Глава XVII
Взрослые школьники
1
Наступил день первого сентября. Анатолий уложил в свой старый школьный портфель учебники, тетради, карандаши, резинку и бутылочку с чернилами для авторучки. С утра он волновался. Его, как мальчишку-первоклассника, и радовал и пугал предстоящий день.
В пять, за час до начала занятий, облачившись в новый костюм, он отправился в школу.
Трехэтажное здание школы стояло в глубине двора, огражденного от улицы железной оградой. Взрыв веселого смеха заставил Анатолия остановиться у открытой калитки. Во дворе под деревьями толпились пестрые, нарядные, празднично настроенные люди. Здесь были девушки и юноши, были и люди средних лет. Так свободно держаться, шутить и смеяться могли только друзья, близкие знакомые. А что он им? Чужой и сомнительный человек…
— Вы туда или сюда? — услышал он женский голос за спиной.
Анатолий поспешно шагнул, но не вперед, как, по-видимому, ожидала спрашивавшая, а назад и чуть не опрокинул женщину. Он смутился, покраснел, неожиданно сделал широкий жест правой рукой и в несвойственной ему манере сказал: «Прошу вас». Миловидная женщина с ярким румянцем, присущим только очень здоровым людям, дружески кивнула.
— Прошу вас, — в свою очередь сказал невысокий моложавый подполковник авиации, стоявший рядом с ней, и его карие со смешинкой глаза с любопытством уставились на Анатолия. — Так вы — туда?
«Неужели они тоже ученики?» — усомнился Анатолий и, приподняв портфель, ответил:
— Как видите…
— Вы точно вышли на заданную цель, — сказал летчик и поинтересовался, в каком классе будет учиться товарищ. Услышав ответ, он дружески протянул Анатолию руку. — Однокласснику! Сергей Зубавин… А это, знакомьтесь, моя жена, Людмила, тоже летчица.
Заметив на лице Анатолия недоумение, Зубавин весело сказал:
— Удивляетесь подполковнику авиации: зачем, мол, он сел за школьную парту? Мы с женой, дорогой товарищ, летчики военного времени. Ускоренные курсы, фронтовой опыт — вот и вся наша академия. Как мастер парашютного спорта я перекрыл много «потолков», а вот до необходимой высоты теоретической подготовки явно не дотянул, да и жена тоже. Вот и приходится наверстывать. Поэтому мы приземлились здесь, чтобы подготовиться к поступлению в институт. А вы?
— Я? — Анатолий только мгновение задумался. Нет, он не собирался откровенничать, как в поезде. — Я шофер… Хочу в автодорожный институт.
Во двор вошел старший лейтенант милиции. Подполковник окликнул его, взял под руку и стал говорить о какой-то Юле, которой надо срочно помочь.
— Наша ученица, — пояснила Людмила, — собиралась выйти замуж, а свадьба расстроилась. Самолюбивая девушка ушла из-за этого из фабричного общежития, с работы ушла, живет у подруги, вот ей и надо помочь с пропиской.
С Людмилой Зубавиной Анатолий чувствовал себя удивительно легко и просто. От настороженности и беспокойства, мучивших его с утра, и следов не осталось.
Из раскрытых дверей школы донесся звонок. Все, смеясь и толкаясь, как школьники, двинулись в зал.
Анатолий вошел вместе с Зубавиными. Им достались крайние стулья у двери. Зал был почти полон. Было шумно, как в обычной школе. Анатолий с любопытством осматривался. Почти рядом с собой он увидел девочку с косичками, с черными смешливыми глазками. За ней сидела полная женщина с грустным лицом, лет сорока. По соседству возился с портфелем лысый мужчина. «Бухгалтер», — подумал Анатолий. Дальше, сблизив головы, шептались три девушки. Зубавина, сидевшая рядом, перехватила взгляд Анатолия и спросила, какая из трех ему больше нравится. «Это наши первые красотки».
Анатолий, оставив без ответа легкомысленный вопрос, поинтересовался лысым бухгалтером.
— Он вовсе не бухгалтер, он монтер по сложным машинам. Ему надо подзаняться по математике и физике.
Его два сына кандидаты технических наук, но, видимо, папу учить не хотят.
У сцены Анатолий увидел вертлявого подростка с расстегнутым воротом. Он кому-то строил рожицы.
— И детдом и дом престарелых, — усмехнувшись, сказал Анатолий.
— Ноев ковчег, — подтвердил Сергей Зубавин.
— Юля, о которой шла речь у калитки, — впереди вас, отсчитайте три ряда. В сиреневом платье, рядом с Шелгуновым, русоголовым, — заговорщически прошептала Людмила.
Русый молодой человек, как только Анатолий взглянул на него, мгновенно оглянулся. Он не посмотрел прямо, а чуть скользнул взглядом и уставился во что-то, наблюдая краем глаза за Анатолием.
