Книга: В городе Сочи темные ночи (сборник)
Назад: ПОСЛЕСЛОВИЕ 2
Дальше: ЧАСТЬ ВТОРАЯ

В ГОРОДЕ СОЧИ ТЕМНЫЕ НОЧИ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

 

Во дворе отделения милиции голуби клевали разбросанные на снегу крошки.
Город, где находилось это отделение, расположен был на севере России. Типичный маленький провинциальный городок с громоздким мраморным зданием горкома, с церквами, переделанными в Дома культуры или овощехранилища. Засыпанные снегом деревянные тротуары гулко скрипели при каждом шаге.
Треть мужского населения города исправлялась в местах лишения свободы, а другая треть собиралась их посетить.
Был обычный понедельник, утро. Зарплату трудящимся выдали в четверг, и потому все дебоши и драки с поножовщиной уже отшумели. Граждане, с тоской заглянув в пустые кошельки, потирая болящую с похмелья голову, отправились на работу.
Старший лейтенант милиции Кондаков, плотно позавтракав, бодро шел исполнять свой служебный долг. Румяный, молодой, зубы крепкие, белые, он источал оптимизм и бодрость. Казалось, в лейтенанте их так много, что ему просто необходимо поделиться с другими.
Во дворе ему повстречался бывший одноклассник.
— Что нового? — радостно спросил Кондаков.
— Да женился я, — печально ответил одноклассник.
— Да ну!
— Представь себе.
— Ну и как?
— Хорошо. Прихожу домой, а там жена. Сидит на кухне, чай пьет.
— С любовником?
— Нет, — растерялся одноклассник. — С сахаром.
Кондаков принял озабоченный вид.
— А в шкаф заглядывал?
— Зачем?
Кондаков оглядел одноклассника с ног до головы и издевательски произнес:
— Посмотреть, а нет ли там моли.
— У меня нет дубленки…
Сочувственно вздохнув, Кондаков решил утешить человека:
— У меня тоже совсем нет денег. И жена… Сидит на кухне, чай пьет.
— С сахаром?
— Нет. С любовником.
— Как?! — обомлел одноклассник.
Кондаков поправил шарф, чтоб в шею не дуло, помолчал, потом ответил со вздохом:
— Вот так. Я ему пешкой Е2—Е4, а он конем В1—АЗ. И так каждый вечер.
Одноклассник задумался.
— А шкаф?
— Что шкаф?.. Шкаф давно продали.
— Да ну!
— Ага!
— Как ты говоришь, конем? — переспросил одноклассник.
— В1—АЗ… Но лучше в глаз.
— Конем?
— Шахматной доской.
— А-а… — одноклассник опять задумался, видно было, что надолго, и Кондаков пошел дальше.
Снега этой зимой выпало так много, что сугробы были по грудь.
Под сугробами стояли засыпанные до лета автомобили. Иногда водители грузовиков, разворачиваясь, наезжали на сугробы, и слышался глухой скрежет металла. "Еще один подснежник", — меланхолично констатировал в таких случаях водитель грузовика. А когда снег сходил, владельцы автомобилей злобно матерились, обнаружив вмятины на крыльях и дверях.
Во дворе отделения милиции лейтенант Кондаков задержался. Он сделал на конце веревки петлю, сел на корточки и принялся терпеливо ждать, когда голубь, клюющий хлебные крошки, наступит на петлю лапкой.
Светало.
Искрился снег.
Настроение у Кондакова, как всегда, было отличное.
Наконец голубь влез в петлю.
Кондаков дернул за веревку.
Петля затянулась, голубь попытался улететь, но не смог.
Взяв бьющуюся птицу в руки, Кондаков аккуратно сложил ее крылья и сунул во внутренний карман шинели.
Войдя в отделение, он вежливо поздоровался с дежурным.
Дежурный встал и отдал ему честь.
Кондаков засмеялся.
Его рабочее место находилось у камеры предварительного заключения. Подойдя к обшарпанному письменному столу, Кондаков открыл верхний ящик и запихал в него голубя. После чего он снял шинель, повесил на гвоздь и встал у окна.
Появился младший лейтенант Попов.
У Попова были сложности с тещей, и на работе он пытался отдохнуть от домашних скандалов. Но теща звонила ему по телефону.
Вот и сейчас, не успел Попов раздеться и сесть, как телефон затренькал. Со вздохом подняв трубку, младший лейтенант начал привычно оправдываться:
— Ну не брал я… Слышите, мама… Не брал я эти несчастные три рубля… Не брал…
Кондаков, сдерживая хохот, кивал и подмигивал, приободряя товарища.
Швырнув трубку, Попов открыл верхний ящик стола, чтобы достать папку с протоколами…
Обретя свободу, голубь метнулся Попову в лицо.
Попов от неожиданности резко отшатнулся, закрыл лицо руками и рухнул на пол вместе со стулом, сильно ударившись головой.
Голубь всем своим тщедушным тельцем бился в окно.
Кондаков хохотал.
— Обалдел?.. Да?.. — обиделся Попов, выбираясь из-под стола.
— Минута смеха, мой юный друг, — отсмеявшись объяснил Кондаков, — заменяет ведро морковки!
Попову очень хотелось послать Кондакова с этим ведром морковки, он перебирал в уме все подходящие в данном случае словосочетания и беззвучно шевелил губами, повернувшись спиной. Одновременно своими корявыми пальцами Попов пытался поймать голубя.
Голубь обреченно рвался на свободу.
Стекло звенело.
Кондаков, наблюдая за нелепыми жестами Попова, заржал с новой силой.
Попов терпеливо ждал, когда Кондаков успокоится, и мечтал: скоро его повысят в звании, и тогда он со всей силы врежет Кондакову по зубам.
— Час смеха равноценен отпуску, проведенному в Сочи, — вдруг совершенно спокойно сказал Кондаков и добавил очень серьезно: — Надо шутить. Шутка жизнь украшает.
— Кому? — уныло спросил Попов.
Проснувшийся в камере алкоголик принялся долбать ногой в дверь, хрипло крича:
— Жрать хочу!..
Кондаков посмотрел на него с сочувствием и ласково произнес:
— Заткнись!
— Дай хлеба!..
— Сейчас будут тебе и хлеб и зрелища! — пообещал Кондаков.

 

2

 

А в это время за семьсот километров от Кондакова, в славном городе Москве, смотрел из окна своего дома на улицу сорокапятилетний человек, которого все называли Степаныч.
На его трикотажных тренировочных штанах отвисли колени. Майка была порвана, а зашить некому — он жил один.
За окном открывался довольно унылый вид: блочные дома с облезлой краской на фасадах. С неба сыпался то ли дождь, то ли снег. И все вокруг было серое-серое… От этого цвета тошнило.
Лицо у Степаныча тоже было серое. Мешки под глазами. Давно не мытые, свалявшиеся волосы торчали в разные стороны, открывая проплешину на макушке.
Левой рукой Степаныч поглаживал недавно прооперированный желудок.
Хотелось пить.
На кухне Степаныч открыл кран над раковиной, набитой грязной посудой, нашел чистую чашку и подставил ее под струю воды.
Чашка выскользнула из рук и разбилась, ударившись о край мойки.
Степаныч посмотрел на осколки чашки, потом вынул из раковины стопку жирных тарелок и изо всех сил швырнул их на пол.
Перебив в кухне всю посуду, он пошел в комнату, распахнул дверцы шкафа, где стоял дорогой сервиз…
Успокоился он только тогда, когда вся посуда в его доме была уничтожена.

