Книга: По ту сторону костра (сборник)
На главную: Предисловие
Дальше: Капкан удачи

Николай Коротеев
По ту сторону костра

По следу упие

Повесть
Было раннее и очень тихое утро. Тишина стояла ясная, хрустальная, как воздух, каким он бывает в тайге в августе после ливня, прошедшего три дня назад. Земля подсохла, и лишь запах от полусгнивших колодин, терпкий и вязкий, устойчиво держался в низинах. Деревья, даже смолистые кедры, и кустарники уже не пахли, потому что на них созрели плоды, а листья и хвоя стали суховатыми, жесткими.
Наискось по склону сопки поднимался неторопливо, но споро таежник с котомкой за плечами. На нем — шинель с подрезанными полами, штаны из шинельного сукна, на ногах олочи из сыромятной кожи. Голени оплетены сыромятными ремешками, а из олоч торчит ула — мягкая трава, которая греет не хуже шерстяных носков.
Легко поднявшись на середину склона, человек остановился и осмотрелся.
Меж стволов молодого кедровника ему стала видна долина с чередующимися полосами зарослей и леса, с распадами и полянками. Над одной кругами вились вороны.
«Чего они там крутятся? — подумал человек. — А, все равно. Теперь совсем не стоит об этом думать. Думать надо об одном: не остался ли я в дураках. Верно ли я понял Ангирчи? Вряд ли там лишь один корень… Вдруг целая плантация?
Рано, рано размечтался, Петро Тарасович, — остановил себя таежник. — Прибыль хорошо считать, когда красненькие в руках. А ну как ошибаешься?.. Теперь надо смотреть в оба. Затески, шу-хуа не проглядеть. Ягоды женьшеня красные, яркие — их птицы склевать могли… Листья — маралы или лоси объесть. Они великие охотники до женьшеня и прочих растений из семейства аралиевых, как говорит Наташка Протопопова. Верно, оттого в их рогах копится особая сила, похожая на женьшеневую.
Смышленая девка. Ничего не скажешь. Не был бы ее отец участковым инспектором, милиционером, велел бы Леньке жениться на ней. Только не та семейка, чтоб родниться. Узнай Самсон Иванович про мои дела — по-хорошему, по-родственному он не поступит. Упечет крепче, чем чужого. Чудак человек, будто кто знает, сколько я корней нашел, а сколько сдал. Дзюбу голыми руками не возьмешь. И никогда Самсону не угадать — за столько-то лет не сообразил!
Но теперь — все. Хватит. Пофартило мне. Пора и тихо пожить. Годы не те, а подыхать в тайге, как Ангирчи собирается, мне совсем не хочется. В городе в свое удовольствие поживу. Да и надоело. Протопопов совсем на пятки наступать стал. За каждым корнем смотрит, все учитывает…
Ну, где же ты, корешок? Не зверь, не отзовется и следов не оставит… Сидит в земле, помалкивает… Вот!»
Дзюба замер, словно мог спугнуть корень. Даже не сам корень, а затески, особые надрубки на стволах кедров, которые для настоящего таежника — замок покрепче электронного. Затески свежие, прошлогодние.
Снял с плеч котомку, все так же осторожно и тихо, лишь шевельнув плечами. Сглотнул слюну — горло пересохло от волнения.
Взгляд таежника рыскал по редкой траве меж стволов. И, наконец, наткнулся на то, что искал. Увиденное превзошло все надежды.
— Чу-удо… — шепотом протянул Дзюба. — Чудо…
В нескольких шагах от него, рядом с полусгнившей валежиной, вымахал едва не по грудь Петро Тарасовича толстый, в два пальца, мясистый стебель, увенчанный зонтом ярких красных ягод.
Дзюба стал считать листья на стебле — по их количеству можно определить примерный возраст корня, — но от удушливого, алчного волнения сбился со счета.
— Старый корень — упие! Ясно, старый, еще прадедом Ангирчи найден! Ему сто — сто пятьдесят лет! — бормотал Дзюба, по-прежнему стоя на месте, будто не решаясь до конца уверовать в свою воровскую удачу: так точно все разведать! Сколько лет ему понадобилось, чтоб втереться в доверие к удэгейцу, льстить, подлаживаться к этому старому дураку…
Дзюба постоял еще немного, дав сердцу успокоиться. Потом вытер потные от волнения ладони, не спуская глаз с яркого красного зонтика, присел, на ощупь отыскал в котомке две костяные палочки, не длинные, с авторучку, и шагнул к женьшеню.
Двигался Петро Тарасович медленно, крадучись. Он все еще не свыкся с мыслью, что корень, к которому подбирался столько лет, — вот, перед ним. Подойдя к стеблю почти вплотную, Дзюба протянул руку к плодам и погладил тугие, глянцевые, мясистые ягоды. Затем огляделся.
Ни рядом, ни поодаль стеблей женьшеня не было.
«Жаль… — подумал Дзюба. — Жаль. Одно верно: нашел я именно тот корень, о котором проговорился Ангирчи. Выходит, плантация у него в другом месте».
Опустившись на колени, Дзюба стал осторожно отгребать от ствола женьшеня опавшие и полусгнившие прошлогодние листья, длинную темную кедровую хвою, веточки. Он делал это без спешки, тщательно и очень осторожно. Заскорузлые, крючковатые пальцы двигались удивительно ловко и плавно. Очистив метра на полтора землю вокруг стебля, Дзюба взял костяные палочки и, став на четвереньки, начал откапывать шейку женьшеня.
«Да, работы здесь хватит дня на три… Если не на неделю…»
* * *
Бывают же такие странные дни. Поначалу все вроде бы как надо, а потом вдруг пойдет наперекосяк, будто кто подножку поставил.
В нескончаемых домашних хлопотах прошло утро. Антонина Александровна, жена участкового, не успела к отлету, чтобы, как повелось, проводить пассажиров. Самого Самсона Ивановича в селе не было — ушел с инспектором из райотдела в дальний леспромхоз. В таких случаях в «аэропорту» — на выгоне, где приземлялся вертолет, — дежурила либо сама Антонина Александровна, либо кто-нибудь из общественников. Чаще всего начальник «аэропорта» — Степан Евдокимович.
Никто из живущих в селе не считал подобную щепетильную заботливость участкового и его помощников ни обременительной, ни навязчивой. Напротив, уходящие в таежные дебри считали долгом сообщить участковому и о своих намерениях, и о маршруте. Мало ли что может случиться в тайге! Не вернись они в названный ими срок, участковый организует поиски, придет на помощь. Обычай этот укоренился несколько лет назад. Пропали тогда в тайге двое охотников-любителей. Ушли по чернотропу на кабанов и сгинули.
Вечером Антонина Александровна пошла в клуб. По средам вертолет доставлял в Спас кинофильмы, и первым обычно крутили самый новый.
У клуба ее окликнул Степа, или Степан Евдокимович, начальник «аэропорта».
— Что ж вы решили предпринять, Антонина Александровна?
— Ты о чем, Степан Евдокимович?
— Как о чем? — Начальник «аэропорта» глаза вытаращил. — Разве Леонид вам ничего не сообщал?
— Он бы еще с оркестром в хлев заявился! Дренькнул гитарой, Астра подойник опрокинула. Турнула я твоего Леонида со двора.
— Турнули…
— Случилось что?
— Пассажир перед самым отлетом объявился. По реке пришел. На берестянке-самоделке. Сказал, мол, смердит у Радужного. У водопада, в скалах.
— Что смердит?
— А может, кто? — Степан Евдокимович склонил голову набок, как бы желая получше увидеть, какое впечатление произвел вопрос на жену участкового.
— Так уж и кто! Зверь в обвал попал. Чего только не может случиться в этих Чертовых скалах. Недаром их так назвали.
Начальник «аэропорта» достал папиросу и долго, старательно разминал ее.
— Мое дело сказать. Фамилия его Крутов. Вроде геолог. Рыжий такой. Торопился он.
Около Антонины Александровны и Степана Евдокимовича, стоявших у клуба, задержалось несколько жителей. Прислушались к разговору, переглянулись. Один вмешался:
— Да не столько пассажир торопился, сколько Степа был занят. С летчиками ругался.
— Брось, — махнул рукой Степан Евдокимович.
— Чего уж там — брось! Пива тебе обещанного не привезли, вот ты и ругался. А на геолога тот рыжий не похож. В комбинезоне и без кепки. Скорее, пожарник-десантник.
Антонина Александровна неожиданно разволновалась.
— Степан Евдокимович, ты толком расскажи!
— Да все я рассказал… — пожал тот плечами. — Говорит Крутов этот: смердит, мол, у Радужного. А что, почему — не знает. Торопился… Ну хоть Леонида спросите. Он рядом стоял.
Будь Самсон Иванович дома, все было бы просто: он уж решил бы, как поступить. Но Протопопов и инспектор угрозыска из райотдела появятся в Спасе лишь дней через десять. Может быть, у Радужного ничего и не случилось — так, пустяки: зверь попал в каменную осыпь. А может, что и серьезное. Тут еще таинственный то ли геолог, то ли пожарник-десантник… Вдруг и засмердило у Радужного после того, как он там побывал? И торопился он, чтобы скрыться? Или видел что-то, а сообщить не захотел: чего, мол, мне не в свое дело вмешиваться?
«Вероятно, Леонид подробнее расскажет», — подумала Антонина Александровна.
