Глава XXI
Неожиданная встреча
1
Совсем немного времени минуло со дня приезда Анатолия. Памятуя наставления Ивана Игнатьевича «почаще подводить итоги», правдиво оценивая свои поступки (не врать же себе!), Анатолий мысленно отчитывался перед собой.
Он учится в десятом классе вечерней школы. Хотел — и смог! Это приятно сознавать.
Сейчас он нигде не работает. Хотел, но не смог. И это чертовски неприятно. Не надо было так скоропалительно лезть в артель, лишь бы где-то работать! Добро еще, что так дешево отделался… Завтра будет опять разговор с майором об этой «шарашкиной конторе». Он, Анатолий, как комсомолец, обязан был сообщить в отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности — в ОБХСС — о своих подозрениях, пусть разберутся, проверят. Майор очень серьезно отнесся к рассказу Анатолия, поблагодарил его. К «фирме» Семсемыча тянутся следы мошенников-расхитителей, в ОБХСС уже имеются сигналы об этом жульническом гнезде. Сообщение Анатолия, сказал майор, поможет разоблачить и поймать с поличным этих жуликов. Но как быть с работой? Надо ли сразу искать новое место или ждать? Юра никогда слов на ветер не бросает, да, видно, не от него сие зависит. Приходится ждать. Хуже нет, чем такое ожидание! Но почему же так весело у него в руках поет баян? Ответить можно одним лишь словом — Лика! Чуть было не потерял такого друга! Нет, тут не только дружба, но и любовь… Он осознал это, когда она была в опасности. И так счастливо получилось! Он подоспел вовремя. Как в кино!
Баян в руках поет… Хорошо вот так сидеть и играть, играть…
Бригадмильство! И на уме такого не было! А как втянулся, как нужно и интересно это. Впрочем, мама и дядя опасаются, как бы бригадмильство не повернуло его только к темным, плохим сторонам жизни, как бы такое однобокое знакомство с жизнью не создало у него впечатления, будто на свете только плохие, трудные, свихнувшиеся с пути люди…
Можно подумать, что в его жизни не существовало Ивана Игнатьевича, дядьки Грицька, будто нет в Москве Лики, Юры, Коли, Дмитрия Алексеевича Кленова и комсомольца Сергея Порфирьева; а учащиеся вечерней школы — Онегин, Зубавины? А студенты, товарищи по бригадмильству? А Полянчуки? А ребята-автозаводцы?
Может быть, мама и дядя боятся, что он сам «заразится»? Вряд ли. Скорее, они страшатся другого… А он не может иначе. Пусть хоть на своей улице и в ближайших переулках он убережет нескольких трудных ребятишек от влияния хулиганов и воров.
Вспомнилось, как в колонии Глеб здорово читал стихи Маяковского про хулиганов:
…Что ни шаг — враг.
— Вдрызг фонарь, враги — фонари.
Мне темно, так никто не гори.
Враг — зверь, враг — дом, враг —
всяк, живущий трудом. Враг — читальня.
Враг — клуб. Глупейте все, если я глуп!
Ремень в ручище, и на нем повисла гиря кистенем.
Взмахнет, и гиря вертится,
— А ну —
попробуй встретиться!
Вот и надо действовать по Маяковскому, «чтобы, если возьмешь за воротник, хулиган раскис и сник»…
Нет, надо еще больше времени уделять своим подопечным ребяткам.
2
Анатолий зашел к Полянчукам. Ни Полины, ни Витяки дома не оказалось. На кухне он застал ту же полную блондинку, Анну Ивановну.
— А вы молодец, — сказала она, улыбаясь. — Просто сгораю от любопытства. Как вам удалось вернуть Полине права?
— Депутат помог. Что с Витякой?
— Разве вы не знаете? Ходит в школу. Надо бы вечером готовить уроки, а тут является какой-то Лопух…
— Лопухов? Пашка?
— Рыжеватый такой, лет пятнадцати.
— Гоните этого Пашку в три шеи! От него все зло! Дома у Лопухова Анатолий застал только мать Пашки.
— Меня уже тысячу раз спрашивали, — неприязненно поглядывая на собеседника, начала маленькая, толстая, раздраженная женщина, нервно теребя бантик на груди, — почему мой сын не учится, почему у него приводы. Так разве ж я виновата? Школа не воспитывает. А меня он ни во что не ставит. Говори не говори, а толку, как об стенку горохом.
— Такой трудный парень?
— Да он весь в отца, паразит! А отец его горький пьянчуга, ирод. С детства рюмку сынку подносил, калечил душу паскудными словами. С отца и спрашивайте.
— А где отец?
— Откуда я знаю, под каким забором он сейчас валяется? И сына приучил дома не ночевать.
— Что же вы посоветуете?
— Сто раз уже советовала. Отправьте его в колонию! Чего вы ждете? Из-за него и меня, того и гляди, заметут. Да и времени у меня нет цацкаться с этим хулиганом. Я женщина занятая, материально ответственная, за цельный буфет отвечаю…
Она тараторила с пулеметной скоростью, то и дело всплескивая руками. Пальцы с облезлым маникюром на ногтях были унизаны толстыми золотыми кольцами.
— Значит, напишете заявление об отправке Пашки в колонию?
— Да хоть сто заявлений подпишу. Вы только составьте…
— Хорошо, согласую!
— Уж я вас отблагодарю, товарищ начальничек…
Анатолий задумчиво шагал к дому Ушкова. Интересно, какая мать у Леонида Ушкова? Тогда, в детской комнате милиции, Леонид наобещал много, лишь бы не вызывали его мать, лишь бы не сообщали ей ничего, так как у нее больное сердце.
Дверь открыла девочка. На вопрос об Ушкове она показала на дальнюю дверь в коридоре. Анатолий постучал и вошел.
У окна сидела опрятная женщина и шила на машинке. В комнате было прибрано, уютно. На диване лежал Леонид Ушков в той же курточке на «молнии» и, подперев голову рукой, читал. Он так увлекся, что не заметил прихода гостя.
— Леня, — позвал Анатолий.
Подросток вскинул голову, затем поспешно вскочил. Книга упала на пол. Не подняв ее, он метнул быстрый, встревоженный взгляд на мать.
— Пошли на занятия автокружка, — сказал Анатолий первое, что пришло ему в голову. — Собирай вас поодиночке…
— Идем! — Ушков торопился поскорее уйти.
— Ты надолго? — обеспокоено спросила мать. Она посмотрела на Русакова. — А вас я что-то не помню. Вы бывали у нас?
— Нет. Я — Анатолий Русаков, шофер. Занимаюсь с ребятами… С Леней недавно познакомились…
Когда за ними захлопнулась дверь квартиры, Леонид поспешно спросил:
— Меня вызывают? Туда?
