лена, не надо нервничать! Сейчас наряд вызовем, все будет хорошо.
"Ее тоже не мешало бы проверить, — подумал Кондаков. — Мотается по городам нашей необъятной Родины. Неизвестно, на какие деньги. Наверняка с этим плешивым в деле".
Но сдавать Лену в руки правоохранительных органов не хотелось. Усталость прошла. А морской воздух, насыщенный йодом, начал оказывать свое действие на организм. Скорее бы дедушку сплавить. Потом он сам ее допросит. В постели.
— Положи трубку!
Лена рассвирепела. Вот из-за таких, как этот гад, все и происходит! Вот из-за таких хорошие люди несчастны. Ярость придала ей смелости. Она рывком уселась на балконные перила.
— Здесь четырнадцатый этаж!.. Положи трубку!.. Прыгну сейчас!
"На истеричку нарвался", — разочарованно отметил Кондаков и на всякий случай положил трубку.
Ему очень не нравились эти игры с балконом. У него недавно случай был: жена с мужем ссорилась и белье гладила. А муж был ниже ее на голову. Она ругалась, ругалась и двинула ему по темени бутылкой. А он утюг схватил и к заднице ей приставил. Жена раскрыла окно, мужа в охапку и — вниз бросила. Муж до земли не долетел, в деревьях запутался… А на третьем этаже жила первая учительница Кондакова, которая посоветовала ему в милицию пойти. Он ее очень любил. Он вообще к учителям уважительно относился. Ну вот, вышла первая учительница на балкон, а у нее перед глазами из веток ноги торчат босые… Она и в Бога-то не верила, а тут как закричит: "Архангел Михаил прилетел!" А с ней жил вредный ее зять, он давно смерти ее ждал, чтоб больше места в квартире было. Он сразу "скорую помощь" вызвал, и старушку в дурдом забрани. Потом мужа из веток вытащили, осудили обоих — и мужа, и жену. А учительница до сих пор в сумасшедшем доме коробки клеит. И чего только Кондаков ни делал, чтоб ее освободить, — все без толку…
— Лена, — с улыбкой сказал он, — :по будет самая большая глупость в вашей жизни.
Кондаков попытался подойти к ней, но Лена сразу завопила:
— Стой! Прыгаю!.. Ключи на стол!
Кондаков не двигался.
— Ключи!
На всякий случай Степаныч стоял у стены с поднятыми руками. Ход событий принял совершенно неожиданный и очень интересный поворот. Но он, как человек опытный, знал, пока ситуация не прояснится до конца, лучше демонстрировать свою покорность власти, которую сейчас олицетворял милиционер Кондаков.
— Идите к нам… — ласково позвал Кондаков Лену. — Даю слово офицера — не буду никуда звонить…
— Ключи!
Вздохнув, Кондаков вынул из кармана ключи и бросил на стол.
— К стене! — скомандована Лена.
Вниз смотреть было очень страшно. До синевы в пальцах вцепилась она в перила. Но решимость была. Стоило Кондакову перейти порог, отделяющий комнату от балкона, она бы прыгнула вниз. Из упрямства. От отчаяния и безнадежности все равно никому не нужна…
И Кондаков своим милицейским чутьем понимал: эта — прыгнет.
Он встал у стены недалеко от Степаныча.
— Штаны снимай! — крикнула Лена.
— Чего?
— Снимай!
— Только ради вас! — с улыбкой джентльмена согласился Кондаков. Появилась возможность продемонстрировать свои плавки. Такие красивые…
Он знал, что американские полицейские всегда имеют при себе оружие. Как ему бы сейчас пригодился пистолет, который лежал в родном северном городе, запертый в сейфе.
— Ботинки тоже снимать?
— Да!
Кондаков снял ботинки, штаны перекинул через руку, как официант полотенце, и выпятил с гордостью свои обтянутые плавками крупные гениталии, которые впечатляющим мешочком висели между ног, приглашая Лену заняться более приятным делом, чем сидеть верхом на балконных перилах.
Но Лена не оценила его мужских достоинств.
— Вяжи его! — заорала она Степанычу.
— Давай-давай, — подхватил Кондаков, — еще одна статья, голубчик…
Степаныч колебался:
— А чем вязать-то?
— Ремнем вяжи!
— Ага, понял.
Степаныч забрал у Кондакова штаны, выдернул ремень, вытащил из кармана свой паспорт.
— Ну ты извини… Видишь, как все складывается. Я не виноват… Она сумасшедшая… — он старательно обвязывал ремень вокруг лодыжек Кондакова.