Как только Людмила назвала фамилию «Шелгунов», Анатолий вспомнил рассказ депутата Кленова об Антоне Шелгунове, ученике вечерней школы, который просил помочь завербоваться на нефтепромысел. Может быть, однофамилец? Но скользящий взгляд русоголового, особый взгляд, уверил Анатолия в том, что этот парень именно тот Шелгунов. Почему же он не уехал?
2
На сцену вышли несколько человек и стали рассаживаться за стол, накрытый красной тканью. Среди них Анатолий увидел Сергея Зубавина, который, улыбаясь говорил о чем-то с седоватой женщиной.
Людмила прошептала:
— Она — секретарь райсовета, тоже наша ученица.
— А это собрание надолго? — нетерпеливо перебил Анатолий.
— Ну что вы! Татьяна длинных речей не любит.
— Это кто?
— Ну, директор, Татьяна Сергеевна.
— Это всем директорам директор… — послышалось сзади.
Анатолий оглянулся и встретил насмешливый взгляд вихрастого парня в вельветовой курточке с «молнией».
— Ведь я только из-за нее школу не бросил, — продолжал вихрастый. — Мигом всю дурь из башки выбьет.
Вроде и ничего такого не скажет, а ты потом целую неделю затылок чешешь.
Впереди то и дело раздавался дружный смех. Оттуда донеслось: «Принципиальной разницы между твоим мозгом и футбольным мячом нет. Количество извилин одно и то же». И снова смех. В дверях зала появилась миловидная девушка.
— Соня Рындина, фельдшерица, — шепнула Людмила. — Прекрасно поет в нашей самодеятельности. А у вас какие таланты?
— Я бесталанный, но немного играю па баяне…
— Имейте в виду, я руковожу самодеятельностью… На сцену поднялась высокая, стройная, еще молодая женщина в красивом, нарядном платье. Она на ходу что-то сказала сидящим в президиуме. Те засмеялись. Она пошла к кафедре, но миновала ее и остановилась почти у рампы.
— Друзья, — обратилась она, — прежде всего поздравляю вас с началом нового учебного года. — Ее сильный грудной голос звучал взволнованно.
Зал дружно зааплодировал. Кто-то крикнул:
— И вас тоже!
— Спасибо… Для всех нас сегодня большой день, и я хочу нам всем пожелать удачи, успеха и настойчивости. Я хочу, чтобы в конце учебного года вас было столько же в этом зале, как и сейчас, чтобы никто не отстал по дороге и не сбежал. Чтобы учиться в вечерней школе, надо быть очень твердым, настойчивым. И устал после работы, и спать — смерть хочется, и двойки получать не хочется, и свидание девушке назначил… А кое-кто с женой поссорился, так как жена против вечерней школы. Вот потому я и желаю вам настойчивости и даже мужества, особенно новичкам. Иногда в нашу рабочую среду попадают люди «от нечего делать», несерьезные. Недавно, подавая заявление в школу, один молодой человек так объяснил мне цель своей жизни:
Жить на вершине голой,
Писать простые сонеты
И брать от людей из дола
Хлеб, вино и котлеты…
В зале засмеялись.
— Так я же шутил! — крикнул рослый юноша, стоявший у стены.
Раздался дружный хохот. Директор протестующе подняла руку.
— Понимаю, что стихи-то шуточные, произнесены они полусерьезно, и упомянула об этом не для смеха, а для того, чтобы напомнить, что в нашей школе надо работать серьезно, а жить лежа на вершине голой не удастся… Повторяю, вы можете смело рассчитывать на помощь учителей, на помощь своих товарищей. Все мы можем сказать спасибо ученику десятого класса Сергею Зубавину за то, что он, сам человек занятой, помог Татьяне Ивановне Лисицыной, работнице детского сада, успешно кончить семилетку, помог наладить жизнь, Я могу назвать Жарикова, Стрельцова и многих других, также помогавших отстающим.
Свою речь директор закончила требованием не коптить помещение школы табачным дымом, ведь здесь днем учатся дети. «Постарайтесь, чтобы не пришлось говорить: мальчики, соберите свои окурочки из цветочных горшочков в бумажечки и выбросьте».
3
Ученики усаживались за парты. Анатолий подсел к Шелгунову, примостившемуся в углу, подальше от окна.
О таких, как Шелгунов, пишут: «Особых примет нет». Почти круглое, слегка скуластое лицо в веснушках, белесые брови, короткий разлапистый нос, маленькие карие глаза. Все самое заурядное. Парень старался держаться в стороне от других, был молчалив.
Шелгунов даже не взглянул на Анатолия и продолжал сидеть все так же прямо, глядя перед собой, только губы его чуть-чуть сжались да слегка опустились веки.
— Ты Антон Шелгунов? — почти шепотом спросил Анатолий.
— А что? — так же тихо спросил парень.
Правая рука его поднялась, и большой палец уцепился за нижнюю пуговицу пиджака. У Анатолия не осталось ни малейшего сомнения в том, что под пиджаком — оружие.