Фильм она видела и не видела. Не до того было. Ждала окончания, чтоб поговорить с председателем сельсовета: больно уж подозрительное дело. Илья Ильич был к тому же начальником штаба народной дружины. И еще Протопопова надеялась, что на танцах после кино появится Леонид.
Илья Ильич по своей привычке сначала больше гмыкал да вытирал платком лысину, нежели отвечал. Потом решился:
— Подождем до утра. Вдруг кто из тайги придет?
— Кому прийти-то? Не время, — возразила Антонина Александровна.
— Не время… Корневщики месяца не будет как ушли… Кородеры тоже. А те, кто пантачил, вернулись. Гм… гм… Я и говорю — вдруг, — добавил Илья Ильич и вытер платком лысину. Был он полнотел, медлителен в движениях и мыслях.
Возвратившись домой, Антонина Александровна поужинала без аппетита. Потом прокрутилась всю ночь с боку на бок, чего с ней никогда не бывало. Надумала, наконец, чуть свет, едва выгонит корову, пойти к Илье Ильичу.
Но поутру он пришел сам.
— Гм… гм…
Откашливаясь то ли от смущения, то ли после первой папиросы, Илья Ильич сказал:
— Не спал… Оно-таки очень странно. Съездить надо… Дней за пять обернемся.
Полдня ушло на споры, кого брать с собой, на сборы.
Поехали втроем: сам Илья Ильич, Степан Евдокимович и Леонид Дзюба.
Сын старика Дзюбы приехал со стройки, где он шоферил, в отпуск. Тайга парня не манила: наломаешься больше, чем за баранкой… Красивый, чубатый и кареглазый, Леонид пропадал на реке, охотился неподалеку — отдыхал в свое удовольствие. Старый Дзюба держал сына в строгости, но в последний год что-то случилось, после чего Петро Тарасович не возражал, когда сын, как он говорил, дармоедничал.
Прежде чем согласиться поехать к Радужному, Леонид долго отказывался. Как заметил Илья Ильич, его аж в пот бросило, когда он узнал, что придется, может быть, иметь дело с уголовщиной. Степана Евдокимовича тоже уломали с трудом. Но экспедиции нужен был радист.
Чтобы скорее добраться до водопада Радужного и вернуться обратно, решили идти на моторке и по ночам.

 

Река Солнечная, если глянуть на карту, гигантской подковой огибала горный кряж. В том месте, где она прорывалась сквозь сопки, и образовался водопад.
Илья Ильич со спутниками добрался до Радужного к концу третьих суток. Шли против течения без отдыха, спали по очереди в моторке. Остановились в заводи, едва не за километр от водопада. Обычно отсюда легкие баты, сморчки или берестянки тащили на себе и спускали в реку уже выше водопада. Но они подниматься по Солнечной не собирались.
Выпрыгнув из лодки первым, Степан Евдокимович долго и тщательно привязывал ее. Илья Ильич гмыкал — первый раз ему доводилось вот так, без Самсона Ивановича, выходить в тайгу на проверку «сигнала». Беспокойство Антонины Александровны, молчаливость Леонида во время пути, мрачность Степана Евдокимовича, твердившего, что погнали его зря и что тот рыжий — геолог ли, пожарник ли — балбес и выдумщик, настраивали Илью Ильича на тревожный лад.
Наконец все сошли на низкий травянистый берег.
От узкой поймы вверх к скалам, через чернолесье, вела узкая извилистая тропа — волок. Трава и кустарник выглядели нетронутыми, свежими. Лишь приглядевшись, можно было увидеть, что густая розово-белая кипень метелок хрупкого иван-чая и леспедеции попримята, поломана.
Говорливо трепетали кроны осин, шумели березы, мерцали под ветром листья кленов, в вершинах лип кое-где светились первые желтые пряди, очень яркие среди остальной темной зелени. Шуму леса вторил низкий, густой немолчный гул водопада, доносившийся издалека.
Подъем по просеке был не крут, но и не легок. Трава скрывала острые выступы камней. Слева из-за лиственного леса поднимались причудливые, сильно выветренные верхушки красных скал. Гул водопада с каждой минутой нарастал. Наконец скалы взмыли вверх над лесом. И так высоко, что деревья у их подножия выглядели крошечными. А справа, в клубах седой водяной пыли, вспыхнула радуга. Люди вышли на площадку перед водопадом.
Никогда раньше Илья Ильич не замечал мрачной красоты этого места. Неуютным оно было, даже опасным. Меж скал виднелись светлые языки каменных осыпей. Но другого, более легкого пути к верховьям Солнечной не было. А там, за скалами, начинались самые богатые пушным зверем охотничьи угодья, заросли бархата-пробконоса. Там бродили стада пятнистых оленей, гиганты сохатые, жирные кабаны, там рос женьшень.
Ниже Радужного река растекалась бесчисленными протоками по болотистой долине, бедной зверем.
Остановились на краю поляны.
— Ерунда, — сказал Леонид. — Где ж тут смердит? Степан Евдокимович вынул платок, трубно высморкался.
— Не гожусь я в гончие. Ничего не чую.
— Гм… Раз уж мы здесь, надо по порядку.
— «По порядку»… — пробурчал Степан Евдокимович. — Один дурень сбрехнул, другие поверили.
— Бабий переполох, — поддержал его Леонид.
— Чего ж серчать? Радоваться надо. Ложная тревога — хорошо. Гм… Гм… Только что ж вы решили, будто вот так посреди поляны и наткнемся?.. Давайте всерьез все осмотрим. Придется и в скалах полазить. Осторожно. Там голову оставить — пара пустяков.
На поляне то тут, то там валялись серые ошкуренные стволы с торчащими корнями. Их вырвали из земли мощные сели — послеливневые паводки, которые возникали, когда вода в реке поднималась на несколько метров и горловина водопада не успевала сбросить поток. Река нашла себе обходный путь и яростно устремлялась по нему. По этому «аварийному руслу», по камням, отполированным тысячами селей, и перебирались в верховья Солнечной. Это было легче, чем тащить поклажу через горный кряж. И самый тяжелый путь — обратно, с добычей, — пройти по реке одно удовольствие: сама к дому принесет.
После селей поляна быстро зарастала травой, лишь огромные валежины с щупальцами корней напоминали о наводнениях.
Степан Евдокимович и Леонид двинулись за Ильей Ильичом вдоль скал. Они шли от расселины к расселине, старательно принюхивались. Степан Евдокимович ворчал на «собачьи» обязанности, да и в душе Ильи Ильича свербила досада. Леонид следовал за ними как бы поневоле.
Вдруг Илья Ильич споткнулся, точно его нога попала в петлю. Кряхтя, поднялся с четверенек и увидел, что зацепился за ремень валявшегося в траве карабина.
— Эт-то… что? — с трудом вымолвил Илья Ильич, поднимая оружие.
— Э-те-те-те… — опешив от изумления, протоковал Степан Евдокимович. — Находочка? Целый? Дай-ка я посмотрю.
— Подожди! — отводя руки Степана от цевья и дула, воскликнул Илья Ильич. — На номер надо взглянуть.
Леонид, стоявший за спиной Степана Евдокимовича, сказал негромко:
— На отцов… похож…
— Подожди… подожди… Очки достану. Дело такое…
— Отцов! Отцов карабин! — закричал Леонид, отстраняя Степана Евдокимовича, но к оружию не притронулся. — По ложу узнал! Отцов!..
— Дзюбы? Погодь, паря… погодь. Чего ты сразу так… гм… Мало ли что бывает… Гм… гм… — Кое-как сладив с очками, Илья Ильич прочитал номер. — Точно… А сам-то Дзюба где? — Илья Ильич сдвинул очки на кончик носа и пристально огляделся вокруг, словно надеясь увидеть коренастую фигуру Дзюбы.
— Н-да! — покрутил головой Степан Евдокимович. — Не такой Дзюба человек, чтоб живым из рук оружие выпустить. Ишь ты… «Смердит»… Ловко он. И смылся.
— Раскаркался! — одернул его Илья Ильич и, положив карабин на прежнее место, двинулся к широкой расселине.
Потоптавшись около карабина, Леонид пошел за ним, а Степан Евдокимович присел на корточки и сам прочитал номер:
— Дзюбин…
— Степан! — послышался крик Ильи Ильича. — Иди сюда!
Подбежав, Степан Евдокимович потянул носом: действительно смердило.
— Пахнет, — подтвердил Степан Евдокимович. Леонид пошел было вперед, но председатель сельсовета удержал его:
— Не лезь. Дело такое…
И тут Илья Ильич увидел торчащую из-под камней непомерно распухшую фиолетовую руку с почерневшими ногтями.
Обернувшись, Илья Ильич глянул на Леонида: огромные, с расширившимися зрачками глаза, лицо словно без губ — так оно было бледно.
— Откопать… Откопать!
— Он давно умер… — приблизив губы к уху Леонида, почему-то шепотом сказал Илья Ильич.
— Ну что ты… Что ты… — пробасил растерянно Степан Евдокимович.
— Откопать! Похоронить… дайте!
— Нельзя… — увещевал Степан Евдокимович.
— Темное… Темное дело… — вторил ему председатель. Но Леонид не слушал их, вырывался, кричал. Они силком увели его подальше от скал. Когда он немного успокоился, спустились вниз, к лагерю.
Потом Степан Евдокимович развернул рацию, связался с райцентром, с отделом внутренних дел, и сообщил обо всем. Начальник отдела сказал, что, видимо, завтра на место происшествия прибудет вертолетом следователь прокуратуры. По пути захватят участкового Протопопова и инспектора уголовного розыска Свечина.