— Все тебе припомню, скотина, — пообещал Кондаков.
— Молчать! Руки за голову! — командовала Лена.
— Не виноват я, — оправдывался Степаныч. — Она и вправду может…
— В ванную его!
— Как?! — Кондаков начал злиться.
— Прыгай!
— Рехнулась, дура!
— В ванную, говорю!.. Руки за голову!
— Прыгай, прыгай, — шептал Степаныч. — Она разобьется — а тебе неприятности…
"Главное — выйти из ее поля зрения", — подумал Кондаков и решил подчиниться. Он знал, что мгновенно распутает ремень и покажет этим…
Прыгать со связанными ногами очень неудобно. Ноги в носках скользили…
Кондаков, как заяц, скакал в направлении ванной, ругаясь и страдая от унизительности ситуации.
Сейчас он распутает узел…
Идиоты. Надо руки сперва вязать, а не ноги…
Степаныч зорко следил, как Кондаков добирался до ванной комнаты. Вот Кондаков у порога, сейчас он пойдет и запрет его…
Лена слезла с перил, потопталась, разминая затекшую правую ногу. Посмотрела на море. Там медленно плыл причудливо раскрашенный иностранный корабль с ярким флагом на корме.
Сделав еще один прыжок, Кондаков хотел развернуться, но поскользнулся на кафеле и потерял равновесие. Падая, он пытался как-то удержаться руками, но руки почему-то не находили опоры, а связанные ноги подгибались, и с высоты своего роста Кондаков сильно ударился головой о торчащее острие горелки газового баллона, стоявшего около унитаза. Голова дернулась от удара и опять опустилась на это же острие.
Степаныч услышал шум, неясный крик и рванулся туда — в ванную…
Лена на балконе пыталась понять, что происходило за стеклом в полумраке гостиничного номера. Но оттуда не доносилось ни звука.
Чайки орали, и море шумело…
Едва слышно где-то играна музыка…
Кондаков лежал на полу.
Глаза его были открыты.
Рядом валялись опрокинутые красные баллоны.
Степаныч постоял над ним.
Кондаков не шевелился.
Тогда, присев на корточки, Степаныч поднял голову Кондакова.
Из разбитого виска по лицу текла тонкая струйка крови.
Степаныч закрыл лейтенанту глаза и осторожно положил его голову обратно на пол между унитазом и биде…
"Здесь была, с нами… — думал он, чувствуя за спиной чье-то невидимое присутствие. — Не того ты взяла… Дура!"
Страха не было. Недоумение и разочарование от того, что все так просто…
И чем больше он смотрел на нелепо вывернутые руки, согнутые в коленях белые ноги мертвого человека, тем сильнее возникало у него желание жить.
И злость.
Злость на свою судьбу, которая всегда все делала наоборот, совершенно не считаясь с его желаниями.
Надо спасать свою шкуру. Чтобы жить, надо бежать из этого опасного места.
Степаныч вскочил и столкнулся с застывшей на пороге испуганной Леной. Он забыл о ней. А она смотрела на лежащего Кондакова, на Степаныча и боялась спросить, что случилось. Хотя понимала… Но не хотела верить.
Степаныч закрыл дверь ванной:
— Одевайся! Быстро!
Закрыв дверь, он отсек от себя это мертвое тело. Все, нет его! Надо уходить. Спасать себя. И эту…
Лена держала шубку в руках, словно забыла, что с ней надо делать. Состояние было такое, будто ее засунули в стеклянную банку, и непонятно, как преодолеть эту прозрачную стену, включиться в окружающую действительность…
Зазвонил телефон. Лена вздрогнула от пронзительного звука…
Степаныч схватил трубку.
Мужской бодрый голос интересовался, чем занимается Кондаков.
— Лейтенант просил не беспокоить, — четко ответил Степаныч. — Он отдыхает…
Если телефон будет звонить опять и звонить долго, его услышат соседи. Они могут насторожиться: раз Кондаков в номере, почему он не отвечает… А нужно время. Чем больше времени пройдет, тем дальше они будут.
Все это молнией пронеслось в мозгу Степаныча.
Он вырвал из аппарата шнур.
Схватив со стола ключ от входной двери, допив остатки вина, чтоб не пропадало, Степаныч толкнул в прихожую Лену, замершую посреди комнаты.
— Иди-иди…
Лена послушно пошла к двери и встала там.
— Это я убила, — сказана она.
— Тихо!
Степаныч сунул ключ в замок, повернул. Еще раз.
Ключ проворачивался в замке.