 

3

 

Ночью Лена ехала на метро.
Она стояла у двери в полупустом вагоне, уткнувшись в воротник дубленки. Ее крашенные в рыжеватый цвет волосы забивались в нос и в глаза. Она вздохнула, подняла голову, заложила волосы за уши.
Толстые провода, в несколько слоев закрепленные на стене тоннеля, слились в одну бесконечную ленту.
"Когда я впервые увидела тебя, мне показалось, что мы знакомы давно-давно. И никаких слов не нужно было произносить. Сразу стало понятно, что ты и я — мы едины. Никуда не деться нам друг от друга. Я люблю в тебе все, даже то, что другим кажется недостатками. Мне с тобой так хорошо, так спокойно. Ты так ласкал меня. Мое тело сохнет без тебя. Я умираю… Сокровище мое, только с тобой я дышу…"
В груди у Лены комом лежала боль. Эта боль не давала ей глубоко вздохнуть.
"Собака, побитая, бездомная собака, — думала она, глядя на свое отражение в стекле. — Нельзя быть беспечной. Никогда нельзя считать себя счастливой. Я потеряла голову, расплескала от радости свои мозги, потому все это со мной и произошло…"
Стук колес в темноте за окном напоминал ей о времени, когда родители на поезде возили ее летом на юг.
"Как хочется уехать. Уехать из этой тошнотной Москвы. От этих луж на льду, от этого забрызганного грязью снега, от этих рож…"
Шум колес сделался тише, и поезд, выехав из тоннеля на улицу, мчался по мосту.
Внизу под ним была стоянка грузовых автомобилей. Освещенные мощным лучом прожектора, бесконечными рядами стояли машины…
Лена долго нажимала на кнопку звонка. Ей не отпирали. Тогда она стала стучать ногами.
Наконец щелкнул замок и дверь открылась. Появившийся на пороге заспанный парень лет двадцати пяти испуганно сказал:
— Ленка!
— Добрый вечер, Сашенька, — ласково пропела она, тесня его в глубь квартиры. — Разбудила я вас, мои золотые…
Не раздеваясь, прошла в комнату, где в кровати сидела ее подруга Марина.
— Как же это? Свадьбы не было, а вы уж спите вместе?
Лена швырнула на пол одеяло и подушки.
— Ой, подруга, сбежит жених! Плакать будешь!
— Чего тебе? — спросила Марина.
— Трусы забыла! — Лена открыла шкаф и принялась выбрасывать из него вещи. — Это не мое, и это не мое. А, вот они!
— Может, ты разберешься с девушкой? — спросила Марина растерянного Сашу. — Спать охота!
— Ах ты, сука! Крыса крашеная! — Лена вцепилась Марине в волосы. — Радуешься, паскуда!
Марина завизжала.
— Прекрати, идиотка! — Саша попытался оттащить Лену от Марины.
— Устроились на моей постели, хорьки!
Саша стянул с Лены дубленку, обхватил вокруг пояса, поволок в другой конец комнаты.
— За что?! Любимый!.. — орала Лена. — Я люблю тебя! Родной!
— В ванную тащи! — кричала Марина. — Запри ее в ванной!
Вырвавшись, Лена бросилась на Марину. Они сцепились и визжа стали кататься по кровати, пока Саша не разнял их.
Изо всех сил отвесив Лене оплеуху, он потащил ее в ванную.
— Бей сильней! — Лена глотала слезы, одна щека ее горела. — Меня можно!
— Все тебе припомню, — Марина пыталась остановить идущую из носа кровь. — Сволочь!
В дверь позвонили; прижав к лицу платок, Марина отправилась открывать. Вошел наряд милиции.
— На вас соседи жалуются, спать мешаете. В чем дело?
— Он меня убил! — выла из ванной Лена. — Предатель!
— Добилась, дура! — крикнула ей Марина. — Дадут тебе пятнадцать суток! Будешь знать!
Лена выскочила из ванной и опять вцепилась в Марину, но тут уж вмешалась милиция.
Пытаясь освободиться от цепких рук сержанта, Лена орала. Саша с исцарапанным лицом просил:
— Заберите ее от нас.
— Водой на нее побрызгайте, — посоветовал один из милиционеров, — быстрей успокоится.

 

4

 

В зале народного суда ждали своей участи алкоголики и спекулянты. Среди них, тупо глядя в пол, — Лена.
Под гербом РСФСР в одном из трех кресел с высокой спинкой сидела за столом закутанная в цветастый шерстяной платок судья — молодая усталая женщина. Она заполняла протоколы, писала, не поднимая глаз на людей, отвечавших на ее вопросы. На лавке возле скамьи подсудимых, закинув ногу на ногу, скучал сержант милиции.
— За сколько вы купили туфли в универмаге? — спросила судья стоявшую перед ней женщину в зеленом пальто.
— За сорок рублей… Но я такую большую очередь выстояла, замерзла вся, а мне нельзя долго на холоде стоять…
— За сколько продали туфли во дворе универмага? — перебила ее судья.
— За шестьдесят…
— Так, шестьдесят рублей штрафа, туфли конфискуются в доход государства…
— Почему?.. Это же мои туфли, что хочу, то и делаю…
— Губанищев… — судья взяла следующую папку.
— Плати, плати, а где деньги взять?.. — ворчала женщина. — Где платить-то?
— Вам скажут, — подал голос сержант.
— Губанищев, — повторила судья.
Поднялся сидевший около Лены высокий парень.
— Рассказывайте…
— Ну вошел я в магазин "Изумруд"… Вот. Да. И я встал там… — Губанищев умолк.
— И все? — спросила судья.
Губанищев молчал.
Судья проглядела протокол и обратилась к сержанту:
— Зачем вы мне его привели? Тут уголовное дело возбуждать надо… Явное хулиганство…
— Оно само так получилось! Не виноват я! — взвился Губанищев. — Чего они там понаписали?!
Судья монотонно прочитала:
— "19 января в 18 часов в нетрезвом виде в торговом зале магазина "Изумруд" выражался нецензурно, онанируя, испачкал одежду покупателей Светловой и Мазурова…" Еще есть вопросы?
— Так я молчал! Я не выражался! Я стоял и молчал! У меня травма психическая!.. С детства так! — боролся за свободу Губанищев.
— Вот я тут на корочке пишу Отдадите Тузину, — сказала судья сержанту.
— Ну вы что, товарищ судья! Вам бы только засудить!.. Я больше не буду…
— Все, Губанищев.
— Меня лечить надо!.. Я понимаю, на улицах снег чистить некому!..
— Сядь на место, тебе сказано! — повысил голос сержант.
Губанищев сел.
— Так… Конкина, — сказала судья.
Лена встала.
— Руки из карманов вынь, — посоветовал за ее спиной чей-то осипший голос.
Лена вынула.
— Имя. Отчество. Год рождения. Образование.
— Елена Игоревна, шестьдесят седьмой год, образование неоконченное высшее, учусь в финансовом институте.
— Ночевала в милиции?
— Да.
— Рассказывайте… — Судья записывала.
Лена молчала.
— Ну?.. Как дело было?
Лена молчала.
Судья быстро прочитала протокол и спросила у сержанта, который в это время сладко зевал:
— Свидетели есть?
— Не пришли.
Судья впервые подняла глаза от бумаг.
Лена в упор на нее смотрела.
Стали слышны тяжкие вздохи двух маявшихся с похмелья пьяниц с разбитыми лицами.
— Деньги с собой есть? — спросила судья.
— Нет.
Теперь вздохнула судья.
Он нее самой недавно ушел муж, потому что жили они в большой коммунальной квартире в маленькой комнатке. В одной квартире — несколько семей. По кухне бегали тараканы и многочисленные соседские дети. И муж ее не выдержал. Сбежал…
— Двадцать пять рублей штрафа. Сегодня заплатите, до восемнадцати часов… — судья опять стала писать.