— Главное — не трогайте ничего! Пусть все останется как есть.
Чтобы Леонид не натворил глупостей, Илья Ильич и Степан Евдокимович дежурили по очереди у костра.
* * *
Лейтенант Свечин вышел к реке первым. Хотелось лечь ничком и прикрыть веки. Но сильнее усталости, сильнее головной боли мучила жажда. Сбросив с плеч котомку, Кузьма подошел к заводи. Сквозь воду виднелось рыжее дно, стебли, поднимающиеся вверх. От воды веяло прохладой.
— Не надо, — раздался позади голос Самсона Ивановича.
— Чуть-чуть… Глоток.
— Не удержишься. Потом совсем сдашь. Чай сварить — минутное дело. Лучше сядь в тени.
У берега стояло гладкоствольное дерево. Ветви его отбрасывали короткую густую тень. Там, в траве, кое-где светились росинки, спрятавшиеся от солнца. Кузьма лег, окунул лицо в зелень, пахучую и влажную. Стылые капли росы смочили губы. Пить захотелось нестерпимо. Он поднял голову и взглянул на заводь, близкую и манящую. Сквозь слепящий отраженный свет он увидел нечто поразившее его.
Белые лилии в заводи стали голубыми… Как небо. Вскочив на ноги, Кузьма шагнул назад. Хмыкнул. Закрыл ладонями глаза, опять глянул на заводь.
— Лотосы. Обычные лотосы, — послышался за спиной Кузьмы голос Самсона Ивановича. — Нелумбий.
Повернувшись в его сторону, Кузьма увидел, что участковый и не смотрел на заводь. Он копался в котомке.
Усталость пропала, даже пить вроде расхотелось. Кузьма просто не помнил уже, хотел или не хотел он пить.
Лотос поднялся над водой почти у самого берега. Он очень напоминал пион и был такой же величины. Но лепестки выглядели плотнее, восковитее. Кузьма заглянул в голубую чашу цветка: там бриллиантами сияли капли росы…
Время словно остановилось. И будто померк солнечный день. Светился только цветок.
Неожиданно Кузьма услышал у себя за спиной усердное сопение, и Самсон Иванович, пробежав рядом, плюхнулся в воду. Вынырнул, долго отфыркивался и кряхтел, по-бабьи обхватив руками плечи. Очевидно, вода была холодна.
— Зачем?.. — Кузьма сморщился, точно от зубной боли.
— Забыл ты сухари на заимке, Свечин. Вот я и иду на промысел. — И Самсон Иванович погрузился в воду, ставшую мутной от взбаламученного ила.
«Черт с ними, с сухарями! Там бы поели. Купаться-то здесь зачем? — сердито думал Кузьма. — Дела нет ему до красоты. — Свечин отошел от берега и устроился в тени похожего на пальму дерева. — А может, он просто привык? «Обыкновенные лотосы»… Не хотелось бы мне заиметь такую привычку и в шестьдесят лет. А Самсону Ивановичу всего-то сорок пять».
Кузьма прикрыл глаза. Вернулись усталость, боль в висках. Теперь боль казалась даже сильнее, чем прежде. До слуха долетало фырканье и бульканье купавшегося Самсона Ивановича. Потом чавканье ила под ногами участкового — Протопопов вышел на берег. Открыв глаза, Кузьма увидел его тело: поджарое, без единого грамма лишнего веса, хорошо тренированное.
Одевшись, Протопопов вернулся к берегу и поднял из травы целый пук вырванных с корнями лотосов.
«Вот так», — горько усмехнулся про себя Кузьма. Вздохнув, он лег лицом вниз. Не хотелось смотреть ни на заводь, ни на своего спутника. Усталость, досада и какое-то тоскливое разочарование обессилили Кузьму.
Голос Самсона Ивановича послышался как бы издалека:
— Сварим корневища. Отлично вместо хлеба сойдут. Свечин не ответил. Незаметно для себя он словно провалился в сон…
Вскочил Кузьма от воя и треска. Вихрь едва не сбил его с ног. Над поляной завис вертолет. Кто-то распахнул дверцу, выбросил веревочный трап, знаками приказал им подняться на борт. В оглушительном треске и урагане от винта Свечин и Протопопов забрались по веревочной лестнице в кабину. Там, к изумлению Свечина, их встретил следователь районной прокуратуры Остап Павлович Твердоступ. Вместо приветствия следователь потрепал их обоих по плечу. Затем он уселся рядом с Самсоном Ивановичем и стал что-то кричать тому на ухо. Кузьма ничего не мог разобрать, хотя и сидел совсем близко. По виду Самсона Ивановича он догадался, что стряслось нечто чрезвычайное.
Подождав, пока Твердоступ закончит разговор с Самсоном Ивановичем, Кузьма дотронулся до плеча следователя. Тот наклонился к Свечину:
— Нашли труп… У Радужного.
— Убийство? — спросил Кузьма.
— Похоже на несчастный случай. Надо разобраться, — неохотно ответил Твердоступ.
Они летели минут тридцать. Вот в иллюминаторе мелькнули рыжие скалы, похожие на столбы. Из кабины пилотов вышел плотный человек в кожаной куртке и, открыв дверь, выбросил трап. Твердоступ знаками показал: надо выходить. Ураган от винта мотал веревочную лестницу из стороны в сторону, и приходилось подолгу ловить ногой очередную ступеньку. Свечин спустился первым. Потом добрались до земли Самсон Иванович, следователь прокуратуры, эксперт и врач. Вертолет переместился к другому берегу реки и сел на длинной косе.
Грохот мотора стих, но в воздухе продолжал слышаться мощный непрерывный гул. Кузьма не понял сначала, откуда он доносится. Взглянув вверх по реке, увидел зеленый блистающий занавес водопада. Отсюда, издали, занавес казался неподвижным, замершим. И не было видно места, куда обрушивалась лавина. Его загораживали камни. Седыми, будто кисейными, клубами поднималась водяная пыль, и время от времени в ней разгоралась яркая радуга. Она вспыхивала неожиданно, словно кто-то зажигал ее то в глубине ущелья, то над водопадом, и так же быстро пропадала.
Скалы стояли около водопада полукольцом — высокие ржавые столбы с широкой полосой осыпей у подножия.
«Страховидное местечко, — подумал Кузьма. — Каменная мышеловка! Надо быть либо совсем неопытным человеком, либо отлично знать этот лабиринт…»
Самсон Иванович тоже глядел на Чертовы скалы, словно увидел их впервые.

 

— Труп мы оставили на месте, — сказал подошедший сзади Твердоступ. — Вы уж извините, что попросил здесь обождать. Думал, набедокурили ваши общественники, наследили.
Из нагромождения камней, перепрыгивая с обломка на обломок, появился Степан Евдокимович. Кивнув в его сторону, Остап Павлович сказал:
— Не обрати он внимания на слова Крутова, вряд ли мы скоро узнали бы о гибели Дзюбы. Экспертиза теперь может более или менее правильно определить причины, повлекшие за собой смерть. А у вас неплохие помощники. Действовали как надо.
— Дзюбу он опознал? — спросил Протопопов.
— Еще бы мне Петро Тарасовича не узнать, — улыбнулся Степан Евдокимович. — Только первым руку его в камнях Илья Ильич увидел. За ним — Леонид. А потом уж я.
— А где же…
— Илья Ильич с Леонидом? Внизу, у реки. Получилось же так! Сын отца опознавать приехал… Тяжко ему. Все-таки отец…
— Котомка Дзюбы цела? — обратился к следователю Самсон Иванович.
Твердоступ кивнул:
— В ней четырнадцать корней женьшеня. Отличные экземпляры!
— Жаль, что вы развязали котомку, — задумчиво проговорил Самсон Иванович.
— Сначала ее сфотографировали, — быстро вставил начальник «аэропорта», увлекшийся расследованием.
Кузьму несколько удивило, с каким уважением Твердоступ относится к замечаниям Самсона Ивановича.
— Спасибо за помощь, товарищ Шматов, — сказал следователь. — Может быть, вам сейчас лучше побыть с сыном Дзюбы?
Сообразив, что он им мешает, Степан Евдокимович обиженно пожал плечами и отошел.
— У меня такое ощущение, что произошел несчастный случай, — продолжал Твердоступ. — Пока я так думаю.
— Возможно. Карабин здесь… Котомка цела…
— Интересно и другое, Самсон Иванович, — сказал Твердоступ. — Вы, товарищ Свечин, тоже обратите внимание… Котомка была завязана и находилась у костра. Она, очевидно, просто осталась лежать там, когда потерпевший почему-то вскочил и побежал в скалы.
— Вскочил? — переспросил Кузьма.
— Вы сейчас сами увидите — у него пепел на шнуровке олочи, на голени.
И они направились к скалам, в лабиринте которых был обнаружен труп.
Прыгать с обломка на обломок оказалось делом нелегким и небезопасным.
— Иди за мной! — бросил Самсон Иванович, поравнявшись со Свечиным. — Здесь торопиться — не доблесть.
За поворотом у подножия столба, в осыпи, они увидели обезображенное камнепадом тело Дзюбы.
Эксперт то и дело ослепляюще вспыхивал блицем, чертыхался, спотыкаясь о камни. Молоденькая невысокая докторша стояла поодаль.
