Попов, очнувшись от воспоминаний, шало огляделся.

Инспектор все еще никак не мог снять шлем.

Сашка уперся взглядом в спину удалявшегося от них пилота. Никогда еще люди не относились к нему со столь явным презрением.

— Правда, убил… — прошептал Попов.

Инспектор расстегнул, наконец, ремешок шлема и снял его. Пионер Георгиевич был поражен признанием Сашки не меньше, чем сам Попов. Малинка знал их обоих — и Попова, и Лазарева, — хорошие парни, работяги. Да… Сашка-заводила ему, честно говоря, нравился больше, чем сдержанный, ровный Лазарев. И вот на тебе.

— Зачем было меня спасать? Зачем?! Малинка молчал.

— Что ж не спрашиваете, как все было?.. — сказал с тоской Сашка.

— Жду.

— Чего?

— Когда сам расскажешь.

«Э-э, — додумался тут Сашка, — да ведь про алмаз-то никто не знает. И не узнает никогда! Валяется он на дне реки меж камушков. Лежит и молчит! Кто о нем расскажет? Кто его видел у меня, кроме Трофима? Никто. Никто! Валяется на дне алмаз и молчит. Сколько их в этой реке валяется! Лежат, молчат. И я буду молчать! А драка? Трофима я не спасу. Себя — может быть».

— Бил Трофим меня. Вот посмотрите! — Сашка засучил рукав и показал лиловый синяк на предплечье. — Бил, понимаете?

— Давай по порядку, — сказал Малинка, подумав: «Либо ты, парень, основательное дерьмо, либо дурак».

Сашка придвинулся поближе к инспектору, растопырил руки, вытаращил глаза и начал вдохновенно врать.

Столь разительная перемена в поведении Попова не ускользнула от инспектора. Но Сашка, занятый выдумкой о глупой драке из-за подстреленных копалят, не заметил чуть прищуренных век Пионера Георгиевича, его ставшего более напряженным взгляда.

Живо, в лицах проиграв перед старшим лейтенантом историю неожиданно вспыхнувшей ссоры, Сашка с некоторым торжеством даже сказал:

— Вот так оно и произошло… все.

Не веря уже окончательно ни одному слову про причину драки, инспектор не находил никакого реального объяснения поведению Попова. Смущали инспектора и некоторые детали в версии Попова — их тут же не выдумаешь, очень уж точны, жизненны. Не вязался рассказ Сашки о зачинщике драки Лазареве с тем, что говорили о Трофиме шофер Потапов, паромщик Назарыч. Однако, с другой стороны, и сам он, Малинка, думал о Попове совсем иначе.

Нужно было время, чтоб Сашка понял нелогичность своего поведения. И самому Малинке необходимо было разобраться в рассказанном и сказанном Поповым до импровизации.

— Пионер Георгиевич… — тихо сказал Сашка.

— Что, Попов?

— Не верите вы мне…

— Догадался?

— Я вор. Только доказать этого уже не смогу.

— Рассказывай все сначала. — Инспектор сел и достал папиросы. — Закуришь?

— Не курю.

— Молодец, Лисий Хвост.

— Подлец я, инспектор, — чуточку гордясь признанием, сказал Попов.

— Давай разберемся по порядку. Нагородил ты — на три огорода хватит, — недовольно проворчал Малинка. Он не любил, когда в человеке вот так, словно плотина, прорывалось. Много мути набегало в дознание, ненужной, посторонней, чрезвычайно осложнявшей дело впоследствии.

— Ты сказал, что убил.

— Из-за меня… Может быть, от моей руки погиб Лазарев. Я бросил в него камень.

— Попал камнем-то? — уточнил Малинка.

— Не знаю. Не видел.

— Почему же — убил?

— Очень хотел убить.

— Ты видел его мертвым?

— Да, — твердо сказал Сашка.

— Ясно. Почему ты очень хотел смерти Лазарева? — Старший лейтенант тоном подчеркнул это «очень хотел».

— Он выбросил в реку мой алмаз, — с запалом сказал Сашка.

— Твой алмаз…

— Да.

— Откуда он у тебя?

— Я его нашел в реке.

И Сашка рассказал, как это было.

— Знаешь… Не жизнь — детский сад! — Малинка хлопнул ладонями по коленкам. — Знают — врать нельзя, а вдруг. Знают — воровать нельзя, а крадут. Что с Лазаревым? — без перехода спросил инспектор.

— Драка была у нас…

— Из-за чего?

— Трофим сказал: «Едем сейчас же в поселок — сдать надо алмаз». А я предлагал сбыть.

— Где же это?

— Толком не придумал…

— А он что?

— Он потребовал, чтобы мы тотчас вернулись в поселок и сдали камень.

— Ты отказался…

— Да.

— А дальше?

— Трошка попросил посмотреть камень еще раз. Я дал. А он подхватился — и к реке. И выбросил камень. Я с кулаками на него. Да где мне с ним сладить. Я — за камень. Вот и все…

В мокрой насквозь одежде Сашка основательно продрог. У него зуб на зуб не попадал, хотя в тайге было градусов под тридцать и сильно парило.

«Нервное это, верно, у него, — подумал Малинка, — но обсушиться все равно нужно. Ночью будет холодно».

— Идем к костру, — сказал инспектор Сашке. — Раздевайся до трусов, а одежду — на колышки. Умеешь?

Попов только головой помотал — у него свело скулы.

— Я помогу. Давай, да поживее. Свалилось же лихо на мою голову. — Последние слова Пионер Георгиевич пробормотал себе под нос.

Когда они подошли к костру, у которого сидели парни из экипажа разбившегося вертолета, те, как по команде, встали и отошли далеко в сторону. Там они запалили новый костер. Сашка глядел на них с тоской. Он почувствовал все увеличивающееся отчуждение между собой и людьми. Попов никогда не задумывался о великой мере душевной близости меж собой и окружающими. Она казалась естественной, как воздух, как солнечный свет. И люди не сторонились, а тянулись к нему за добродушие и веселый нрав. А теперь, когда ему хотелось участия, потому что ощущал себя кругом виноватым, люди сторонились.

Перехватив тоскующий Сашкин взгляд, инспектор сказал:

— А ты думал, тебе медаль за твои подлости дадут? Не жди.