 

5

 

Некоторые люди тратят лучшие годы жизни на то, чтобы разменять свое жилье. Разменять — это значит всем, кто жил вместе, разъехаться в разные стороны и жить желательно как можно дальше друг от друга.
Мать так же, как и многие, вступившие на этот трудный путь, стояла на учете в Бюро обмена жилплощади, все свободное время рылась в картотеках, вела бесконечные телефонные разговоры и ночами ездила по городу, развешивая на остановках автобусов и в подъездах домов бумажки, в которых четким почерком перечисляла достоинства своего жилья и которые по утрам срывали дворники.
Но желающих обменяться с ней было очень мало. Потому, когда кто-то вдруг приходил смотреть квартиру, мать сильно возбуждалась и с надеждой заглядывала в глаза этому человеку Так и сейчас мать говорила без остановки, а за ней ходил Степаныч, мял шапку из нутрии и улыбался. Одет он был в полушубок, из-под которого выглядывал воротник свежей, нарядной сорочки.
— Почему-то считается, у нас плохой район. А что в нем плохого, хотелось бы знать? Десять минут до метро, двадцать до парка… Планировка квартиры удобная. Только вот балкона нет. Зато потолки какие! Вы взгляните!
Мать звякнула браслетами, подняв руку кверху.
Степаныч, не переставая улыбаться, расстегнул на полушубке все пуговицы, прикинул, снять или нет, и решил остаться в нем. Шапку он повесил на оленьи рога у входной двери, пригладил ладонью аккуратно подстриженные волосы.
Засунув руки в карманы шерстяной кофты, Лена равнодушно наблюдала за ним и за суетившейся матерью.
— Проходите, — открыв дверь в комнату, пригласила Степаныча мать. — Вот еще один недостаток, как считают некоторые: две смежные комнаты. В них живем мы с Леной… У Леночки, как всегда, в комнате беспорядок.
Степаныч с любопытством осматривал комнаты. Подошел к окну, выглянул на улицу. Лена села на диван.
— Мы с Леной хотим жить врозь. Все-таки девушке со своей жилплощадью легче… Она недавно пережила такое несчастье: мальчик, с которым они должны были пожениться, вдруг взял да и отнес заявление во Дворец бракосочетания с Леночкиной подругой.
Степаныч впервые с интересом посмотрел на Лену и покачал головой, не переставая улыбаться. Лицо у него было хорошее — доброе и открытое.
Лена вышла из комнаты, хлопнув дверью, Степаныч вздрогнул.
— Плакать пошла в ванную, — пояснила мать.
— Санузел раздельный? — деловито спросил Степаныч.
— Конечно!.. Сердце разрывается. Она уже не молоденькая — двадцать четыре скоро… Самое время создать семью… У многих подруг уже дети. И мальчик из хорошего дома, славный, ласковый. Квартира своя… И вдруг все так неудачно получилось. Банальная, в общем, история…
Степаныч кивал.
А в это время на кухне Лена с яростным треском колола щипцами грецкие орехи. Аккуратно очищала от шелухи и тщательно жевала.
Мать провела Степаныча в третью комнату.
— А здесь живет мой муж, — сказала она и смущенно добавила: — Теперь уже бывший.
Степаныч удивленно замер на пороге.
Одна стена в комнате снизу доверху была сплошь заставлена аквариумами.
Мать щелкнула выключателем, и во всех них одновременно зажегся свет. Между водорослями, диковинными тропическими раковинами и пластмассовыми игрушечными замками плавали разнообразные пестрые рыбки и карликовые лягушки.
— Вот видите, — вздохнула мать, — у этого человека свой мир… Это в основном и послужило причиной развода…
Потом Степаныч пил чай. Полушубок он снял, и теперь на нем был серый пиджак в крупную клетку.
Мать накладывала варенье.
— Жена моя Дуся в магазин ходит только за хлебом и молоком, — рассказывал Степаныч. — Я обеспечиваю битком набитый холодильник. Продукты — отменные. Если хотите, могу вам что-нибудь… Балычок, севрюжку?..
— Нет, не нужно нам ничего, — сказала мать.
— Пара баночек икры никогда не помешает, а? Гости вдруг или самим побаловаться…
— С деньгами у нас сейчас… — Мать вздохнула: — Госпошлину за развод уплатить надо. Да и переезд. Сами понимаете…
— У меня наценка небольшая, — настаивал Степаныч. — Сорок процентов. Вам могу скинуть до двадцати.
— А когда ваши квартиры смотреть будем? — поинтересовалась Лена.
В лице у Степаныча что-то погасло. Неуловимая тень пробежала, но улыбка осталась.
— Да хоть завтра! Приезжайте ко мне на проспект Мира, а оттуда на моей машине поедем на квартиру на Ярославском шоссе. Осмотрим ее, а потом и в Кузьминки съездим. Оттуда я вас домой доставлю в целости…
— Не верится, что все так удачно! Правда, Лен? — радовалась мать. — А какой марки у вас машина?
— Отечественной! "Москвич"! Ваша квартира мне очень понравилась. Жена, я думаю, тоже будет довольна. Именно о таких потолках она и мечтала. Планировка нас устраивает. Хорошо, что две комнаты смежные. Думаю, будем меняться! Будем?
— Три однокомнатные — то, что нам нужно! — сказала мать.
Степаныч пошел к выходу. Одеваясь, он спросил:
— Ну а насчет бутербродика с икрой, как? Я бы завтра вам две баночки икры и передал бы…
— А цена?
— Всего двадцать рублей… Только денежки вперед надо… Хотите, можно еще и колбаску финскую… Тогда тридцать…
— И колбаску?..
— Сервелат, — искушал Степаныч.
Мать вопросительно взглянула на Лену.
— Мы берем! — сказала Лена.
Мать достала деньги и, протягивая их, уточнила:
— Значит, две банки икры и батон колбасы.

 

6

 

За деревянным забором шло строительство. Работали подъемные краны, раскачивались на тросах железобетонные детали будущего здания. Рычал застрявший в грязном снегу панелевоз.
Вдоль забора мимо матери и Лены промчался распаренный лыжник.
— Ничего не понимаю, — бормотала мать, сжимая в покрасневших от холода руках бумажку с написанным Степанычем адресом.
— Телефон у него есть? — спросила Лена.
— Не оставил он телефон! Только один вот этот адрес!.. Дом триста тридцать восемь…
На жестяном щитке, прибитом к забору, любопытных оповещали, что строительство дома 338 на улице Тюленина ведет СМУ-9. Ответственный — прораб Нечаев.
Мать слезящимися глазами смотрела на этот щиток, на недостроенный дом.
Дул сильный ветер, у Лены начинали замерзать ноги.
— Надо же! Телефон спросить не сообразила!.. Вот так… — Мать оглядывалась по сторонам, надеясь, что дом, который она ищет, все-таки вдруг чудесным образом возникнет где-нибудь поблизости, достроенный, а в нем и вожделенная квартира. — Вот так… Три квартиры…
— Все ясно, — сказала Лена. — Что делать будем?
— Выпить хочется, — сказала мать.