— Вот так он и лежал, — проговорил Остап Павлович. — Видимо, обвал настиг его на бегу. А вы как думаете?
— Похоже, — согласился Самсон Иванович. — Карабин валялся от него метрах в двадцати?
— Не больше. Получается так: он выстрелил и… бросился в расселину, на верную гибель. Обвал ведь мог возникнуть от звука выстрела, — сказал Твердоступ.
Обернувшись, Свечин с сомнением осмотрел путь, который пришлось преодолеть Дзюбе после предполагаемого выстрела, и сказал:
— Мы сюда добирались секунд двадцать… Камни рухнули бы раньше.
— Резонно, — заметил Твердоступ. — Но ведь он бежал. Бежал опрометью, не разбирая дороги. Бежал от костра. Смотрите…
Кузьма пригляделся. На правой ноге Дзюбы трава, вылезшая из задника олочи, обгорела. Прожжен был и суконный чулок. И что самое важное — на закраинах прожженной дырки, небольшой, с пятикопеечную монету, сохранился пепел.
— Сукно еще некоторое время тлело… уже после того, как обвал придавил его, — сказал Свечин.
— И я так считаю, — кивнул следователь прокуратуры и обратился к Самсону Ивановичу: — А вы?
— Может, и так…
— Что же вас смущает, Самсон Иванович?
— Зачем ему было бежать в эту ловушку? Стрелять… Он действительно стрелял?
— Да, — кивнул Твердоступ, — есть гильза. Ее нашли в двух метрах от валявшегося карабина. Вот план, Самсон Иванович. Здесь все обозначено. Это-то меня и интересует. Вы же очень хорошо знали Дзюбу. Его характер, привычки… Что, по-вашему, могло заставить Дзюбу побежать в расселину несмотря на риск?
— Легкая добыча.
— Интересно… Если так, то можно предположить: дело происходило днем. Дзюба находился у костра. И увидел… легкую добычу…
— В скалах козы, случается, бродят. Их тут много, — пояснил Самсон Иванович. — И потом… Науку тайги ни за месяцы, ни за годы до конца не постигнешь. Тут так бывает. Уж казалось бы, какой опытный таежник — охотник. А вдруг на склоне дней такое отчебучит — диву даешься. Мало сам пострадает — еще и товарищей подведет.
— Он мог испугаться кого-то или чего-то, — заметил Свечин.
Самсон Иванович покачал головой:
— Дзюба? Испугаться? Никогда не поверю. К тому же он был вооружен. Чего же бояться?
— Значит, легкая добыча, — констатировал Твердоступ.
— Не вижу ничего другого, — твердо заявил Самсон Иванович.
— Что ж, если вскрытие и экспертиза не дадут ничего нового, закроем дело.
— Пойду в скалы, посмотрю, нет ли там этой «легкой добычи», — сказал Самсон Иванович.
— Да, да, — согласился Твердоступ. — А вы, товарищ Свечин, займитесь осмотром костра и пути от него до расселины.
— Я думаю, товарищ Твердоступ, мне лучше держаться с Самсоном Ивановичем, — проговорил Кузьма. — Хоть я и год здесь — дела вел в райцентре, — по-настоящему в тайге впервые. Могу упустить важное.
Часа полтора они лазали в скалах по гибельным каменистым осыпям, рискуя сломать себе шею. Отыскали полуразложившуюся, полурастащенную зверьем и вороньем тушу козла.
Протопопов обрадовался находке.
— Вот и «легкая добыча»! Дзюба мог только ранить козла. Побежал за добычей да под камнепад и попал.
Привели на место находки следователя и эксперта с доктором. Эксперт принялся сверкать блицем, а доктор после тщательного осмотра и записи в протокол заметила, что и в этом случае определить время гибели и характер ранения сразу нельзя. Нужна патологическая экспертиза.
Потом стали осматривать костер и местность вокруг него. Кострище, у которого лежала котомка Дзюбы, находилась в глубине поляны, далеко от обрыва, где гудел водопад.
— Здесь, как правило, местные останавливаются, — сказал Самсон Иванович. — Ты записывай по ходу, быстрее будет. Кострище старое. Ему уже сколько лет… А вот полено… отброшено.
— Ну и что? Головня, может.
— Еловое полено. Такое таежник в костер не положит. Стреляет еловое полено угольками. Недолго и одежду прожечь.
— И у Дзюбы есть прожог, — напомнил Кузьма.
— Да, но полено-то зачем ему класть в костер? Чтоб выкинуть? Нет, тут новичок был. С кем-то из опытных. Должен был здесь быть новичок. Ага. Банка из-под консервов знакомая… Вот упрямица!
— Кто? Вы о ком, Самсон Иванович?
— О Наташке. О дочке. Она любительница лосося в собственному соку. Обычно рыбных консервов в тайгу не берут. Капризные — портятся. Да и свежей рыбы много. Наловить можно. Может быть, они с напарницей по ошибке сунули в костер еловое полено?
— Еще банки из-под консервов. Две. Мясная тушенка. Семипалатинская. Вымыты дождями начисто.
— Семипалатинская? — переспросил Самсон Иванович.
— Да.
— А открыта как? — Взяв в руки банку, Самсон Иванович принялся рассматривать срез. — Дождь сильный был месяц назад… Семипалатинские мясные… Их получили метеорологи. Станция здесь неподалеку. Пятьдесят километров. Нож, которым консервы эти открывали, не самодельный, заводской. Старый. Из отличнейшей стали.
— Вы знаете, чей это нож?
— Да. Телегинский. Метеоролога Телегина. «Шварцмессер».
— Немецкий? — Кузьма так и подался вперед. — В переводе «черный нож».
— Уральский. В войну уральцы послали на фронт танковую бригаду. На свои деньги полностью укомплектовали, экипировали. В комплект обмундирования входил и нож в черном кожаном футляре. Сталь под стать ребятам-танкистам. Их фрицы пуще огня боялись. А за ножи — не было таких в других частях — фашисты и прозвали бригаду «Шварцмессер»… Охотникам нашим ножи кузнец Семен делает. Тоже отличные. Из рессорной стали.
Протопопов немного помолчал, приглядываясь к консервным банкам.
— Одну банку открывал Телегин. Сам. А вот вторую — кто-то другой. Телегин — тот воткнул нож, повернул банку — и готово. А второй этак пилил. И нож другой. Да и банка не так сильно поржавела, как первая.
Свечин, который записывал в блокнот замечания Протопопова, покусал кончик карандаша:
— Может, первая с прошлого года осталась?
— Нет. Поздней осенью я на всякий случай чищу поляну. Чтоб не путаться. А зимой охотники консервов с собой не берут. Эти баночки для меня что карточки визитные. Пришел человек в Спас — назвался, отметился. Я о снаряжении расспрошу, об экипировке… Потом уж тут для меня секретов нет. Был тот-то. А вот эта банка… Консервы одни и те же… — Самсон Иванович сравнил выдавленные на крышках цифры и буквы — индекс выпуска. — Кто ж их открывал? Кто тут был?
— Может, этот Крутов? Который тревогу поднял.
— Сомнительно. Крутов из другого района, из другой организации. И чтоб сошелся номер партии, время выпуска…
— Да, но ведь и в реку пустую тару бросают.
— Редко. Почти никогда… Все успел записать?
— Все.
У трех других кострищ в разных концах поляны ничего существенного обнаружено не было.
— Самсон Иванович, где может быть лодка Дзюбы? — спросил Твердоступ.
— Где же ей быть? Выше порога. Вот если ее не будет, — Протопопов поднял палец, — то Дзюбу кто-то сюда привез.
Лодка действительно оказалась за порогом. Она была вытащена высоко в тальник.
— Мог ли Дзюба один втащить лодку так высоко? — спросил Остап Павлович.
— Дзюба мог, — не задумываясь, ответил участковый. В лодке были и шест и мотор, покрытый брезентом.
Все в полной сохранности.
— Экспертизу у нас в больнице будете проводить? — поинтересовался Протопопов. — Тогда уж Матвея Петровича пригласите.
— Само собой, — кивнул Твердоступ. — Сдается мне, что результат будет один: установим одновременность смерти Дзюбы, погибшего под обвалом, и козла, которого он ранил.
— Вроде так, — согласился Протопопов. — Коли корешки в котомке целы.
— Вы знаете, где его дружки корнают? Самсон Иванович кивнул:
— Не вовремя он ушел из бригады…
— Заболел? Простыл?.. — предположил Твердоступ.
— Петро Тарасович?!
— Хоть бы и так. Что, Петро Тарасович заветное слово знал?
— Знал: «женьшень». Таких стариков, как он, ничем не проймешь. Корешки их не только кормят. Они и себе их оставляют. Пользуются.
— И не только государству сдают, но и поторговывают, — в тон Самсону Ивановичу протянул Твердоступ.
— Лицензий на женьшень нет. Корень не шкурка, клейма на нем не поставишь.
— Вы сказали, что Дзюба не вовремя ушел из бригады? — спросил Остап Павлович. — Как это «не вовремя»?
— Сезон в разгаре — середина августа. Если ушел, то или на самом деле совсем лихо ему стало, или, может, пофартило. Скорей всего, последнее. Корень хороший, крупный нашел. Граммов на сто пятьдесят. С таким бродить в тайге опасно.
— Опасно? — переспросил Кузьма.