— Так ты или не ты — Антон Шелгунов? — нетерпеливо спросил он.
— А если я? — сквозь зубы спросил Шелгунов и резко повернулся к соседу, испытующе шаря взором по лицу, по рукам, стараясь отгадать его намерения.
— А то, что я уже все знаю от депутата Кленова. — Анатолий смотрел прямо в глаза Шелгунову, где недоверие, озлобленность и готовность мгновенно действовать сменились растерянностью.
Подошла миловидная блондинка, которую Зубавина назвала Соней Рындиной. Она удивленно взглянула па Анатолия, затем требовательно на Шелгунова. Тот мотнул головой в сторону соседней парты.
— А, собственно, в чем дело, гражданин? — Шелгунов явно «отшивал» его.
— Хотел поговорить начистоту, — отозвался Анатолий.
Не мог же он вот так, сразу, навязываться незнакомому парню со своими советами. Да он и сам толком не знал еще, нужна ли его помощь. Вот если бы Шелгунов рассказал все обстоятельства дела, они бы вместе и решили, как действовать.
— Может, тебе надо помочь?
— Чем? — резко, но негромко, чтобы не привлечь внимания, спросил Шелгунов.
— Вообще помочь…
— В общем и целом? — Шелгунов смерил Анатолия презрительным взглядом и насмешливо покачал головой. — Не хочешь ли ты мне помочь по алгебре? — Он криво улыбнулся.
— Не базарь, — сердито оборвал Анатолий.
Теперь Шелгунов не смеялся. Лицо его стало сосредоточенным и злым. Он быстро прошептал, глядя прямо перед собой:
— Кто тебя знает, что ты за птичка и какие у тебя намерения?
Что же мог сейчас сказать Анатолий? Шелгунов явно не доверял ему, он с нарочитой медлительностью собрал тетради и молча пошел к другой парте, к Соне Рындиной. Анатолий заметил ее ревнивый, осуждающий взгляд, обращенный на него. Она заулыбалась, когда Шелгунов сел рядом. Видимо, Анатолий занял ее место.
— Плацкартное место рядом с вами свободно? — раздался басистый голос.
Не ожидая ответа, рядом с Анатолием не сел, а плюхнулся за парту автор стихов, о которых говорила директор школы, рослый полноватый парень с бледным лицом, тонко подбритыми усиками и длинными волосами, с галстуком, на котором красовалась обезьяна.
— Рудольф Милич собственной персоной, — сказал и небрежно сунул руку.
Анатолий пожал длинные, безвольные, испачканные краской пальцы.
— Послушайте, — обратился юноша к Анатолию, и это прозвучало как «паслште». — Я понимаю, люди любят пышные фразы, но наша директриса побила все рекорды. Она всегда так?
— Не знаю. Я здесь первый день.
— И я первый. Вам повезло, сэр. Директорша не спекулировала вашим именем.
— Вашего она тоже не назвала.
— «Жить на вершине голой, писать простые сонеты», — меланхолически начал Милич.
— Ну кто вас тянул за язык? Вы брякнули: «Я пошутил», и все узнали, кто автор.
— Я хотел обратить на себя внимание девчонок, на свою незаурядную личность. Или вы серьезно верите, что это мое настоящее кредо?
— Что такое кредо?
Милич был в затруднении.
— Как вам объяснить… Идея, что ли. Я не так глуп, чтобы довольствоваться скалой, сонетами, котлетами. Из всех «измов» я выбрал практицизм.
— Ну и как?
— Главное, хватать от жизни все, иметь максимум комфорта, и, как поется в «Сильве»: «Без женщин жить нельзя на свете нам». Если бы здесь не было хорошеньких мордашек, я бы сбежал. Но я обещал ближайшему предку стать на стезю добродетели и окончить десятилетку, чтобы поступить в художественный вуз.
— А почему бы вам не учиться в дневной школе?
— Возраст не тот и, как отвечают на суде при разводе, «не сошлись характерами». Здесь легче. — Он покровительственно взглянул на Анатолия. — Здесь я студент прохладной жизни.
— Как-как?
— Студент прохладной жизни, — многозначительно повторил Милич. — Днем я иногда работаю. — Он показал пальцы со следами плохо отмытой краски. — Иногда помогаю предку, а зарабатываю больше средних художников. Впрочем, я принесу справку из артели художников и утру нос директорше.
Вошла классная руководительница — учительница русского языка. Это была Евгения Павловна, уже знакомая Анатолию полная женщина с седыми волосами и строгим розовым лицом. Она объявила, что, прежде чем приступить к уроку на тему «Горький как основоположник пролетарской литературы», надо выбрать старосту, его помощника и объявить распорядок занятий. По ее рекомендации выбрали прежнего старосту — Сергея Зубавина, а помощником — Юлю Короткову.