 

7

 

Спиртные напитки в ресторанах подают с большой наценкой. И, желая сэкономить часть предназначенных для свадьбы денег. Саша и Марина в субботний день обходили винные магазины в поисках водки. Уже прошло полдня, но водку они так и не нашли.
Все знают, что приготовление к свадьбе довольно утомительное занятие и в какой-то момент хочется плюнуть на все и не жениться. Саша уже приближался к этому состоянию, когда они с Мариной вошли в одиннадцатый полупустой винный магазин.
Марина с удовольствием куталась в пушистую меховую шубу — подарок будущей свекрови, а Саша с тоской рассматривал витрину, на которой стояли фруктовые сиропы и дорогой коньяк. Никаких других напитков покупателям не предлагали.
— Что за страна такая! — простонал Саша. — Куда они всю водку дели?! Давай коньяк купим.
— Ага! И получится в два раза дороже!.. У тебя много денег?! Ты богатый?! А у меня, между прочим, нет еще туфель!
— А ты хочешь еще один день потратить?
Облокотившись о прилавок, Степаныч с интересом прислушивался к их беседе. Поверх полушубка он накинул сатиновый халат, в каких ходят подсобные рабочие магазина.
Саша был в отчаянии.
— Водки не будет недели две, — важно сообщил Степаныч бродившим по магазину людям. — По техническим причинам закрыли линию.
— Вот! Слышишь, что он сказал!
— Мало ли кто чего скажет! — Марина передернула плечами.
Степаныч приблизился к ним и спросил вполголоса:
— Ребят, у вас какие проблемы? Банкет? Поминки?
— Свадьба, — ответил Саша.
— Сколько надо?
— Двадцать бутылок.
Степаныч с уважением кивнул, подумал и сказал:
— Давай на двадцать одну, ждите у телефонной будки. Сейчас я выйду… Сумку давай.
Саша посмотрел на Марину.
Марина с подозрением разглядывала Степаныча, потом с недовольным видом полезла в кошелек за деньгами…
Деловым шагом Степаныч прошел в подсобку, отдал две десятки сидевшим на ящиках грузчикам, снял халат, швырнул в угол Сашину сумку и не спеша вышел во двор…

 

8

 

Мать и Лена сидели на кухне. На столе стояла почти пустая бутылка коньяка, валялась кое-как порезанная дешевая вареная колбаса, ломтики хлеба.
— Икорочки не желаешь? — спросила мать, дымя сигаретой.
— Нет, я уж лучше сервелатику, — жуя колбасу, ответила Лена.
— Как хочешь… Черная икорочка с лимончиком в самый раз!.. Угощайся! — Она широким жестом обвела стол.
Вошел отец. Моложавый, лет сорока, в пушистом свитере. В руках он нес небольшую, замысловато изогнутую корягу. Взял кастрюлю, налил воды и положил корягу в нее. Зажег газ, поставил кастрюлю на плиту. Мать с интересом наблюдала за ним.
— Добрый вечер, Игорь Иванович, — вежливо сказала она.
Отец кивнул.
— Опять коряги варите?.. Опять три дня смердеть будете, пока у нее лигниновые кислоты не отойдут? Да?.. Не забудьте лас пригласить на торжественный спуск коряги в аквариум! Мы хотим насладиться зрелищем!.. Вареная коряга с рыбами, что может быть прекраснее в этой жизни?!
Отец вышел из кухни.
— Нет, уж вы послушайте, Игорь Иванович! Вы не в своей собственной отдельной квартире живете, а в коммунальной! Соседки не желают терпеть вашу вонь! Правда, Лека?
— Мам, перестань!
Мать распахнула окно, посмотрела вниз. Потом вынула корягу из кастрюли и с криком: "Спасайся кто может!" — швырнула ее в окно и добавила:
— Что поделаешь, Игорь Иванович!
Отец надел пальто и вышел из квартиры.
— Пенек обрызганный! — крикнула мать. — Импотент!
Лена разлила остатки коньяка. Мать вылила.
— А ты его не защищай! Всегда вы с ним вместе. Всю жизнь против меня!.. Тебе на размен плевать! Ему тоже! Я одна этим занимаюсь! Унижаюсь!.. Всю жизнь старалась, чтоб вам хорошо было! Чем все кончилось? Зачем я жила?.. Он счастлив, что от меня отделался! Ты всегда мечтала из дома сбежать!.. Не вышло! Не нужна ты никому!

 

9

 

Степаныч сидел на грязном подоконнике в грязном подъезде. На улице было темно. Лампочка в подъезде горела тускло.
Степаныч ждал давно. На него косились с подозрением проходившие мимо жильцы. Из карманов полушубка торчали горлышки водочных бутылок, которые он непроизвольно поглаживал рукой.
Двери лифта раскрылись, и вышел, нетвердо держась на ногах, молодой парень с кофром на плече. Под руки парня поддерживали две девицы — брюнетка и рыжая.
— Господи, в каком же ты говне живешь, — поморщилась брюнетка.
— Сынок! — позвал Степаныч, бросаясь к нему.
— O-o-o! — ответил сынок. — Папуля!
— Как твое здоровье, Боря?
— Пять лет не видались! — с гордостью сообщил сынок дамам.
— За это надо выпить! — с готовностью откликнулась рыжая.
— Выпьем! — сказал Степаныч, вынимая из карманов бутылки.
— И у нас есть! — сообщила брюнетка.
— Интересная жизнь начинается! — обрадовался Боря.
Над изголовьем широкой Бориной кровати висели два больших плаката, с которых томно взирали две обнаженные девушки — брюнетка и рыжая. Боря работал фотографом на киностудии, подрабатывал на юбилеях и свадьбах, а в свободное время увлекался съемками обнаженных моделей. Эти две были его гордостью.
Степаныч с удовольствием рассмотрел плакат, потом перевел взгляд на девиц, которые улеглись со своими стаканами водки на кровати. Теперь Степаныч мог сравнить, в каком виде они красивее — одетом или раздетом.
Боря уселся между девицами и вопросительно уставился на отца.
— Знаешь, сынок, — после паузы произнес Степаныч, — у человека в голове должны быть только хорошие мысли. В газете вчера прочел… Наши поступки — это отпечатки наших мыслей. Мы несем ответственность перед людьми за то, что думаем.
— Да! — согласилась рыжая. — Когда человек стремится к лучшему, он возвышается. Я тоже это читала.
Боря отпил из стакана, посмотрел на брюнетку. Она улыбнулась.
— Мы должны избегать плохих мыслей! — добавил Степаныч.
— Что-то тебя перекосило за это время, — сказал сын. — Раньше ты в газете тираж "Спортлото" читал, а теперь — мысли! Мысли! — Боря икнул.
— Боря, мне было очень плохо. Я болел сильно.
— Пить надо меньше… Да и мне пора завязывать, совсем здоровья не осталось… А если не пить, то ску-у-учно!
— Мне жить не хотелось… А теперь я не пью совсем, видишь… — Он показал на свой нетронутый стакан. — Как мама?
— Нормально, — ответил Боря.
— А я тут с одной познакомился… В магазине работает… Вылитая мама в юности… Когда мы еще в школе учились…
Боря вздохнул, посмотрел на часы. Было два часа ночи. Очень хотелось спать.
— Борь, у меня просьба к тебе, — сказал Степаныч.
— Наконец-то!
— Мне фотография нужна: я, а рядом кинокамера.
— Красиво! — одобрила рыжая.
— Сделаешь?
— Чтоб продавщица на стенку повесила? — спросила брюнетка.
Боря встал:
— Сделаю, сделаю… Приезжай в понедельник на студию. Найдешь шестой павильон…
Он, пошатываясь, направился в туалет, напевая: "Сидит сантехник на крыше, считает выручку дня… Он свежим воздухом дышит. Как он похож на меня!"
Это была его любимая песня.
Отцом Степаныч сделался случайно. Мать Бори любила другого. И все знали это. А Борю родила от Степаныча, потому что ей все равно было от кого родить, лишь бы отомстить тому, другому, неверному.
Очень сложные были между ними отношения.
Но в конце концов, пока Степаныч служил в армии, мать Бори все-таки вышла за своего любимого замуж, и с тех пор Степаныч редко видел сына.
В армии во время учебной атаки кто-то бросил Степанычу в голову учебную гранату Он потерял сознание. А когда очнулся, то ощупал в черепе вмятину и узнал, что от службы освобожден и, если даже начнется война, воевать пойдут все, кроме него, потому что он состоит на учете в психоневрологическом диспансере.
Теперь Степаныч всегда носил с собой справку из этого диспансера. Она помогала в сложных жизненных ситуациях, потому что известно: от психа можно ждать чего угодно.
Но выручала эта справка не всегда. Два раза Степаныча отправляли из зала народного суда, где слушалось дело по обвинению его в мошенничестве, на судебно-психиатрическую экспертизу. И два раза врачи признавали Степаныча вменяемым. Судьи объявляли приговор, после которого Степаныча по этапу везли в исправительно-трудовую колонию, куда-нибудь в Коми АССР. В память о том времени ему остались многочисленные татуировки на руках и груди.