— Да нет же, — с досадой ответил Анатолий. — Никто никого никуда не вызывает. Просто я зашел тебя проведать.
— Так сказать, слежка на дому? — Ушков дрожащими пальцами провел по русым волосам.
— Чепуха! Вот что, никакого автокружка, к сожалению, нет. Просто я хотел тебя повидать. Пройдемся.
— А зачем? Если я не нужен по делу, то пойду дочитывать интересную приключенческую книгу Уоллеса. Достал ее в «чертовой читалке» под большой залог. Должен вернуть не позже семи вечера. Если просрочу, то надо платить штраф.
— В «чертовой читалке»? — заинтересовался Анатолий. — Это что за штука?
— Да так… Ничего особенного, — неохотно ответил Ушков. — Ну, если я вам не нужен, то пойду…
— Погоди. Есть дело, — резко сказал Русаков.
— Так и надо было говорить, — насмешливо пробормотал Ушков.
Леня молча следовал за Анатолием. На улице было людно. Они вошли в небольшой сквер на улице Герцена, уселись на скамью.
— Вот что, Леня, — начал Анатолий. — Я парень бывалый, бригадмилец. Слушал я тебя там, у лейтенанта Хлопунова, ты говорил честно и прямо, от сердца, а сейчас ершишься. Я тебя что-то не пойму. В чем дело?
— Да ни в чем… Ну, читал книгу, а тут на самом интересном месте пожалуйте бриться. Я слушаю вас…
— Ну, слушай. Ушел ты тогда, а я и говорю лейтенанту: «Славный парень, запутался, и тяжело у него на душе, чувствую». А он: «И мне кажется, что так. Может, помочь ему надо, поговорить по-дружески». А сейчас сижу с тобой и думаю: какого черта я пришел? Другого парня вижу. Дружба у нас с тобой вряд ли получится, а так, для формы, не стоит. Это я тебе начистоту. Ты не фыркай, как кот, а скажи честно. Может быть, у тебя таких друзей вагон? Может быть, твоя теперешняя жизнь тебя веселит?
Ушков нервно продергивал то вниз, то вверх «молнию» на куртке. Нужен ли ему друг? Кому же не нужен настоящий друг? Но этот? Этому приказали дружить, вот он и явился. «Мероприятие». Парень он, может, и неплохой, да из милиции, стоит ли с ним связываться? А откажешься — доложит по начальству.
— Я второгодничал, и приятелей в школе у меня набралось уйма, — усмехнулся Ушков. — Всяких. Если позвоню им — откликнутся. Есть и такие, что нравоучения здорово умеют читать. Тоже в порядке шефства… Вы где учитесь или работаете?
— Мне здорово не повезло. Пришлось в колонии пробыть несколько лет.
— Да ну?
Анатолий рассказал о себе — о колонии, о вечерней школе, а закончил так:
— Ты в милиции говорил о своем желании поступить в мореходное училище. Но для этого надо иметь образование не менее семи классов. Поступай в вечернюю школу, где я учусь. Надо будет — помогу.
— А ведь это идея! — воскликнул Леонид. — И как это я сам не подумал о вечерней школе? Противно сидеть в нашей школе с мелюзгой, когда ребята, с которыми начинал, обогнали меня на два класса. Как на каторгу в класс идти…
— Учебный год начался, но ты просись в седьмой класс вечерней школы. Я поговорю насчет тебя. И вот что. Я не буду набиваться к тебе со своей дружбой, — не хочешь, не надо. Только один уговор… Я ненавижу ложь. Говори самое неприятное, только в глаза. Раз соврешь в серьезном деле, век не поверю. Я бываю иногда не в меру резким, хочу сказать прямо, а получается грубо. В случае чего ты не обижайся. Ну, подумай, а потом позвони, запиши телефон.
— Во-первых, спасибо тебе, — тихо проговорил Ушков, — за то, что ничего не сказал маме. А то я вначале испугался. У нее ведь больное сердце.
— Во-вторых?
— Обязательно поступлю в вечернюю. Но как же объяснить ей все это? Она же не знает, что я ушел из обычной школы, после второгодничества…
— Пусть узнает. От тебя. Ведь тайное обязательно станет явным. И, когда она все узнает от чужих, — подумай, что будет! Это действительно может убить ее. А ты сам. Оттого, что ты скрываешь правду, изворачиваешься каждый день, боишься, что все вдруг откроется, — от этого у тебя так тяжело на сердце, так мрачно… Я это знаю, у меня самого когда-то так было… Нет хуже двойной жизни!
Ушков опустил голову и чуть слышно проговорил:
— Я понимаю… ты это правильно…
— А раз правильно, то, когда поступишь в вечернюю школу рабочей молодежи, скажи маме, что тяжело и стыдно было сидеть за партой с мелюзгой и поэтому будешь днем работать, а учиться вечером. Будешь помогать ей. А потом в мореходное училище! Только не кисни, не откладывай на завтра, действуй! Устраивайся!
— Буду действовать! Насчет работы я уже думал, даже знаю, куда пойти, — сказал Ушков. — Ты правильно подсказал, голова у тебя работает!
— И еще один совет — держись подальше от всяких там сомнительных дружков.
— С этим покончено!
— А если мне потребуется твоя помощь? — неожиданно для самого себя спросил Анатолий. — Поможешь?
— Конечно! Но какая помощь? Быть бригадмильцем? Это мне не по душе.
Анатолий имел в виду совсем не это, но слова Ушкова рассердили его.
— А что тебе по душе? — сердито спросил Анатолий. — Что тебе по душе? Лодыря гонять? Скрывать правду от матери? С прохвостами водиться? В милиции ты сказал: «Я был сволочью перед государством и матерью». Громкие слова любишь.
— Ты что? — крикнул рассерженный Ушков. — Хочешь меня сделать легавым? Не выйдет!
— Да кто тебя, такого, возьмет в бригадмильцы? Подумаешь, золото! Тебе помочь хотят, а ты нос задираешь. А еще… Иди ты к черту!
Анатолий поднялся со скамьи и быстро пошел к выходу из сквера. Подходя к дому, он мысленно ругал себя за горячность и несдержанность, сам не понимая, почему вдруг так рассердился на Ушкова.
3
За обеденный стол он сел таким сердитым и озабоченным, что Ольга Петровна обеспокоилась. Пришлось коротко сказать об Ушкове.
— Ведь там, в детской комнате милиции, слезу пускал, просил пожалеть мать, а сейчас чистоплюя и тихоню из себя строит. И я хорош…
— Фу, как ты испугал меня! — Мать улыбнулась. — Стоит расстраиваться из-за какого-то Ушкова. Ну не хочет с тобой дружить — не набивайся.
— Ах, мама, ну как ты не понимаешь! Мне поручили, я взялся и не выполнил. Товарищ Русаков обиделся, видите ли, за слово «легавый»! Мимоза!