Начались занятая. Милич не слушал. Он без умолку болтал. Евгения Павловна сделала ему замечание. Милич шепнул: «А ну ее в болото».
— Хватит трепать языком! — прошептал Анатолий.
— Неужели ты собираешься заниматься серьезно?
— Конечно!
Милич снисходительно усмехнулся и сказал, глядя на Анатолия:
— Гомо-сапиенс примигениус.
— А по-русски?
— Первые два слова — зоологическое название человека, а последнее означает — примитивный.
Лекция окончилась. Взрослые ученики обрадовались этому, как дети. Некоторые вышли за учительницей в коридор. Шелгунов и его приятельница остались сидеть и о чем-то шептались. Соня раза два обернулась и посмотрела на Анатолия.
Милич небрежным жестом сунул Анатолию пачку сигарет. Юноша отрицательно покачал головой:
— Неудобно курить в классе.
Милич закурил, удерживая сигарету в кулаке, и пустил дым под парту.
Зубавин открыл окно. Ворвался гул города. Во дворе кричали дети. В раскрытом окне показалась взлохмаченная голова мальчишки, видимо подсаженного приятелями. Звонким голосом он крикнул:
— Дяденьки, сколько будет дважды два?
Со двора донесся громкий смех и свистки.
— Ученики дневной школы приветствуют нас. Потом будут в окна камешки бросать, — сказал кто-то, и тотчас же мелкие камешки защелкали по стеклу.
— Перестаньте! — крикнул Зубавин.
— Здесь курят, — сказала девочка с косичками.
— Что же это вы? — Зубавин обернулся к Анатолию, дым тянулся из-под его парты. — Ведь Татьяна Сергеевна предупредила.
Анатолий мог бы посмотреть на соседа и взглядом дать понять, кто закурил, но удержался и промолчал.
— Мораль читает, — шепнул Милич, — штатный трепач-любитель. Ненавижу нравоучителей и моралите. Я им ни на грош не верю. И вообще я ни во что и ничему не верю. Я негативист.
— Кончай курить, негативист, — тихо сказал Анатолий. — И не вздумай болтать на уроке.
— Наябедничаешь? — Милич затянулся и пустил дым под парту.
Анатолий нащупал под партой его руку, вырвал папиросу и, обжигая пальцы, потушил.
— Ну, ты! Медведь! Осторожнее на поворотах. Нарвешься.
— Я сюда пришел не дурака валять. Катись-ка ты от меня к черту, студент прохладной жизни!
— С полным удовольствием! Еще раньше наметил мордашку… — Милич поднялся и сел рядом с молодой женщиной.
4
Анатолий слушал объяснения учителя невнимательно. Он думал о Шелгунове. Изредка о стекла щелкали камешки. Во время второй перемены за парту к Анатолию подсел невысокий подвижной мужчина лет тридцати, с лысинкой. Он вынул из полевой сумки толстую тетрадь, ручку и попросил Анатолия дать переписать записи предыдущего урока. Анатолий не записывал, чем удивил соседа. Тот взял тетрадь у Зубавина.
— Я всегда и все записываю. Во-первых, это помогает сосредоточиться. Во-вторых, по запискам легче готовить уроки и сдавать экзамены. В-третьих, это средство не заснуть. Своего сынишку я токе приучил записывать.
Лелюкова, — сосед ткнул ручкой в сторону соседки Милича, — все записывает, но учится она с единственной целью помогать дочке хорошо готовить уроки. Так сказать, блюдет авторитет родительницы.
Третий урок Анатолий внимательно записывал, и это помогало ему не отвлекаться.
Когда на перемене в окна снова застучали камешки, Зубавин сказал рослому парню:
— Пойди, Глеб, проведи воспитательную работу, но только осторожно, чтобы синяков у них не было.
Вскоре парень вернулся, и камешки перестали стучать в окна.
— Давайте всегда сидеть вместе, — предложил Анатолий соседу.
Сосед ему понравился. В нем чувствовался энергичный, серьезный и дельный человек.
— В математике я силен и могу вам помогать, — отозвался сосед. — У нас на заводе без математики и шагу не ступишь, а мне, как технику, выполняющему обязанности инженера, диплом десятилетки очень нужен. А вот с русским языком у меня было очень плохо, но выправился. А сейчас плохо с литературой. Вы как?
Анатолий отрицательно покачал головой и рассказал о переэкзаменовке.
— Это хуже, — сознался сосед. — Я бы хотел иметь напарником отличника по этим предметам.
— Могу пересесть… — Анатолий обиделся и выдернул из парты портфель.
Сосед мягко взял его за руку и сказал:
— Моя фамилия Онегин, но я не Евгений, а Петр Петрович. Обижаться на меня не стоит. Дружеская взаимопомощь — наш общий закон. Поэтому я и хотел выяснить ваши данные, с целью, так сказать, кооперирования в учебе. В этом ничего обидного нет.