 

10

 

Мать свято верила всему, что ей обещало правительство. Стоило кому-то из его членов появиться на экране, она бросала все, усаживалась на долгие часы перед телевизором, и Лена, если была дома, не знала куда деваться, чтобы не слышать этого бесконечного потока слов. Слова лились, а смысла в них не было никакого. Жить становилось все хуже и труднее. Мать, думающая, что государство скоро накормит ее качественными продуктами и оденет в красивые вещи, вдруг с ужасом обнаружила, что ее зарплаты хватает только на то, чтоб раза два сходить на рынок… А горячие люди из южных республик зачем-то зверским образом убивали друг друга, и по утрам за завтраком мать с Леной слушали бесстрастный голос диктора, рассказывающий о новых жертвах…
Со школьных лет Лена испытывала отвращение ко всему, что произносилось с трибуны. На собраниях, где пионеров и комсомольцев призывали хорошо учиться и быть активными общественными деятелями, Лена развлекала себя тем, что подкладывала кнопки под зад сидящим впереди, стреляла комочками жеваной бумаги, надевала на ноги свои перчатки — лишь бы сбросить одурь от постоянного повторения одного и того же.
Когда она стала студенткой, времена изменились, на трибуну полезли люди, которые хотели или притворялись, что хотят сделать жизнь лучше и веселее. Но Лена уже не могла воспринимать их слова, даже если и произносилось что-то достойное внимания.
В институте без конца проводили дискуссии и собрания — то в защиту комсомола, то против него. Студенты активно писали коллективные письма в высокие инстанции, развешивали листовки, издавали свои газеты, переизбирали чуть ли не каждый месяц секретаря комитета комсомола. Много времени уделялось и преподавателям. Студенты спорили, кто из них имеет право преподавать, а кто некомпетентен в своем предмете, и широко оповещали массы — кто, по чьему доносу отправился сорок лет назад в лагеря…
Лена сперва пыталась сделать над собой усилие, заставить себя слушать все это, но сознание автоматически выключалось, и смысл сказанного не доходил до нее.
Лене надо было купить новые сапоги. У старых отклеивалась подошва. Знакомая спекулянтка за французские сапоги запросила сумму, равную трем зарплатам матери, а отец долго не хотел давать денег, утверждая, что теперь о Лене должен заботиться ее будущий муж. И только тогда, когда будущий муж превратился в бывшего возлюбленного, отец, желая как-то утешить дочь, раскошелился.
Отца кормили его рыбы. Разведение мальков особо редких пород позволило ему подарить дочери, когда она поступила в институт, кое-какую импортную одежду и шубу. Он знал, что в институте девушки должны хорошо выглядеть. Там имелся шанс найти мужа. А на бедно одетую прельстится только иногородний из-за московской прописки.
Если бы не рыбы, отец на свою жалкую зарплату инженера не смог бы содержать семью и любовницу.
Но времена менялись. Инфляция заставляла людей искать новые источники добывания денег. А рыбы уже не могли прокормить такое количество народу. И отец предпочел тратить деньги только на любовницу, а с семьей расстаться. Такой поворот событий оказался для матери Лены неожиданностью и катастрофой…

 

Лена случайно узнала, что в маленьком кинотеатре рядом с домом проводятся занятия киноклуба. Желающие приобщиться к культуре, не обремененные изнуряющими домашними заботами одинокие женщины смотрели там старые, наивные, иногда глупые фильмы о любви. В полумраке зала яркими разноцветными пятнами выделялись их мохеровые шапочки. Несколько пожилых супружеских пар и чета молодоженов-очкариков растворились среди этих женщин.
В киноклубе можно было отдохнуть от навязчивого гула голосов, от проблем, накатывающихся как снежный ком, и Лена начала ходить туда, участвовать в обсуждении фильмов, слушать про актерские судьбы, которые казались такими сказочны — ми и о которых так интересно рассказывала руководительница киноклуба киновед Нина Павловна. Она была элегантная, пожилая и тоже одинокая…
— Кинематограф открыл актера Стрельникова более тридцати лет назад! На его творческом счету около сорока кинофильмов! Выдающимся мастером эпизода называла его пресса, включая центральную! Возможно, некоторые считают, что ему меньше, чем другим киноактерам, повезло в жизни. Но это не так! Неоднократно Стрельникову предлагали переехать в Москву Работать в Московском театре киноактера… — Нина Павловна перевела дыхание и встала. — Товарищи, подарок от нашего клуба будет не только подарком от нас! Это будет подарок, я не побоюсь сказать, от всего советского народа, который преклоняется перед любым истинным творцом! Вы согласны со мной?!
— Согласны! — нестройно откликнулись члены клуба.
— Нужно поехать в город, где живет Федор Федорович, и на юбилее вручить подарок с теплыми словами поздравления! Правильно?! — Нина Павловна села. — Теперь осталось решить, кого мы командируем…
Ехать не хотел никто.
Одинокие женщины жаловались, что работа их выматывает и обидно тратить выходные на тряску в пыльном, душном вагоне. Вместо этого можно попытаться найти свое счастье или хотя бы потанцевать в клубе "Тем, кому за тридцать…".
Пожилые пары ссылались на внуков, требующих присмотра, а Нина Павловна — на недописанную книгу, которую ждут в редакции…
Да и что там делать в этом северном городе, где жил артист. Народ оттуда мотался в Москву за покупками, а преступность была на очень высоком уровне. И к тому же мороз… В Москве холодно, можно представить, что творится на Севере…
Нина Павловна начала впадать в уныние оттого, что такая замечательная идея гибнет. Тогда Лена сказала, что поедет она.

 

11

 