— Для корня. Подмочить можно, поломать. Половина цены долой. И только. Да… Однако и заболеть мог. Матвей Петрович, помнится, говорил, что печень у Дзюбы шалит. А ему как не верить? Звание заслуженного врача республики ему присвоили, безвылазно сорок лет на одном месте проработал. Матвей Петрович — врач замечательный… И научную работу ведет. Говорили, что вот-вот доктором наук станет.
— Есть у меня предложение, Самсон Иванович, — сказал следователь. — А не пойти ли вам с инспектором Свечиным к корневщикам? К Храброву и Калиткину.
— Как же… Порасспросим. Расскажу о Дзюбе… Правду скажут. Тем более что намерений-то их мы не знаем — как они хотели корнями распорядиться? Можно и к ботаникам добраться, и на метеостанцию. Ангирчи увидеть можно.
— Заманчиво… Старик Ангирчи очень наблюдательный, — сказал Твердоступ. — А корешки в котомке вы, Самсон Иванович, посмотрите. И оформим их актом.
Подойдя к котомке Дзюбы, Самсон Иванович поднял ее за лямки, словно взвесил. Потом стал доставать из нее Лубянки — конверты, сделанные из лубодерины. Сверху они были аккуратно перевязаны лыком, чтоб не раскрылись ненароком. Двенадцать лубянок. Самая большая — со сложенную вчетверо газету. В каждом конверте лежал закутанный мхом корень, чем-то похожий на крохотного воскового человечка: один напоминал стоящего на посту солдата, другой — будто моряк на палубе штормующего судна, третий как бы заложил ногу за ногу, четвертый танцевал…
Самсон Иванович осторожно брал корни и взвешивал по одному на аптекарских весах, взятых из котомки Дзюбы. Весы — часть экипировки искателя женьшеня, как и костяные палочки, которыми выкапывают корень.
— Не так уж и велика добыча, — сказал Самсон Иванович, закончив взвешивание. — Из-за такой не стоило торопиться в заготконтору. Явно не стоило. Дзюбу заставило выйти из тайги что-то другое.
* * *
Перед тем как отплыть к искателям женьшеня, Самсон Иванович переговорил с односельчанами, попрощался с ними и подошел к следователю:
— Выясним, пропало ли что из котомки, и тут же дадим вам знать. Лодку корневщикам оставим — ихняя. Ну, а нас, как договорились, вертолетом вывезете. Погода вроде не должна подвести.
— К тому времени и у нас многое станет ясным. А вы, товарищ Свечин, рацию берегите, — улыбнулся Твердоступ лейтенанту.
Кузьма ответил весело, с задором:
— Как зеницу ока!
Движок заработал сразу. Плоскодонка резко отошла от берега.
Разговаривать с Самсоном Ивановичем, сидевшим на корме у гремящего мотора, было невозможно.
«Следователь прокуратуры и Самсон Иванович, должно быть, правы: с Дзюбой произошел несчастный случай. Позарился старый на легкую добычу — козла. Выстрелил в него, а тут обвал. Не всегда он начинается лавиной — пока-то камушек по камушку ударит! А Дзюба кинулся в расселину сразу. Вот и угодил в самое пекло. Наша поездка — необходимая формальность, без которой дела не закроешь», — рассуждал про себя Кузьма.
Но для него лично эта поездка значит очень много. У Самсона Ивановича есть чему поучиться. Недаром же он больше двадцати лет проработал в тайге.
Солнце оказывалось то справа от Кузьмы, то слева, било в глаза и грело затылок. Высота берегов и гор, вздымавшихся по сторонам, менялась, и Кузьма потерял ориентировку и даже чувство времени, а когда взглянул на часы, понял: плывут они уже шесть часов с лишним.
Самсон Иванович размышлял о своем и по-своему. В глубине души он не верил, что все происшедшее с Дзюбой — несчастный случай. Петро Тарасович был человеком осторожным, осмотрительным. «Похоже, есть сомнения и у следователя… Легкая добыча? Может быть. Плюс ошибка от самоуверенности. Может, может быть…»
Они пристали к берегу, когда солнце скрылось за горным хребтом. Самсон Иванович достал из котомки моток серебристой нейлоновой лески, из-под подкладки фуражки — крючок и велел Кузьме наловить рыбы на перекате, уху сварить.
— А я пока к Ангирчи схожу.
— Он живет неподалеку? — поинтересовался Свечин.
— Пантовал здесь. Панты теперь сушит. А живет… Вся тайга — его дом. Он вроде шатуна. С чудинкой человек. Вон его бат в кустах стоит, припрятан.
— Какой бат?
— Лодка большая, долбленная из целого тополя.
— А-а… — протянул Кузьма, недовольный собой, что не заметил укрытой в прибрежных кустах длинной лодки.
— Посмотри, Кузьма, спички у тебя не подмокли?
— Сухие. Жаль, лопатки нет.
— Зачем тебе?
— Червей накопать. На наживку.
— Мух налови. Шмелей.
— У реки их нет.
— Вон около бата должны быть.
— Откуда они там? — хмыкнул Кузьма.
— Мясо там спрятано. Не за одним же изюбрем пришел сюда Ангирчи! Накоптил, поди. И для себя и на продажу, чтоб припасы на зиму купить. Да леску не режь!
— На одну удочку ловить?
— Хватит, — улыбнулся участковый. — Я скоро. Чуешь, дымком попахивает?
— Нет, — признался Кузьма.
Самсон Иванович ничего не сказал и пошел по галечнику к береговым зарослям, высокий, сутуловатый. Камни под его сапогами не скрипели, не постукивали. Вздохнув, Свечин тоже двинулся к зарослям — срезать удилище. Справив снасть, Кузьма с превеликим трудом поймал пяток мух и вышел к перекату. Приглядевшись к прозрачной воде, увидел стоящие против течения рыбины. Сначала одну, потом еще и еще. Различить их на фоне пестрого галечного дна было не так-то просто: серо-зеленый хребет, пятнистая буро-желтая голова…
Прочно нацепив на крючок одну из пяти мух, Свечин закинул леску. Муха коснулась воды у самого уреза, но стремительное течение подхватило ее и понесло на быстрину, туда, где стояли рыбы. Забрасывая удочку, Кузьма потерял добычу из виду и теперь старался угадать, увидят ли рыбы наживку. Вдруг меж витых струй выскочила из реки серебристая, с радужным отливом рыбина и, описав короткую дугу, исчезла. Леска тут же натянулась, удилище едва не выпало из рук Кузьмы. Свечин дернул. Рыбина вновь выскользнула из витых струй переката, будто только для того, чтоб глянуть на Кузьму крупным ошалелым глазом, и скрылась. Свечин, вываживая, попятился.
Наконец у берега показалась крупная пятнистая голова. Рыба остервенело билась на гальке, пока Кузьма не исхитрился оглушить ее ударом камня.
Так он поймал еще три рыбины. В меру своего умения Кузьма выпотрошил, почистил их, поставил вариться.
Хотя солнце давно уже закатилось за сопки, небо меркло медленно. Река выглядела светлой полосой.
Сообразив, что уху надо чем-нибудь заправить, Кузьма полез в котомку Самсона Ивановича за пшеном и наткнулся на перевязанный бечевкой конверт из тополиной коры. Свечин пощупал его, понюхал, подавил. Кора была свежая, лежало в ней что-то упругое, пахло деревом и еще чем-то странным. Из лубяного конверта торчала лохматушка мха, а на ней светилось что-то пестрое, сухое, похожее на крылышко мотылька.
«Откуда это?» Кузьма был готов поручиться, что еще вчера тополиного конверта в котомке не было. Ведь он сам укладывал продукты.
Уха получилась на славу, как считал Кузьма, только в юшке оказалось много чешуи, и приходилось то и дело отплевываться.
Похвалили уху и участковый с Ангирчи. Когда тот вместе с Самсоном Ивановичем вышел из кустов, Свечин поначалу принял его за мальчишку-подростка. Низенький, сухонький, со сморщенным, как печеное яблоко, лицом, старичонка протянул Свечину руку лодочкой и все время улыбался.
Видимо, по дороге участковый не успел, а вероятнее всего, и не стал говорить с Ангирчи о деле. После ужина, прошедшего в торжественном молчании, старичонка облизал ложку, сунул ее за онучу и сказал:
— Вверх идете…
— К корневщикам, — кивнул Самсон Иванович. Ангирчи тоже покивал головой:
— Очень Дзюба вниз торопился. Я махнул ему, чай пить звал. Не остановился.
— Ночевать пришлось бы ему здесь. Не успел бы к Радужному до темноты.
— Зачем не успел? Рано-рано ушел. Солнце над сопками не поднялось. Только свет был. Значит, ночью шел. Луна, как теперь, вполовину была.
— Вы не будете возражать, если я запишу разговор? — спросил Свечин. — На пленку.
— Пиши, начальник. На что хошь пиши. Прихватив свой рюкзак, Свечин сел позади Ангирчи и Самсона Ивановича и включил магнитофон. Это была его гордость — сам собрал: портативный, на транзисторах. В таких условиях вещь незаменимая.
Свечин задал Ангирчи несколько вопросов, заставив его повторить сказанное. Ведь старик точно назвал срок, когда Дзюба прошел здесь, — две недели назад. И время — утро. Выходит, Дзюба пришел к Радужному в полдень. Но Протопопов вроде бы не обратил внимания на слова Ангирчи. Лишь повторил:
— Торопился, наверное. Болел…
— Нет. Большой котомка был. Много корня вез.
— Много?