— А вы мне просто понравились, хотелось с вами на одной парте сидеть, — просто сказал Анатолий и добавил, что он шофер и к тому же слесарь пятого разряда, хочет учиться, чтобы стать инженером-автомехаником.
После третьего урока Анатолий услышал, как Лелюкова громко и сердито выговаривала Миличу за баловство на уроке. К нему подошел Зубавин.
— Вот что, друг, я все видел, ты свои штучки брось.
Если не перестанешь нам мешать заниматься — приструним.
— Бить будете? — насмешливо спросил Милич.
— Прикажешь терпеть твои фокусы? Вышвырнем вон!
Милич пересел к другой девушке. На уроке он что-то шептал ей. У девушки покраснели уши.
На последнем уроке Анатолий почувствовал усталость. Он, возможно, не записывал бы так старательно, если бы рядом не сидел Онегин.
Уроки окончились, и снова все обрадовались этому, как школьники. Онегин жил в Трубниковском переулке. Анатолий пошел вместе с ним и пригласил его к себе.
— Не обижайся, некогда. Работа! Учеба! Сын требует внимания, жена… Дружба — это тоже вопрос времени. А где его взять?
5
Через несколько дней, за ужином, мать попросила:
— Расскажи, Толя, как у тебя на работе? Ведь это первая твоя служба. Как начальство, товарищи?
— Ничего… А в общем — не по душе мне эта артель.
— Нина-то работает там?
— Да она… то ли слепая, то ли я зря пугаюсь… Водится с шикарными кавалерами, вот и весь ее интерес. Ну ее в болото!
— Толя! И это благодарность за помощь?
— Прости. Ладно! Потолкую с ней. Эх, времени мало. Учиться надо, работать надо, комсомольские поручения выполнять надо. А кино? А чтение? А Лика?
— Почему Лика не звонит?
— Да… так… Потом как-нибудь расскажу.
— Повздорили, значит? Жаль… А Лика хорошая. Я ведь людей понимаю. Конечно, молода очень, по книжкам живет. А тебя она по-хорошему жалеет.
— Мне жалости не надо!
— А ты не заносись. Гордец какой! Люди тебя сторониться станут… Я человек маленький, а знаешь, сколько у меня друзей? Не один, не два, а десятки замечательных людей! Разве есть на свете что лучше, чем дружба? Она долговечнее любви.
— У меня тоже есть друзья: и Юра, и Коля, и…—
Анатолий чуть было не сказал Лика, но вспомнил случившееся и замолчал. Коля тоже на него обижается… Вот он бы на его месте сразу бросил артель и Нину заставил уйти. Да, из артели надо обязательно уйти.
Юра все еще «форсирует»… Неопределенность томила Анатолия. Конечно, он мог бы устроиться куда-нибудь шофером. Спрос большой. Но хочется рядом чувствовать локоть друга.
Днем Анатолий работал. В свободные часы, даже сидя в машине, учил уроки. Вечером — в школе.
Дважды заходил он к Пашке Лопухову и не заставал. «Очень нужно было бы зайти к Бобу Троицкому, не могу… Какую же глупость я сделал! Будто кто другой был в тот вечер на лестнице. Конечно, для Лики я больше не существую. И поделом!» Он боялся встретить Лику, и одновременно так тянуло увидеть ее, хотя бы издали.
Анатолий много раз прогуливался возле ее дома. Один раз он увидел Лику с подругами, а второй раз со смуглым парнем в красном шарфе. Он был уверен — заметила! Но даже виду не подала.
Все эти дни ему не давали покоя мысли об артели. Готовил ли Анатолий уроки, сидел ли в школе, отдыхал ли, — он думал об этом. Надо было поскорее все выяснить…
Вот почему после занятий в школе он позвонил Нине. Никто не ответил. Но не в характере Анатолия откладывать дела, тянуть. И, несмотря на поздний час, он поехал к Нине домой. «Дождусь».
— А я к тебе в гости, — с грубоватой фамильярностью сказал он, увидев Нину на пороге.
— Ну что же! Заходи!
На губах Нины не было улыбки, а в голосе приветливости. Нет, не так встречают друзей. Она жестом показала ему кресло, сама опустилась на тахту и, положив руки на колени, выжидательно уставилась на гостя. Анатолий у Нины не бывал и с любопытством разглядывал комнату, тесно уставленную мебелью. В глазах рябило от множества вещей и вещичек: ковриков, абажуров, вазочек, статуэток, подносиков, тарелочек на стенах.
Нина с подчеркнуто озабоченным видом поднесла руку с часами к глазам. Тут только Анатолий заметил ее нарядное платье и лаковые туфли. Она была завита, подкрашена, надушена.
— Я долго не задержу, — предупредил он. — Дело серьезное и для меня и для тебя…
В глазах Нины заиграло любопытство: Анатолий говорит как-то нервно, у него порывистые жесты. Наверное, скажет о чувствах, о своей прежней любви к ней. Некстати это, но все-таки интересно…
— Ты случайно застал меня, я скоро должна уйти. Но минут десять в твоем распоряжении…
— Можно и пять, — отозвался Анатолий.