Магазин "Фарфор-хрусталь" напоминал сказочный дворец. Оставшиеся после Нового года еловые ветки и пестрые гирлянды еще не убрали, и они отражались в зеркальных витринах вместе с красивой посудой. Сквозь гул голосов постоянно слышался мелодичный слабый звон. Нежный и таинственный. Это продавщицы пластмассовыми авторучками и узкими металлическими ножиками обстукивали фарфоровые чашки и хрустальные фужеры. Они выясняли, нет ли брака в посуде, потом заворачивали ее в грубую серую бумагу и отдавали покупателям.
Молодая продавщица — блондинка с красивыми голубыми глазами — вынимала из картонной коробки и устанавливала на прилавке набор из чайников.
Нина Павловна с большим интересом их рассматривала.
Набор этот действительно был необычен: яркий, цветастый фарфоровый чайник, крышка которого была сделана в виде пузатого чайника поменьше. В свою очередь, крышка второго чайника тоже была чайником… Венчая эту пирамиду из трех чайников четвертый — пузатенький и совсем крохотный.
К прилавку подошел Степаныч.
— Здравствуй, Жанна, — сказал он, глядя на продавщицу сияющими от радости глазами.
Она устало улыбнулась, кивнула.
— Смотри, что я тебе принес! — Он протянул ей маленький сверток.
Жанна развернула его и вынула коричневую коробочку с французскими духами "Опиум".
— Ой! — сказала она.
— Самый модный запах в этом году.
— Я знаю.
— У спекулянтов взял!
— Спасибо, Евгений Степанович! — Жанна бережно положила духи в карман.
— А у меня просьба к тебе! — торжественно сообщил Степаныч.
Жанна напряглась:
— Какая?
— Называй меня просто — Женя! — он улыбнулся.
— Ну я не могу так… Сразу…
— Что ты! Очень просто! Ты — Жанна! Я — Женя!
— Выпишите чек, — решилась купить чайники Нина Павловна.
Жанна, склонившись, старательно, четким детским почерком выписала чек, и Нина Павловна пошла в кассу платить.
— А к музыке ты как относишься? — спросил Степаныч.
— Нормально.
— А я тут два билета купил… Ансамбль к нам приехал из Англии. Название забыл… Может, сходим? В спорткомплексе "Олимпийский" выступают.
— Вы прямо как Дед Мороз с подарками…
— Я тебя потом домой отвезу на такси, чтоб ты одна ночью не ходила… Так родителям и скажи, чтоб не беспокоились: тебя проводят.
— Хорошо. Так и скажу.
Вернулась с чеком Нина Павловна. Жанна вынула металлический ножик и стала обстукивать чайники, проверяя, нет ли трещин. Степаныч смотрел на ее руки.
— Я все спросить хочу — сказала Жанна. — Вы кем работаете?
— Я… — он помялся, — …в кино работаю.
— А кем?
— Кинорежиссером…
Нина Павловна иронически покосилась на него.
— Ну да! — удивилась Жанна.
— А что? — Степаныч тронул за рукав Нину Павловну. — Я не похож на кинорежиссера?
Нина Павловна оглядела его неказистую фигуру в полушубке, доброе открытое лицо под шапкой из нутрии и подтвердила очень серьезно:
— Типичный кинорежиссер… Я вас по телевизору видела, в "Кинопанораме".
— Да?! — насторожился Степаныч.
Жанна уложила чайники в коробку. Перевязала ее.
— Желаю творческих успехов. — Нина Павловна забрала коробку и ушла.
— А какой фильм вы сняли? — спросила Жанна.
— У меня их много… Но самый известный "История любви"… "Лав стори"…
— А я подумала, что вы из ОБХСС, карманников ловите, — сказала Жанна. — Это в первые дни, когда вы приходить начали и стояли здесь…

 

12

 

— Смотри, какой подарок купили Стрельникову наши женщины!
Нина Павловна старательно собрала всю конструкцию из четырех чайников. Получилась неустойчивая фарфоровая пирамида, высотой более полуметра.
Лена скептически ее рассмотрела.
— Оригинально, да? — Нина Павловна была очень довольна. — Когда на юбилее пойдешь Федора Федоровича поздравлять, ты обязательно все это хозяйство из коробки вынь.
— Все четыре чайника я не удержу. Один или два разобьются, — пообещала Лена.
— У тебя руки дрожат?
— Сейчас нет.
Нина Павловна взяла в руки пирамиду из чайников, попробовала потрясти руками. Чайники качнулись.
— Если прыгать не будешь — удержишь… И главное — улыбка!.. В последнее время ты с таким лицом ходишь, будто тебя ревматизм замучил.
Лена взяла чайники и сделала реверанс с улыбкой.
— Так?
— Желательно, — ловя падающий верхний чайник, ответила Нина Павловна.
— Ничего не получится!
— Если ты потащишься на сцену с картонной коробкой, все поймут — приехала Дуня-мешочнина. Тебе поручено важное дело! — Нина Павловна заговорила с пафосом, от которого Лену пробирала дикая скука. — Можно сказать, ты представляешь не только наш киноклуб, а все киноклубы Москвы…
— Вы Стрельникова давно знаете? — перебила Лена.
— Да… Мы работали с ним вместе. В ТЮЗе… Я мальчиков играла непослушных…
— Вы были актрисой?
— Недолго. Веселое было время, а потом я начала полнеть, стала серьезной и поехала в Москву учиться на критика…

 

13

 

Степаныч долго бродил по пыльным, сумрачным, длинным коридорам. Совсем по-другому представлял он себе киностудию. Он думал, что там повсюду должны встречаться стайки молоденьких девушек в бальных платьях с обнаженными плечами, а также всякие сказочные персонажи, включая и горбоносого царя Ивана Грозного. Но вместо этого попадались, и то редко, небритые личности в обвисших свитерах, пахнущие луком и сивухой. А женщины, как серые мыши, проскакивали мимо, зажав в руке ведомости.
Разочарованию не было предела. И никто не знал, где находится проклятый павильон № 6, в котором работал Боря.
Облезлая дверь с фанерной цифрой "6" привлекла внимание Степаныча по чистой случайности. Он толкнул ее и очутился в захламленном туннеле, в конце которого слышались голоса и горел свет. Степаныч пошел туда.
Перед ним возникла длинная, изображенная на холсте панорама Московского Кремля. Возле нее стоял человек в военном френче. Под густыми усами дымилась трубка. Он строго посмотрел на Степаныча и сказал:
— Как могло случится?.. Как могло случится?.. Не исключена возможность… Нет никакого сомнения в том…
В груди у Степаныча все оборвалось. Перед ним стоял живой генералиссимус Сталин.
— Нет никакого сомнения в том, что мы решили наши задачи весьма успешно…
Сталин резко повернулся и ушел, мягко ступая, куда-то в сторону.
Как в детстве, в школе, когда их пионерский отряд выстраивали перед портретом этого человека — Большого Друга Советских Детей, — у Степаныча возникло желание хлопать в ладоши, кричать "Ура!" и благодарить Отца Народов за счастливое детство… От восторга защипало в глазах…
В сомнамбулическом состоянии Степаныч пошел вслед за Сталиным и оказался в его кабинете, так хорошо знакомом по многочисленным репродукциям.
За рабочим столом вождя почему-то сидел сын Степаныча Боря, а перед ним старичок Калинин размахивал руками, как мальчик, и жаловался на дороговизну машин на автомобильном комиссионном рынке.
Степаныч оторопел. Его сознание не в силах было так быстро охватить этот скачок во времени: тут и Сталин, тут и сын, родившийся через десять лет после его смерти. Наконец он увидел кинокамеру и очнулся.
— Мужик мнется, цену не назначает, — с сильным кавказским акцентом говорил Калинин. — Говорит, звоните наследующей неделе.
Маршал Ворошилов с интересом слушал вместе с Борей.
— У него седьмая модель, брать надо, — посоветовал сын.
— Слушай! Звоню на следующей неделе, конкретно говорю — цена? Он просит пять тысяч сверх государственной стоимости…
— Сколько лет машине? — спросил Ворошилов.
— Два года, — ответил Боря.
— Так это нормально.
— Да такие машины два года назад на рынке по своей пене стояли! — переживал Калинин. — А я, дурак, денег пожалел!
— Вспомнил! — засмеялся Ворошилов.
— До чего довели народ! — расстроено сказал Сталин. — Слепые котята!
Тут Боря заметил Степаныча:
— А, папуля! Камера пока оператору нужна. Подождать придется.
Степаныч протянул руку Сталину, представился:
— Евгений… Очень похоже!
— Спасибо, — со сдержанной гордостью поблагодарил Сталин.
— А можно я пока с государственными деятелями снимусь?
Государственные деятели не возражали, встали в обнимку со Степанычем под портретом Ленина.
— Руководители государства с народом! — Степаныч был счастлив.
— Моя сестра двоюродная Сюзанна — администратор в гостинице, — рассказывал Калинин. — Лет двадцать назад заселялся к ним аферист. В паспорт вкладывал фотографию, где самому Сталину руку жмет. Ему, естественно, лучший номер без очереди… Выяснилось, на киностудии работал…
К ним подошла унылая ассистентка в очках.
— Гиви! — позвала она Калинина. — Иди возьми деньги с депонента. Я договорилась… Иди скорей, а то касса закроется.
Старичок Калинин, взъерошив бороду, бросился к ней, обнял и похлопал по тощим ягодицам:
— Милая, поехали со мной на Черное море отдыхать, а?.. Я тебе сад покажу, мандарины!.. Видела, как мандарины на ветках зреют?..
— Ой, Гиви, — вздохнула ассистентка. — Какой же ты дурак!