Только начали обедать — раздался телефонный звонок.
— Тебя просят, — недовольно сказала мать, входя в комнату. — Наказанье! Только приехал, и уже по всей Москве дела. Угомону на тебя нет…
Звонил Мечик Колосовский, мальчишка, которого он подвозил в клинику. Мечик срочно хотел видеть Анатолия по важному делу. Они — пионеры (есть и комсомольцы) — организовали небольшой отряд, вроде тимуровского, для отпора хулиганам и для охраны порядка во дворе и в скверике. Как действовать? С чего начать?
— Молодцы! Поговорим завтра. Звони в это время.
— Ты какую рубашку наденешь в театр? — спросила мать и, заметив недоумение в глазах сына, напомнила — Ведь мы с дядей идем сегодня на балет «Ромео и Джульетта». Забыл?
— Совсем забыл!
— Танцует Галина Уланова, — сердито сказал дядя, — такое забывать не полагается. Ты со своим бригадмильством совсем что-то закрутился. Кроме наставления на путь истинный сорванцов, хулиганов и воров, должны же быть у тебя какие-то другие интересы? Нехорошо…
Анатолий рассмеялся:
— Ладно, ладно, дядюшка, пошли в театр! И не бойся, пожалуйста! Вижу нашу Москву не только через бригадмильские очки…
Из театра Анатолий ехал со странным чувством. Красота того, что он видел на сцене, рождала не только восхищение, но и смутное ощущение неудовлетворенности, горечи и жалости к себе.
О любви он знал не только из книг: о ней говорили взрослые, рассуждали подростки. В колонии, например, да и не только в колонии, говорить о девушках и любви насмешливо-грубо и цинично у некоторых считалось признаком «настоящего парня». Он не раз слышал, как рассказывали об этом анекдоты, иногда смешные, но такие скверные, что слушать стыдно.
Анатолий читал, конечно, об огромной любви-дружбе, любви-страсти, о чувстве, которое может очень высоко поднять человека, а может и раздавить. Впрочем, подростки в колонии, из числа «опытных», считали, что это все выдумали писатели. Настоящей большой любви, привязанности и нежности боялись и стыдились, как проявления слабости. По рассказам этих «опытных», любовь — что-то вроде вида развлечения, а больше в ней ничего нет. Правда, Анатолий иногда сталкивался и с другим, знал о людях, которые так любили, что жить друг без друга не могли. У них в доме — давно это было — даже застрелился один молодой доктор, когда его жена умерла.
Сейчас, возвращаясь из театра, Анатолий испытывал тоску по огромному чувству. Нет, такое ему не дано. Он любит Лику, но как-то скучнее, беднее, что ли.
— Почему же среди молодежи в жизни почти не встречается такая любовь, как у Ромео и Джульетты? — спросил он дядю.
Придя домой, сели пить чай. Дядя начал издалека:
— Ты спрашиваешь, почему? Я, как ты знаешь, побывал во многих странах, людей повидал немало. Видел у молодых зарождение и большой любви, и большой дружбы. Но вот что меня удивляет порой: некоторые будто нарочно замораживают свои чувства, принижают их грубятинкой, шутовством, а то и развязным ухарством. Не умеют, что ли, или стыдятся выразить свои переживания, чувства. Анекдоты рассказывать не стыдятся, а сердце открыть чувству стесняются. Я понимаю, скромность украшает. Стыдливость я тоже понимаю. Но что за скверная манера — маскировать свои чувства обыденщиной, цинизмом.
— Ты неправ, дядя. Иной раз боишься показаться смешным. Я, например, не выношу громких слов. Чуткий человек и так поймет.
— Не о том ты толкуешь, Толя… Я говорю о внутреннем раскрепощении чувств, о богатстве их. Ведь язык человеку дан для того, чтобы он мог выразить им сокровенное. Умей и словом приласкать друга, приоткрой свое чувство, скажи не сентиментально, а мужественно, искренне…
— Ну да! Скажи о высоких чувствах, а тебя высмеют. Теперь, дядя, не принято распространяться! Теперь никто не верит в высокие слова!
— Опять ты за свое! Сам же спрашивал: «Почему молодежь не умеет любить так красиво, как Ромео и Джульетта?» Думаю, что обобщаешь ты зря, есть у нас и Ромео и Джульетты. Но очень много, слишком много молодежи живет в этом отношении на нищенском пайке. Сами себя обворовывают. Душевная скупость… А насчет высоких слов — это дело другое. Конечно, молодежь всегда возмущает несправедливость, ей претит ложь, фальшь и ханжество, прикрываемые громкими фразами. По молодости многие не понимают, что плохи не высокие, благородные и умные слова, а те людишки, которые спекулируют ими, прикрываются ими, как дымовой завесой. Встретится эта молодежь с настоящими людьми, увидит, как тысячи тысяч в нашей стране трудятся и борются за то, чтобы хорошие слова претворить в хорошие дела — и цинизм их пройдет, как корь. Щеголяют же цинизмом задубелые мещане, скупящиеся даже на добрые слова. И еще ломаки: все, мол, считают так, а я наоборот, поперек всех! Поперешники-оригиналы! Тьфу!.. Мещане больше всего боятся показаться смешными. А настоящая любовь — и к девушке, и к людям, и к идее — щедра и бесстрашна.
— Вот это верно, дядя.
Так говорили они довольно долго.
Анатолий проводил дядю домой и позвонил Лике:
— Докладывает Анатолий, — тихо сказал он. — Я вернулся с балета «Ромео и Джульетта». Дядя принес билеты. Жаль, что без тебя смотрел.
— И мне жаль… Понравилось?
Анатолий начал было рассказывать, но Лика предложила:
— Выйди на улицу, поговорим.
Лика выбежала из подъезда в накинутом на халатик пальто, в платке. Они говорили о многом, только не о том, что связывало их, оно еще не было высказано. В шутливом тоне говорить об этом было уже невозможно.
Анатолий спросил Лику о Бобе. Она вспомнила, что вчера Пашка звонил Бобу и звал в какую-то «чертову читалку». Боб все чудит: на руке у него окровавленный грязный бинт. Он просил перевязать, но скрыть это от папы и мамы. Лика разбинтовала руку; на левой кисти, выше большого пальца, виднелась тонкая красная черта. Боб все же мальчишка, любит таинственность.
— Опять эта «черт два читалка»! — воскликнул Анатолий.
— Что же это такое?
— Пока не знаю. Но скоро узнаю…
Анатолий смутился. Он вдруг поймал себя на том, что уже долго поглаживает послушные пальчики Лики, лежавшие в его ладони. И такое чувство нежности к этим тонким пальчикам… Лика, подслушав мысли Анатолия, торопливо высвободила свою руку и сказала невпопад:
— Смотри, все окна в домах — оранжевые, помешались на оранжевых абажурах…
Потом они молча походили немного — рука в руке, — разговор не клеился. Прощаясь, он вдруг нагнулся и поцеловал ей руку.