— Большой-большой котомка был.
— Вы ошиблись, — сказал Свечин.
— Не-ет. Ноги слаб стал, глаз — нет. Большой котомка! Много корня. Что с ним? Почему на его лодке пришли?
Самсон Иванович рассказал о гибели Дзюбы и заверил Ангирчи, что в котомке у того корней оказалось немного.
— Хунхуз объявился. — Известие о гибели Дзюбы очень взволновало Ангирчи: он, недвижный до того, зацокал, покачался из стороны в сторону, будто от внезапной боли. — Его ищи, Самсон.
Кузьма подался к старику:
— Кто такой хунхуз?
Но ответил Самсон Иванович:
— Хунхузы — бандиты. Были такие когда-то. Грабили золотодобытчиков, искателей женьшеня.
— Хунхуз Дзюбу убил, — настойчиво сказал Ангирчи.
— Почему же хунхуз этот все корни не взял? — спросил Свечин.
— Чтобы мы думали, что с Дзюбой произошел несчастный случай, — сказал Самсон Иванович. — Котомка-то полупустая, а Ангирчи утверждает — большая котомка была. Только откуда и кто мог знать, когда Дзюба будет у Радужного? Ангирчи, — обратился участковый к удэгейцу, — ты здесь каждый куст знаешь. Мог Петро найти необыкновенный корень?
— Нет, однако, можно сказать. — Старичонка стал смотреть в костер. Лицо его будто окаменело. — Да — тоже можно… Если он взял корень… Корень мог и сорок соболей стоить.
— Откуда ты знаешь про такой корень?
— Мой много знай, мало говори… Посмотреть, однако, надо. Своими глазами гляди. — И Ангирчи замолк, словно склеил губы.
Свечин задал ему еще несколько вопросов, но Ангирчи будто и не слышал его.
Кузьма выключил магнитофон, поднялся, взял чайник:
— Я за водой.
Он понял: разговор, собственно, окончен.
Подойдя к воде, Кузьма уловил мягкое, редкое и глухое постукивание. Он долго прислушивался, пока не догадался: это камни под водой бьются друг о дружку. Сильное течение тащит гальку по дну.
Когда огонь взвивался особенно высоко, на быстрых струях речки мелькал пляшущий свет костра. Звезды отражались в воде дергающимися черточками.
«С норовом старичок, — думал Кузьма. — Но что-то он знает… Или догадывается? Может быть, подозревает, но не хочет говорить? Да, норовистый старик».
Пока Кузьма был у реки, около костра не проронили ни слова. Подвесив чайник над огнем, Свечин глянул на лица сидящих и поразился их окаменело-сосредоточенному выражению. Даже мечущиеся отсветы пламени не оживляли их, как это обычно бывает.
Закипел чайник. Кузьма достал из рюкзака заварку, бросил в бившую ключом воду. Крышка запрыгала, пена фыркнула через край. Не успел Свечин сообразить, чем снять чайник с рогульки, как Ангирчи взялся голой рукой за дужку висящего над огнем чайника и поставил его на землю. Пальцы его были точно железные, в движениях не чувствовалось ни тени торопливости, будто дужка холодная. Ангирчи спросил:
— Зачем вы его лодку взяли?
— Корневщики на ней вернутся, — ответил Самсон Иванович.
«Ведь сейчас Протопопов фактически сообщил Ангирчи, что мы попадем в Спас другим путем, другим способом, — подумал Свечин. — Сообщил, что мы уже не встретимся больше с ним, Ангирчи… Зачем старичонке это знать?»
Спать Ангирчи улегся в своем бате. Милиционеры устроились на лапнике у костров.
Проснулся Кузьма от холода и сырости. Едва светало. Река приукрылась туманом.
Вскочив, Свечин принялся пританцовывать и хлопать себя ладонями по плечам. А ведь он был в ватнике. Каково же старику в лодке? Подойдя к бату, Кузьма увидел, что охотника нет. Забыв о холоде, Свечин заспешил к Протопопову:
— Ангирчи ушел!
— Ему некогда — охота, — спокойно ответил Самсон Иванович.
— И все-таки я хотел бы знать, почему вы…
— Почему отпустил его?
— Я хочу знать…
— Ангирчи не причастен к этому делу.
Потом они сели в лодку и поплыли вверх по реке. Вечером за ужином Самсон Иванович сказал:
— Отдохнем часа два и пойдем дальше.
— Ночью? В темноте?
— Луна взойдет после полуночи, — ответил Самсон Иванович.
Кузьма внимательно посмотрел на участкового. Свечина не в первый раз поражали решения Самсона Ивановича. Удивляло его и собрание книг в библиотеке участкового: полка накопленных годами изданий «Роман-газеты», тома «Истории войны на Тихом океане», военные мемуары, комплекты юридических журналов. Все это не вязалось с представлениями Кузьмы об участковом инспекторе в глубинке, с самим обликом Протопопова. Конечно, опыт — большое дело, да что за радость всю жизнь в такой глуши торчать. Уж он, Свечин, не собирается завязнуть на своей должности. Впрочем, если разобраться, какое вообще можно провести сравнение между ним, Кузьмой Семеновичем Свечиным, и Протопоповым?
А Самсон Иванович глядел в огонь костра, слишком жаркий и слишком желтый. Понимал: быть завтра грозе, — и радовался, что будет гроза, а не нудный обложной дождь. Поэтому он и решил идти ночью, когда взойдет ущербная, но еще довольно яркая луна. Размышлял Самсон Иванович и о Свечине. Жалел Кузьму. Он не раз встречал молодых людей, которые, приобретая знания, считали, что проценты от этих знаний прежде всего ложатся ступеньками карьеры, их жизненного успеха.
Но можно ли вот так, как Кузьма, мерить жизненный успех, счастье в жизни метрами и сантиметрами служебной лестницы?
И потом, где она, мера человеческих способностей? Сам-то человек порой что Микула Селянинович — кажется ему похвальба правдой… А на чем следовало бы остановиться? Ведь никто не знает, где предел его возможностей, таланта.
В какой-то книжке, за давностью уже и забыл какой, он читал притчу, как один человек задал дьяволу вопрос: «Кто самый великий полководец на земле во все времена?» А дьявол показал на холодного сапожника, что сидел на углу улицы: «Вот он — самый великий полководец во все времена. Только он не знает об этом».
«Ну, а ты? — спросил сам себя Протопопов. — Участковый. Не плохой, если верить начальству, участковый…»
— Самсон Иванович…
Протопопов перевел взгляд с играющего пламени костра на Свечина. Очевидно, Кузьма уже несколько раз обращался к нему и теперь дотронулся до его плеча, чтоб вывести из задумчивости.
— Самсон Иванович, что за конверт из коры у вас в рюкзаке?
— Лубянка. В ней корешок женьшеня.
— Откуда?
— Из котомки Дзюбы. Совсем крошечный корешок. Года два. Не принято такие брать.
— Разве не всякий вырывают?
— Умный корневщик — не подряд. У умных корневщиков свои плантации есть. По десять, по двадцать лет ждут, пока подрастет женьшень. Найдут вот такой, к примеру, корень. Крошечный. Выкопают его, пересадят в тайное место. Ухаживают.
— А если кто другой выкопает?
— Узнают, кто выкопал, могут и убить за такое. Кузьма подивился спокойствию, с которым участковый проговорил эти слова, спросил:
— И не грабят плантаций?
— Свой кто наткнется случайно — не тронет. По свежим затескам на деревьях увидит — не бесхозная плантация. По посадке корней увидит, по уходу. Не возьмет. Да и хозяин бывает неподалеку.
— Вы знаете таких кладовладельцев? А сколько стоит, ну, средняя плантация? — с интересом спросил Свечин.
— Ни их жены, ни дети не знают, где плантация. Редко когда сыновей посвящают в тайну. Перед кончиной обычно, или уж ног таскать не станет корневщик. А случись что с хозяином — все в тайге в тайне останется. — Искоса взглянув на Кузьму, Самсон Иванович усмехнулся: — А стоимость… И до десятков тысяч может дойти. Смотря сколько корней, какой возраст… Бывало, натыкались на старые плантации. Фартило… Не при мне, стороной слышал. Оценивали такие плантации в самородок золота с конскую голову величиной.
— Но ведь, Самсон Иванович, иметь плантацию — государственное преступление! — воскликнул Кузьма. — Существует закон, по которому…
— Да. Статья сто шестьдесят семь Уголовного кодекса. Но в ней ничего не говорится о женьшене, хотя он дороже золота, металлов и кое-каких камней. «Нарушение отдельными гражданами правил сдачи государству добытого ими из недр земли золота или других драгоценных металлов или драгоценных камней…» Не относится женьшень и к кладам. Так-то. Никто, кроме самого корневщика, не знает, сколько он нашел, сколько сдал государству, сколько себе оставил. И сколько на сторону за хорошие деньги сбыл.
— Не представляю! — нервно передернул плечами Кузьма. — Корешок травы — и такая ценность! Десятки тысяч рублей денег!
— Молод… — проговорил Самсон Иванович. — Молод!
— Чтобы понять?
— Нет. Вот Владимир Клавдиевич…
— Кто?
— Арсеньев. «Дерсу Узала» читал?
— А… Читал.
— Так он писал, что на строительстве железной дороги был найден корень в шестьсот граммов! Редчайший из редких. Его тогда за границу за десять тысяч золотом продали. Это, считай, тысяча соболей. И не в деньгах дело… Когда старость да болезни корежить начнут, никаких денег человек не пожалеет.