 

14

 

Лена села в качалку с высокой спинкой, стоящую напротив аквариумов, и принялась раскачиваться.
Отец в майке и брюках с расстегнутым ремнем кормил рыбок.
Помолчали.
— Из громких воплей твоей мамы я уяснил" что ты отправляешься в путешествие, — наконец сказал он.
— Да, — согласилась Лена.
— Правильно делаешь. На юг?
— На север.
— Одна?
— Да.
— Понятно… Кто-то летит на север, кто-то на юг… — Отец надел рубашку, застегнул пуговицы. — Кажется, я нашел вариант обмена. Две квартиры, обе неподалеку от Кольцевой дороги. В противоположных концах города.
— Ты их видел?
— Обе!.. Чудные места! Возле домов лес, лоси бродят… Кукушки: ку-ку ку-ку…
Отец открыл в столе ящик, достал оттуда коробку конфет, взял газету и аккуратно завернул коробку в нее.
— На свидание собираешься? — спросила Лена.
— Не твое дело.
— Уже нашел себе молоденькую?.. Да? Продавщицу из зоомагазина?
— Нет. Спекулянтку с Птичьего рынка… Когда уезжаешь?
— Завтра днем.
Отец налил в горсть одеколон и растер по шее.
— Значит, в следующий раз мы увидимся после твоего возвращения… Вот так, живем вместе и не нашли времени обсудить сложившуюся ситуацию…
— Что ее обсуждать? Все ясно. Навстречу новым приключениям!
Отец вздохнул:
— Осторожней там, на Севере… С мужчинами на улице не знакомься. — Он достал из внутреннего кармана пиджака деньги и протянул Лене: — Вот, дочь, рыбкой жертвую… Не отказывай себе ни в чем…
— Мерси, — усмехнувшись, она приняла этот щедрый родительский дар.

 

15

 

Степаныч не подозревал, что он способен так сильно любить. У него в жизни было много женщин, но он со всеми расставался без сожаления. А тут…
Пока лежал в больнице, он прочел в какой-то книжке, что после сорока лет, перед старостью, с мужчинами происходит что-то, они меняются… Кто-то бросается в политику, хотя раньше был к ней равнодушен. Начинает выдвигать себя в депутаты, А у кого-то случается большая любовь. Такая, что человек теряется, как перед опасной болезнью.
Степаныч мог любоваться на Жанну часами. Ему не приходило в голову поступить как раньше, когда он первым делом изучал у женщины бюст и зад, а потом тащил в постель…
Нет!.. Это богиня! А с богиней надо бережно, она хрупкая.
Степаныч удивлялся иногда, что же это такое с ним вдруг произошло. Но, немного подумав, он нашел еще одно объяснение своему нынешнему состоянию: во время недавней операции, видимо, влили чужой крови. Кто знает, чья она. Может, поэт нищий сделался донором… Кровь эта прошла через мозги. А на Степаныча вот и обрушилось такое… И счастье, и тревога…
Степаныч стоял у прилавка и любовался, как Жанна работает. Ее тонкие пальцы быстро переставляли стеклянные стаканы.
— Завсекцией ругается, — не глядя на Степаныча, сказала Жанна. — Говорит, отвлекаешь от работы. Что из-за тебя вчера два стакана разбила.
— Ей какое дело! Я же эти стаканы купил… Завидует она, вот и все… Разве я могу отойти от тебя?! Смотри, я фотографию тебе принес — на память о нашей встрече! — Степаныч протянул Жанне снимок.
Жанна с интересом стала рассматривать: широко улыбающийся Степаныч в пиджаке в крупную клетку положил руку на кинокамеру, глаза измучены творческим поиском…
— А ты всегда в этом пиджаке ходишь? — спросила Жанна.
— Нет, у меня еще костюм есть, а что?
— Да нет, ничего…
Жанна вздохнула.
От грязной, мокрой обуви покупателей на кафельном полу образовались коричневые лужи. А сегодня ее очередь полы мыть. Собирать в ведро вонючей половой тряпкой всю эту дрянь.
— Давай уедем отсюда? — вдруг предложил Степаныч.
— Куда? — невесело усмехнулась Жанна.
— К теплу, на море… В Сочи… Мы там прошлой зимой фильм снимали из американской жизни… Там сейчас хорошо, тепло… Пальмы, мандарины… Хочешь?
Жанна опять вздохнула, покосилась на вредную завсекцией, стоявшую за соседним прилавком.
— Не бойся ты ее. — От вздохов Жанны у Степаныча болело сердце. — Хоть завтра поедем… и ты забудешь про них всех… Навсегда.
— Вчера по радио передавали, в Африке снег выпал… На тридцати километрах лежал… Негры со всех сторон сбежались на него смотреть…
Отец Лены и его молодая подруга подошли к прилавку.
— Шесть стаканов за рубль пятьдесят, — протягивая Жанне чек, сказал отец Лены.
Жанна легко касалась стаканов лезвием ножа и заворачивала их. Стаканы тихо пели.
— Этот не нужно, — молодая подруга отца отставила один стакан в сторону. — Здесь рисунок другой.
— Такой же, — ответила Жанна.
— Нет! На тех цветы голубые, а на этом синие! Нам не нужно разных стаканов, правда?
— Конечно, — кивнул отец Лены.
Жанна заменила стакан, и они ушли.
— А в кино весело работать? — спросила Жанна Степаныча.
— Весело, — кивнул он. — Все шутят… Артистки кругом красивые… Только надоело мне все… Я бы целыми днями тут…
Жанна фыркнула:
— Неужели?
— Ты очень на одну девушку похожа… Я на ней жениться хотел…
У прилавка стоял Губанищев и тупо смотрел на Жанну.
Степаныч покосился на него и замолчал.
— Эй! — позвал Губанищев Жанну. — Вон то блюдо мне покажите.
— Но ты лучше, Жанна, — закончил свою мысль Степаныч. — У тебя глаза красивее…
— А с золотыми полосками блюдо есть? — перебил Губанищев.
— С золотыми нет, — ответила Жанна.
— Тогда вон то, с яблоками, хочу посмотреть.
Жанна дала, что он просил.
Губанищев смотрел на Жанну и улыбался.
— Ты что толкаешься?! — возмутился Степаныч.
— Я?! — Губанишев положил блюдо на прилавок. — Если я толкну, ты на улице валяться будешь!
— Понаехали придурки из деревни, — презрительно объяснил Степаныч Жанне. — Вести себя не умеют!
— Я милицию сейчас позову! — подала голос завсекцией.
— А тебя в тюрьме Бутырской ждут давно!
— Ну мне же выговор объявят! — взмолилась Жанна.
— Плюнь на них!.. Давай уедем!
— Я подумаю… Иди!
— Правда?! — обрадовался Степаныч.
— Да-да… Иди!
Степаныч вышел из магазина, Он улыбался, окрыленный надеждой.
— Весело вы тут живете, — подвел итог Губанищев и опять ваял в руки блюдо.