Нина сразу подобрела.
— Я бы напоила тебя чаем, но мама ушла. Но что чай? После маминого рождения остался коньяк. Вещь!
Нина вынула из буфета и поставила на стол поднос с тяжелым хрустальным графином, двумя тяжелыми стопками и нарезанными ломтиками лимона.
Анатолий хотел было отказаться, но передумал. Зачем обижать?
— За что пьем? — спросила Нина, наливая.
— За настоящую дружбу, за избавление тебя от беды!
— Меня? От беды? Какой? — Нина отпила глоток и по-детски сморщила лицо.
Анатолий подробно рассказал о поездках с Ахметовым, о том, как удирали от милицейской машины, о странных перевозках, о странных разговорах Семсемыча.
— И это все? — Она рассмеялась.
— Я не понимаю твоего смеха.
Нина снисходительно улыбнулась.
— Дурачок! Я, конечно, тронута твоим вниманием, но Семсемыч никогда не «сядет». Понимаешь, ни-ког-да!
— А есть из-за чего сесть?
— Не лови меня на слове, — раздраженно ответила Нина.
— Да ты пойми, я не пугать пришел, а выяснить. Я комсомолец и бригадмилец и не могу быть безразличным к жульническим махинациям, — Ты — бригадмилец? Комсомолец? — Нина недоверчиво и сердито смотрела на Анатолия. — Почему ты не сказал это Семсемычу?
— Ну знаешь… — Перед Анатолием открывалось что-то новое.
Сообразив, что ляпнула что-то не то, Нина мгновенно изменила тон.
— Толик, ты просто прелесть, — обаятельно улыбаясь, шепнула она. — Ты так мило беспокоишься обо мне.
Анатолий начал сердиться.
— Нина, — отозвался он, — ты фальшивишь.
Она покраснела и уже сдержанно и серьезно спросила, глядя в глаза:
— Ты мне веришь?
— Конечно, верю, а сейчас удивляюсь, — ответил Анатолий.
И не его слова, а душевный тон искреннего, дружеского участия тронул ее.
— Ты, Толя, пожалуй, в чем-то прав, — начала она и замолчала. Хотела продолжать и боялась. — Толик, ты ведь можешь молчать?
— Как гроб!
— Дай честное слово, что никому ни слова обо мне.
— Если обещал— выполню! Ну, честное слово!
— Так вот… Не верь ни одному слову Семсемыча. Не говори ему об Ахметове, о своих подозрениях и уходи-ка ты, пока не поздно, из артели.
— Что значит — пока не поздно?
— Ах, я неудачно выразилась. Ведь подвести шофера ничего не стоит. В течение двух недель, пока у тебя испытательный срок, ты можешь уйти когда хочешь.
— А ты тоже уйдешь?
— Уйти? Так сразу?
Она встала с тахты, подошла к Анатолию и сказала:
— Не надо паниковать, а надо обмозговать, как говорит Семсемыч. А он — ух какой дошлый. Я тоже уйду… Позже. Мне ведь там тоже не по себе. Толик, а ведь ты настоящий человек. А я… не надо меня переубеждать, дура и дура. Колеблюсь, колеблюсь: уходить, не уходить? А неизвестно почему. Как я тебе благодарна!
Губы Нины коснулись его щеки.
6
— Нежная картина… ангел и скотина, — раздался насмешливый голос у двери.
Анатолий быстро обернулся. У двери, с перекинутым пальто на левой руке, в длинном розоватом пиджаке и голубых брюках стоял рослый молодой человек с взбитой коком прической и усиками.
Нина отпрянула от Анатолия и, скорее раздраженно, чем смущенно, сказала:
— Здравствуй, Марат.
— Ты готова?
— Вполне. Анатолий Русаков! — объявила она, показывая рукой. — Мой школьный товарищ. Я поздравляла его с освобождением из заключения. Знакомьтесь.
— Ты готова для гопля-ля? — Марат критически оглядел Нину.
— Вполне. Только возьму пальто. — Нина пошла в соседнюю комнату.
— Подобные сцены повторять здесь не советую, молодой человек, а то я тебе нос откушу, — сказал насмешливо Марат, вертя в руке ключ от двери.
— Честное слово, у меня с Ниной ничего нет… Мы старые школьные друзья.
— Ты, может быть, иногда носишь с собой носовой платок?
— Дикий вопрос, — возмутился Анатолий.
— Нет, проверочка культуры. Вытри с левой щечки помаду от губ «школьного друга» и постарайся, чтобы второй раз мне не пришлось такого видеть… Во мне тысяча Отелл и миллионы Каменных гостей, убивающих Дон-Жуанов. Я таких, как ты…
Нина стремительно вошла и внимательно оглядела обоих.