— Спокойной ночи, Ромео, — усмехнувшись, нежно сказала Лика и побежала по лестнице.
На другой день Анатолий неожиданно встретил Ушкова в коридоре вечерней школы. Леня сначала обрадовался Анатолию, а затем покраснел, видимо вспомнив размолвку. Он сказал, что все удалось, что сегодня он принят в седьмой класс. И работать начнет через день — учеником на телеграфе. За время учения даже платить будут. Без семилетки не хотели принимать, помог испытательный диктант. Ведь по русскому он, Ушков, — хоть в десятый класс.
— Значит, Уоллеса по боку? — спросил Анатолий.
— Успею… Знаешь, так надоело мне, по совести говоря, придумывать, чем занять пустой день…
— Да… А где бы мне достать Уоллеса или нечто в этом роде? Где эта «чертова читалка»?
— Не так уж далеко!
— А где?
— Найти не легко. А и найдешь, книг тебе не дадут. Надо, чтобы кто-нибудь рекомендовал.
— Разве это не библиотека?
— Да, но, так сказать, частная. Я тебя свожу, — обещал Ушков.
— А когда?
— Да когда хочешь, пока работать не начал. В читалке толкутся почти весь день, даже вечером.
Условились пойти завтра вечером.
4
Утром Анатолий за рулем Юриного «Москвича» газовал по уже знакомому шоссе в аэрологическую обсерваторию. Анатолий рассказывал Юре, как прошли эти дни, как мчался он на «Победе» выручать Лику и Боба, как ушел из артели, рассказал и о мудрой черной кошке, перебежавшей ему дорогу.
Скоро свернули с шоссе на узкую лесную дорожку с указателем «Въезд посторонним воспрещен», а еще через сорок минут выехали на поле, окруженное лесом.
В самом начале его, на опушке, стояли коттеджи, чуть подальше — длинные одноэтажные дома. А слева и справа по углам поляны выстроились странной формы металлические конструкции: огромная сетчатая металлическая тарелка с торчащим шпилем в центре, на которой можно было бы расположить дом, уставилась в небо. Много похожих на нее тарелок-близнецов, но поменьше, диаметром в два человеческих роста, расположились полукругом. В противоположных углах огромного поля виднелись на радиомачтах замысловатые решетки радиоантенн. Метеорологические будки. Высоко в воздухе покачивались два привязанных аэростата.
— Не зевай, — сказал Юра и, перехватив руль, резко отвернул в сторону, чтобы не опрокинуть стоявший мотоцикл.
«Москвич» поставили возле открытых ворот гаража, где виднелись «Победы» и «козлики». Юрий провел Анатолия в длинное одноэтажное здание и на вопросительный взгляд секретарши сказал:
— Анатолий Русаков — наш будущий шофер и мой Друг.
— У Дмитрия Алексеевича заседание. Что же вы опоздали? — сказала секретарша и с таким откровенным любопытством посмотрела на Анатолия, что тот сразу почувствовал неловкость.
«Конечно, Юра успел ей натрепаться о колонии… Тоже друг», — подумал он.
Юра ушел в соседнюю комнату, сказав «подожди»…
Прошло с полчаса, дверь кабинета распахнулась, донесся шум голосов, стук отодвигаемых стульев. В комнату вошел рослый седоватый человек. Светлые живые глаза внимательно оглядели Анатолия.
— Дмитрий Алексеевич Кленов! — воскликнул пораженный Анатолий.
— Собственной персоной! Не ожидали меня здесь встретить? — Кленов дружески протянул руку и улыбнулся. — Рад приветствовать будущего автоконструктора!
Смущенный Анатолий сердито посмотрел на Юру: и зачем надо было скрывать имя директора института? А Юра, лишь бы устроить его на работу, наговорил, наверное, такого! Теперь красней.
— Я вижу, вы намерены опровергать: дескать, никакой я не конструктор… — И, не дав ему ответить, кивнул на проходящую девушку. — Вот из бывшей буфетчицы, — он шутливо обнял ее за плечи, — заметив, что буфетчица хорошо считает, сумели же вырастить превосходную расчетчицу, составляющую программы и обрабатывающую данные счетных установок! А сейчас наша Тоня, после окончания Московского университета, аспирантка, и помогает создавать интереснейшую конструкцию. Воздух, знаете ли, у нас такой!
Окружившие их сотрудники засмеялись.
— Вот мы и на этом парне, — директор хлопнул Анатолия по плечу, — докажем, что из шофера, да еще смышленого, если он будет стараться, может получиться в нашем институте неплохой исследователь атмосферы.
Анатолий, оказавшись в центре внимания молодых смеющихся и улыбающихся людей, чувствовал себя не в своей тарелке. Тоже нашли посмешище! То ли смеяться, то ли обижаться… Как много здесь молодежи! Неужели все они научные сотрудники?
А Кленов продолжал:
— Вот Виктор Николаевич, мой заместитель, — Кленов указал на плотного человека с могучей шеей и добрым взглядом больших глаз навыкате, — даже выработал кодекс качеств, необходимых для работы у нас. Я бы сказал о них так: работоспособность слона, выносливость верблюда, фантазия мальчишки, пытливость мудреца, романтичность поэта! Ну, и конечно, патриотизм гражданина, натренированность спортсмена, одержимость научной идеей. Если у вас, Анатолий, есть желание, терпение и работоспособность, то в этом уже залог успеха. А если еще добавить способности, то возможности у вас огромные! Вы ведь увлекаетесь автомобилями, насколько я помню?
— Автомобилями!
Тут Юра очень смешно рассказал, как Анатолий, сидевший за рулем, когда они мчались на охоту во время дождя, чтобы поразить воображение этой самой Тони, кокетливо выписывавшей перед ними на мотоцикле вензеля, устроил автокарусель на шоссе. Конечно, у Тони, глядевшей на это — Юра быстро выписывал пальцем круги в воздухе, чтобы показать, как вертелась их машина, — закружилась голова, и она оказалась в кювете. По совести говоря, Тоня обязана Анатолию если не жизнью, то целостью головы и конечностей.
Все засмеялись. Виктор Николаевич покачал головой.
— Вы сами такое изобрели? — спросил Кленов.
Анатолий рассказал о дядьке Грицьке, шофере колонии, который в десяти метрах перед шлагбаумом заставил машину, при скорости около шестидесяти километров, вращаться на месте.
— Ну, если вы так восприимчивы, то здесь наверняка заболеете «космическими перспективами». — Кленов весело подмигнул недоумевающему Анатолию. — А способность не теряться в сложной, неожиданной обстановке очень ценится у нас. И умение быстро ездить — тоже. Вы это скоро поймете.