 

16

 

Стучали колеса.
Лена глядела в окно. Вагон был полупустой, и в купе она ехала одна, видно, мало кто хотел ехать в этот северный город.
В зимнюю сессию Лена кое-как сдала экзамены — ничего не лезло в голову: заливаясь слезами, она листала страницы учебников, а в соседней комнате мать скандалила с отцом. По всем предметам Лена получила тройки — и то только потому, что преподавателям не хотелось возиться с ее переэкзаменовкой.
Наконец она была одна. Лена попыталась почитать журнал, но вагон трясло, и буквы прыгали. За окном проносились редкие деревни, леса и бесконечные, занесенные снегом поля. На проводах сидели вороны.
Стучали колеса.
Лена опять вспомнила то время, когда родители возили ее летом на юг, к морю…
В первый раз она поняла вдруг, что это были самые счастливые дни ее жизни и они никогда больше не вернутся. Дальше будет только хуже. По ночам будут терзать одиночество и безысходность. Лицо от бессонницы покроется морщинами. Под глазами от слез набухнут мешки. И такая несчастная и некрасивая она никому не будет нужна.
После окончания института дни будут проходить в какой-нибудь унылой конторе, в окружении таких же неудачниц. В их компании она начнет выпивать вечерами после работы.
А дома — стареющая, всегда раздраженная мать. Тоже несчастная. И Лена будет тайно желать ее смерти, потому что тогда квартира будет ее. Собственная. В нее можно будет привести случайного знакомого или чужого мужа. И забыться… Пока он не посмотрит на часы и не начнет торопливо одеваться.
"Вот такая у тебя будет жизнь", — подумала Лена. Ей стало безумно себя жалко, но слез, чтоб заплакать, уже не было. Кончились.
Она подумала про город, в который неизвестно зачем согласилась ехать, про старика актера, которого никто, кроме Нины Павловны, не знал. "Любовник ее, наверное, — равнодушно поняла Лена. — Сама с ним боится встретиться — старая стала, а напомнить про себя хочется… Дура…"
Стучали колеса.
Поезд со скоростью сто километров в час вез Лену в город, где жил оптимист и шутник старший лейтенант милиции Кондаков, который в это время, наморщив лоб и измазав чернилами руки, разгадывал кроссворд в газете "Пионерская правда".
Кондаков не знал, ему и в голову не могло прийти, что со скоростью сто километров в час приближается к нему неудачница Лена, виновница его смерти…
Из вагонного коридора донеслись шум голосов, крики. Дверь в купе распахнулась, и бесцеремонно ввалились три цыганки в пестрых юбках и плюшевых пиджаках. Они блестели глазами, золотыми серьгами и зубами. Две молодые цыганки и одна старая с ребенком на руках.
— Дай погадаю, красавица! Ручку дай! — затараторила старая цыганка, схватила Лену за руку, повернула ладонью к себе.
Лена сжала кулак.
— Красавица ты, прямо молдаваночка! — не отпускала руку цыганка. — Все тебе скажу Как зовут, скажу… Неприятности были у тебя, переживала много из-за короля. Теперь все хорошо будет. Изменения в жизни… Покажи руку!
— Я счастлива, — сказала Лена, не разжимая кулак.
Молодые цыганки равнодушно рассматривали Лену. Ребенок на руках старухи сосал сушку и пальцы.
— Не будь жадной, дай для ребенка денег, — отпуская Лену велела цыганка.
Лена вытащила из кармана шубы мелочь. Потеряв к Лене интерес, молодые цыганки вышли из купе.
— Яблоко ребенку дай!
Лена взяла лежащее на столике у окна яблоко, протянула ребенку, но цыганка забрала его и засунула в карман между юбками.
В дверях появилась проводница, толстая и добродушная.
— Лия! Привет! — весело крикнула она. — Давно не видала тебя! Как живешь?
— Как живешь, спрашиваешь?! — выходя из купе, переспросила цыганка и закричала: — Ванду мою на пять лет осудили!.. К ней еду, в Вологодскую область!.. Ой, доченька моя, звездочка!..
Ребенок тоже заорал.
Прибежали молодые цыганки, экспрессивно заговорили по-цыгански, забрали ребенка и пошли в следующий вагон предсказывать судьбу.
Старая цыганка встала с проводницей у окна.
— Адвокат сказал: Ванда глупость сделала. Когда ее в милицию забирали, сунула менту десятку в карман. Если б не эта десятка, ее бы по амнистии отпустили, а так взятка получается… Судья строгая, в позапрошлом году Лудвига судила. Помнит меня. Грозит, что всю семью перевоспитает, работать будем, а не спекулировать рубашками возле ЦУМа…
Лена захлопнула дверь в свое купе.

 

17

 

Степаныч решительно нажал на кнопку звонка.
Дверь открыл хмурый мужчина в майке и черных семейных трусах.
— Дайте точные сведения на все вопросы переписного теста! — бодро сказал Степаныч.
— Что?!
— В СССР проводится Всесоюзная перепись населения!
— Так приходил уже один… Счетчик… Ночью…
— Разрешите войти?
— Ну… — пропустил Степаныча мужчина.
Степаныч разделся, повесил полушубок на вешалку, снял шапку. Мужчина смотрел молча. В соседней комнате орал телевизор.
— Вы — папа Жанны?
— Так я уже отвечал…
— Разрешите представиться. — Степаныч доверчиво протянул руку: — Иванов Евгений Степанович!
Папа Жанны неуверенно пожал:
— Фролов… Виктор Сергеевич…
— А мама где? Хозяйка?
— Вечерняя смена у ней…
— Жаль… Я думал побеседовать с обоими… О дочери вашей.
— Что такое?!
— Ничего-ничего! Все в порядке, — Степаныч вынул из кармана бутылку шампанского. — Для мамы хотел цветов купить… Такой мороз — грузины с гвоздиками попрятались… Куда можно пройти?
— У нас беспорядок… Вы на кухню.
— Вы извините. Я так внезапно… — Степаныч прошел в кухню.
Папа Фролов быстренько выключил телевизор и проследовал за ним.
Степаныч сел на табурет, папа Фролов встал напротив.
— Садитесь, — сказал Степаныч. — Разговор долгий будет.
— Ты кто такой?! — не выдержал папа Фролов.
— Я — друг вашей Жанны.
— Так…
— Друг! Больше того! Я люблю вашу дочь!
— Ну!..
— Да!.. Виктор Сергеевич, я пришел просить у вас руку вашей девочки.
— Чего?
— Хочу на ней жениться… Коротко о себе. Бывший военный летчик. Вдовец. Демобилизован по состоянию здоровья, — честно, глядя в глаза, врал Степаныч. — Живу один в двухкомнатной квартире. Детей не имею. В данный момент работаю в искусстве. Кинорежиссером.
Помолчали.
Папа Фролов переваривал информацию. Чтобы облегчить ему это дело, Степаныч достал из внутреннего кармана пиджака четвертинку водки.
— Я люблю кино! — сообщил папа Фролов.
— Да?! — обрадовался Степаныч.
— "Весна на Заречной улице", "Кубанские казаки"…
Папа Фролов поставил на стол стаканы, достал из холодильника кусок сыра.
— Овчарка вернется — рычать будет, — сказал он. — Вчера завязать поклялся… Счетчик пришел ночью, я подумал, к Жанне… Столкнул с лестницы…
Степаныч торжественно поднял стакан:
— Давай, Витя, за твоих женщин! Чтоб здоровы были!
Чокнулись, выпили.
Папа Фролов помолчал, глядя в пустой стакан, наконец нарек:
— Наверное, лучше, если она с тобой". Чем с каким-нибудь… Хотя, в общем-то, все равно… Овчарку спросить надо. Она психануть может…
Он трепетно относился к своей жене. Она была женщиной строгих правил и яростно эти правила отстаивала. "Ты прямо как овчарка, на людей кидаешься", — однажды по-молодости брякнул папа Фролов и получил такую взбучку что подумал про себя: "А ведь действительно овчарка".
С тех пор так и пошло. Самое печальное было то, что жена и внешне становилась похожа на собаку Постоянная глухая озлобленность заострила черты ее лица, лишив привлекательности.
Назад: ПОСЛЕСЛОВИЕ 2
Дальше: ЧАСТЬ ВТОРАЯ