— Извини, Толик, мы потом продолжим разговор, а сейчас я должна ехать…
Марат перебил ее:
— …не к школьной подруге. Ты это хотела сказать?
— Наглец!
— Небольшой прошвыр в большой ресторан-чик-чикчик! Сэр, мы бы вас пригласили, — он застыл в клоунской позе, — но на вас не модная шкура, сэр!
Анатолий промолчал. Он был ошеломлен. Сейчас он презирал Нину. Так презирал, что, выйдя с нею и Маратом на улицу, повернул в другую сторону, хотя ему и было с ними по пути.
…Из первой попавшейся ему телефонной будки он позвонил Семсемычу.
— Товарищ Февральский? Говорит Русаков, Анатолий. Вы слушаете? Так вот… С завтрашнего дня прошу считать меня уволенным.
Семсемыч удивился и раздраженно потребовал объяснения причин. Анатолий не был готов к этому. Он сказал первое, что пришло в голову: сослался на плохое здоровье.
— Ты здоров как бык! В чем дело, я спрашиваю? —
сердито кричал в трубку директор.
— Ну, и по семейным обстоятельствам, учеба… — поправился Анатолий.
Директор фыркнул от ярости. Самолюбие его было уязвлено. Он предпочитал сотрудников с «изъянцем», делавшим их маложелательными для работы в государственных учреждениях, держал их в страхе и повиновении, внушая, что без него им жизни нет, и не скупился на подачки. И вдруг Русаков, человек «с прошлым», заявляет о своем желании уйти, и притом немедленно. В чем тут секрет? Не разгадав его, нельзя было отпускать Русакова.
— Так не уходят из советского учреждения, молодой человек, — возразил он, переходя на сугубо официальный тон. — Даже если я соглашусь, вы обязаны проработать две недели, а самовольный уход — дезертирство! Раньше судили бы за это. Брось, друг, капризничать. И чтобы к восьми ты был на работе. Подумать только: я выдал авансом тысячу, а он устраивает фокус-мокусы. Отставок не принимаю. Вот так. В таком разрезе.
— Да я верну эту тысячу! — закричал Анатолий в трубку.
— Ты что? Пьян?
— Я не пьян, просто хочу уйти!
— Ну вот что, — донесся резкий голос. — Об уходе надо заявлять за две недели. И потом, нужно иметь уважительную причину! — Семсемыч сердился. — Ну почему же ты уходишь? Откровенно!
— Не нравится мне… Еще сядешь вместе с Ахметовым…
— Ага, вот в чем дело! А что ты заметил?
— А он не говорил вам ничего? — спросил Анатолий.
«Ловит он меня», — мелькнуло у Семсемыча.
— О чем?
— Вам лучше знать.
— Ну, вот что. Не хочешь — держать не буду. Шофера найдем, но завтра чтобы явился на работу.
— Ладно. Буду.
7
Утром Анатолий отправился на работу неохотно, в дурном настроении. Ему претило говорить с Семсемычем, не хотелось встречаться с Ахметовым. Скорее бы появился новый шофер. Все же он с радостью вошел в гараж, к автомобилю. Заднее сиденье уже было загружено товаром. Здесь же его ждал Ахметов с накладной и путевым листом: сам он поехать не сможет.
— Гони, лети, ты уже опаздываешь! Доедешь за полчаса — полсотни не пожалею!
Когда Анатолий, проверив уровень масла, садился в машину, Ахметов твердил «скорее, скорее» и даже нетерпеливо подталкивал, подсаживая его и обещая уже сотню, если товар будет через полчаса на месте. «А для этого, — сказал Ахметов, — гони!»
Спешить так спешить. Анатолий покажет, на что способен хороший шофер. Ахметов услужливо побежал открывать ворота, и Анатолий, не тормозя, выехал из ворот, повернул направо, газанул и помчался по переулку. Он мысленно представлял себе, как, не сбавляя скорости, подкатит к перекрестку и затормозит перед пешеходами так, что шины завизжат об асфальт и точно остановятся на линии «стоп». Машину он уже знал.
До магистральной улицы оставалось метров пятьдесят, когда метрах в семи перед машиной появилась черная кошка. Она выскочила из подворотни, чтобы перебежать дорогу перед машиной. Первым желанием было газануть и проскочить раньше кошки. Но уже в следующее мгновение Анатолий резко нажал на педаль тормоза и левой ногой выключил сцепление.
Ничего, пусть черная кошка перебежит дорогу. Нашел чего бояться! А еще комсомолец!