Кленов подошел к окну, посмотрел на поляну:
— Об исследовании атмосферы и стратосферы читали?
— Почти нет!
— Юра, поручаю вам просветить Анатолия. Каждый солдат должен понимать сущность сражения. По-суворовски! А теперь, Анатолий, принимайте машину. В два часа поедем в город. Полина Полянчук была у меня. Как ее сын?
— Порядок! Витяка учится.
— Отлично! А пока, Анатолий, оглядитесь здесь, посмотрите запуск радиозондов. Это наши летающие лаборатории. Сегодня мы запускаем и большую исследовательскую ракету в стратосферу. Сильное зрелище!
5
— Юрка, какого черта ты скрыл от меня, что здесь директором Дмитрий Алексеевич?
— К слову не пришлось. А вот почему ты скрыл от меня, что вы знакомы?
— Ездил к нему как к депутату хлопотать о Полине Полянчук.
— Матери Витяки? Знал бы я о вашем знакомстве, пошел бы с твоим заявлением прямо к нему, а не к Виктору Николаевичу, который поначалу отказал. «Что вы, говорит, человека прямо из колонии, еще нигде не работавшего, в прошлом судимого, да к нам? Невозможно! Пусть раньше проявит себя в другом месте. Слава богу, в Москве безработицы нет». Уж я доказывал, что ты комсомолец, бригадмилец, судимость снята, он— ни в какую. Пошел я к Кленову. Теперь понимаю, почему, когда я назвал твою фамилию и стал рассказывать о тебе, он так хитро улыбался. Теперь все ясно.
— Юра, сколько можно ждать? — донеслось из открытого «козлика», стоявшего возле дома.
В машине сидело трое. Юра показал Анатолию на двери гаража и сказал:
— Я не смогу тебя проводить. Завгар Михеич в курсе. Сегодня не увидимся, сам понимаешь. — Он кивнул на поле, в конце которого высились две высокие решетчатые металлические конструкции.
«Козлик» резво побежал по травянистому полю прямо к ним. Анатолий долго провожал его взглядом. Из дальнего леса медленно выполз гусеничный трактор, волочивший за собой на длинном низком прицепе длиннющую ракету с трехперистым хвостом. Он видел, как поднятую краном ракету поставили вертикально в одну из решетчатых конструкций. «Да-а… Здесь чертовски интересно! Значит, и ты старайся, хлопче, показывай класс».
В гараже не пришлось спрашивать, кто из троих возле станка, где растачивали цилиндр, был Афанасий Михеич. Им мог быть только высокий, худощавый седой мужчина в офицерских хромовых сапогах, военном галифе и гимнастерке без погон. Анатолий «доложился» ему, сказал, кто он и зачем явился.
Михеич испытующе взглянул на молодого человека, проверил его шоферские права, вслух прочел паспорт и повел к серой «Победе» в углу.
— Твоя! — сказал он, дал ключ и стал наблюдать, как новый шофер будет знакомиться с машиной.
Счетчик показывал, что машина прошла только 1326 километров. Анатолий, как заправский шофер, постучал ногой по скатам, открыл капот и проверил уровень масла. Норма! Запустил мотор и посмотрел на стрелки: бензина полный бак, аккумулятор в порядке.
— А что ее проверять, новехонькую? Если в гараже, — он взмахнул рукой, — такая чистота и порядок, то машина не может быть не в порядке.
— Ты расскажи о себе, нам ведь вместе работать, товарищами быть, — сказал Михеич. Его интересовало все: шоферский стаж Анатолия, на каких машинах ездил, по каким дорогам, были ли аварии, знает ли ремонт. Услышав, что перед ним слесарь пятого разряда, он позвал его к станку и попросил помочь.
«Проверяет», — понял Анатолий и поэтому, пустив станок, нервничал.
Михеич буркнул:
— Ничего, справляешься.
Потом пошел неспешный дружелюбный разговор о семье, о приятелях. Анатолию, парню мнительному и настороженному, удивительно легко было рассказывать о себе этому человеку.
Порядком повозившись, чтобы отвести в сторону другие машины с пути своей «Победы», Анатолий выехал из гаража. Подошел веселый молодой шофер:
— Поздравляю с почином! Ну, как?
— Работает как часы! — ответил Анатолий.
— Я об Афанасии Михеевиче хочу сказать. Мы всех новичков предупреждаем. У него пулевое ранение головы. Поэтому пререкаться и волновать Михеича нельзя. Ясно? Он бы по инвалидности давно мог на пенсию выйти, да не хочет расставаться со своим фронтовым другом, с нашим Дмитрием Алексеевичем. Ведь Кленов командовал дивизионом «катюш», Михеич был в этом дивизионе шофером, вроде старшего шофера. У него три ордена, пять медалей. Не вздумай работать «налево», машину держи чисто, как в аптеке, не матерись при Михеиче! Иначе — увидишь вулкан, услышишь гром! Ясно?
— Чего уж ясней! И можно было не предупреждать. Я не из таких, — сердито сказал Анатолий.
— Вот и хорошо, что тебе все ясно. А еще лучше, что ты не из таких. Нам не хотелось бы лишиться нового товарища. Ну, бывай здоров, друг!
Все так же улыбаясь, круглолицый шофер ушел. Анатолия тронула такая заботливость парня о Михеиче и о новом товарище. Он заглушил мотор. Что делать? Эх, жаль, учебников не захватил. Он оперся спиной о машину и долго смотрел в поле. Вот справа поднялся над опушкой и поплыл, покачиваясь, вверх большой шар, метра два-три в диаметре с привязанным к нему каким-то небольшим четырехугольным ящичком.
Подошел Михеич и подал ему бинокль: «Виднее будет».
Ровно в два Анатолий, устремив взгляд вперед, уверенно вел «Победу» в Москву. А перед его мысленным взором было иное… Кран величиной с уэллсовского марсианина из «Борьбы миров» поднимал ракету вертикально. Фантастического вида сквозная башня заключила ракету в свои металлические объятия. Машины отъехали. …А потом по местному радио Анатолий услышал отсчет времени и наконец стук метронома, отсчитывающего последние минуты… Вдруг у основания геофизической ракеты забурлило, заклубился дым с огненными хвостами. И ракета не полетела. Она стояла, окутанная пламенем. Виднелась только верхушка.
— Неудача! — крикнул Анатолий.
Но вот ракета медленно, медленно приподнялась и так же медленно, будто нехотя, двинулась вверх по направляющей ферме. Вот она остановилась и неподвижно повисла в воздухе. Все! Сейчас упадет! Но ракета, будто набравшись сил, повернулась, наискось вознеслась в небо… и сразу стала точкой.
— Фу! — громко выдохнул Анатолий и засмеялся. Засмеялся и Михеич, которого развеселило волнение молодого шофера.
— А почему она пошла косо?