С одинаковой легкостью он крутился и вправо, и влево. В обе стороны.
По часовой стрелке. Против часовой стрелки…
Замок был сломан.
— Мистика, — пробормотал Степаныч.
Лена постояла за его спиной, потом тихо села на пол, уткнув лицо в колени.
— Тихо. Тихо… Только не шуметь… Тихо, — уговаривал сам себя Степаныч.
Он вынул из кармана полушубка складной нож, сунул его между замком и дверным косяком. Попытался поймать, подцепить язычок замка и прижать его.
Нож соскакивал.
В полушубке стало жарко. Капли пота выступили на лбу и на подбородке.
От отчаяния хотелось завыть. Стон готов был вырваться из горла. Опять! Опять! Но почему!
Степаныч боролся с собой и с дверью. Он ненавидел этот замок. Эту дверь… Плечом он надавил на нее, потом отошел на пару шагов и навалился со всей силы…
Душа старшего лейтенанта Кондакова, ухмыляясь, стояла возле них и с удовольствием наблюдала, как борется за свободу Степаныч. Эта шутка была самая удачная из тех, что ей довелось пережить с Кондаковым.
Стены гостиницы перестали существовать, и душа Кондакова увидела всех находящихся там людей. Люди эти ели, спали, дрались, любили, завидовали, ненавидели, мечтали. Мужчины, женщины, дети. А среди них суетились бесчисленные, как муравьи, подобия людей, напоминающие полипов, устриц, головастиков, хищных рыб, лишайных животных. Эти существа лаяли, блевали, били по зубам, пускали слюни, сосали и терзали друг друга, как совсем недавно, перед приходом Кондакова, терзали друг друга Лена и Степаныч. И вот чем все закончилось…
— Мы ж не виноваты, — устало сказал Степаныч и сел рядом с Леной.
Лена молчала, казалось, она уснула, спрятав лицо.
Душа Кондакова прикоснулась к ней, и Лена увидела вдруг перед собой божественной красоты равнину. Там среди причудливых, сделанных из красных кораллов башен, кавалькада прекрасных, юных всадников ехала по извилистой дороге к источнику вечной жизни. Зрелые гроздья черного винограда сами падали с кустов всадникам в руки, большие яркие бабочки летали над их головами. Лена увидела себя на белой лошади рядом с загорелым юношей. Юноша перебирал струны лютни, и сладкая мелодия убаюкивала и ласкала слух…
Что делать?
Как жить?
Как быть?
Степаныч опять осторожно вставил ключ в замок. Почти ласковым движением повернул. Бережно опустил дверную ручку.
Дверь не открывалась.
— Мы не выберемся, — сказала Лена.
— Тихо…
В коридоре слышались шаги… Кто-то что-то сказал.
Все. Нет никого.
Перед глазами дверь.
Навсегда впечатался в мозг древесный узор.
Царапины вокруг замка…
— Выберемся!
…И щель между дверью и облицовкой дверного косяка, куда он просовывал нож, одновременно поворачивая ключ.
— Это я виновата, — не поднимая головы, прошептала Лена. — Я не могу больше жить.
— Выберемся! — как заклинание повторил Степаныч, пугаясь ее слов.
Могут ли искупить свою вину за нелепые, случайные смерти оставшиеся жить? Как теперь дышать, есть, пить? Не перед кем покаяться. Не у кого просить прощения…
Никто не может дать человеку то, что ему нужно. Никто не поможет ему найти это в себе. Потому он бессмысленно мечется и ищет по миру то, что надо искать в себе самом… Эх, лейтенант… Прости…
Поняв всю тщетность своих попыток вырваться из этого проклятого, роскошного номера-люкс, Степаныч опять сел на пол рядом с Леной, обнял ее и сказал твердо:
— Прорвемся!
Слышались резкие крики чаек за окном. Они становились все громче, видно, птиц кто-то подкармливал хлебом с балкона.
И в это мгновение дверь медленно и бесшумно распахнулась. Это душа Кондакова легко толкнула ее.
9
Степаныч и Лена прожили долгую, трудную и многотерпеливую жизнь в небольшом бревенчатом доме в средней полосе России. У них родились двое детей — мальчик и девочка. Корова с большими черными пятнами на белых боках давала им молоко. Степаныч строил дома, а Лена выращивала картошку. Они мало разговаривали друг с другом и много работали. Потому что дни настали суровые и надо было много работать, чтобы дети были сыты и обуты.
Назад: ЧАСТЬ ВТОРАЯ
На главную: Предисловие