Странно! Он не ощутил обычной упругости ножного тормоза. Машина продолжала мчаться по инерции с той же скоростью. Если ее не остановить, она врежется в людей, переходящих переулок. Анатолий нажал на тормоз так, что даже приподнялся над сиденьем. Тормоз не сработал! Он рванул ручной тормоз! Ручка тормоза подалась слишком легко: и этот тормоз не сработал! Еще немного — и машина врежется в людей…
Он перевел скорость на первую и отпустил педаль сцепления. Машину дернуло, будто она обо что-то ударилась. Скорость хода снизилась, но машина все еще катилась. Что делать? Не доезжая пяти метров до пешеходной дорожки, Анатолий свернул направо, в открытые ворота дома. Машина въехала во двор и остановилась. Весь в испарине, с дергающейся щекой, дрожащий от волнения, Анатолий вылез из машины. Он глубоко вздохнул, отер тыльной стороной руки пот со лба и выругался. Что за черт! Почему отказали тормоза? Ведь только пять дней назад он отремонтировал их. И вчера проверял. Мальчишки окружили машину и спрашивали, к кому и зачем он приехал.
Анатолий молча полез под машину. Скоро из-под нее донеслись ругательства. В ручном тормозе не было шплинта, но сам он выпасть не мог… Кроме того, в тормозном барабане, был отвернут штуцер и тормозная жидкость вылилась. Кому-то было надо, чтобы он, Русаков, попал в аварию. Он тоже хорош, не проверил тормоза… Гайку тоже кто-то отвинчивал…
Анатолий попросил старика во дворе купить четвертинку водки и бутылочку глицерину. Пока старик ходил, он налаживал тормоз. Шплинт заменил кусочком проволоки. Когда старик вернулся, Анатолий смешал глицерин с водкой и залил смесь в центральный тормозной цилиндр. Вскоре машина выехала со двора. «Ну и ну! — мысленно повторял Анатолий, обдумывая происшествие. — Не случись черной кошки — спасибо ей! — не затормози из-за нее, быть бы беде. Конечно, машина врезалась бы в толпу пешеходов. Если бы и не сбила никого, то, выскочив на большую магистраль, врезалась бы в машину или ее бы сбили».
Анатолий отвез товар по назначению и вернулся в гараж. Выражение изумления и страха на лице Ахметова подсказали Анатолию ответ на вопрос о виновнике порчи тормозов. Поговорить с Ахметовым не удалось. Он мгновенно исчез. Семсемыч, не дослушав взволнованную обвинительную речь Анатолия, насмешливо спросил:
— Ты где-нибудь заявлял об этом?
— Нет.
Улыбаясь, Семсемыч усадил Анатолия в кресло, присел на ручку и сказал:
— Разве у тебя глаза? Это грозовое небо, откуда сыплются молнии. А губы? Некрасиво сжимать губы в рубчик. Разве так дышит счастливый человек, имеющий работу, учебу и милую? Просто удивляюсь. Думал я — вот пришел в комбинат по-настоящему честный, порядочный человек. Глаз у него зоркий. Заметит недостатки — шепнет мне. Я исправлю. Так нет. Уходит. Что же получается? Я спрашиваю — лучшие люди где? И отвечаю — на фабриках и заводах. Лучшие люди не желают идти в нашу артель. Хочешь не хочешь, а приходится пользоваться услугами таких, как Ахметов. Ахметов клялся мне не ловчить, а ловчит! Я ведь предупреждал тебя?
— Предупреждали!
— Вот так! Да, за случившееся надо Ахметову руки с корнями вырвать. Сволочь! А как узнаешь? Ведь так ловко заметает следы, подлец!
Нет, не верил теперь Анатолий задушевному тону Семсемыча, улыбкам и похлопыванию по плечу. Он спокойно сказал о своем желании учиться, напомнил, что свободно может уйти, пока еще не окончился испытательный срок, и попросил принять от него «Победу», ключи от гаража и машины и тысячу рублей аванса.
— Ладно. Что с тобой сделаешь? Но жаль, жаль… Денег не возьму. Ты их заработал.
Семсемыч пошел с ним к гаражу и по пути рассказывал скабрёзные анекдоты, хохотал и не слыша смеха Анатолия, локтем подталкивал его в бок. Семсемыч сам запер двери гаража и ключи положил в карман. Прощаясь, он положил руку на плечо шофера:
— Если не повезет тебе в жизни, — сказал он, — возвращайся. Возьму.
Анатолий и в этом почувствовал фальшь. Он понял, что Семсемычу хочется отпустить его примиренным с собой.
«Добьюсь, добьюсь, чтобы и Нина ушла отсюда», — сказал себе Анатолий.
— Ушел с работы, — сказал Анатолий матери.
— Уволили? За что?
— Да нет! Сам ушел, не хочу. Шарашкина контора!
— А может быть, не стоило ссориться?
— Да ты что? — Анатолий подробно рассказал о случившемся.
— Ну и слава богу! — сказала мать. — Теперь ты свободно можешь учиться.
— И висеть на твоей шее? Никогда.
— Ну хорошо, хорошо. Но, ради бога, не спеши и подыщи работу хорошую, по своему вкусу… Ведь и Юра и Коля тебе обещали!