— Обман зрения! — пояснил Михеич и добавил: — И я, первый раз глядя, решил: неудача! А, оказывается, ракета не двигается до тех пор, пока тяга не сравняется с весом, а когда тяга превысит вес — летит как… ракета!
6
В Москве Анатолий поставил «Победу» в гараж, познакомился с диспетчером и поспешил в школу. Ракета ракетой, но уроки он заставил себя записывать не менее прилежно, чем сосед по парте Петр Онегин.
Усталый, возбужденный первым днем работы в аэрологической обсерватории, встречей с Кленовым, зрелищем старта ракеты, Анатолий спешил домой из школы, почти ничего не замечая вокруг. Во дворе дома перед ним неожиданно вырос какой-то высокий, долговязый человек и сунул руку. Трудно было узнать Хозяина, так ужасно была разукрашена его физиономия синяками и кровоподтеками. Левый глаз совсем заплыл. Говорить мешала безобразно распухшая верхняя губа.
— Наше вам с кисточкой! Видал, как разукрасили?
— Подрался?
— А ну, кыш! — крикнул Хозяин окружившим их ребятам. Те отбежали. — Чума мне мозги вправлял…
— Чума? Ленька Чума? Врешь!
— Собственной персоной. Персональными кулаками и ногами. «Или, говорит, в шурш пущу, или возвращайся ко мне».
— А ты разве знаешься с Чумой?
— А как же! Крестный. Я на него да еще на одного такого немало поишачил. Почти всё, гады, отбирали, мне оставляли только мелочь да на приманку дуриков вроде тебя, что тогда вокруг меня околачивались. Ну, когда из последней отсидки вырвался, думаю: «Амба! Хватит. Человек я больной, совсем доходягой стал. Начну, думаю, жить потихоньку». А тут такое дело! Берет за хомут, за горло!
— Да ты что? Обалдел? Пошли его к черту! Ты бы мне сказал.
— А что ты можешь? И все равно мне подыхать, не от Чумы, так от туберкулеза…
— Вылечат. И чего ты так сдрейфил?
— У меня не две головы… А вот где ты с Чумой связался?
— А откуда ты взял, что я с ним связался?
— А то, что Чума так наказал мне: «Встреться, говорит, с Мамоной и пригласи его ко мне на пир, а не захочет— шепнешь мне». Я, Толька, тебе так скажу: я тебя с тюрягой тогда повенчал и ты, когда дело твое пересматривали, тоже меня под статью подвел. Значит, квиты. Теперь, Мамона, ты меня жалеешь и я тебя жалею. Значит, я тебя не видел и ничего такого не передавал. А ты сматывайся отсюда в другой город, и всё.
— Плевать мне на Чуму!
— Ну гляди. Дело твое.
— А как же ты?
— Я?.. — Хозяин хитро подморгнул. — Есть у меня намерение… Только я и богу ничего не расскажу… Ну да ладно! За участие в шайке дают много, а если один, да на чепухе, вот и будь здоров, Чума, расти большой, ищи меня в лагере. А там и доктора есть, и зубы даром вставят.
— Чего ты его так боишься? Где он сейчас шурует?
— Ну, знаешь… Иди ты к черту! Пойду с ребятами в картишки переброшусь!
— Гришка!
— Ну я Гришка!
— Помнишь, я тебя предупреждал? Ты ребят с нашего двора не трогай.
— А то что?
— Второй раз говорю: будешь со мной дело иметь. Не пожалею!
— Ох, напугал! Я к нему с добром, а он опять грозит. Да если я шепну Чуме, знаешь, что будет?
— Вот что! Ты на моем пути не становись и Чумой не прикрывайся. Кулаки не только у Чумы. У меня тоже крепкие.
— Ну, ну… Я так, шутки шутю. Черт с тобой! Дай на пол-литра! — Хозяин протянул дрожащую руку.
Поколебавшись, Анатолий сунул ему бумажку.
Радостное, приподнятое настроение испарилось. Снова на его пути замаячил почти забытый Чума. Надо что-то предпринимать. Или выждать?..
Через несколько дней, когда в самом радужном настроении Анатолий пришел из школы, позвонила Лика.
— Анатолий, буду говорить тихо, чтобы в комнатах не услышали. Там гремит радио… Опять с Бобом творится что-то неладное. Ну, опять грубит, пропускает уроки…
— Пашка?
— И с ним видели, и еще с каким-то великовозрастным стилягой.
— Что же ты молчала?
— Так ведь снова это началось только на днях. После скандала на Пятницкой он стал было совсем пай-мальчиком, но в прошлую ночь явился под утро пьяный. Что посоветуешь?
— Для этого надо увидеться с Бобом. К слову: рассказал он отцу или маме о своих прежних похождениях? Знаете ли вы, в какую западню он попал?
— Не знаю. По-моему, с мамой у него разговора не было.
— Узнай и сейчас же выйди и сообщи мне.
— Однако, сэр, вы ловкий Дон-Жуан. А если я с балкона… то есть по телефону…
— Лика, это очень серьезно. Если Боб продолжает видеться с той компанией, то можно ожидать наихудшего. Выйди, поговорим.
…Они шли по Тверскому бульвару, и Лика рассказывала о Бобе. Анатолий требовал подробностей, фактов, но Лика почти ничего не знала.
— Сейчас поздно, но завтра у тебя нет вечером занятий, вот и поговори с ним сам.
Как бы ни уставал Анатолий, вечерний разговор с Ликой обо всем случившемся за день становился привычной необходимостью.
Агния Львовна терпела их «телефонную дружбу» — пусть себе болтают на здоровье. Зато она болезненно ревниво охраняла Лику от встреч с Анатолием вне квартиры. Встречи были редкими. Поэтому, когда они встречались, то говорили обо всем и не могли наговориться. Вот и сегодня Анатолий снова с увлечением рассказывал о своей работе, о Кленове.
— Какое непостоянство! — Лика засмеялась. — То клянется в любви к автомашинам, а сейчас с пылом-жаром, взахлеб говорит об исследованиях атмосферы! От Боба заразился?
— Да нет же! Я люблю механизмы, а летающие лаборатории— радиозонды и ракеты — тоже механизмы! Но дальнего, сверхдальнего действия. Дух захватывает! Эх, если бы вместо какого-то тфибора да меня посадили в ракету и запустили в космос!
— Какой ты еще мальчишка!
Они дошли до Никитских ворот и, не сговариваясь, повернули обратно.