— Что ж, он от смерти спасает, женьшень?
— Как считать… — протянул Самсон Иванович. — Прошлой зимой оступился я в промоину. По грудь вымок. Дело уж затемно было. До заимки километров восемнадцать. А мороз. Только к утру до тепла добрался. И хоть бы чихнул.
— Женшень принимали?
— С осени.
— Случай. — Кузьма даже рукой махнул.
— Больно много случаев… Пора нам, — нахмурившись, бросил Самсон Иванович и добавил, будто про себя: — Такой корень, про который Ангирчи говорил, должен граммов четыреста с гаком весить. Это уже государственная ценность. Таежная реликвия. В музеях таких нет. Слышал я о находке в четыреста граммов. Но если Ангирчи угадал, то Дзюба нашел побольше.
Взяв котелок, чтобы пойти за водой и залить костер, Свечин сказал:
— Кто же такой корень купит?
— Государство.
— Я не про то…
— А-а… Покупают же «Волги». Для удовольствия. А корешок может лет десять жизни подарить. Кто с умом его принимает. Молод ты, здоров. Вот и не веришь.
Вернувшись, Свечин залил костер, но Самсон Иванович не торопился с отправлением в ночное плавание.
Взошел большой тусклый серп луны. Постепенно поднимаясь, он делался серебристее, ярче. Стали различимы отдельные кусты, а легкая туманная дымка, пологом проступившая над рекой, еще сильнее рассеяла свет.
Мотор застучал раскатисто и басовито. Зашелестела вода, расталкиваемая тупым носом плоскодонки. Протопопов повел лодку не быстро, но уверенно. Он хорошо знал стрежень реки. В блеклом, неверном свете без особого труда находил дневные ориентиры.
Долина реки сузилась. Берега взмыли вверх. Если бы не туманная дымка, рассеивавшая свет, то в ущелье, где по-медвежьи урчала вода, было бы совсем темно.
Подавшись вперед, крепко сжав рулевую ручку мотора, Самсон Иванович вглядывался в пространство впереди лодки.
Потом, к заре уже, берега расступились. Протопопов зажал ручку мотора под мышкой, набил трубочку, закурил.
Кузьма, устроившись около средней банки, спал.
* * *
Леонид сказал неожиданно и резко:
— Хватит спорить! Чего тут торговаться?! Не бросать же лодку здесь. Давайте я спущусь в Спас на лодке.
Твердоступ, Илья Ильич и начальник «аэропорта» переглянулись и почувствовали себя неловко. Настало время отлета, но все еще было неясно, кто отправится на вертолете, а кто погонит лодку.
— Я серьезно. Доберусь за двое суток до Спаса, — повторил Леонид.
— Гм… гм… Нехорошо получается, — пробурчал Илья Ильич.
Остап Павлович нахмурился. Леониду следовало подумать о своей матери, на которую так внезапно обрушится удар, а рядом не окажется самого родного и близкого человека — сына… И в то же время Степану Шматову надо как можно скорее попасть в Спас — дела. И у Ильи Ильича — тоже.
— Гм… Остап Павлович, — откашлявшись, сказал председатель сельсовета, — дайте листок бумаги. Без справки его ведь не похоронят. И печать со мной…
Степан Евдокимович, горячившийся почему-то больше других, отошел в сторонку.
Махнув рукой, Леонид поморщился, промолвил безразлично:
— Как хотите… Мне все равно. По реке погнал лодку Илья Ильич.
…Из Спаса Остап Павлович сообщил в райотдел внутренних дел, что сигнал Крутова подтвердился — обнаружен труп, и попросил выяснить личность этого Крутова, поскольку не ясны обстоятельства, при которых тот обратил внимание, что у Радужного «смердит».
Ни гостиницы, ни Дома приезжих в селе не было, и Твердоступ по приглашению Антонины Александровны остановился у Протопоповых. Остап Павлович попросил Шматова дать ему список пассажиров, улетавших из Спаса в последний месяц. Их было не много — всего восемь человек, и почти все уже вернулись в село. Твердоступ встретился с ними, поинтересовался целями их отъезда, их отношением к Дзюбе. Второе получалось как бы ненароком. Гибель Дзюбы в Чертовых скалах жители Спаса восприняли так же, как и Самсон Иванович: считали, что погнался Петро Тарасович за легкой добычей. Это никем не оспаривалось. Говоря о Дзюбе, люди даже слово «деньги» употребляли на его манер: «гроши».
— Гроши он любил…
— Где пахнет грошем, тут Дзюбу понукать не надо…
— Он всякий грош до копицы, до кучи нес…
— Он все больше по договорам: охота, женьшень, панты, бархат…
— Только на себя мужик надеялся…
— Сбочь от людей шел…
Часу в одиннадцатом вечера в комнату, где расположился Остап Павлович, пришли доктор, выезжавшая на осмотр места происшествия, и местный врач-нанаец Матвей Петрович. Они закончили вскрытие тела Дзюбы.
— Вот протокол вскрытия, — сказала Анна Ивановна. — Никаких свидетельств, что смерть Дзюбы произошла от нанесения ему огнестрельных или ножевых ранений, нами не обнаружено. Однако у Матвея Петровича есть кое-какие сомнения.
— Вы это занесли в протокол? — спросил Твердоступ.
— Да, — ответил врач.
— В чем дело, по-вашему, Матвей Петрович?
— Сомнения — не доказательство, Остап Павлович, — начал доктор. — Тем более, состояние трупа… Я считаю, что нужно провести дополнительно тщательную химическую и гистологическую экспертизу. Но в наших условиях это, к сожалению, невозможно.
— Вы, Матвей Петрович, предполагаете, что…
— Отравление.
— А вы, Анна Ивановна?
— Здесь у меня нет твердого мнения, хотя согласна, что гистологическую экспертизу провести совершенно необходимо. Это поможет установить более или менее точно время гибели Дзюбы. А также злополучного козла…
— Да, — кивнул Твердоступ, подумав: «Не получается, выходит, несчастного случая. Впрочем…» И Остап Павлович обратился к Матвею Петровичу: — А что-либо о характере отравления можно сказать?
— Об этом может с уверенностью говорить лишь химик.
— А все-таки… Как вы думаете?
— Характер яда — психотропный… действующий на нервную систему. Но не только на нее. Так сказать, яд с широким спектром действия. Обычно такими ядами являются растительные. Характерные признаки указывают на цикуту.
— Съел случайно что-нибудь? — спросил Твердоступ. Матвей Петрович пожал плечами.
— Что ж, — поднялся Твердоступ, а за ним и врачи. — Благодарю. Отправьте все, что нужно, в крайцентр.

 

Через несколько дней прилетел инспектор краевого управления внутренних дел Виктор Федорович Андронов. С собой он привез результаты гистологической и химической экспертиз. Предположение Матвея Петровича подтвердилось: до того как Дзюба попал в обвал, его отравили. Точнее, Дзюба выпил спирт, в который подмешали яд — цикутотоксин.
Виктор Федорович «подселился» к Остапу Павловичу. Они знали друг друга еще по тому времени, когда Виктор Федорович только начал после демобилизации свою работу в милиции участковым и был «соседом» Самсона Ивановича.
Чай пили в своей комнате, чтобы не мешать хозяйке, а главное, чтобы спокойно обсудить дело. Выводы экспертизы, подтвердившие догадку старого врача Матвея Петровича, многое меняли.
— С Крутовым беседовали? — спросил Остап Павлович.
— Сначала его надо найти, — улыбнулся Андронов.
— В бегах?
— Вроде нет. Он действительно десантник-пожарник.
И действительно торопился. Крутов был в тайге около двух недель. Вернувшись, в тот же день оформил отпуск и уехал с женой отдыхать. А вот куда — неизвестно. Говорили, будто отправятся — в ближний свет! — на Черное море. То ли в Сочи, то ли в Ялту. Писать не обещали. Некому. Ищем.
— Может быть, это ловкий ход? — вздохнул Твердоступ. Не нравилось ему, очень не нравилось, что люди отправляются в вояж за тысячи километров, не сказав, куда.
— Вы ведь, наверное, тоже время не теряли, Остап Павлович?
— Поговорили со многими… О Дзюбе. Ну и с теми, кто в последний месяц выезжал из Спаса. Ничего особенного. Но сам покойный был человек своеобразный. Мягко выражаясь. Такого типа не забудешь и через пятнадцать лет. Все греб и греб к себе. Так уж руки у него устроены. Но сейчас он мертв…
— Да, и умер он все-таки не от отравления. Он был еще жив, когда на него обрушился камнепад. Вот ведь в чем дело, Остап Павлович. Ранения, полученные Дзюбой, погубили его раньше цикуты. Я побывал перед отъездом у экспертов. Они назвали одно-единственное растение, которое содержит цикутотоксин, — вех. Он распространен по всей России. От Балтийского до Охотского моря.
— Таежники, бывает, долго сидят без еды, — как бы про себя рассуждал Твердоступ. — Однако если ты едешь по реке, можешь остановиться, чаю попить. В котомке найдены нетронутые сухари, копченое мясо. Отлично, Виктор Федорович… Выходит, Дзюба спешил. Очень. Гнал вовсю, чтобы успеть куда-то, к кому-то. Куда?..
— Может быть, и не к Радужному. Может быть, в Спас.