— Мальчишки бывают разные, Юра попросил меня и других комсомольцев сделать радиомеханического робота для Дома пионеров. Я, честно говоря, не очень верил в успех этой затеи. Ну куда нам конструировать такой сложный механизм! А что получилось на деле? Да сами пионеры из технических кружков мастерят этого радиочеловечка. Конечно, Юра и еще один инженер — «главные конструкторы», они руководят расчетами, составляют схемы. Я и еще двое помогаем слесарить. Этим «человечком» можно управлять на расстоянии. По радиоприказу он будет двигать головой, руками, садиться, вставать. И знаешь, Лика, даже будет сам действовать, сам «понимать» разные сигналы: звонок, свет, голос. Чудеса! А мальчишки какие чудесные! Побудешь с этой пионерской братвой — и на сердце праздник, особенно после того, как потолкаешься по бригадмильским делам, среди кое-каких «деток».
— Вроде Бобки! Но в нем странно сочетаются отвратительные черты и все-таки какие-то хорошие задатки…
Они подошли к Пушкинской площади, повернули на улицу Горького. Лика, поглядывая на нарядные витрины, на гуляющих, рассказывала о себе в каком-то новом для Анатолия, снисходительно-насмешливом тоне.
Она говорила о том, что если добросовестно выполнять все университетские задания, то надо отказаться от личной жизни, а это глупо. Поэтому ей иногда приходится пользоваться шпаргалками и подсказками. Конечно, есть девчонки-сухари, зубрилы, а ей хочется и повеселиться, потанцевать, в студенческой самодеятельности участвовать. Недавно их студент, Пабло, испанец, научил ее кастильскому танцу с кастаньетами. Она шьет себе испанское платье с широкой юбкой и в паре с Пабло выступит на университетском вечере.
Анатолий сердито поинтересовался, не его ли, в красном шарфе, он видел однажды вместе с Ликой.
Возможно, что был Пабло, а скорее всего она была с Сережкой, у него красный шарф. Очень славный мальчик. Он замечательный конькобежец, выполнил норму мастера спорта, фигурист. Все уговаривает ее учиться фигурному катанию, обещает тренировать. Анатолий катается на коньках? Они могли бы ходить на каток втроем.
Анатолий сухо заметил, что ему непонятно, как можно с бухты-барахты заводить дружбу со многими. Лика обиделась. Это ее личное дело, она никому не давала права разрешать или запрещать дружить, с кем она хочет. И Пабло, и Сережа, и еще один студент — Джаффри, из Индии, — приглашают ее потанцевать в ресторан.
— Он так смешно по-русски говорит… Конечно, каждый приглашает в отдельности… — Лика засмеялась. — А я с кем захочу, с тем и пойду. Вот еще Славка есть, он пишет чудесные стихи!
Анатолий не стал спорить. Да, он катается на коньках, ходит на лыжах. Можно, конечно, делать зимние вылазки и втроем, и с компанией. Но если Лика сразу увлекается и фигурным катанием, и испанскими танцами, и стихами Славки, и еще будет учить индийца русскому языку, и танцевать в ресторане, а потом часами «висеть на телефоне» — то и шпаргалки не помогут.
Лика надулась и попросила не поучать ее. Анатолий ответил, что поучать он не любит, но если они друзья, то разве надо говорить друг другу лишь приятное и комплименты? Он по себе знает, как вредно разбрасываться, хвататься за разные увлечения. Вот тогда-то времени и не хватает.
На обратном пути, проходя мимо дома, где жил Пашка, Анатолий сказал, что вот, мол, где обитает бацилла, отравляющая Боба.
— Знаешь, я могу заняться перевоспитанием Пашки, — предложила Лика.
Анатолий мысленно представил себе разговор Лики с Пашкой, нахальным грубияном и сквернословом, и даже засмеялся.
— Почему ты смеешься?
— Я не хочу, чтобы ты, Лика, такая замечательная, такая (он едва не сказал — нежная)… такая неопытная, соприкасалась бы с подобными типчиками. Да он тебя мигом отошьет, по-хулигански обругает, наплюет в душу. Думаешь, очень приятно, даже людям бывалым, возиться с такими?
— Может быть, ты считаешь меня трусихой?
— Конечно, нет. Я помню, как ты спасала Боба. Но… не для тебя такое трудное дело.
— Странно ты себе представляешь нашу дружбу, Анатолий. Я считала, что у настоящих друзей должно быть все пополам: и хорошее и плохое, и легкое и трудное. Я комсомолка!
— Лика, мне легче потому, что я закалился, прошел сквозь… Ну ты знаешь, что у меня было. Впрочем, не знаешь подробностей…
И Анатолий рассказал о Чуме, о том, что теперь Чума снова пытается стать на его пути: то ли вовлечь в шайку, то ли отпугнуть от бригадмильства…
— И ты посмел скрыть это от меня? — возмутилась Лика.
— Не хотел тревожить тебя…
Они долго спорили о том, как понимать настоящую дружбу, и незаметно подошли к дому.
Вдруг Лика пытливо взглянула на Анатолия, хотела что-то сказать… Сжала губы…
— Говори же!
— Не скажу! Ты утаил, и я не скажу. И всё-таки, когда ты узнаешь об этом, ты ахнешь.
— Только не пытайся перевоспитывать Пашку.
— Ах, вот как! Спокойной ночи, ангел-хранитель!
7
На следующий вечер Анатолий вызвал Боба и увел к себе.
Боб отводил глаза, держался настороженно.
— Ты почему не выполнил своего обещания и ничего не рассказал дома о том, что было с тобой, об Огурце, о том, как запугивали тебя?
Боб буркнул:
— Успеется.
— Даю двадцать четыре часа, — предупредил Анатолий. — Эх ты, дурья башка! Зачем ты сам даешься врагам в лапы? Ведь только угрозой рассказать о твоих делишках они из тебя веревки вьют. Или за тобой числятся новые похождения?
— Что вы! Что вы! Я, честное слово, все расскажу. Видно было, что Боб боится, хитрит, что-то скрывает.
Как уберечь парня? Важно, чтобы Боб сам рассказал обо всем родителям. Это важно для него самого.
Анатолий проводил Боба до дверей и вернулся за кепкой. Мать, бледная, загородила ему дорогу.
— Толя! Неужели этот мальчишка — брат Лики?
— Он самый. Я уже говорил тебе о нем.
— Нет, я не могу поверить!
— Мама, да что случилось?
— Не верю! Я на днях видела его в «Трех поросятах» у Никитских ворот. В магазине он был еще с двумя… У старухи они выхватили деньги.
— А ты не ошибаешься?
— И ты дал себя провести? Есть у тебя глаза или нет? Я бы такому на копейку не поверила. Ох, какое несчастье для их семьи!
Анатолий оторопело смотрел на мать. Неужели мальчишку втянули в шайку, в воровство? А что хорошего ждать от слабохарактерного труса? Два дня — и он готов!
— Мама, если бы это зависело от меня, то я хоть сейчас отправил бы его в колонию. Это его спасет. Но для матери он бог, она ему все прощает. Кроме того, она дорожит репутацией дома…
— Хороша репутация! Толик, ведь даже тогда… Даже тогда ты был лучше его.
Анатолий обнял и поцеловал Ольгу Петровну.
Через два дня Анатолий позвонил Агнии Львовне и спросил, был ли у нее разговор с Бобом.
— Какой именно?
— Ну, о всяких делах… неприятных.
— Ни слова.
— Тогда я сейчас же зайду к вам, — сказал он и быстро повесил трубку.
— …Ну, что еще вы скажете о моем сыне? — недовольно спросила Агния Львовна, когда они вошли в комнату Лики.
Анатолий плотно закрыл за собой дверь.
— Где Боб?
— В кроватке и видит третий сон.
— Дело в том, что Боб опять попал в компанию уголовников и можно ждать плохого. Надо его спасать, может быть, направить в воспитательную колонию.
— Отдать сына в колонию? Да вы с ума сошли! Никогда! Там же подонки, хулиганье! — Агния Львовна сидела на кровати, краснея от волнения, и нервно теребила гранатовое ожерелье на шее. — Легко советовать, если не несешь ответственности за ребенка.
— И я несу за него ответственность, — с ударением на каждом слоге сказал Анатолий.
— Интересно, перед кем вы отвечаете за моего сына и на каком основании? — Агния Львовна выразительно посмотрела на дочь. — Может быть, ты объяснишь мне?
Лика густо покраснела.
Как трудно было сказать этой женщине правду о ее сыне.
— Я отвечаю, как бригадмилец, которому поручено опекать Боба.
— Вы? Опекун? Какая чепуха!
— Мама…
— Бригадмильцы помогают поддерживать общественный порядок, бороться с преступностью.
— Ну и что? Боб ведь не преступник.
— Боб дважды клялся мне обо всем рассказать вам. В последний раз я дал ему срок двадцать четыре часа. Знаете ли вы, что у вашего Боба есть не только один привод в милицию, но и связь с профессиональными преступниками, что с его участием готовилось ограбление квартиры.
— Не верю! Лике не верила и вам не верю! — закричала Агния Львовна.
Анатолий поморщился. Теперь уж придется сказать все.
— Знаете, за что был привод? Боб уличен в том, что крал книги в магазине на Арбате.
— Вы не смеете!.. — Агния Львовна начала всхлипывать. — Боб, мой Бобик… Это страшная ошибка.
Всхлипывания прекратились, и Агния Львовна деловито спросила:
— Когда было это? Давно? Один только раз, да?
Не правды она хотела, а оправдания для Боба и успокоения для себя.
— С кем не бывает такого! — Глаза Агнии Львовны были сухи. — Боб поскользнулся, но он хороший мальчик. Он так увлекается астрономией и шахматами…
— Хороший? — едко спросила Лика. — Неужели ты забыла, как было тогда со мной…
Агния Львовна замахала руками, как бы отстраняя от себя тяжелую мысль.
— Он просто не представлял себе последствий всего этого. Детская неосведомленность. Он попал в дурную компанию и не понимал, что делает. Но он ведь остановился, остановился. Все это как дурной сон.
— Который продолжается…
— Но вы увидите, я поговорю с Бобом, и у него не останется ни малейших следов прошлого.
— Что ж, придется еще кое-что вам открыть… Боб играет в карты на деньги, играет крупно и азартно.
— Я прекращу это. Сколько он проиграл?
— Тысячу!
— Тысячу! — прошептала Агния Львовна. — С ума можно сойти. А кому надо уплатить?
— Никому платить не надо. Я все уладил.
— Спасибо, Анатолий! Вы опять нас выручили. Я обязательно посоветуюсь с Полем. Моя кузина живет в Свердловске. Я пошлю Боба не в колонию, а к ней. Прошу вас, не рассказывайте никому о нашем позоре.
— Свердловск — не выход из положения. Уж лучше присмотреть за ним здесь.
В коридоре зазвонил телефон. Агния Львовна вышла. За второй дверью послышался шум.
— Кошка? — спросил Анатолий.
— У нас нет кошки.
Анатолий вскочил и дернул дверь. Она не поддалась.
— Заперта… — Лика пошла в столовую. Вернувшись, она спросила: — А если это Боб?
— Подслушивал?
Да, это был Боб. Он слышал все, что говорили о нем, а потом юркнул в свою комнату.
8
Куранты на Спасской башне Кремля пробили двенадцать.
Троицкие не спали. Лика секретничала с няней в своей комнате. Агния Львовна и ее муж, сидя в кабинете, говорили о Бобе. Они все же решили увезти его в Свердловск, если тетя Оля согласится.
Но Боб не собирался уезжать…
Два дня назад Пашка пригласил его к себе. В комнате сидел Цыган. Боб испуганно застыл на пороге и искренне пожалел, что не послушался совета Анатолия. Вот бы тут ему и проявить характер, убежать домой. Так нет же, он стоял и глазел. Пашка втолкнул его в комнату и запер дверь на ключ.
— Здравствуйте! — еле пролепетал Боб и, только сейчас опомнившись, бросился к двери.
Пашка дал ему подножку. Боб упал, поднялся, попытался повернуть ключ. Но Цыган легким ударом свалил его на пол. Теперь Боб чувствовал только боль и дикий животный страх. Он был согласен на все, лишь бы ему не делали больно.
— Целуй! — насмешливо сказал Цыган, поднимая ногу.
И Боб, мечтавший о покорении Вселенной, поцеловал грязный сапог Цыгана. Затем, по его требованию, он рассказал все, что знал об Анатолии. В эту. минуту он страстно ненавидел Анатолия — все мучения из-за него! И Боб дал слово выполнить все, что только прикажет ему Цыган.
— Проверим, — многозначительно бросил Цыган и повел мальчиков в магазин. — Покупатели трусы, — поучал он по дороге, — пугни их — так они последние портки отдадут, не только за других, а за себя не заступятся.
По пути он завел подростков на безлюдную черную лестницу какого-то дома и наглядно показал им несколько воровских приемов. Потом объяснил, как действовать сообща, и приказал внимательно следить за ним, учиться. Пашке вся эта наука была уже знакома.
После этого они пришли в магазин. Вот тут-то и увидела их мать Анатолия в ту минуту, когда они обворовали старушку.
Прощаясь, Цыган сказал Бобу:
— Дома не воруй, пока нигде не воруй. Держись тихо. Подслушивай разговоры сестры с Мамоной и рассказывай мне. Он наш главный враг.
Сегодня Боб подслушал разговор матери с Анатолием. «Значит, этот Русаков действительно враг! Он хочет упрятать меня в колонию, в тюрьму, — размышлял Боб, лежа в постели. — Нет, я не дамся, я убегу. Хорошо бы удрать и от Цыгана. Может быть, стоит пожить у тетки в Свердловске? Нет, все плохо, очень плохо…»
Боб тихо заплакал от острой жалости к себе.