— Да… Но он был отравлен. Следовательно, есть отравитель. Почему Дзюба отравлен и кто его отравитель? А пока мы не знаем даже, зачем или почему он спешил.
— Я слышал, — заметил Андронов, — что вехом травились дети и туристы. По недоразумению. Один раз какая-то очень уж дотошная хозяйка обвиняла пастуха в том, что он, мол, нарочно загнал ее корову в болото, где вех растет. Но чтоб таежный человек наелся веха — не бывало.
— Может быть, не слышали потому, что люди просто-напросто пропадали в тайге?
— Это верно, — согласился Андронов. — Смерть от цикутотоксина наступает и через двадцать — тридцать минут, а случается, что и через несколько дней.
— Но признаки отравления появляются уже через пять — десять минут. Недаром вех зовут еще водяной бешеницей. И все же у нас очень мало фактов. Связь со Свечиным и Протопоповым завтра вечером. Возможно, у них есть новости… А пока я думаю продолжить изучение Дзюбы. В деталях восстановить его образ жизни, привычки, склонности, связи. Необходимо знать не только местных пассажиров вертолета, но и тех, кто в это время уходил в тайгу и где был. Непонятным остается, Виктор Федорович, одно немаловажное обстоятельство. Почему все это произошло у Радужного? Случайность? Или заранее обдуманные действия? Отравление, стрельба, обвал…
— Мне думается, Остап Павлович, преступник действовал по наитию. Плана заранее обдуманного у него не было. Отсюда и этот ералаш в поступках. Неопытный, импульсивный человек, он метался, пытаясь во что бы то ни стало скрыть следы.
— Может быть… Может быть… И все-таки почему именно у Радужного?
— Обычное место встречи, — заметил Виктор Федорович.
— Тогда следует предположить, что Дзюба был знаком со своим убийцей, хорошо знаком! И при чем тогда во всей этой истории козел, которого, надо полагать, убил Дзюба? Ведь экспертиза подтвердила, что корневщик мог убить животное. Их смерть, можно сказать, наступила одновременно. По крайней мере, произошла в один и тот же день.
— По-моему, Остап Павлович, надо ждать вестей от Свечина и Протопопова. Если у Дзюбы были еще корни, кроме тех, что остались в котомке, то будет ясен мотив убийства, отравления. Его ограбили. Но забрали не все, а только часть, чтоб запутать следствие.

 

Утром Виктор Федорович решил познакомиться и поговорить с родными погибшего. «Дзюбина хата» — так все и сам покойный называли крепостицу из бревен в обхват — была, не в пример другим домам, огражденным хилыми плетнями, обнесена дощатым забором. На калитке висела жестяная табличка с надписью масляной краской:
«Осторожно! Злая собака».
Рядом с калиткой проволочка — очевидно, к звонку. Андронов дернул. Раздалось бряцанье бубенца. В подворотне сердито фыркнула собака. Потом послышались легкие, будто невесомые, шаги. Прогремели один за другим какие-то запоры. Наконец дверь открылась.
— Совсем забыла, что хозяин помер. Законопатилась на все задвижки, — вместо приветствия пробормотала худенькая сутулая женщина.
— Вы жена Петро Тарасовича? — спросил Виктор Федорович.
— Вдова уже, — махнула рукой. — Хозяйка теперь, выходит.
— Разве вы раньше ею не были?
— Отмучилась…
Двор, открывшийся Андронову, был, что называется, вылизан. Видимо, каждая вещь имела свое, только ей предназначенное место. Лишь у калитки валялись дубовые засовы, только что брошенные хозяйкой.
В комнатах не ощущалось никакого беспорядка, какой бывает в доме внезапно и трагически погибшего человека. Лишь зеркало было завешено простыней. «Мебель-то вся добротная, дорогая, а вот как-то не смотрится — света ей не хватает здесь, что ли?» — отметил про себя Андронов.
От сутулости, верно, руки Авдотьи Кирилловны казались очень длинными, а ее привычка смотреть исподлобья, напряженно, будто угадывая мысли собеседника, словно гипнотизировала.
— Большое у вас хозяйство. Управитесь? Трудно будет.
— Трудно… — неопределенно проговорила Авдотья Кирилловна. — Известно. Две коровы, свиньи, овцы, куры, ульи, сад, огород… А работников всего… — И женщина вытянула крупные, узловатые руки с широкими, красными, припухшими пальцами.
— Сын поможет.
— Нет. Уедем с ним в город. Покойник все командовал, командовал. В черном теле держал. Оттого сын и на стройку утек. Пусть теперь вздохнет. Поживет по-людски.
— Ваш сын дома, Авдотья Кирилловна?
— Нет.
— Он в Спасе?
— Тут.
— Мне бы его повидать хотелось.
— Не девушка. Чего его видать? А вот лодку нашу угнали.
— Кто?
— Ваши. Самсон и этот… чистенький. Посмотришь на него — прямо с витрины. Из района который. Следствие ведут. А закон — тайга, прокурор — медведь.
— Я тоже когда-то здесь жил.
— Помню. До города уже дослужились. Начальство… А Самсон тут и зачах. Судьба. Она тенью за человеком ходит.
«Неужели ей всего сорок лет? — с недоумением подумал Андронов. — Так состариться! Дорого же ей досталось хозяйство…»
— Пригонят вашу лодку. Отдадут.
— Калиткин и Храбров? Нет. Скажут, бригадная. Мы, мол, за нее и тем-то и тем-то заплатили.
— Значит, она артельная.
— Петро Тарасович говорил — его. Сам мастерил. Когда ж нам корешки отдадут? — поинтересовалась Авдотья Кирилловна. — Поди, бригадные так поделят, что достанется с гулькин нос.
— У них с Петро Тарасовичем свои расчеты.
— Ясно — не наши.
«Да. Держал ее Дзюба в руках крепко. Тени несогласия не терпел. А платье на ней дорогое… Совсем новое, но шила, видно, сама».
— Баловал вас муж…
Авдотья выпрямилась, точно ее ударили в подбородок, даже сутулость пропала.
— Баловал… — Она подошла к трехстворчатому шифоньеру, распахнула. — Баловал. Вот это — двадцать лет назад куплено. А вот — десять висят, по году прибавляйте. А потом отрезы пошли. Все ново, все цело, все лежит. Пять пар туфель я за двадцать лет заработала. Вот. Два костюмчика детских — на шесть и на пятнадцать лет. Все не надевано. Некуда было надевать. Это Петро Тарасовича костюм. Говорил, довоенный.
— Зачем вам все это? — неожиданно сорвалось у Андронова.
— Добро… Нажито. Сыну останется.
— И богат Дзюба?
— Хватит Леониду, чтоб жить не по-нашему. Как мне только во сне снилось.
— Пил Петро Тарасович?
Вдова покосилась на кухонную перегородку, словно и сейчас там мог сидеть хозяин.
— Выпьет стакан самогону, посидит, хлебом занюхает… Ждет, пока в голову ударит.
«Самогону»… — повторил про себя Виктор Федорович. — Ведь на спирту настаивают женьшень. Пил ли его Дзюба?» И Андронов спросил об этом у вдовы.
— Как же! Такому бугаю еще лет тридцать жить бы да жить. Да дума — за горами, а смерть — за плечами.
— Где ж он самогон гнал? Дома?
— У себя на заимке. Тут нельзя — Самсон. И на заимке-то с предосторожностью. Спирт денег больших стоит… А брюхо добра не помнит, говорил Петро Тарасович.
— Не болел Дзюба?
— Покатается иной раз с печенью, а так особо не жаловался.
Они вышли из дома. Собака, лежавшая у калитки, понуро поднялась, отошла в сторону.
— А на калитке написано: «Осторожно! Злая собака», — сказал Андронов.
— По хозяину тоскует. Пятый день не жрет. Похоже — сдохнет. Леониду сказать, чтоб к вам зашел? Невесело у нас…
Действительно, выйдя со двора Дзюбы, Виктор Федорович как-то свободнее вдохнул чистый воздух, напоенный и свежестью близкой реки, и ароматами тайги.
«Тяжеленько жилось Авдотье, да, наверное, и Леониду, — подумал он. — А самому Дзюбе? Экий скупой рыцарь двадцатого века. Скупой? Нет, что-то другое. Жене в год по платью, по отрезу. Пять пар туфель. Сыну костюмы «на шесть и на пятнадцать лет». Мебель. «Выпьет стакан самогону. Ждет, пока в голову ударит». Даже здесь расчет!»
Андронов рассказал следователю прокуратуры о своем посещении вдовы, о привычках и характере Дзюбы.
— Вот и выяснилась весьма существенная деталь, — добавил Виктор Федорович. — Дзюба выпил яд, очевидно подмешенный в спирт. Но это было чье-то угощение. Вот зафиксированный в протоколе список вещей в котомке. Среди них — «фляжка алюминиевая армейского образца. Наполнена жидкостью с запахами самогона и специфическим — женьшеня». Результат химического анализа:
«Спирт с большим содержанием сивушных масел — самогон. Настойка корня женьшеня». Вынул же Дзюба из котомки только кружку. Пил Дзюба спирт, а не самогон. Таково заключение экспертизы. Спирт!
— А если там никого не было? — Твердоступ прищурил один глаз. — Если отравитель оставил Дзюбе спирт? Тогда все-таки следует предположить: у Дзюбы был тайный сообщник. Доверенный человек. С ним Дзюба, видно, вел дела не один год.
Дальше: Капкан удачи